Раздел III

ВОКРУГ ДОСТОЕВСКОГО

Д

ДАНИЛЕВСКИЙ Григорий Петрович (1829—1890), писатель (псевд. А. Скавронский), публицист, автор романов «Княжна Тараканова», «Сожжённая Москва», других популярных в своё время произведений, в том числе дилогии «Беглые в Новороссии» и «Воля» («Беглые воротились»), опубликованной в журнале «Время» (1862, № 1—2; 1863, № 1). В 1849 г. был ошибочно арестован по делу петрашевцев и вскоре отпущен. Достоевский в статье «Молодое перо» («Журнальные заметки»), защищая А. Скавронского от нападок М. Е. Салтыкова-Щедрина, лестно о нём отозвался: «А г-н Скавронский с талантом, уж это как хотите…» Достоевский и Данилевский неоднократно на протяжении жизни встречались, однако ж особой близости между ними не было. В этом плане весьма характерна запись в рабочей тетради 1875—1876 гг.: «Все проедены самолюбием, (и даже) не исключая писателя Григория Данилевского…» [ПСС, т. 24, с. 112]

ДАНИЛЕВСКИЙ Николай Яковлевич (1822—1885), естествоиспытатель, философ, публицист, автор книги «Европа и Россия» (1869). Достоевский познакомился с ним на «пятницах» М. В. Петрашевского в 1848 г. Данилевский привлекался по делу петрашевцев, провёл в Петропавловской крепости сто дней, но сумел доказать свою невиновность, был освобождён от суда и выслан из столицы в Вологду, затем в Самару.

Главный труд Данилевского, «Россию и Европу», Достоевский читал по мере публикации её глав в журнале «Заря» с большим интересом. Помимо взглядов, близким почвенничеству, в книге Данилевского автора будущего «Дневника писателя» особенно привлёк изложенный в книге проект решения Восточного вопроса, предполагающий образование славянской федерации во главе с Константинополем. В письме к Н. Н. Страхову от 18 /30/ марта 1869 г. из Флоренции Достоевский взволнованно писал: «Статья же Данилевского, в моих глазах, становится всё более и более важною и капитальною. Да ведь это — будущая настольная книга всех русских надолго; и как много способствует тому язык и ясность его, популярность его, несмотря на строго научный приём. <…> Она до того совпала с моими собственными выводами и убеждениями, что я даже изумляюсь, на иных страницах, сходству выводов; многие из моих мыслей я давно-давно, уже два года, записываю, именно готовя тоже статью, и чуть не под тем же самым заглавием, с точно такою мыслию и выводами. Каково же радостное изумление моё, когда встречаю теперь почти то же самое, что я жаждал осуществить в будущем, — уже осуществлённым — стройно, гармонически, с необыкновенной силой логики и с тою степенью научного приёма, которую я, конечно, несмотря на все усилия мои, не мог бы осуществить никогда. <…> Потому ещё жажду читать эту статью, что сомневаюсь несколько, и со страхом, об окончательном выводе; я всё ещё не уверен, что Данилевский укажет окончательную сущность русского призвания, которая состоит в разоблачении перед миром русского Христа, миру неведомого и которого начало заключается в нашем родном православии. По-моему, в этом вся сущность нашего будущего цивилизаторства и воскрешения хотя бы всей Европы и вся сущность нашего могучего будущего бытия…»

Прочитав весь труд Данилевского, Достоевский не во всё согласился с автором, считая, что тот не осветил главную мысль о России — «об исключительно православном назначении её для человечества» (из письма к А. Н. Майкову от 9 /21/ окт. 1870 г.). Однако ж труд Данилевского до конца жизни оставался в центре внимания Достоевского: содержание её отразилось в диалогах Ставрогина и Шатова в «Бесах» (а сам автор «России и Европы» послужил одним из прототипов Шатова), в ДП за 1877 г., где Восточному вопросу отдано немало страниц, Данилевский и его главный труд упоминаются неоднократно. А кроме того содержится полемика со статьями Данилевского по Восточному вопросу, публикующимися в тот период в «Русском мире».

По воспоминаниям А. Г. Достоевской, Данилевский по приглашению Фёдора Михайловича бывал у них дома зимой 1871—1872 гг., когда приезжал из Крыма в Петербург, и муж с гостем жарко беседовали «до глубокой ночи». Встречались они и позднее.

ДАРОВОЕ, сельцо Каширского уезда Тульской губернии, составляющее (вместе с деревушкой Черемошней) имение родителей Достоевского. Приобретено оно было в 1831 г. Оба владения включали в себя 500 десятин земли и менее 100 душ крепостных «мужеского пола». Никакого дохода имения не приносило, а только разоряло хозяев-«помещиков». В 1833 г. пожар и вовсе опустошил имение, так что пришлось заново отстраивать крестьянские дома. «Барский» дом в Даровом представлял собою обыкновенную избу, крытую соломой. Зато места вокруг, как вспоминал младший брат писателя А. М. Достоевский, поражали великолепием: «Местность в нашей деревне была очень приятная и живописная. Маленький плетнёвый, связанный глиною на манер южных построек, флигелёк для нашего приезда состоял из трёх небольших комнаток и был расположен в липовой роще, довольно большой и тенистой. Роща эта через небольшое поле примыкала к берёзовому леску, очень густому и с довольно мрачною и дикою местностью, изрытою оврагами. Лесок этот назывался Брыково (Название это не раз встречается в многочисленных произведениях брата Фёдора Михайловича. Так, например, в “Бесах” местность поединка Ставрогина и Гаганова названа именем Брыково). С другой стороны помянутого поля был расположен большой фруктовый сад десятинах на пяти. Сад был кругом огорожен глубоким рвом, по насыпям которого густо были рассажены кусты крыжовника. Задняя часть этого сада примыкала тоже к берёзовому лесочку Брыково. <…> Лесок Брыково с самого начала очень полюбился брату Феде, так что впоследствии в семействе нашем он назывался Фединою рощею…» И далее Андрей Михайлович описывал, с каким наслаждением играл он с братьями и сёстрами в этом райском уголке.

Достоевский сохранил самые добрые воспоминания о времени, когда летом они всем семейством выезжали в деревню. Впечатления об этом отразились в рассказах «Маленький герой», «Мужик Марей», в главке из «Дневник писателя», где он вспоминал пожар в вотчине отца (ДП, 1876, апр., гл. 1). В «Братьях Карамазовых» по аналогии с Черемошней имение Ф. П. Карамазова названо Чермашнёй.

На закате жизни писатель побывал в Даровом, которое при разделе наследства отошло к его сестре В. М. Достоевской (Ивановой), гостил там двое суток и, по воспоминаниям А. Г. Достоевской, по возвращении домой много рассказывал об этой поездке, вспоминал своё «деревенское детство».

ДВОЙНИЧЕСТВО, одна из трёх (наряду с мечтательством и подпольностью) доминант человеческой души, присущих многим героям Достоевского. Сделав двойничество основной темой повести 1846 г. «Двойник» («серьёзнее этой идеи я никогда ничего в литературе не проводил» — ДП, 1877, ноябрь), писатель впоследствии исследовал тему эту и поворачивал всё новыми гранями. Помимо двойничества, заключающегося внутри самого человека (к примеру, Раскольников с одной стороны убийца и грабитель, с другой — человек, глубоко страдающий при виде истязаемой лошади; Иван Карамазов одновременно и глубокий философ, думающий о судьбах человечества, и банальный подстрекатель, соучастник убийства отца), Достоевский зачастую делал своеобразными двойниками основных героев других персонажей («светлый» двойник Раскольникова — Соня Мармеладова, «тёмный» — Свидригайлов; у Ивана Карамазова тоже два двойника и оба «темнее тёмного» — Смердяков и Чёрт).

ДЕБУ (Десбут) Ипполит Матвеевич (2-й) (1824—1890), петрашевец, чиновник Азиатского департамента Министерства иностранных дел; младший брат К. М. Дебу. Рассказывая о своих встречах с Достоевским (уже после смерти писателя) его биографу О. Ф. Миллеру, Дебу вспоминал, как автор «Неточки Незвановой» читал на собраниях у М. В. Петрашевского более полный по сравнению с опубликованным вариант своего нового романа и с каким жаром выступал на этих «пятницах» по самым острым вопросам современности. Дебу был приговорён к смертной казни, заменённой арестантскими ротами.

ДЕБУ (Десбут) Константин Матвеевич (1-й) (1810—1869), петрашевец, чиновник Азиатского департамента Министерства иностранных дел; старший брат И. М. Дебу. В своих «Объяснениях и показаниях…» Достоевский утверждал, что старшего Десбута почти не помнит, ибо тот на «пятницах» у М. В. Петрашевского почти никогда не принимал участия в общем разговоре. Дебу 1-й тоже был приговорён к расстрелу, который был заменён 4 годами арестантских рот.

ДЕМИС Леонид Николаевич, купец 2-й гильдии, кредитор М. М. Достоевского (поставлял ему бумагу). Когда Достоевский после смерти старшего брата перевёл его векселя на своё имя, Демис обещал ждать уплаты по ним «сколько угодно», однако ж, не без участия издателя Ф. Т. Стелловского, уже через год потребовал погасить задолженность, чем доставил писателю немало неприятностей. В письмах и записных книжках Достоевского за 1864—1865 гг. имя Демиса встречается неоднократно.

ДЕМЧИНСКИЙ Василий Петрович (1830 /?/—?), адъютант генерал-майора главного штаба Западной Сибири; семипалатинский знакомый Достоевского. В письмах к А. Е. Врангелю он не раз называл его своим приятелем. В частности, 9 ноября 1856 г. писал: «Я довольно короток с Демчинским (он мне много помогает насчет поездок, ибо сам мне сопутствует, имея делишки сердца в Змиеве). Ради Бога, не подумайте, чтоб он мне Вас заменил, Вы знаете, что это за человек? Но он ужасно предан мне (не знаю отчего), а я не могу не быть благодарным. За что он Вас не совсем любит? Впрочем, всё это у него делается по вдохновению какому-то…» Судя по этому письму, «приятель» Демчинский помогал опальному писателю выбираться в Змиев, где надеялся увидеться с М. Д. Исаевой — своей будущей первой женой, но она приехать из Кузнецка не смогла.

В воспоминаниях Врангеля Демчинский выглядит довольно неприглядно — вероятно, и барон не «совсем любил» штабного адъютанта: «Так как с ним был близко знаком Фёдор Михайлович и нередко пользовался его мелкими услугами и в своих письмах ко мне упоминает его имя, скажу несколько слов о нём. Кроме двух артиллерийских офицеров, это был единственный молодой человек, с которым мы вели в Семипалатинске знакомство. Из юнкеров-неучей он был произведён в офицеры и благодаря протекции скоро надел аксельбанты адъютанта. Это был красавец лет двадцати пяти, самоуверенный фат, весёлый, обладавший большим юмором; он считался неотразимым Дон-Жуаном и был нахалом с женщинами и грозой семипалатинских мужей. Видя, что начальник его и прочие власти принимают так приветливо Достоевского, желая подъехать и ко мне за протекцией, он проявлял большое внимание к Фёдору Михайловичу. Искреннего же чувства у него не было: он сам слишком гнался за внешним блеском, и серая шинель и бедность Фёдора Михайловича были, конечно, Демчинскому далеко не по душе. Он недолюбливал вообще всех политических в Семипалатинске. Впоследствии он поступил в жандармы, или, как их тогда называли, “синие архангелы”, и, имея поручение сопровождать партию ссыльных политических в Сибирь, проявлял большую грубость к ним и бесчеловечность. Достоевский не мог с ним не знаться хотя бы потому, что, ввиду служебного положения Демчинского — адъютантом, Достоевскому то и дело приходилось обращаться к нему, и действительно тот не раз был ему полезен…»

«ДЕНЬ», ежедневная газета славянофильского направления, издаваемая в Москве И. С. Аксаковым в 1861—1865 гг. Достоевский, издавая и редактируя вместе с братом М. М. Достоевским орган почвенничества «Время», вёл резкую полемику не только с западниками («Современником», «Отечественными записками»), но и с аксаковским «Днём». В позиция славянофильской газеты его особенно не устраивало то, что в ней идеализировалась допетровская Русь. Полемика с газетой «День» содержится в статьях Достоевского «Последние литературные явления. газета “День”», «Два лагеря теоретиков (по поводу “Дня” и кой-чего другого)», «Журнальная заметка. О новых литературных органах и о новых теориях», «Славянофилы, черногорцы и западники» и др.

