ЛИТЛАБИРИНТЫ

Глава 5

СОВСЕМ НЕ ЯРКАЯ ЗАПЛАТА

Ну и завершим эту воспоминательную повесть короткой главкой несколько философского содержания, как бы подводящей предварительный итог всему вспомненному и выше описанному.

«Что слава? — Яркая заплата / На ветхом рубище певца…» — написал когда-то поэт, который «наше всё». И каждый «певец» с тех пор волен или неволен примеривать на себя эту строку, сопрягать её с собственной судьбой. И вот что касаемо меня, то про ветхое рубище певца, — тут всё в точку: занятия литературой и правда не принесли мне достойных гонораров, не сделали обеспеченным человеком, тем более — литолигархом, вроде того же Акунина-Чхартишвили. Хотя, если уж объективно, как раз на литературные гонорары, писательские заработки я все последние годы и одевался более менее прилично — без них я точно мог дойти до ветхого рубища при нищенских окладах, о которых упоминал…

А вот насчёт заплаты — вопрос сложнее. Какая-никакая заплата на писательских одеяниях моих появилась со временем, но становилась ли она ярче и насколько — вопрос, повторяю, философский. Многие люди мечтают о славе, многие считают себя добившимися её, что называется, звездятся, иных зашкаливает. Даже в нашей глухоманной маленькой писорганизации имеется пиит, который на полном серьёзе заявляет о себе печатно и вслух, что-де он знаменитый поэт, самый лучший стихотворец России и пишет гениальнее Пушкина. Смешно ещё, когда видишь визитку иного доморощенного литдеятеля: мало того, что на тиснёном дорогом картоне и вся в виньетках, так ещё исписана в пять-шесть слоёв с указанием литтитулов хозяина — он и «про заек», и «литературовьед», и «драматурх», и «члэн Союза пысатэлэй», и даже «Акадэмыи изячной словэснасты». При этом ещё и две-три медальки, а то и ордена на лацкане пиджака — «Демьяна Бедного», «Козьмы Пруткова», «Мариэтты Шагинян» (каких только литорденов теперь не штампуют!)…

Ну а вообще, что такое слава? Поэта, художника, певца, актёра — неважно. Понятно, что не количеством книг, не орденами-медалями и премиями она измеряется. А — чем? Количеством людей, которые имя творца этого знают, слышали о нём? Или которые читали его произведения (смотрели картины, слышали голос, видели на киноэкране)? Или, всё же степень славы определяют те, которым его творчество нравится? Это одна сторона вопроса. Другая — а какое число должно быть этих зрителей-слушателей, чтобы всерьёз говорить о славе? На земле сейчас семь с половиной миллиардов человек, ну пусть взрослых пять миллиардов. Напиши ты пять романов «Преступление и наказание», десять эпопей «Война и мир», двадцать пьес «Чайка» и тысячу детективов под ником Дарья Донцова — всё равно все пять миллиардов людей тебя не прочитают, знать и славить не будут. Может, хотя бы миллиард? Тоже вряд ли. Сто миллионов? Уже ближе к реальности, но и это проблематично…

Короче, вектор рассуждений, думаю, ясен даже любому из двух с половиной миллиардов детишек на земле: слава — понятие относительное и эфемерное. Пусть какого-то писателя знает и даже любит в мире десять-пятнадцать миллионов читателей — это мизер в сравнении со всем человечеством. И уж тем более смешно соревноваться-сравниваться, у кого из пишущих больше читателей. Во-первых, это даже тиражами изданных книг не измеришь (у каждого экземпляра из тиража хрен знает сколько читателей), а во-вторых, пусть у той же Донцовой или Евтушенко миллионы читателей, и даже десятки, а у Валентина Распутина или Николая Рубцова в разы меньше, но разве тех и этих читателей сравнить-сопоставить можно?! То-то и оно. А сейчас иные литперцы даже взялись измерять свою «славу» количеством «подписчиков» в ЖЖ, лайков в Фейсбуке и просмотров в Ютубе — соревнуются, хвалятся…

Если же ещё начать рассуждать о различии понятий «слава», «известность», «популярность» (ведь и дураку понятно, что это не одно и то же), то мы и вовсе убредём в непролазные дебри.

