Глик двенадцатый

Да где там — наедине!

Поставил я сразу, лишь только сварив полную большую турку густого как кисель кофе, «Свадьбу моего лучшего друга», и, разумеется, тут как тут объявился рядом с нею красавчик Джордж. Правда, уже вскоре выяснилось, что Джордж этот — ярко голубого цвета и у них с Джулианной, героиней Джулии, всего только обычно-братская или, скорее, обычно-сестринская дружба. Но зато через пять минут появился тот самый ещё более «лучший друг», Майкл, которого Джулия-Джулианна, видите ли, без ума любит. Самое противное, этот Майкл О’Нил в исполнении Дермота Мэлруни (Dermot Mulroney), действительно, неприязни не вызывал — вполне симпатяга, по крайней мере, Сазерленд или Макдермотт ему и в подмётки не годились. Но уж так Джул по ходу сюжета ему на шею вешалась, так унижалась перед ним!..

И ещё, всматриваясь в Джулию на экране, я помнил, держал в памяти весьма любопытные суждения из одной веб-рецензушки на фильм:

Говорят, в реальной жизни Джулия Робертс как раз такая, какой она получилась в «Свадьбе моего лучшего друга». То есть какой получилась её героиня Джул. Она не любит сентиментальностей, идёт к цели прямо, умеет бороться за то, что, по её мнению, является её собственностью. Но при этом она — проста и естественна, что притягивает к ней людей и сглаживает жёсткость, которая, на первый взгляд, преобладает в её характере…

На фоне исполнителей других ролей Джулия Робертс выглядит более естественно и потому, кстати, вызывает больше симпатий. Она может быть разной в течение одной сцены, что, собственно, и требует от неё сюжет, и она прекрасно знает, что сделать со своим лицом, чтобы казаться на экране живым человеком…

Уж насчёт «казаться живым человеком» — это в самую точку! Стыдно признаться, но я так забылся, что в одной из сцен (в парке она собирается объясниться в любви Майклу), когда она в очередной раз спрятала свои чудные, прекрасные глаза за тёмными стёклами, с досадой вскричал:

— Джул, да сними ты эти дурацкие очки! Они же тебя только портят!..

Я, конечно, тут же заткнулся-опомнился, но Джулия и впрямь, словно меня услышав, поспешно сдёрнула очки и быстро, незаметно для Майкла, глянула виновато прямо мне в глаза… Ничего себе! Я остановил плёнку, вернул чуть назад, прокрутил эпизод ещё раз: у-у-ф, ну, конечно же, простое совпадение! Можно подумать, я сомневался… Но ведь перед этим была ещё эта сцена с переодеванием в ателье (не хотел рассказывать, да уж — ладно): Майкл, скотина, врывается без стука в комнату, а Джулия только-только сняла платье, стоит, голубушка, только в лифчике и трусиках — чёрных, кружевных… Нет, правда, здесь она, с её неподдельным испугом, растерянностью, неловкими движениями настолько трогательна, беззащитна, жизненна, реальна… Притом, в кадре эти несколько восхитительных мгновений она была совершенно одна…

Вдруг громоздкий «Горизонт» наш как бы распался на атомы, растворился-исчез без следа, и то ли меня втянуло в телепространство, то ли телеэфир мощным потоком хлынул прямо на меня, и на несколько секунд все грани-барьеры стёрлись: перед моим оторопелым взором стояла в углу нашей убогой комнаты босыми ногами на затёртом ковре полуобнажённая женщина, пыталась прикрываться и, смущённо улыбаясь, смотрела мне глаза в глаза. Сердце моё притиснуло, дыхание исчезло — буквально оцепенев от восторженного страха, припадка робости, я не мог даже охнуть. Клянусь, я чуял-ощущал аромат её духов! Я слышал её быстрое дыхание!..

Баксик осуждающе смотрел на меня с дивана и презрительно шевелил усами, когда я наконец остановил-прервал наваждение и поплёлся в ванную: мол, уж совсем, хозяин, чеканулся — вместо того, чтобы, как положено, своего любимого кота на коленях убаюкивать, вон чего утворяет… Да и в ванную для чего пошёл — преотлично знаем-с, мур-р-р-р, мур-р-р-р!

— Заткнись, жидёнок! — гаркнул я и погрозил котяре кулаком.

Он мгновенно свернулся ёжиком, надулся, затих — терпеть не может, когда называю его жидёнком.

Да уж, чего скрывать — перевозбудился я крепко, до не могу. Это уже, как ни крути, на извращение начинало походить. Видать, колёсико тарена в организме чересчур раскрутилось-разбаловалось — я таки принял одну таблеточку для разогрева души и поддержания мозгов в виду затяжного киновечера. Я всё же сходил зачем надо в ванную, затем открыл бутылку «Балтики», которую хотел оставить на утро, со вкусом выпил, уравновесился.