ДМИТРИЕВ Михаил Дмитриевич, портной, хозяин дома в Кузнецке, где жила М. Д. Исаева. Он был одним из двух поручителей (наряду с И. М. Катанаевым) со стороны невесты на её свадьбе с Достоевским.

ДОБРОЛЮБОВ Николай Александрович (1836—1861), критик, сотрудник «Современника». Последняя работа Добролюбова, статья «Забитые люди» (С, 1861, № 9), посвящена как раз творчеству Достоевского. Это — наиболее глубокий разбор раннего творчества писателя от «Бедных людей» до «Униженных и оскорблённых». Идя вслед за В. Г. Белинским. Добролюбов проницательно выявил и подчеркнул сильные стороны Достоевского как социального писателя и психолога, но, вместе с тем, явно недооценил художественный талант писателя (дескать, роман «Униженные и оскорблённые» «ниже эстетической критики»!). Однако ж, в целом и общем, по свидетельству Н. Н. Страхова, эта статья Достоевского удовлетворила.

Помимо всего прочего, в «Забитых людях» отразилась, в какой-то мере, полемика между Достоевским и Добролюбовым (и шире — «Современником», «Русским словом» и др.) об отношении искусства к действительности. Наиболее полно свои взгляды по этому вопросу Достоевский выразил в статье «Г-н —бов и вопрос об искусстве». А своё отношение к Добролюбову как критику писатель чётко высказал в примечаниях к статье Д. В. Аверкиева «Аполлон Александрович Григорьев» (Э, 1864, № 8): «Добролюбов был очень талантлив, но ум его был скуднее, чем у Григорьева, взгляд несравненно ограниченнее. Эта узость и ограниченность составляли отчасти даже силу Добролюбова. Кругозор его был ýже, видел и подмечал он меньше, след<овательно> и передавать и разъяснять ему приходилось меньше и всё одно и то же; таким образом, он само собою, говорил понятнее и яснее Григорьева. Скорее договаривался и сговаривался со своими читателями, чем Григорьев. На читателей, мало знакомых с делом, Добролюбов действовал неотразимо. Не говорим уже о его литературном таланте, большем чем у Григорьева, и энтузиазме слова. Чем ýже глядел Добролюбов, тем, само собой, и сам менее мог видеть и встречать противуречий своим убеждениям, след<овательно> тем убеждённее сам становился и тем всё яснее и твёрже становилась речь его, а сам он самоувереннее…»

О личном знакомстве, встречах Достоевского и Добролюбова точных данных нет.

ДОЛГОМОСТЬЕВ Иван Григорьевич (1836—1867), публицист (псевд. Игдев), переводчик, сотрудник «Времени» и «Эпохи». Был увлечён почвенничеством, публиковал в журналах братьев Достоевских статьи, в основном, в поддержку «народной» педагогики Л. Н. Толстого. Впоследствии А. Г. Достоевская вспоминала, как в первые дни знакомства с Достоевским (1866 г.) видела у него в квартире Долгомостьева: «Как-то раз, когда я пришла, я застала у него Долгомостьева, но когда потом уходила, то решительно бы его не узнала. Мне он показался очень высоким, когда он на самом деле среднего роста. Он что-то толковал с Федей, потом взял какую-то рукопись и пошёл читать её в комнату Паши; потом прочитал и принёс в эту комнату, где мы писали, и отдал Феде, раскланялся и ушёл. Федя мне объяснил, что это был Долгомостьев, литератор, скромный человек честности удивительной, но несколько ленивый, говорил, что тот предлагает ему издавать религиозный журнал, но что они никак не могут согласиться в главных условиях…»

Вскоре Долгомостьев сошёл с ума и умер. Н. Н. Страхов, ставший свидетелем этого, в своих «Воспоминаниях о Фёдоре Михайловиче Достоевском» пишет, что причиной смерти Долгомостьева стали «излишества», которым он предавался когда-то, и что в состоянии безумия он всё время твердил-бредил «почвенничеством». Достоевский в письме к Страхову от 26 февраля /10 марта/ 1869 г. из Флоренции написал: «Как жалко мне Долгомостьева…»

ДОН КИХОТ, заглавный герой романа испанского писателя М. Сервантеса де Сааведры «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский» (1605—1615), один из самых любимых героев Достоевского в мировой литературе. Имя его неоднократно встречается в произведениях Достоевского, письмах, записных тетрадях. Дон Кихот послужил одним из литературных прототипов князя Мышкина в «Идиоте». В период работы над романом писатель в письме к С. А. Ивановой от 1 /13/ января 1868 г. из Женевы утверждал: «Упомяну только, что из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон Кихот…» В «Дневнике писателя» (1877, сент., гл. 2) Достоевский с убеждённостью писал о романе Сервантеса: «Эту самую грустную из книг не забудет взять с собою человек на последний суд Божий…» Слова эти станут понятнее, если вспомнить высказывание Достоевского из ДП за март 1876 г. (гл. 2): «Во всём мире нет глубже и сильнее этого сочинения. Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: “Что вы, поняли ли вашу жизнь на земле и что об ней заключили?” — то человек мог бы молча подать Дон-Кихота: “Вот моё заключение о жизни и — можете ли вы за него осудить меня?”…»

ДОСС Николай, петербургский фотограф, автор портрета Достоевского (1876 г.). Известны экземпляры этой фотографии с дарственными надписями В. К. Абазе, А. Г. Достоевской, Д. И. и А. М. Достоевским, Е. Н. Голеновской, Ф. М. Достоевскому (племяннику), С. И. Сазоновой (Смирновой), Вс. С. Соловьёву, Б. В. Штакеншнейдеру.

ДОСТОЕВСКАЯ (в первом браке Голеновская, во втором — Шевякова) Александра Михайловна (1835—1889), младшая сестра писателя. После смерти отца, М. А. Достоевского, жила и воспитывалась в доме Куманиных. В 1854 г. вышла замуж за Н. И. Голеновского; в 1875 г. — за Шевякова Владимира Васильевича, чиновника Общества взаимного кредита. Имела собственный дом в Петербурге, жена писателя, А. Г. Достоевская, в своих «Воспоминаниях» упоминает об обедах с Голеновскими (1867 г.). Судя по письмам Достоевского, близких отношений с этой сестрой у него не было (как и с её мужьями). Так, в письме к М. М. Достоевскому от 9 марта 1857 г. из Семипалатинска есть такие строки: «Но какова же сестра Саша? За что она нас всех заставляет краснеть? Именно краснеть! Ибо все в семействе нашем благородны и великодушны. В кого она так грубо развита? Я давно удивлялся, что она, младшая сестра, не хотела никогда написать мне строчки. Не оттого ли, что она подполковница? Но ведь это смешно и глупо. Напиши мне, ради Бога, об ней побольше и подробнее…»

Есть предположение, что некоторые черты Голеновской отразились в образе чванливой Фарпухиной из «Дядюшкиного сна». Можно вспомнить в связи с семипалатинским письмом Достоевского и девицу Перепелицыну из «Села Степанчикова и его обитателей», которая чрезмерно гордилась тем, что она «подполковничья дочь».

ДОСТОЕВСКАЯ (урожд. Сниткина) Анна Григорьевна (1846—1918), вторая жена писателя, мать Софьи, Фёдора, Любови и Алексея Достоевских. В семье своего отца, мелкого петербургского чиновника Григория Ивановича Сниткина, Анна с детства зачитывалась произведениями Достоевского. И вот 4 октября 1866 г., в качестве слушательницы стенографических курсов, она впервые пришла к любимому писателю, чтобы помочь ему всего за 26 дней написать роман «Игрок» и избежать кабалы издателя Ф. Т. Стелловского. С того дня и до конца своей жизни она жила для него.

А. Г. Сниткина была послана-подарена Достоевскому судьбою (при посредничестве Стелловского!) за все его прежние и ещё грядущие горести, лишения, испытания, болезни и страдания. Благодаря ей, свои последние и самые плодотворные четырнадцать лет жизни Достоевский прожил по-человечески счастливо — любовь, ласка, внимание, забота, терпение и понимание со стороны юной супруги компенсировали вечному страдальцу и больному гению все тяготы бытия. Недаром Л. Н. Толстой сказал однажды не без оттенка зависти: «Многие русские писатели чувствовали бы себя лучше, если бы у них были такие жёны, как у Достоевского…» [Достоевская, с. 37]

Подробности объяснения в любви и предложения руки и сердца 20-летней «стенографке» со стороны автора «Игрока» хорошо известны из её «Воспоминаний». 30 октября 1866 г., между прочим, — в самый день рождения Достоевского (а исполнилось ему ровно 45), она преподнесла писателю лучший из подарков — последнюю переписанную стенограмму законченного романа. С одной стороны, безмерная радость автора (обязательства перед Стелловским выполнены!), с другой — грусть и тоска на сердце (милая «стенографка» исчезнет навсегда из его жизни!). Однако ж, они уговариваются работать совместно и дальше — теперь уже над продолжением «Преступления и наказания». И вот 8 ноября 1866 г. Достоевский вдруг начинает рассказывать Анне Григорьевне сюжет как бы задуманного им нового романа и якобы никак ему не обойтись без консультации Анны Григорьевны по части девичьей психологии. По сюжету пожилой и больной художник должен делает предложение юной девушке, которую зовут Аней: «— Да и вообще, возможно ли, чтобы молодая девушка, столь различная по характеру и по летам, могла полюбить моего художника? <…>

— Почему же невозможно? Ведь если, как вы говорите, ваша Аня не пустая кокетка, а обладает хорошим, отзывчивым сердцем, почему бы ей не полюбить вашего художника? <…> Если она его любит, то и сама будет счастлива, и раскаиваться ей никогда не придётся!

Я говорила горячо. Фёдор Михайлович смотрел на меня с волнением.

— И вы серьезно верите, что она могла бы полюбить его искренно и на всю жизнь?

Он помолчал, как бы колеблясь.

— Поставьте себя на минуту на её место, — сказал он дрожащим голосом. — Представьте, что этот художник — я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что вы бы мне ответили?

Лицо Фёдора Михайловича выражало такое смущение, такую сердечную муку, что я наконец поняла, что это не просто литературный разговор и что я нанесу страшный удар его самолюбию и гордости, если дам уклончивый ответ. Я взглянула на столь дорогое мне, взволнованное лицо Фёдора Михайловича и сказала:

— Я бы вам ответила, что вас люблю и буду любить всю жизнь!..» [с. 96—97]

Юная Анна Григорьевна в семейной жизни проявила недюжинный характер: настояла на отъезде за границу, дабы хоть на время избавить мужа от кредиторов и многочисленных родственников, которым он бесконечно помогал, стойко переносила его ужасные припадки эпилепсии и не менее ужасающие «запойные» поездки в очередной Рулетенбург, когда проигрывал он даже обручальные кольца, терпела довольно непростой характер больного мужа и сцены ревности, какие он порой ей устраивал (впрочем, она и сама его ревновала к той же Аполлинарии Сусловой), родила ему четверых детей (двое умерли в младенчестве) и, самое, может быть, главное — стала незаменимой помощницей как профессиональная стенографистка и впоследствии издательница.

Об их семейном счастье можно судить, в какой-то мере, по переписке (сохранились 164 письма Достоевского к Анне Григорьевне и 75 её писем к мужу). Свидетельствует ОН:

«Тебя бесконечно любящий и в тебя бесконечно верующий <…> Ты моё будущее всё — и надежда, и вера, и счастие, и блаженство, — всё…» (9 дек. 1866 г. — Он ещё жених.)