И всё же, философствуй не философствуй, а каждому пишущему славы ох как хочется. Не исключение и я. Да это и так понятно из всего здесь написанного. Мечтал, особенно на заре пресловутой туманной юности, представлял себе — вот когда я стану знаменит, то поеду в Ялту отдыхать…

Каждый, кто изучал историю мировой литературы прекрасно знает, что в судьбе почти каждого прославленного писателя имел место какой-нибудь случай, подтолкнувший эту самую судьбу в счастливом восходящем направлении. Классический пример с Достоевским. Вот так вот звёзды сошлись, что в те дни, когда он закончил свой первый роман «Бедные люди», он жил как раз на одной квартире с Григоровичем, а тот уже приятельствовал с Некрасовым, и оба они общались с самим Белинским, ну а тот только-только объявил о зарождении «натуральной школы» в литературе. Удивительно ли, что рукопись молодого Достоевского была тут же прочитана, пылко одобрена и с колёс опубликована. Ещё неизвестно, как сложилась бы жизнь-судьба Фёдора Михайловича, если б проживал он, допустим, в глухоманном Тамбове и прислал свой дебютный роман в какой-нибудь столичный журнал по почте…

В моей биографии, как уж упоминал, были моменты, которые как бы намекали: вот-вот и дела твои писательские помчатся вперёд и ввысь, готовься к медным трубам! Ну вот если бы в 1987 году в журнале «Москва» появился рассказ «Супервратарь», а в «Библиотеке “Молодой гвардии”» вышел сборник рассказов… Вот если бы в 2000-м в «АСТ» переделали обложку «Алкаша» и пропиарили как следует роман по телевизору и в прессе… Вот если бы в 2004-м во МХАТе Доронина поставила пьесу «Город Баранов»… Вот если бы в Польше издали в начале этого века все мои уже переведённые книги и следом остальные…

А ведь ещё случай странный был, о котором я забыл упомянуть. Летом 2003 года в мой комп прилетел заманчивый мэйл из Франции:

Уважаемый Николай Николаевич, добрый день!

Мы являемся группой переводчиков французского языка (родной язык французский) и хотели бы получить от Вас разрешение на перевод некоторых Ваших произведений.

В случае, если наше предложение Вас заинтересует, мы бесплатно переведём выбранные нами произведения и займёмся поиском издательства во Франции или в другой европейской франкоязычной стране (Бельгии, Швейцарии, и т. д.) для издания этих книг.

На первое время, нас интересует роман «Алкаш» .

В случае, если Вы дадите нам своё согласие, просим Вас направить нам файлы «Doc» этого произведения.

Остаёмся в Вашем распоряжении для предоставления Вам любой необходимой Вам дополнительной информации.

С уважением

Ludmilla BLAISE и Monique CAZAUX

г. Париж

26.07.2003.

Естественно, я тут же послал им файл с «Алкашом».Ludmilla и Monique сообщили, что получили, раскрыли, начали читать, но пока уезжают в отпуск до конца августа: «Мы вас будем держать в курсе о продвижении нашей работы…» Помечтал я, само собой, как буду раскатывать то в Париж, то в Брюссель, то в Женеву на презентации своих франкоязычных изданий… Года через два ещё вспомнил, запрос отправил в Париж: алло, мол, Ludmilla и Monique, есть ли какие новости? Дайте ответ! Не дали ответа…

Однако ж хватит рассусоливать. Не выпал счастливый случай-толчок в судьбе — ну и хай с ним! Были же и не раз намёки на него — это уже прекрасно. Ещё более прекрасно, повторюсь, что Господь наделил какой-никакой искрой, позволил стать творцом, ПИСАТЕЛЕМ. Ну а что громкой и широкой славы не приобрёл — этому есть два замечательных утешения.

Во-первых, с высоты прожитых лет, опыта, знаний о своём характере, своей натуре и некоторых склонностях, я прекрасно понимаю-осознаю, что ангел-хранитель меня уберёг: если б с первых шагов на литературном поприще свалились на меня успешность, известность и, как следствие, большие гонорары и толпы «друзей» — я бы давно уже спился-погиб, не создал бы и половины того, что смог и успел, что предназначено было мне исполнить. Сколько подобных печальных историй случилось на моих глазах. Нет, я сейчас, на склоне уж лет, не устаю благодарить Господа, что миновала меня чаша сия. Я научился ценить больше всего на свете свободу, покой и одиночество. Мог бы, кулёма, и намного раньше это понять-осознать, ведь подсказывал незабвенный Александр Сергеевич — на свете, мол, счастья нет, а есть, голубчик, лишь покой и воля… Не слушал! Не услышал! Даже радовался какой-никакой суете после первых литуспехов: на телевидение начали приглашать, на радио, в газетах интервью…