Я специально ещё раз вернул-прокрутил эпизод с переодеванием: ничего запредельного — нормальное кино. Мне даже удалось вполне цинично отметить-зафиксировать в сознании, что грудь у Джулии всё же действительно весьма скромных размеров, и этот чёрный маленький лифчик выглядит-смотрится как-то по-девчоночьи трогательно, наивно, беззащитно… Но потом, повторяю, был эпизод с тёмными очками, когда я опять полностью и весь забылся, словил глюк. А когда в финале фильма Джулия, танцуя с Джорджем, принялась смеяться, закатываться своим феерических хохотом, закидывая голову — смех этот неповторимый буквально заполнил всю мою полутёмную душную комнату, звучал так реально, так непосредственно, так близко, рядом, вокруг, что я, закрыв глаза, весь, с головой погрузился в эту дивную иллюзию, на ощупь давя батоны пульта, вновь и вновь возвращаясь чуть назад, дабы головокружительный смех этот никогда не прекращался…

Нет, всё же надо было срочно брать себя в руки. К чёрту этот тарен! К чертям собачьим туман в голове! Я сварил ещё одну турку крепчайшего кофе, чуть не залпом выглотал — аж сердце затрепыхало-забилось. Поставил кассету с «Мачехой». И — тут же уравновесился, тут же угомонился-затих. Увы, ни сама картина, ни Джулия в ней восторга не вызвали. Или я просто перегорел? Да нет, она, и вправду, была сама не своя. Ну зачем, зачем она согласилась стать бесцветной блондинкой с прямыми гладко зачёсанными волосами, с этой ужасной чёлкой? Ну ни дать, ни взять — Барбара Брыльска из «Иронии судьбы» или, того хуже, какая-нибудь отечественная Вера Глаголева. А уж мужик её в фильме — просто-напросто мухомор какой-то, попоганей Вуди Аллена. Нет, право, какому болвану в голову пришло этого Эда Харриса, похожего на бухгалтера, мясника или водителя говновозки, выбрать в партнёры Джулии Робертс? Я даже глаза закрыл и заскрипел зубами во время мерзопакостной сцены, когда Джулия-Изабель в белых брюках и облегающем сером свитерке сидит на столе в кухне, а этот плешивый говновоз[1], раздвинув ей ноги, сжимает её в объятиях, по-хозяйски обсасывает-целует её рот…

Нет, не это больше всего бесило, не то, что он, этот старый хрен сутулый, её целует-обмусоливает, пришепётывая: «Я соскучился!..», — а то, что она с хорошо играемым удовольствием-сладострастием не только отвечает на его паскудные поцелуи, но и сама жадно сосёт-облизывает его вонючие бледные губы, пристанывая: «Я тоже соскучилась, милый!..»…

Смотреть противно!

Мне бы надо остановиться, не рисковать — настроение явно зашкаливало не туда. Но, с другой стороны, подумал я, может быть, как раз «Сбежавшая невеста», которую я так настойчиво искал по всей Москве и из-за которой чуть не превратился в бомжа, поднимет мой тонус, разогреет застывшую-захандрившую душу. Я проморгался, сделал несколько энергичных упражнений, встряхнулся и дал зажигание видеотачке, запустил мотор — давай, давай, вези меня отсюда прочь, поближе к Голливуду, в страну наркотических грёз и упоительных глюков!

Появился на экране Ричард Гир — ну вот и классно: хай, Ричард! Он здорово поседел со времён «Красотки», но всё равно смотрелся клёво, этаким нестареющим плейбоем. Да-а-а, Ричард Гир — это вам не Эд Харрис! Вообще, страшно забегая вперёд, скажу-признаюсь: из всех мужиков Джулии меня не раздражают рядом с нею в какой-то мере Ричард Гир и, ещё безусловнее, — Хью Грант. Вот говорят, любовь может достичь такой степени накала и бескорыстия, что допускаешь счастья любимого человека с другим. Если это верно, то я бы смог пережить, выйди моя Джулия за Ричарда или Хью. Но этот её краснокожий могиканин Бенджамин с вытесанной, как у каменных болванов с острова Пасхи, мордой — ну совершенно ей не пара! Нет, лично против него я ничего не имею, может, он и вправду, как утверждает она, — человек доброты безмерной и не совсем глуп, но ей он не подходит и баста! Или у них там, в Америке, совершенно не знают, не понимают, что в одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань?.. Вот когда рядом с этим Бенджамином Брэттом видишь своеобразную милашку Сандру Баллок (я имею в виду фильмец «Разрушитель») — душа радуется: просто идеальная парочка, ну прямо из одного замеса глины вылеплены…