«…думаю о тебе поминутно. Анька, я тоскую о тебе мучительно! Днём перебираю в уме все твои хорошие качества и люблю тебя ужасно <…> Голубчик, я ни одной женщины не знаю равной тебе. <…> вечером и ложась спать (это между нами) думаю о тебе уже с мученьем, обнимаю тебя мысленно и целую в воображении всю (понимаешь?). Да, Аня, к тоске моего уединения недоставало только этого мученья; должен жить без тебя и мучиться. Ты мне снишься обольстительно; видишь ли меня-то во сне? Аня, это очень серьёзно в моём положении, если б это была шутка, я б тебе не писал. Ты <боясь> говорила, что я, пожалуй, пущусь за другими женщинами здесь за границей. Друг мой, я на опыте теперь изведал, что и вообразить не могу другой, кроме тебя. Не надо мне совсем других, мне тебя надо, вот что я говорю себе каждодневно. <…>

Я тебя истинно люблю и молюсь за вас всех каждый день горячо…» (16 /28/ июня 1874 г. Эмс. — 8,5 лет семейной жизни.)

«Милый ангел мой, Аня: становлюсь на колени, молюсь тебе и целую твои ноги. Влюблённый в тебя муж твой! Друг ты мой, целые 10 лет я был в тебя влюблён и всё crescendo и хоть и ссорился с тобой иногда, а всё любил до смерти. Теперь всё думаю, как тебя увижу и обниму…» (15—16 июля 1877 г. — Почти 12 лет.)

«Крепко обнимаю тебя, моя Анька. Крепко целую тебя <…>. Ты пишешь, что видишь сны, а что я тебя не люблю. А я всё вижу прескверные сны, кошмары, каждую ночь о том, что ты мне изменяешь с другими. Ей-Богу. Страшно мучаюсь. Целую тебя тысячу раз…» (3—4 июня 1880 г. Москва. — Одно из самых последних посланий Достоевского к жене.)

Письма Анны Григорьевны к мужу, в силу её характера, может быть, менее пылки, но и в них среди сухих домашне-хозяйственных известий и обыденно-бытовых забот о делах и здоровье мужа можно отыскать немало строк проявления сильных любовных чувств:

«Цалую милого Фечту [младшего сына Федю] милльоны раз. Ты не поверишь, как мне без него тучно. <…> Я и тебя, милый Федя, очень, очень люблю и скучаю по тебе, вероятно, более, чем ты по мне…» (10 июня 1872 г.)

«Я решила тотчас отправить телеграмму и спросить, лучше ли тебе, и если не лучше, то хотела выехать завтра в Петербург. Я живо собралась, но только что вышла в переднюю, как вошёл посланный с телеграммой. Я так была болезненно настроена, что, увидав телеграмму, просто сошла с ума; я страшно закричала, заплакала, вырвала телеграмму и стала рвать пакет, но руки дрожали, и я боялась прочесть что-нибудь ужасное, но только плакала и громко кричала. На мой крик прибежал хозяин и вместе с телеграфистом стали меня успокоивать. Наконец, я прочла и безумно обрадовалась, так что долго плакала и смеялась. Так как я об тебе беспокоилась, то при виде телеграммы мне представилось, или что ты очень плох, или даже умер. Когда я держала телеграмму, то мне казалось, если я прочту, что ты умер — я с ума сойду. Нет, милый Федя, если бы ты видел мой ужасный испуг, ты не стал бы сомневаться в моей любви. Не приходят в такое отчаяние, если мало любят человека…» (16 авг. 1873 г.)

«Милый, милый, тысячу раз милый Федичта, мне без тебя тоже очень, очень скучно. Я очень мечтаю о твоем приезде и рада, что теперь тебе осталось лечиться меньше трёх недель. Твои письма я часто перечитываю и всегда жалею, что нет ещё третьего листа. Каждую ночь я непременно около часу ночи просыпаюсь от сна, в котором видела тебя, и лежу с полчаса, всё тебя себе представляю.

Дорогой ты мой, я тебя очень сильно люблю, ценю тебя и уважаю; я знаю, что ни с кем я не была бы так счастлива, как с тобою; знаю, что ты лучший в мире человек. До свидания, моё милое сокровище, цалую и обнимаю тебя много раз, остаюсь любящая тебя страстно жена Аня…» (22 июня 1874 г.)

«Спасибо тебе, моё золотое сокровище, за твои милые, дорогие письма. Радуют они меня несказанно. Люблю тебя я, дорогой мой, безумно и очень виню себя за то, что у нас идёт иногда шероховато. А всё нервы, всё они виноваты. Тебя же я люблю без памяти, вечно тебя представляю и ужасно горжусь. Мне все кажется, что все-то мне завидуют, и это, может быть, так и есть. Не умею я высказать только, что у меня на душе, и очень жалею об этом. А ты меня люби, смотри же, голубчик мой, люби. Цалую и обнимаю тебя горячо и остаюсь любящая тебя чрезвычайно Аня.

Все вижу восхитительные сны, но боюсь их рассказывать тебе, а то ты Бог знает что пишешь, а вдруг кто читает, каково?..» (11 августа 1879 г. — 12,5 лет супружеской жизни.)

«Дорогой мой папочка, получила я твоё письмо с «Милой Анной Григорьевной» и была на тебя страх как недовольна: подумай, я писала тебе «милый Фёдор Михайлович», боясь, что письмо моё попадет в чужие руки, а ты этого оправдания не имеешь. Вообще же, мой дорогой, я замечаю из твоих писем явную ко мне холодность. Но довольно о чувствах, а то ты рассердишься…

<…> Ну до свиданья, моё золотое сокровище, но признайся, что ты без меня не можешь жить, а? Я так признаюсь, что не могу и что нахожусь, увы! под сильным твоим влиянием. Крепко обнимаю тебя и цалую тебя нежно-нежно и остаюсь любящая тебя Аня…» (31 мая 1880 г. — Одно из самых последних писем жены к Достоевскому.) [Переписка]

Через много лет после кончины мужа А. Г. Достоевская написала прекрасные и полные достоинства слова: «Мне всю жизнь представлялось некоторого рода загадкою то обстоятельство, что мой добрый муж не только любил и уважал меня, как многие мужья любят и уважают своих жён, но почти преклонялся предо мною, как будто я была каким-то особенным существом, именно для него созданным, и это не только в первое время брака, но и во все остальные годы до самой его смерти. А ведь в действительности я не отличалась красотой, не обладала ни талантами, ни особенным умственным развитием, а образования была среднего (гимназического). И вот, несмотря на это, заслужила от такого умного и талантливого человека глубокое почитание и почти поклонение…» [Достоевская, с. 434]

Но любовь её к мужу была не только безграничной, но и деятельной. После смерти Достоевского она выпустила 7 собраний его сочинений, активно помогала составителям книги «Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского» (1883), выпустила «Библиографический указатель сочинений и произведений искусства, относящихся к жизни и деятельности Ф. М. Достоевского» (1906), написала «Воспоминания» (1911—1916 гг.), работала над расшифровкой своего «Женевского дневника» 1867 г., готовила к изданию отдельной книгой письма Достоевского к ней.

Умерла Анна Григорьевна в Ялте в голодном военном 1918 г., а через 50 лет прах её был перенесён в Александро-Невскую лавру и захоронен рядом с могилой мужа — как она и мечтала.

На первой странице самого своего великого романа-завещания «Братья Карамазовы» Достоевский кратко написал: «Посвящается Анне Григорьевне Достоевской». За полтора года до смерти, 6 января 1917 г., А. Г. Достоевская записывает в альбом композитора С. С. Прокофьева (автора оперы «Игрок») не менее кратко и также глубинно многозначно: «Солнце моей жизни — Фёдор Достоевский» [ЛН, т. 86, с. 269]

В год смерти Достоевского Анне Григорьевне исполнилось 35 лет. Говорят, на настойчивые вопросы, почему она вторично не выйдет замуж, она вполне шутливо отвечала: мол, а за кого же после Фёдора Михайловича можно выйти, если у Льва Толстого жена уже есть?..

ДОСТОЕВСКАЯ (в замуж. Савостьянова) Варвара Андреевна (1858—1935), племянница писателя, дочь его младшего брата А. М. Достоевского. В 1876 г. она вышла замуж за В. К. Савостьянова. Достоевский был приглашён на свадьбу племянницы, но побывать на ней не смог, о чём написал ей в письме (не сохранилось). Савостьянова и её муж находились в добрых родственных отношениях с Фёдором Михайловичем, общались с ним. Дядя подарил мужу племянницы свою фотографию (работы К. А. Шапиро) с тёплой надписью: «Владимиру Константиновичу Савостьянову от любящего его Ф. Достоевского». Савостьянова позже написала «Воспоминания о встречах со своим дядей Ф. М. Достоевским».

ДОСТОЕВСКАЯ (в замуж. Карепина) Варвара Михайловна (1822—1893), сестра писателя. После смерти матери, М. Ф. Достоевской, отношения её с отцом, М. А. Достоевским, сложились плохие, в результате чего она уехала из Дарового в Москву, жила у тётки А. Ф. Куманиной. В апреле 1840 г. вышла замуж за П. А. Карепина, получив от Куманиных в приданное 25 тыс. руб. В 28 лет (1850 г.) осталась вдовой с тремя малолетними детьми. Играла заметную роль в истории с наследством Куманиной, на которую имела влияние. По воспоминаниям А. М. Достоевского, Фёдор Михайлович «очень любил и уважал» Варвару и «не только как сестру, но и как женщину редкого ума и твёрдого характера» [ПСС, т. 28₂, с. 571] Сам Достоевский писал А. Г. Достоевской (30—31 мая 1880 г.) про сестру Варю: «Умная она и хорошая женщина…» И в письме к тому же брату Андрею (28 нояб. 1880 г.): «Я её люблю; она славная сестра и чудесный человек…»

В. М. Достоевская была убита грабителями в своём доме.

Известно 7 писем Достоевского к сестре (1840—1859 гг.) и 2 её письма к брату (1878—1881).

Сестра Варя послужила, по мнению исследователей, прототипом Вареньки Добросёловой и Неточки Незвановой из ранних произведений, а в черновых материалах к «Подростку» сам Достоевский упоминает её в качестве одного из прототипов Анны Андреевны Версиловой.

ДОСТОЕВСКАЯ Варвара Михайловна (1854—1864), племянница писателя, дочь его старшего брата М. М. Достоевского. Умерла в тот же год, что и отец, чуть раньше его. Достоевский писал старшему брату из Москвы (29 февраля 1864 г.), что «Варю мучительно было жаль» и что жена (М. Д. Достоевская) от этой трагической вести «сильно плакала». По воспоминаниям Кати Достоевской, Фёдор Михайлович из всех детей старшего брата выделял её и Варю — был с ними особенно ласков и нежен.

ДОСТОЕВСКАЯ (в замуж. Иванова) Вера Михайловна (1829—1896), сестра писателя, жена (с января 1846 г.) А. П. Иванова, мать Александра, Алексея, Виктора, Владимира, Марии, Натальи, Нины, Ольги, Софьи и Юлии Ивановых. Вера Михайловна вышла замуж 17-ти лет, почти не зная своего мужа, который был почти вдвое старше её, но брак оказался очень удачным. Достоевский любил бывать в семействе Ивановых, изобразил его в многодетном и счастливом семействе Захлебининых («Вечный муж»). Он писал Ивановым 1 /13/ января 1868 г. из Женевы: «А кто же милее и дороже мне (да и Анне Григорьевне, кроме своих), — как не вы и ваше семейство..» Одна из дочерей Ивановых — Соня — стала одним из самых близких людей для Фёдора Михайловича, он посвятил ей роман «Идиот», писал очень доверительные письма.

26 января 1881 г. Вера Михайловна приехала к Достоевским в дом, чтобы просить брата отказаться в пользу сестёр от своей доли рязанского имения, доставшейся ему по наследству от тётки А. Ф. Куманиной. По мнению некоторых биографов, именно этот неприятный разговор стал первым толчком к обострению его болезни (эмфиземы), сведшем его через два дня в могилу.