Ну и во-вторых, никто не запрещает любому пишущему, не вкусившему шумной прижизненной славы, мечтать о её посмертном эквиваленте? Вон судьба Германа Мелвилла какой яркий пример: в 1851 году (ему 32) написал роман «Моби Дик», потом ещё 40 лет до самой смерти писал и издавал книги, но умер в безвестности. И вдруг бац, через 70 (!) лет после написания и 30 (!) лет после смерти автора роман «Моби Дик» производит фурор в читающем мире и занимает своё место на полке самых знаменитых произведений американской и мировой классики. Или взять нашего Михаила Булгакова. Почти через 30 лет после его смерти публикуется наконец роман «Мастер и Маргарита» и сразу возносит писателя, который до этого был один из многих советских писателей (в ряду Ильфа, Петрова, Катаева, Олеши, Алексея Толстого) на Олимп мировой литературы XX века.

Тут правда нужна ещё одна малость — написать «Моби Дика» или «Мастера и Маргариту»…

Ну да ладно, Бог с ней, с посмертной славой, о которой и думать-мечтать действительно смешно. Важнее любому пишущему при жизни, подводя предварительные итоги, трезво и объективно оценивать и себя, и своё творчество. Нередко бывало в последние годы, когда тот или иной человек, давно, много лет меня знающий, вдруг прочтёт при случае и внимательно мою книгу (две, три) и восклицает: «Да ты, оказывается, настоящий писатель!» Он искренне уверен, что меня этим радует, награждает. А мне это — как железом по стеклу. Это было двадцать-тридцать лет назад написано — что ж ты, мил-друг, раньше толком не читал, что ж ты раньше это открытие не сделал? Я-то давно знаю, что я НАСТОЯЩИЙ писатель, не в смысле значительный, великий, знаменитый, а в самом простом и прямом смысле — профессиональный, не графоман.

Практически всё (за малым исключением) мною написанное было опубликовано и прочитано энным количеством читателей. В разное время, разными читателями, вразнобой. А хорошо было бы любому желающему иметь возможность прочесть-воспринять всё мною созданное в целом и последовательно — от и до. Да хотя бы мне самому.

В своё время в рассказе «Судьба писателя» я вдоволь поиздевался над нынешними беллетристами, возмечтавшими о собственном собрании сочинений по примеру Чехова, Толстого, Достоевского. Я лично знаю такого (того самого диспутанта, который пролез когда-то в Союз писателей через Москву), он действительно издаёт в местной типографии томик за томиком свои бессмертные шедевры в единственном экземпляре, ставит их дома на полку и любуется…

А ведь самому своё собрание сочинений стряпать-издавать неприлично, пошло, безнравственно! Кто сам своё собрание сочинений издаёт, — отвечайте искренно, честно? Я вам скажу, кто издаёт: дураки и негодяи издают. Я всем возомнившим о себе писакам это в глаза скажу, всем этим якобы почтенным творцам, всем этим сребровласым и благоухающим доморощенным классикам! Всему свету в глаза скажу! Я имею право так говорить, потому что сам о своём собрании сочинений возмечтал. Сам собранием сочинений решил человечество осчастливить! Сам своё собрание сочинений выпускаю в свет!..

Предыдущий абзац (если кто не понял) я из записок Подпольного человека умыкнул, слегка изменив, — для смеха: неудобно ведь сразу сознаваться, что попал в эту группу и я. Да, работа над СС идёт к концу. Только в отличие от озабоченного славой поэта-диспутанта и подобных ему недотёп я не плачу деньги хапужным издательствам и типографиям. У меня каждый том, опять же, в полном смысле слова авторский: составление, набор, корректура, комментарий, оригинал-макет, оформление, печать, переплёт — всё своими руками, дома…

Но если не для славы это всё, то — для чего? У Достоевского есть такая мысль в «Дневнике писателя» (1876, январь):

…если б кончилась земля и спросили там, где-нибудь людей: «Что вы, поняли ли вашу жизнь на земле и что об ней заключили?» — то человек мог бы молча подать Дон-Кихота (Роман Сервантеса. — Н. Н.): «Вот моё заключение о жизни и — можете ли вы за него осудить меня?»…

Но ведь не только человечеству в целом, но и каждому живущему на земле предстоит рано или поздно отчитаться «где-нибудь» (перед Богом) за свою прожитую жизнь-судьбу, за дела свои. Вот эти тринадцать томов и будут моим конкретным отчётом…

А пока я сам, поставив их на полку, буду посматривать на них и сам для себя окончательно решать — напрасно или нет прожита жизнь моя…

Вот на этом, видимо, можно и закончить.

Пока…