Итак, на экране появился стареющий лев Гир, или точнее, на российский манер, — стареющий жеребец Гир, который, по замыслу режиссёра, борозды испортить не должен был. И вот вскоре, когда в кадре появилась уже и Джулия, стало как-то чувствоваться-ощущаться — на уровне подтекста, что ли: наш доблестный Ричард довольно шибко растерялся, встретившись опять на съёмочной площадке с бывшей Вивьен. Да и то! Помнится, после «Красотки» он с великолепной интонацией киномэтра и пресыщенного самца снисходительно мурлыкал в интервью, мол, девочка подаёт большие надежды, благодушно похваливал её за скромность и естественность поведения перед объективом камеры. И вот, видно, никак ему не удавалось осознать до конца и полностью, что нынче такая тональность в поведении с Джулией никуда не годится, что теперь смотреть-посматривать на неё сверху вниз глупо и неловко. Да что там самовлюблённый, как все обычные кинозвёзды, Ричард Гир, когда трезвый, уравновешенный и повидавший на своём веку этих звёзд целые галактики Гарри Маршалл был без дураков поражён и с неподдельным восхищением рассказывал:

— В первый же день съёмок «Сбежавшей невесты» я понял, как далеко вперёд продвинулась Джулия. Она стала гораздо сильнее и как актриса, и как человек. Когда мы снимали «Красотку», она очень нервничала, постоянно волновалась из-за пустяков…

Мы снимали в маленьких городках неподалёку от Балтимора. Стоял декабрь, и местные жители по полдня мёрзли на холодном ветру только для того, чтобы в течение одной секунды увидеть Джулию живьём. Однажды меня предупредили, что могут возникнуть беспорядки, и тогда я попросил актёров выйти из трейлера и поприветствовать толпу, чтобы потом попросить людей уйти. Когда вышел Ричард Гир, в толпе зааплодировали и заулюлюкали. Когда вышла Джулия, началась коллективная истерика. Завидев её, люди плакали. Взрослые люди. Джулия так растерялась, что не знала, что сказать…

Получается, не только режиссёр с давнишним партнёром удивлялись чудесному превращению начинающей актрисы в суперзвезду, но и сама она, скромница, ещё никак не могла этого осознать и принять к сведению.

Впрочем, я как-то вяло думал-вспоминал об этом, пока мелькали начальные рекламные кадры отрывков из других видеолент, уже предчувствуя, что сил-эмоций на просмотр фильма может не хватить. И — точно! Я, как последний дурак, пытался таращить наперекор всему и вся глаза, всматривался, подогревал себя даже репликами, мол: «Джулия! Что же ты, а?..», — но картина упорно не затягивала меня внутрь. Даже когда Джулия опять взялась красоваться на экране в одном лифчике (во время предсвадебного праздника-карнавала), я не смог возбудиться-проснуться. А уж дурацко-непременный этот американский бейсбол и дебильно-похабные шуточки про «одноглазого змея» и вовсе раздражили до предела. Нет, только вдуматься, родная бабушка внучке говорит-шамкает, мол, невинные девушки должны всегда бояться «одноглазого змея», а Мэгги (героиня Джулии) этак весело, без тени смущения отвечает-признаётся: «Одноглазого змея я уже давно приручила, бабушка!» То есть, по существу, если без дураков переводить-толмачить, Джулия заявила родной бабушке: «Бабуль, ты чё? Да я уже в полный рост трахаюсь!..»

И всё же один эпизод меня встряхнул, не мог не встряхнуть, не взбодрить — сцена примерки свадебного платья. Нет, правда, как всё же хороша, как прекрасна Джулия в иные моменты — запредельно. Тем более (молодец Маршалл!) перед этим она выглядела предельно буднично: джинсы потёртые, тёмная глухая куртка, волосы собраны в скучный пучок на затылке… И я верю, я абсолютно поверил, что герой Ричарда Гира тоже обалдел в этот момент и пытался читать перевёрнутую газету. Ещё бы! Вдруг появляется из-за ширмы на возвышении-подиуме вместо невзрачной (да простит мне Господь!) провинциалки Мэгги эта великолепная красавица с распущенными пышными волосами, в открытом королевском платье, с сияющим торжеством красоты взглядом — так похожая на ослепительную кинозвезду Джулию Робертс…

И так мне стало обидно, когда по законам кинокомедии Мэгги под конец сцены задрала пышный подол празднично-подвенечного платья, дабы показать для смеху Гиру и мне нелепые сапоги на своих ногах. Досмотрев фильм, я собрал остатки сил, вернул ленту назад, и ещё раз прокрутил эпизод со свадебным платьем и перевёрнутой газетой. Я смотрел-вглядывался в ослепительную невероятно красивую Джулию, почти уткнувшись носом в экран телевизора, и чувствовал резь в глазах — не столько от усталости, сколько от просочившихся из глубин организма совсем ненужных и непонятных слёз…

В четвёртом часу утра я расстелил кое-как диван-кровать и — свалился без сил. Одно только желание и успел сформировать-оформить в заволакивающемся туманом мозгу: увидеть бы во сне её именно вот такой — невероятной, ослепительной, яркой, прекрасной…

Красивой до слёз!