ДОСТОЕВСКАЯ (урожд. Федорченко) Домника Ивановна (1825—1887), жена (с 1850 г.) младшего брата писателя А. М. Достоевского. У Достоевского с ней особо доверительных отношений не сложилось, да и встречались они не часто, так как семья младшего брата жила в провинции. Но в письмах к брату Достоевский всегда помнил о его жене, и дважды персонально отвечал на её письма: 6 ноября 1854 г. ещё из Семипалатинска и 13 февраля 1866 г. Письма Домники Ивановны к писателю не сохранились.

ДОСТОЕВСКАЯ (в замуж. Рыкачева) Евгения Андреевна (1853—1919), племянница писателя, дочь его младшего брата А. М. Достоевского. В 1874 г. вышла замуж за будущего академика, директора Главной физической обсерватории М. А. Рыкачева. Достоевского она впервые увидела 12-летней девочкой в 1866 г. в Люблино на даче Ивановых. Позже Писатель познакомился «по-настоящему» с ней и её мужем уже в 1875 г., они несколько раз встречались. Рыкачева присутствовала при кончине писателя, была на его похоронах, о чём подробно писала своим родителям. Сохранилось одно её письмо к дяде и 11 писем к его жене А. Г. Достоевской.

ДОСТОЕВСКАЯ Екатерина Михайловна (1853—1932), племянница писателя, дочь его старшего брата М. М. Достоевского. А. Г. Достоевская вспоминала: «Возвращаясь к одиннадцати часам, я почти всегда заставала у себя Катю Достоевскую, племянницу Фёдора Михайловича. Это была прехорошенькая девочка лет пятнадцати, с прекрасными чёрными глазами и двумя длинными белокурыми косами за спиной. Её мать, Эмилия Фёдоровна, несколько раз говорила мне, что Катя меня полюбила, и выражала желание, чтоб я имела на неё влияние. На столь лестный для меня отзыв я могла ответить только приглашением бывать у меня как можно чаще. Так как у Кати не было постоянных занятий и дома было скучно, то она и приходила к нам прямо с утренней прогулки: это ей было тем удобнее, что жили они от нас в пяти минутах расстояния…» [Достоевская, с. 134]

Это было в 1867 г. Впоследствии отношения Екатерины Михайловны со всей своей семьёй, родственниками (в том числе и Достоевским) осложнились после того, как она стала жить в гражданском браке с профессором Военно-медицинской академии, редактором журнала «Врач» В. А. Манасеиным.

ДОСТОЕВСКАЯ Любовь Михайловна (1829), сестра Достоевского, близняшка В. М. Достоевской, умершая через несколько дней после рождения. Это была первая смерть и первые похороны в длинной череде смертей родных и близких в жизни Достоевского, которому шёл тогда 8-й год. Даже младший брат писателя, А. М. Достоевский, хорошо запомнил это грустное событие: «…смерть сестры Любочки я помню совершенно ясно, хотя мне было тогда с небольшим четыре года. Помню очень хорошо, как отвезли маленький гробик в коляске, в которой сидел и я, и похоронили на Лазаревском кладбище…» [Д. в восп., т. 1, с. 36]

ДОСТОЕВСКАЯ Любовь Фёдоровна (1869—1926), вторая дочь Достоевского и А. Г. Достоевской, родилась в Дрездене. Фёдор Михайлович писал С. А. Ивановой через три месяца после рождения Любы (14 /26/ декабря 1869 г.): «Не могу вам выразить, как я её люблю. <…> Девочка здоровая, весёлая, развитая не по летам (то есть не по месяцам), всё поёт со мной, когда я запою, и всё смеётся; довольно тихий некапризный ребёнок. На меня похожа до смешного, до малейших черт…» Впоследствии, когда дочка подросла, она писала отцу записки-письма (сохранилось их 11), а он отвечал ей (известны две такие записки — от 26 апреля 1874 г. из Москвы и от 7 /19/ августа 1879 г. из Эмса).

Когда отец умер, дочери было 11 лет. Достоевский перед самой кончиной беседовал с ней и сыном Федей, наставлял, как они должны жить после него — любить мать, быть честными, помогать бедным… Грандиозные похороны Достоевского чрезвычайно сильно подействовали на впечатлительную Любу, помогли ей окончательно осознать, ЧЬЯ она дочь, КТО был её отец. Это не лучшим образом сказалось на её характере. Сыграло свою роль и её очень слабое здоровье, неудачная личная жизнь. По воспоминаниям многих, она была неуживчива, высокомерна, заносчива. Дошло до того, что она не только не помогала Анне Григорьевне увековечивать славу Достоевского, предпочитая проводить время в великосветских салонах в качестве дочери великого писателя, но и вообще разъехалась с матерью. Попробовала позднее Любовь Фёдоровна и сама писать, но её сборник рассказов «Больные девушки» (1911), романы «Эмигрантка» (1912), «Адвокатка» (1913) художественной ценностью, мягко говоря, не обладали.

В 1913 г. она выехала в очередной раз для лечения за границу и более в Россию не возвращалась. Там она написала и издала сначала на немецком, а затем и на других европейских языках свой главный труд — «Dostoejewski geschildert von seiner Tochter» (München, 1920), который на русском языке в сильно сокращённом виде вышел в России в 1922 г. под названием «Достоевский в изображении его дочери». Книга дочери Достоевскоого содержит немало фактических неточностей, ошибок и спорных утверждений, но, вместе с тем, содержит немало интересного и нового для исследователей творчества писателя.

Скончалась Л. Ф. Достоевская от белокровия в возрасте 57 лет, в Италии.

ДОСТОЕВСКАЯ (урожд. Констант, в первом браке Исаева) Мария Дмитриевна (1824—1864), первая жена (с 1857 г.) писателя. Дед её был французом. Она получила хорошее образование в частном пансионе. Когда семья её жила в Астрахани (отец, Д. С. Констант, работал там директором Карантинного дома), она вышла замуж за чиновника особых поручений начальника Астраханского таможенного округа А. И. Исаева. В 1847 г. у них родился сын Павел, а вскоре, в 1851 г., Исаева переводят на место чиновника особых поручений при начальнике Сибирского таможенного округа сначала в Петропавловск, а затем в Семипалатинск. Здесь и познакомился с ними отбывающий солдатчину после каторги петрашевец Достоевский. К тому времени муж Марии Дмитриевны совершенно спился, семья жила в нищете, все мечты романтичной «француженки» терпели крах. Достоевский не мог не привлечь её внимание, а она — его: уж больно заметно оба они отличались от семипалатинского общества.

Так получилось, что до каторги Достоевскому не довелось испытать чувство любви (увлечение А. Я. Панаевой была и кратким, и безответным, и «книжным»), так что свой запоздалый первый сибирский роман он переживал, как гимназист-школьник — пылко, восторженно, то впадая в отчаяние и клонясь к самоубийству, то возносясь на облака от жарких надежд. Все перипетии этого романа можно легко представить по письмам, которые влюблённый Достоевский писал в тот период своему другу А. Е. Врангелю. По воспоминаниям друга, Мария Дмитриевна Исаева была «довольно красивая блондинка среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная. Уже тогда зловещий румянец играл на её бледном лице, и несколько лет спустя чахотка унесла её в могилу. Она была начитанна, довольно образованна, любознательна, добра и необыкновенно жива и впечатлительна…» [Д. в восп., т. 1, с. 354—355] О том, какой видел её Достоевский, говорят хотя бы строки из его письма Врангелю от 14 июля 1856 г.: «Если б Вы знали, что это за ангел, друг мой! Вы никогда её не знали; что-то каждую минуту вновь оригинальное, здравомыслящее, остроумное, но и парадоксальное, бесконечно доброе, истинно благородное — у ней сердце рыцарское: сгубит она себя. Не знает она себя, а я её знаю!..»

В мае 1855 г. мужа Исаевой перевели в Кузнецк (500 вёрст от Семипалатинска!), и, казалось, влюблённые разлучены навсегда, но в августе того же года Исаев умер. Достоевский немедленно сделал предложение вдове, оставшейся с малолетним сыном совсем без средств, и начал усиленно хлопотать о производстве в офицеры (без этого брак ему не разрешат). Между тем, он узнаёт, что у Марии Дмитриевны в Кузнецке появился новый «жених» — учитель Н. Б. Вергунов. Достоевский, рискуя всем и вся, тайком помчался в Кузнецк, познакомился со своим соперником (тот плакал у него на плече) и решил для счастья любимой женщины уступить без борьбы и даже начал хлопотать за Вергунова, дабы Мария Дмитриевна, выйдя за него, не бедствовала. (Ещё в «Белых ночах» был сделан как бы эскиз подобного сюжетного хода: герой-рассказчик добровольно становится посредником между любимой девушкой и своим более счастливым соперником. Тогда, в 1848 г., это действительно была фантазия молодого Достоевского на тему странностей любви. И вот судьба, словно подыгрывая писателю, подбросила ему похожую жизненную ситуацию, дабы позже в «Униженных и оскорблённых», а затем и в «Идиоте» он мог воссоздать болезненные взаимоотношения героев, руководствуясь личным мучительным опытом.) Но неожиданно для Достоевского сердце любимой женщины вновь обращается к нему, а после производства его в прапорщики (октябрь 1856 г.) Исаева дала наконец полное и окончательное согласие выйти за него замуж. Венчание состоялось 6 февраля 1857 г. в Кузнецке. На обратном пути в Семипалатинск с Достоевским случился припадок эпилепсии, угнетающе подействовавший на новобрачную.

В Семипалатинске Достоевские снимали домик из четырёх комнат, быт ссыльного писателя более-менее наладился, он начал усиленно работать, готовиться к возвращению в Россию. Вскоре им разрешили поселиться в Твери, а затем и в Петербурге. Чахотка, которой уже несколько лет страдала Мария Дмитриевна, усилилась. Достоевский вначале перевёз её во Владимир, а позже в Москву, сам поселился вместе с ней. Она умерла 15 апреля 1864 г. Над ещё не остывшим телом Достоевский записывает в рабочей тетради размышления («Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?..») о жизни и смерти, смерти и бессмертии, одиночестве человека…

В литературе о Достоевском доминирует мнение, что брак этот не был счастливым. Действительно, Мария Дмитриевна мало интересовалась главным, что было в жизни Достоевского — его творчеством, конечно, страдал он, что не было у них детей, да, в его судьбе появилась А. П. Суслова… Однако ж сам Достоевский через год после смерти жены (апрель 1865 г.) писал тому же Врангелю: «О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил её тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо. <…> несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по её странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), — мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу. Как ни странно это, а это было так. Это была самая честнейшая, самая благороднейшая и великодушнейшая женщина из всех, которых я знал во всю жизнь. Когда она умерла — я хоть мучился, видя (весь год) как она умирает, хоть и ценил и мучительно чувствовал, что я хороню с нею, — но никак не мог вообразить, до какой степени стало больно и пусто в моей жизни, когда её засыпали землёю. И вот уж год, а чувство всё то же, не уменьшается...»

Штрихи внешности, характера и судьбы Марии Дмитриевны отразились, в какой-то мере, в образах Наташи Ихменевой («Униженные и оскорблённые»), Катерины Ивановны Мармеладовой («Преступление и наказание») и Катерины Ивановны Верховцевой («Братья Карамазовы»).

ДОСТОЕВСКАЯ (в замуж. Владиславлева) Мария Михайловна (1844—1888), племянница писателя, дочь его старшего брата М. М. Достоевского, жена (с 1865 г.) М. И. Владиславлева. Именно Достоевский посоветовал брату в письме от 31 декабря 1843 г., если родиться дочь, назвать её Марией. У Марии рано проявились музыкальные способности. Достоевский очень радовался успехам племянницы. Она выступала вместе с Достоевским на вечере в пользу Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным 2 марта 1862 г. После смерти М. М. Достоевского Мария вместе с остальными членами семьи тоже считала дядю виновным в их разорении, что привело к охлаждению в их отношениях. Примирились они после возвращения писателя из-за границы, но прежней дружбы, судя по всему, между ними уже не было. Характерен отзыв Достоевского о племяннице в письме к А. Г. Достоевской от 18 /30/ июля 1876 г.: «Что же до мнения Марьи Михайловны, то она хоть и премилая женщина, но и довольно ограниченная, и никогда не поймёт иных вещей…»

ДОСТОЕВСКАЯ (урожд. Нечаева) Мария Фёдоровна (1800—1837), мать писателя, жена М. А. Достоевского с 1819 г. Она происходила из богатой московской купеческой семьи. Отец её, Фёдор Тимофеевич Нечаев, после Отечественной войны 1812 г. бόльшую часть капиталов потерял. Во многом благодаря матери, Варваре Михайловне Котельницкой, Маша Нечаева приобщилась к музыке и чтению. Она была кроткой, послушной и романтической девушкой, а впоследствии — верной женой, умелой рачительной хозяйкой дома и доброй матерью. Родила она в браке восьмерых детей (сыновей Михаила, Фёдора, Андрея, Николая, дочерей Варвару, Веру, Любовь и Александру). Во многом её заслуга в том, что дети (и в особенности старшие сыновья Михаил и Фёдор) много читали, страстно полюбили литературу. В последние годы Мария Фёдоровна почти не вставала с постели, болезнь её (чахотка) прогрессировала, и скончалась она в возрасте 37 лет в один год с А. С. Пушкиным. На её могиле по предложению старших сыновей была выбита надпись-эпитафия из Н. М. Карамзина: «Покойся, милый прах, до радостного утра».

По воспоминаниям А. Г. Достоевской, муж её, рассказывая о своём детстве, всегда с горячим чувством говорил о матери, и когда они приехали после свадьбы в Москву, он повёз Анну Григорьевну на Лазоревское кладбище, на могилу матери, «к памяти которой он всегда относился с сердечною нежностью» [Достоевская, с. 156]

Сохранилось 8 писем Достоевского к матери (1833—1835 гг.), из которых 6 написано вместе с братьями.

Отдельные черты Марии Фёдоровны отразились в образах Софья Андреевны Долгорукой («Подросток») и Софьи Ивановны Карамазовой («Братья Карамазовы»).

ДОСТОЕВСКАЯ Софья Фёдоровна (22 фев. /6 марта/—12 /24/ мая 1868), дочь писателя. Этот первый ребёнок Достоевских родилась в Женеве. Через два дня (24 фев. 1868 г.) Фёдор Михайлович сообщал сестре В. М. Ивановой: «Аня подарила мне дочку, славную, здоровую и умную девочку, до смешного на меня похожую…» Увы, счастье было недолгим: вскоре маленькая Соня простудилась и 12 /24/ мая, не прожив и трёх месяцев, умерла. 18 /30/ мая 1868 г. Достоевский писал А. Н. Майкову: «Это маленькое, трёхмесячное создание, такое бедное, такое крошечное — для меня было уже лицо и характер. Она начинала меня знать, любить и улыбалась, когда я подходил…» А. Г. Достоевская вспоминала: «…я страшно боялась за моего несчастного мужа: отчаяние его было бурное, он рыдал и плакал, как женщина, стоя пред остывавшим телом своей любимицы, и покрывал её бледное личико и ручки горячими поцелуями. Такого бурного отчаяния я никогда более не видала. Обоим нам казалось, что мы не вынесем нашего горя. Два дня мы вместе, не разлучаясь ни на минуту, ходили по разным учреждениям, чтобы получить дозволение похоронить нашу крошку, вместе заказывали всё необходимое для её погребения, вместе наряжали в белое атласное платьице, вместе укладывали в белый, обитый атласом гробик и плакали, безудержно плакали. На Фёдора Михайловича было страшно смотреть, до того он осунулся и похудел за неделю болезни Сони…»

После смерти Сони Достоевские, не в силах избавиться от тягостных воспоминаний, уехали из Женевы сначала в Веве, а затем в Италию.

ДОСТОЕВСКАЯ (урожд. фон Дитмар) Эмилия Фёдоровна (1822—1879), жена старшего брата писателя М. М. Достоевского с 1842 г. по происхождению — прибалтийская немка из Ревеля. Достоевский с ней познакомился в начале июля 1843 г., приехав к брату в гости. При жизни Михаила Михайловича отношения Достоевского с его женой были ровные, родственные, но после кончины мужа Эмилия Фёдоровна посчитала виновным Фёдора Михайловича в разорении её семьи, настоятельно требовала от него помощи. Отношения ещё более обострились после второй женитьбы Достоевского, ибо А. Г. Достоевская, в свою очередь, была очень недовольна щедрой помощью мужа семье покойного брата. Вот как она сама писала об этом в «Воспоминаниях»: «…Эмилия Фёдоровна Достоевская, была добрая, но недалёкая женщина. Видя, что после смерти её мужа Фёдор Михайлович принял на себя заботы о ней и о её семье, она сочла это его обязанностью и была очень поражена, узнав, что Фёдор Михайлович хочет жениться. Отсюда её неприязненный тон ко мне, когда я была невестой. Но когда свадьба наша состоялась, Эмилия Фёдоровна примирилась с совершившимся фактом, и обращение её со мной стало любезнее, особенно когда она увидела, что я так внимательна к её детям. Бывая у нас почти ежедневно и считая себя отличной хозяйкой, она постоянно давала мне советы по хозяйству. Возможно, что это происходило от доброты душевной и желания принести мне пользу, но так как её наставления делались всегда при Фёдоре Михайловиче, то мне было не совсем приятно, что в глазах его так настойчиво выставлялись моя нехозяйственность и небережливость. Но ещё неприятнее для меня было то, что она постоянно ставила мне в пример во всём первую жену Фёдора Михайловича, что было довольно бестактно с её стороны…» [Достоевская, с. 136]

Сам Достоевский, узнав о смерти невестки, писал жене 13 /25/ августа из Эмса: «Известие о бедной Эмилии Фёдоровне очень меня опечалило. Правда, оно шло к тому, с её болезнью нельзя было долго жить. Но у меня, с её смертью, кончилось как бы всё, что ещё оставалось на земле, для меня, от памяти брата. <…> Я не думаю, чтоб я был очень перед ней виноват: когда можно было, я помогал и перестал помогать постоянно, когда уже были ближайшие ей помощники, сын и зять. В год же смерти брата я убил на их дело, не рассуждая и не сожалея, не только все мои 10000, но и пожертвовал даже моими силами, именем литературным, которое отдал на позор с провалившимся изданием, работал как вол, даже брат покойный не мог бы упрекнуть меня с того света…»

Известны 8 писем Достоевского к Э. Ф. Достоевской (1867—1869 гг.) и одно её письмо к писателю (1868 г.).

ДОСТОЕВСКИЙ Александр Андреевич (1857—1894), племянник писателя, сын его младшего брата А. М. Достоевского. Окончил Петербургскую медико-хирургическую академию, доктор медицины, приват-доцент Военно-медицинской академии. Впервые Достоевский увиделся с ним, когда семья брата приезжала в Петербург в конце 1864 г. Будучи студентом, Александр часто бывал в доме дяди, о чём сообщал в письмах к родителям. Достоевский подарил ему 13 декабря 1879 г. новое издание «Униженных и оскорблённых» с тёплой надписью: «Любезному племяннику Александру Андреевичу от любящего его дяди».

Умер Александр рано от прогрессирующего паралича.

ДОСТОЕВСКИЙ Алексей Фёдорович (1875—1878), сын писателя. А. Г. Достоевская о своём последнем ребёнке писала: «10 августа Бог даровал нам сына, которого мы назвали Алексеем. (Имя св. Алексия — Человека Божия было особенно почитаемо Фёдором Михайловичем, отчего и было дано новорождённому, хотя этого имени не было в нашем родстве) Оба мы с Фёдором Михайловичем были донельзя счастливы и рады появлению (да ещё малоболезненному) на свет Божий нашего Алёши…» [Достоевская, с. 307] Младший сын стал любимцем Достоевского. По воспоминаниям Л. Ф. Достоевской, если ей и брату Фёдору запрещено было без разрешения входить в кабинет отца, то на младшего Алёшу этот запрет не распространялся.

Однако ж, как и в случае с первой дочерью Соней, страшный удар вскоре постиг родителей: не прожив и трёх лет, Алексей внезапно умер. Причём, узнав диагноз врачей, в его смерти Достоевский винил себя: «Фёдор Михайлович был страшно поражён этой смертию. Он как-то особенно любил Лёшу, почти болезненной любовью, точно предчувствуя, что его скоро лишится. Фёдора Михайловича особенно угнетало то, что ребёнок погиб от эпилепсии, — болезни, от него унаследованной…» [Достоевская, с. 345]

После смерти сына Достоевский, ища успокоения, совершил поездку в Оптину пустынь. В «Братьях Карамазовых» (глава «Верующие бабы»), конечно, автобиографичны жалобы безымянной бабы, потерявшей сына: «— Сыночка жаль, батюшка, трёхлеточек был, без трёх только месяцев и три бы годика ему. По сыночку мучусь, отец, по сыночку. <…> Вот точно он тут предо мной стоит, не отходит. Душу мне иссушил. Посмотрю на его бельишечко, на рубашоночку аль на сапожки и взвою. Разложу что после него осталось, всякую вещь его, смотрю и вою. <…> И хотя бы я только взглянула на него лишь разочек, только один разочек на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет на дворе, придет бывало крикнет своим голосочком: “Мамка, где ты?” Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками пройдёт разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как бывало бежит ко мне, кричит да смеётся, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала! Да нет его, батюшка, нет, и не услышу его никогда! Вот его поясочек, а его-то и нет, и никогда-то мне теперь не видать, не слыхать его!..»

Младший из братьев Карамазовых, кроткий Алексей, в последнем романе Достоевского не случайно назван этим именем.

ДОСТОЕВСКИЙ Андрей Андреевич (1863—1933), племянник писателя, сын его младшего брата А. М. Достоевского. Работал в Центральном статистическом комитете Министерства внутренних дел, в Русском географическом обществе, много сделал для популяризации трудов П. П. Семёнова-Тян-Шанского. В 1930 г. был незаконно репрессирован, получил 10 лет лагерей, но, благодаря хлопотам родных, через полгода был освобождён. Последние три года жизни работал в Гидрологическом институте.

Будучи ребёнком, Андрей по крайней мере дважды встречался со своим дядей-писателем, когда отец привозил его в Петербург — в 1865 и 1876 гг.

ДОСТОЕВСКИЙ Андрей Михайлович (1825—1897), младший брат писателя; архитектор. Хотя он никогда не был так близок с Фёдором, как старший брат Михаил, но был всегда с ним дружен, переписывался до конца его жизни и написал бесценные «Воспоминания» (впервые полностью изданы в 1930 г.) — главный и достоверный источник сведений о детстве и юности Достоевского. Андрей тоже учился в пансионе Л. И. Чермака, пытался вслед за Фёдором поступить в Главное инженерное училище (и жил в это время у него на квартире), но не сумел сдать экзамен и поступил в 1842 г. в Училище гражданских инженеров, после окончания которого работал в Главном строительном управлении. 23 апреля 1849 г. он был по ошибке вместо Михаила арестован по делу петрашевцев и провёл в Петропавловской крепости 13 дней. Вскоре после этого А. М. Достоевский уехал из столицы, жил и работал архитектором в Елисаветграде, Симферополе, Екатеринославе, Ярославле. Приезжая из провинции в Петербург, Андрей Михайлович обязательно навещал брата-писателя.

Достоевский в письме к младшему брату от 10 марта 1876 г. выразил суть своего отношения к нему и его семье: «Я, голубчик брат, хотел бы тебе высказать, что с чрезвычайно радостным чувством смотрю на твою семью. Тебе одному, кажется, досталось с честью вести род наш: твоё семейство примерное и образованное, а на детей твоих смотришь с отрадным чувством. По крайней мере, семья твоя не выражает ординарного вида каждой среды и средины, а все члены её имеют благородный вид выдающихся лучших людей. Заметь себе и проникнись тем, брат Андрей Михайлович, что идея непременного и высшего стремления в лучшие люди (в буквальном, самом высшем смысле слова) была основною идеей и отца и матери наших, несмотря на все уклонения. Ты эту самую идею в созданной тобою семье твоей выражаешь наиболее из всех Достоевских. Повторяю, вся семья твоя произвела на меня такое впечатление…»

Всего известно 17 писем Достоевского к младшему брату (1842—1880) и 2 письма Андрея Михайловича к нему (1849—1869).

ДОСТОЕВСКИЙ Михаил Андреевич (1788—1839), отец писателя. Родом из семьи священника села Войтовцы Подольской губернии. Закончил Подольскую духовную семинарию и, вопреки воле отца, отправился в Москву, в Медико-хирургическую академию. В Отечественную войну 1812 г. служил в военно-полевом госпитале, затем в Московском военном госпитале. В 1820 г. уволен с военной службы и был определён в Мариинскую больницу для бедных. В 1837 г. в чине коллежского советника вышел в отставку и поселился в своём имении Даровое. Ещё в 1819 г. он женился на М. Ф. Нечаевой, в этом браке родилось 8 детей (одна дочь умерла во младенчестве). В июне 1839 г. скончался в поле, во время объезда своего поместья, при загадочных обстоятельствах: по официальной версии — от «апоплексического удара»; по другой — был убит собственными крепостными (см. Д. С. Макаров).

У отца Достоевского был нелёгкий характер, детей он воспитывал в строгости. Младший брат писателя А. М. Достоевский вспоминал, как ему, Андрею, приходилось каждый день по два часа, пока отец спал-отдыхал после обеда, отгонять от него мух, и, не дай Бог, если хоть одна муха «папеньку» укусит. Андрей также упоминает, к примеру, как старшие братья боялись уроков латыни, которую преподавал им самолично отец. Ещё бы! Подростки во всё время урока должны были стоять навытяжку и поминутно ждать: вот-вот «папенька» вспылит, что непременно и случалось чуть не каждое занятие…

Об взаимоотношениях будущего писателя с отцом можно судить, в какой-то мере, по их последним письмам друг к другу, когда Фёдор учился у Главном инженерном училище. Дело, в основном, касалось денег. До поступления в училище Достоевский вообще не знал, что такое свои деньги и соответственно совершенно не умел, не научился с ними обращаться. И эта сторона новой, самостоятельной жизни с самого начала приводила его буквально в отчаяние. Мольбы о деньгах звучали из письма в письмо, но апофеозом этой темы можно считать строки из послания к отцу, которое Фёдор начал 5 мая 1839 г.: «Пишете, любезнейший папенька, что сами не при деньгах и что уже будете не в состоянии прислать мне хоть что-нибудь к лагерям. Дети, понимающие отношения своих родителей, должны сами разделять с ними все радость и горе; нужду родителей должны вполне нести дети. Я не буду требовать от Вас многого.

Что же; не пив чаю, не умрёшь с голода. Проживу как-нибудь! Но я прошу у Вас хоть что-нибудь мне на сапоги в лагери; потому что туда надо запасаться этим. Но кончим это…»

Но кончим это!.. Какой подспудный упрёк отцу, какое подчёркнутое самопожертвование. Литературоведы спорят, являются или нет эти и последующие строки-переживания из письма юного Достоевского основой известного амбициозного восклицания-девиза героя «Записок из подполья» о том, что, мол, пусть лучше весь белый свет в тартарары провалится, а только б ему чаю напиться. Неважно, кто прав, главное, что есть предмет для полемики. Чай для Достоевского на протяжении всей его жизни играл роль не только любимейшего напитка, но и мерила-границы какого-никакого благополучия. Так вот, оставив пока «чайную» острую тему, Фёдор пишет далее подробно о брате Михаиле, о бесполезности науки математики, о своей неизбывной любви к латинскому языку (каковому учил его «папенька» — как же не любить-то!) и прочих отвлечённых вещах. Но это письмо отправить сразу не удалось, и 10 мая Достоевский пишет перед отправкой и вкладывает в конверт дополнительно ещё одно, не менее пространное письмо. И вот здесь-то чайная тема всплывает опять и уже на новой — отчаянно-трагической, можно сказать — ноте звучания: «Милый, добрый родитель мой! Неужели Вы можете думать, что сын Ваш, прося от Вас денежной помощи, просит у Вас лишнего. <…> Будь я на воле, на свободе, отдан самому себе (Так и читается между строк: если бы, папенька, Вы меня не сунули сюда, в эту «инженерную тюрьму»! — Н. Н.), я бы не требовал от Вас копейки; я обжился бы с железною нуждою. <…> Волей или неволей, а я должен сообразоваться вполне с уставами моего теперешнего общества <…> лагерная жизнь каждого воспитанника военно-учебных заведений требует по крайней мере 40 р. денег. (Я Вам пишу всё это потому, что я говорю с отцом моим). В эту сумму я не включаю таких потребностей, как например: иметь чай, сахар и проч. Это и без того необходимо, и необходимо не из одного приличия, а из нужды. Когда вы мокнете в сырую погоду под дождем в полотняной палатке, или в такую погоду, придя с ученья усталый, озябший, без чаю можно заболеть; что со мною случилось прошлого года на походе. Но все-таки я, уважая Вашу нужду, не буду пить чаю…» (28₁, 58-60)

Можно только представить, до какой точки тоскливого отчаяния дошёл сын, чтобы упорно колоть и корить отца своего этим злосчастным чаем. Далее тон письма его становится прямо-таки настойчивым и даже ультимативным: требую только, мол, на самое необходимое — на сапоги, на сундук для личных вещей… Насчёт сундука написана-создана целая поэма в прозе: зачем сундук нужен, какой сундук нужен, почему его на сохранение надо будет сдать и за это опять же платить «условную таксу». Тут же столбиком приводятся-складываются арифметические выкладки общих самых необходимейших (без чая-сахара) расходов и получается: свету ли провалиться, а ещё хотя бы 25 рублей к 1 июня «любезнейший папенька» прислать просто обязан. Иначе нельзя — положение безвыходнейшее, отчаяние полнейшее…

Ответное письмо Михаила Андреевича (от 27 мая 1839 г.), переполнено жалобами-резонами на бедность-нищету и скрытыми, опять же между строк (семейно-фамильный стиль!) упрёками сыну за чрезмерность требований и непростительную расточительность: опять случился в деревне неурожай, сена-соломы на корм скоту зимой не хватило и соломенные крыши с изб ободрали, с начала весны началась ужасная засуха, и озимые погибли, а это угрожает не только разорением, но и настоящим голодом. Однако ж, это ещё не всё: Михаил Андреевич настолько обнищал, что не в состоянии уже четыре года купить себе нового платья и вынужден ходить в ветхом старье… Но (проникнись, сын!) отец решил подождать со своими нуждами и высылает Фёдору 35 рублей ассигнациями — то есть, получается, не только на сундук и сапоги, но и на чай с сахаром. Это воистину можно считать отцовским подвигом. И подвигом, можно сказать, предсмертным, ибо письмо было последним — менее, чем через месяц М. А. Достоевского не стало.

Всего известно 6 писем Достоевского к отцу и 8 писем, написанных совместно с братьями (1832—1839); из писем отца персонально Фёдору сохранилось только одно.

Вероятно, отдельные черты Михаила Андреевича отразились, в какой-то мере, в образе Фёдора Павловича Карамазова и отца Вареньки Добросёловой в «Бедных людях».

ДОСТОЕВСКИЙ Михаил Михайлович (1820—1864), старший брат писателя; писатель, переводчик, журналист. Вместе с Фёдором учился в пансионах Н. И. Драшусова и Л. И. Чермака, также поступал в Главное инженерное училище, но не прошёл медицинскую комиссию (врачи ошибочно заподозрили у него чахотку). В январе 1838 г. поступил кондуктором 2-го класса в Петербургскую инженерную команду, затем его перевели в инженерную команду в Ревеле. В январе 1841 г. был произведён в полевые инженер-прапорщики. В 1842 г. женился на Э. Ф. фон Дитмар. В 1847 г., по совету брата, вышел в отставку и переехал в Петербург, занялся всерьёз литературой деятельностью: переводил И. В. Гёте и Ф. Шиллера, позднее «Последний день приговорённого к смертной казни» В. Гюго; писал и публиковал в «Отечественных записках» романы, повести и рассказы в русле натуральной школы «Дочка», «Господин Светёлкин», «Пятьдесят лет», «Воробей», которые имели определённый успех у читателей и критики. Однако ж сам Михаил Михайлович, объективно оценивая свой беллетристический талант (и, конечно, сравнивая себя с братом), оставил прозу и позже, в 1860-е гг., писал только критические статьи.

С осени 1847 г. М. М. Достоевский посещал «пятницы» М. В. Петрашевского, куда привёл его брат. Когда петрашевцев 23 апреля 1849 г. арестовывали, вместо Михаила по ошибке в Петропавловскую крепость попал младший брат, А. М. Достоевский, Михаила же арестовали спустя две недели, в ночь на 7 мая. В ходе следствия он был признан невиновным и 24 июня отпущен, но негласный надзор за ним сохранялся до конца жизни. Достоевский последнее письмо из крепости вечером того дня, когда его выводили на эшафот (22 дек. 1849 г.), написал брату Михаилу: «…А может быть, и увидимся, брат. Береги себя, доживи, ради Бога, до свидания со мной. Авось когда-нибудь обнимем друг друга и вспомним наше молодое, наше прежнее, золотое время, нашу молодость и надежды наши, которые я в это мгновение вырываю из сердца моего с кровью и хороню их. <…> Пиши ко мне чаще, пиши подробнее, больше, обстоятельнее. Распространяйся в каждом письме о семейных подробностях, о мелочах, не забудь этого. Это даст мне надежду и жизнь. Если б ты знал, как оживляли меня здесь в каземате твои письма. <…> Ещё раз поцелуй детей; их милые личики не выходят из моей головы. Ах! Кабы они были счастливы! Будь счастлив и ты, брат, будь счастлив! <…> Прощай, прощай, брат! Когда-то я тебе ещё напишу! Получишь от меня сколько возможно подробнейший отчёт о моем путешествии. <…> Ну прощай, прощай, брат! Крепко обнимаю тебя; крепко целую…» Первое сохранившееся письмо после выхода из Омского острога (от 30 января—22 февраля 1854 г.) Достоевский тоже написал Михаилу, письмо это по сути — конспект будущих «Записок из Мёртвого дома», в нём на нескольких листах описание каторжной жизни. Между тем, пока брат находился в Сибири, М. М. Достоевский оставил литературу и стал табачным фабрикантом — его папиросы с сюрпризом пользовались успехом и приносили доход. После возвращения Фёдора Михайловича из Сибири братья Достоевские основали журнал «Время» (издатель и редактор — Михаил Михайлович, фактический редактор и главный сотрудник — Фёдор Михайлович), а после его закрытия — «Эпоху». В июле 1864 г. М. М. Достоевский скоропостижно умер от болезни печени.

Старший брат, без преувеличения, был самым духовно близким человеком в жизни Достоевского. Он делился с Михаилом самыми заветными думами и мечтами. Благодаря переписке между братьями до нас дошли многие творческие планы писателя, по тем или иным причинам оставшиеся нереализованными. Михаил поддерживал и морально, и материально брата, когда тот находился в крепости, и затем, когда тот уже после каторги служил в Семипалатинске, выступал его доверенным лицом, представляя его интересы в столичных журналах. Достоевский, в свою очередь, после смерти брата взял на себя все обязательства по его долгам и заботы о его семье. Памяти Михаила Михайловича Достоевский посвятил некролог «Несколько слов о Михаиле Михайловиче Достоевском», «Примечание к статье Н. Страхова “Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве”» и главу «За умершего» в апрельском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г. В некрологе Достоевский подчеркнул главное в своём брате: «Михаил Михайлович был человек настойчивый и энергический. Он принадлежал к разряду людей деловых, разряду весьма между нами немногочисленному, к разряду людей, не только умеющих замыслить и начать дело, но и умеющих довести его до конца, несмотря на препятствия…»

Сохранились 84 письма Достоевского к брату (1838—1864) и 53 письма Михаила Михайловича к нему (1841—1864).

ДОСТОЕВСКИЙ Михаил Михайлович (1846—1896), племянник писателя, сын старшего брата М. М. Достоевского; банковский служащий. В юности он обучался музыке (по классу скрипки), и А. Г. Достоевская вспоминает, как в 1867 г., перед отъездом Достоевских за границу, племянник Фёдора Михайловича Миша по дороге из консерватории часто заходил к ним, дружил с пасынком писателя П. А. Исаевым. Достоевский в письме к А. Н. Майкову от 9 /21/ октября 1870 г. пишет о М. М. Достоевском: «Есть у меня племянник Миша, тот женился ещё раньше Паши, но тот мальчик умный и с характером…» Однако ж судьба Михаила не была счастливой: не сумев реализовать себя как музыкант, он тяготился работой, много пил и умер, в конце концов, от алкоголизма в богадельне.

ДОСТОЕВСКИЙ Николай Михайлович (1831—1883), младший брат писателя; гражданский инженер. В 1854 г. закончил инженерно-строительное училище Главного управления путей сообщения, служил в Ревеле, потом в Петербурге, подавал большие надежды талантливого архитектора. Но уже в начале 1860-х гг. ему пришлось оставить службу из-за хронического алкоголизма и затем до самой смерти он вёл полунищенское существование. Достоевский всю жизнь помогал брату, жалел его. А. Г. Достоевская пишет в «Воспоминаниях»: «Как ни малы были наши средства, Фёдор Михайлович считал себя не вправе отказывать в помощи брату Николаю Михайловичу, пасынку, а в экстренных случаях и другим родным. Кроме определённой суммы (пятьдесят рублей в месяц), “брат Коля” получал при каждом посещении по пяти рублей. Он был милый и жалкий человек, я любила его за доброту и деликатность и всё же сердилась, когда он учащал свои визиты под разными предлогами: поздравить детей с рождением или именинами, беспокойством о нашем здоровье и т. п. Не скупость говорила во мне, а мучительная мысль, что дома лишь двадцать рублей, а завтра назначен кому-нибудь платёж, и мне придется опять закладывать вещи…»

Сам Достоевский писал в одном из писем (16 /28/ авг. 1863 г.) несчастному брату: «Много я думал о тебе, голубчик, и с нетерпением жду о тебе известий, которые бы меня порадовали. Где-то ты теперь? У Саши или в больнице? <…> Пишу тебе кратко и наскоро. Не в расположении я духа и нездоров немного, но люблю тебя больше прежнего. Дорог ты мне теперь, больной и несчастный. Как бы я желал, воротясь, застать тебя уже здоровым. Друг Коля, вспомни просьбы наши и пощади сам себя, — ложись в больницу…»

Всего сохранилось 25 писем писателя к брату (1863—1880) и 5 писем Николая Михайловича к нему (1874—1881).

ДОСТОЕВСКИЙ Фёдор Михайлович (1842—1906), племянник писателя, старший сын его брата М. М. Достоевского; пианист (учился в Петербургской консерватории у А. Г. Рубинштейна), директор Саратовского отделения Русского музыкального общества, владелец магазина музыкальных инструментов. Имя получил в честь дяди-писателя, который был его крёстным отцом, а племянник, в свою очередь, впоследствии исполнял роль шафера Достоевского на его свадьбе с А. Г. Сниткиной. Достоевский очень любил своего крестника, ценил его талант. Когда тот вынужден был оставить консерваторию, чтобы давать уроки музыки и помогать семье, Достоевский в письме к С. А. Ивановой из Флоренции (8 /20/ марта 1869 г.) тревожился: «Вы пишете, что видели Федю. Человек он добрый, это правда, и, по-моему, ужасно похож, по сущности своего характера, на покойного брата Мишу, своего отца, в его годы, кроме его образования, разумеется. Необразование ужасно гибельная вещь для Феди. Конечно, ему скучно жить; при образовании и взгляд его был бы другой и самая тоска его была бы другая. Эта скука и тоска его, конечно, признак хорошей натуры, но в то же время может быть для него и гибельна, доведя его да какого-нибудь дурного дела; вот этого я боюсь за него…» Но, вопреки опасениям дяди-писателя, судьба Фёдора Михайловича-младшего сложилась вполне благополучно — он стал профессиональным музыкантом, прожил в Саратове достойную жизнь.

Известно 2 письма его к Достоевскому, письма писателя к племяннику не сохранились.

ДОСТОЕВСКИЙ Фёдор Фёдорович (1871—1922), сын писателя. Третий ребёнок Достоевских, родился буквально через неделю после их возвращения из-за границы — 16 июля 1871 г. и был назван в честь отца. Достоевский безумно любил своих детей, в том числе и Фёдора, постоянно заботился о его здоровье, образовании, воспитании. Находясь вдали от дома, в Эмсе, он пишет А. Г. Достоевской 13 /25/ августа 1879 г.: «Ты пишешь о Феде, что он всё уходит к мальчикам. Он в таких именно летах, когда происходит кризис из 1-го детства к сознательному осмыслию. Я замечаю в его характере очень много глубоких черт и уж одно то, что он скучает там, где другой (ординарный) ребёнок и не подумал бы скучать. Но вот беда: это возраст, в котором переменяются прежние занятия, игры и симпатии на другие. Ему уже давно нужна бы была книга, чтоб он помаленьку полюбил читать осмысленно. Я в его лета уже кое-что читал. Теперь же, не имея занятий, он мигом засыпает. Но скоро начнёт искать других и уже скверных утешений, если не будет книги. А он до сих пор ещё не умеет читать. Если б ты знала, как я об этом здесь думаю и как это меня беспокоит. Да и когда же это он выучится? Все учится, а не выучится!..»

Однако ж Фёдор Фёдорович учился впоследствии с успехом: окончил в Петербурге гимназию, два факультета (юридический и естественный) Дерптского университета, стал крупным специалистом по коневодству. Его друг с детства В. О. Левенсон вспоминал: «Фёдор Фёдорович был человек безусловно способный, с сильной волей, упорный в достижении цели. Держался с достоинством и заставлял уважать себя во всяком обществе. Болезненно самолюбив и тщеславен, стремился везде быть первым. Большое пристрастие к спорту, очень хорошо катался на коньках и даже брал призы. Пытался проявить себя на литературном поприще, но вскоре разочаровался в своих способностях. <…> В развитии личности Фёдора Фёдоровича крайне отрицательную и мучительную роль сыграл тот ярлык “сын Достоевского”, который так прочно был к нему приклеен и преследовал его в течение всей жизни. Его коробило от того, что когда его с кем-либо знакомили, то неизменно добавляли “сын Ф. М. Достоевского”, после чего ему обычно приходилось выслушивать одни и те же, бесконечное число раз уже слышанные фразы, отвечать на давно уже надоевшие вопросы и т. п. Но особенно его мучила та атмосфера пристального внимания и ожидания от него чего-то исключительного, которую он так часто ощущал вокруг себя. При его замкнутости и болезненном самолюбии всё это служило постоянным источником его тягостных переживаний, можно сказать, уродовало его характер…» [Волоцкой, с. 137—138]

В разгар Гражданской войны Ф. Ф. Достоевский пробрался в Крым, но мать свою в живых уже не застал. По воспоминаниям его сына (внука писателя) Андрея Фёдоровича Достоевского, когда Фёдор Фёдорович вывозил из Крыма в Москву архив Достоевского, оставшийся после смерти Анны Григорьевны, его арестовали и чуть не расстреляли чекисты по подозрению в спекуляции: мол, везёт в корзинах контрабанду.

Сохранилось 2 письма Достоевского к сыну 1874 и 1879 гг.

ДРАШУСОВ (Сушард) Николай Иванович (1783—1851), француз по происхождению, титулярный советник, преподаватель Александровского и Екатерининского институтов в Москве, обучавший братьев Достоевских французскому языку сначала на дому, а затем в своём пансионе. В своих «Воспоминаниях» младший брат писателя А. М. Достоевский рассказывает историю образования фамилии преподавателя: с разрешения императора Николая I, француз, страстно желая «обруситься», перевернул свою фамилию и добавил русское окончание: Сушард — Драшус — Драшусов. Достоевский был знаком и общался с сыновьями Сушарда Александром и Владимиром Драшусовыми и его женой Евгенией Антоновной Драшусовой.

В неосуществлённом замысле «Житие великого грешника» упоминается «пансион Сушара», а в романе «Подросток» Н. И. Драшусов-Сушард выведен под именем Тушар.

ДРУЖИНИН Александр Васильевич (1824—1864), писатель, редактор журнала «Библиотека для чтения» (1856—1860), инициатор создания Литературного фонда. Начинал с военной службы, в 1846 г. вышел в отставку в чине подпоручика и занялся литературой. Первая же его повесть «Полинька Сакс» (1847), опубликованная в «Современнике», принесла Дружинину известность. Дебютное произведение так и осталось самым значительным в его творчестве. Более значимо его критическое наследие — статьи о творчестве А. С. Пушкина, И. С. Тургенева, А. Н. Островского, В. Г. Белинского, английских писателей. Дружинин-критик высоко оценил некоторые ранние произведения Достоевского («Белые ночи», «Слабое сердце» и др.). Достоевский, в свою очередь, выделяя в творчестве Дружинина-беллетриста «Полиньку Сакс», о других его произведениях и самом авторе отзывался довольно пренебрежительно. В первом после каторги письме к брату М. М. Достоевскому (фев. 1854 г.) встречается, к примеру, фраза: «…от Дружинина тошнит…»; в «Селе Степанчикове и его обитателях» высмеяны «Письма иногороднего подписчика в редакцию “Современника” о русской журналистике», принадлежащие перу Дружинина; в полемических статьях Достоевского периода «Времени» имя Дружинина не раз упоминается в ироническом контексте («Молодое перо», «Опять “молодое перо”»).

Личные встречи Достоевского и Дружинина носили случайный характер: на заседаниях Литературного фонда, на различных литературных вечерах (к примеру, оба они участвовали в спектакле «Ревизор» 14 апреля 1860 г.).

ДУДЫШКИН Степан Семёнович (1820—1866), критик, журналист. Достоевский познакомился с ним в начале 1847 г., но близких отношений между ними не сложилось. Дудышкин-критик в обзоре литературы за 1848 г. (ОЗ, 1849, № 1) причислил повести Достоевского «Белые ночи» и «Слабое сердце» к числу лучших произведений года. В 1860-е гг. имя Дудышкина не раз и в негативном плане встречается в статьях Достоевского на страницах «Времени». К примеру, в статьях «Г-н —бов и вопрос об искусстве», «Книжность и грамотность» Достоевский резко полемизировал с Дудышкиным, отрицавшим народность А. С. Пушкина. Дудышкин, в свою очередь, раскритиковал «Объявление о подписке на журнал “Время” на 1861 год» и «Введение» к «Ряду статей о русской литературе», пытаясь дискредитировать платформу почвенничества.

ДУРОВ Сергей Фёдорович (1815—1869), петрашевец, поэт, переводчик. Служил в Коммерческом банке, в канцелярии Морского министерства, вышел в отставку в 1847 г. Достоевский познакомился с ним на «пятницах» М. В. Петрашевского. Вскоре Дуров организовал внутри общества петрашевцев свой более узкий и с более радикальными идеями кружок, в который вошёл и Достоевский. Арестованный 23 апреля 1849 г. Дуров был приговорён к смертной казни, стоял на эшафоте 22 декабря 1849 г. в одной тройке с Достоевским и, после изменения приговора, вместе с ним попал в Омский острог на 4 года. В «Записках из Мёртвого дома» Дуров выведен как Товарищ из дворян: «Я с ужасом смотрел на одного из моих товарищей (из дворян), как он гас в остроге, как свечка. Вошёл он в него вместе со мною, ещё молодой, красивый, бодрый, а вышел полуразрушенный, седой, без ног, с одышкой…» На каторге отношения Достоевского и Дурова, которые и до этого близкими друзьями не были, охладились совершенно. Однако ж после освобождения из острога они вместе провели почти целый месяц в доме К. И. Иванова. Позже, в письме к Ч. Ч. Валиханову от 14 декабря 1856 г. Достоевский попросит: «Поклонитесь от меня Дурову и пожелайте ему от меня всего лучшего. Уверьте его, что я люблю его и искренне предан ему…»

В 1854 г. Дуров был отправлен служить по приговору рядовым в Петропавловск, однако по состоянию здоровья его перевели гражданским писцом в Омск. В 1857 г. он вернулся из Сибири и с 1863 г. ему разрешено было жить в Петербурге. В 1860 г. Достоевский как секретарь Литературного фонда хлопотал о выдаче Дурову материальной помощи. Последние годы Дуров провёл на Украине, в Полтаве.

ДЮБЮК, ростовщица в Саксон ле Бен. Ей Достоевский заложил в марте 1868 г. кольцо за 20 франков, чтобы было на что выехать домой после сокрушительного проигрыша в рулетку. Речь о ней идёт в двух письмах к жене от 23 марта /4 апр./ 1868 г.

Е

ЕВАНГЕЛИЕ (Новый Завет), часть Библии, повествующая о жизни и деяниях Иисуса Христа, главная христианская книга. В творчестве Достоевского она играла чрезвычайно важную роль. В «Преступлении и наказании» сцена чтения Евангелия Раскольниковым и Соней Мармеладовой — одна из ключевых; в «Братьях Карамазовых» на материале Нового Завета построена не только глава «Великий инквизитор», но и вообще весь роман, можно сказать, пронизан евангельскими сюжетами, евангельским духом. Начав работу над «Идиотом», Достоевский пишет С. А. Ивановой (1 /13/ января 1868 г.), что поставил перед собою неимоверной величины и сложности творческую задачу — «изобразить положительно прекрасного человека». И далее, утверждая, что все писатели «не только наши, но даже все европейские», пытавшиеся изобразить положительно прекрасного человека, всегда «пасовали» и что наиболее близко подошёл к решению задачи лишь Сервантес со своим Дон Кихотом да, в какой-то мере, Диккенс (Пиквик) и В. Гюго (Жан Вальжан), Достоевский тут же как бы проговаривается племяннице о своих самых потаённых мечтах-притязаниях: «На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть бесконечное чудо. (Всё Евангелие Иоанна в этом смысле; он всё чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного.) Но я слишком далеко зашёл…» Здесь это «я слишком далеко зашёл» — о многом говорит и дорогого стоит: замахнуться в какой-то мере на творческое соревнование с евангелистами!..

Но Евангелие играло значимую роль не только в творчестве, но и в жизни, судьбе самого писателя. В «Дневнике писателя» за 1873 г. («Одна из современных фальшей») он вспоминал: «Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства…» А в главе «Старые люди» того же ДП вспоминал о встрече с жёнами декабристов (Н. Д. Фонвизиной, П. Е. Анненковой и др.) в Тобольске в январе 1850 г., когда его и С. Ф. Дурова везли на каторгу: «Они благословили нас в новый путь, перекрестили и каждого оделили Евангелием — единственная книга, позволенная в остроге. Четыре года пролежала она под моей подушкой в каторге. Я читал её иногда и читал другим. По ней выучил читать одного каторжного…» С этим «сибирским» Евангелием Достоевский не расставался уже до конца жизни (в прямом смысле слова!), сверяя по ней судьбу. По воспоминаниям А. Г. Достоевской, в ночь на 26 января 1881 г., когда муж её по обыкновению работал, у него внезапно хлынула горлом кровь. Врачам удалось остановить кровотечение и дело пошло явно на поправку, по крайней мере, 27 января был поставлен утешительный диагноз: артерия в лёгком подживает, через неделю можно будет встать. Как вдруг…

«Проснулась я около семи утра и увидела, что муж смотрит в мою сторону.

— Ну, как ты себя чувствуешь, дорогой мой? — спросила я, наклонившись к нему.

— Знаешь, Аня, — сказал Фёдор Михайлович полушёпотом, — я уже часа три как не сплю и всё думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру.

— Голубчик мой, зачем ты это думаешь? — говорила я в страшном беспокойстве, — ведь тебе теперь лучше, кровь больше не идёт, очевидно, образовалась “пробка”, как говорил Кошлаков [доктор]. Ради Бога, не мучай себя сомнениями, ты будешь ещё жить, уверяю тебя!

— Нет, я знаю, я должен сегодня умереть. Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие!

Это Евангелие было подарено Фёдору Михайловичу в Тобольске (когда он ехал на каторгу) женами декабристов <…> Впоследствии она всегда лежала у мужа на виду на его письменном столе, и он часто, задумав или сомневаясь в чём-либо, открывал наудачу это Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой, от читавшего). И теперь Фёдор Михайлович пожелал проверить свои сомнения по Евангелию. Он сам открыл святую книгу и просил прочесть.

Открылось Евангелие от Матфея. Гл. III, ст. II: “Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду”.

— Ты слышишь — “не удерживай” — значит, я умру, — сказал муж и закрыл книгу…» [Достоевская, с. 396—397]

К этой сцене раскрытия и чтения пророчества-приговора из Евангелия Анна Григорьевна сделала впоследствии сноску-примечание, где объяснила, что слово-выражение «не удерживай» стояло в издании Евангелия начала века, а в более поздних изданиях (в том числе и в нынешних) оно заменено на выражение «оставь теперь». Вероятно, слегка напутала уже сама Анна Григорьевна с нумерацией, ибо означенный «предсказательный текст» содержится не во 2-м, а в двух стихах третьей главы Евангелия от Матфея –– 14-м и 15-м.

ЕВДОКИМОВ Герасим (1817—?), арестант Омского острога. Прибыл туда 14 июля 1847 г. (на 2,5 года ранее Достоевского) из Сибирского линейного батальона на 6 лет (плюс 1500 ударов шпицрутенами) за кражу лошадей, неоднократные побеги и «ложно принятое на себя смертоубийство». Уже в остроге за драку с арестантом Лопатиным получил ещё 100 ударов розгами. В «Записках из Мёртвого дома» выведен как Гаврилка.

ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС. Во 2-й пол. XIX в. в русской журналистике и литературе широко обсуждался так называемый еврейский вопрос — о месте и роли евреев в мире, в том числе и в России. Достоевский не сразу вступил в эту полемику, хотя со временем вопрос этот стал одним из «капитальных» в его публицистике и письмах. В художественном же творчестве, среди его героев, как это ни странно, нет евреев. Вспоминается разве что «жидок» Лямшин, мелкий «бес» в «Бесах», да Исай Фомич Бумштейн в «Записках из Мёртвого дома» — «жидок», который напомнил Достоевскому гоголевского жидка Янкеля (и, очевидно, напомнил также о собственном драматургическом замысле юности — «Жид Янкель»). И ещё в художественных произведениях Достоевского нередко встречается слово «жид» и производные от него (что было естественным для всей русской литературы XIX в.) да кое-где можно встретить, так сказать, попутные замечания, реплики в сторону о евреях. Так, в «Преступлении и наказании» Свидригайлов за несколько минут до самоубийства встречает солдата-еврея, на лице которого «виднелась та вековечная брюзгливая скорбь, которая так кисло отпечаталась на всех без исключения лицах еврейского племени».

Что же касается публицистики, то вплоть до 1870-х гг. Достоевский еврейского вопроса в ней практически не касался. Имея собственный журнал «Время», он всего лишь рассказал однажды (1861, № 10) анекдот о «жиде», который помогал мужику рубить дрова кряхтением и потом на основании этого заплатил за работу много меньше обещанного. А в № 9 за 1862 г. и вовсе посмеялся над страхами газеты «День», что-де евреям в России предоставляется всё больше прав. В журнале же «Эпоха», сменившем «Время», об евреях и «жидах» и вовсе не было упомянуто Достоевским ни словечка. Резкий перелом произошел, когда он возглавил газету-журнал «Гражданин» и начал свой «Дневник писателя». Уже в статье «Нечто личное» Достоевский затронул проблему положения простого народа после 1861 г.: «Экономическое и нравственное состояние народа по освобождении от крепостного ига — ужасно <…>. Падение нравственности, дешёвка, жиды-кабатчики, воровство и дневной разбой — всё это несомненные факты, и всё растёт, растёт…» С тех пор слова-понятия «жид», «жидовское царство», «жидовствующие» стали постоянно встречаться в текстах Достоевского.

А вскоре в записной тетради 1875—1876 гг., где накапливался материал для очередных выпусков ДП, появилось и латинское выражение, которое стало ключевым во многих последующих статьях писателя, затрагивающих еврейский вопрос: «Народ споили и отдали жидам в работу, status in statu [государство в государстве]». И далее в подготовительных записях, заметках кристаллизуется, оттачивается мысль писателя, обрисовывается и проясняется тема, тревожившая его. «Главное. Жидовщина. Земледелие в упадке, беспорядок. Например, лесоистребление…»; «Очищается место, приходит жид, становит фабрику, наживается…»; «Земледелие есть враг жидов»; «Вместе с теми истреблять и леса, ибо крестьяне истребляют с остервенением, чтоб поступить к жиду»; «Колонизация Крыма <…>. Правительство должно. Кроме того, что укрепит окраину. Не то вторгнется жид и сумеет завести своих поселенцев (не жидов, разумеется, а русских рабов). Жид только что воскрес на русской земле…»; «Ограничить права жидов во многих случаях можно и должно. Почему, почему поддерживать это status in statu. Восемьдесят миллионов существуют лишь на поддержание трех миллионов жидишек. Наплевать на них…» [ПСС, т. 24, с. 156–227]

Все эти пометы, мысли Достоевского связаны с широкой полемикой в тогдашней прессе о хищнической, как сказано в примечаниях к 24-му тому ПСС, деятельности предпринимателей-евреев в России. Достоевский внимательнейшим образом читал газеты и журналы. И писал-высказывал своё мнение из выпуска в выпуск ДП.

Тем более откровенно касался этого вопроса Достоевский в частной переписке. К примеру, в феврале 1878 г. писатель получил послание от некоего Н. Е. Грищенко, учителя Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, в котором тот, жалуясь на засилье «жидов» в родной губернии и возмущаясь, что пресса, журналистика держит сторону «жидов», просил Достоевского «сказать несколько слов» по этому вопросу. Автор «Бесов» совершенно незнакомому человеку 28 февраля 1878 г. пишет-отвечает: «Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь в литературе уже множество изданий, газет и журналов издаётся на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу всё больше и больше), и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами — вот и всё в них русского. Я думаю, что это только ещё начало, но что жиды захватят гораздо ещё больший круг действий в литературе; я уж до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь: жид распространяется с ужасающей быстротою. А ведь жид и его кагал — это всё равно, что заговор против русских!..»

Конечно, Достоевского обвиняли в «шовинизме», «юдофобии», «национализме», в том числе и в письмах. Сохранилось, к примеру, 6 писем к Достоевскому от А. Г. Ковнера, литератора, а на момент переписки и арестанта (присвоил, служа в банке, 168 тысяч рублей), наполненных полемикой с автором ДП и его взглядами. Писателя-гуманиста, конечно, волновало то, как относится к нему читающая Россия. Титло «мракобеса», «шовиниста» носить ему отнюдь не хотелось. Но и убеждений своих он изменить был не в силах, кривить душой не хотел — он всегда писал и говорил только то, что думал. И вот в письме к Ковнеру Достоевский ставит перед собою труднейшую задачу: убедить еврея, что он, Достоевский, никогда не был врагом евреев, что его просто не совсем правильно понимают. Ответив пространным письмом Ковнеру (14 фев. 1877 г.), Достоевский затем написал «несколько строк» по еврейскому вопросу и для широкой публики, которые заняли всю 2-ю главу мартовского выпуска «Дневника писателя» за 1877 г.

В этой главе Достоевский расставил все точки над i и наиболее полно высказал свои взгляды на еврейский вопрос.

ЕВРОПЕУС Александр Иванович (1827—1885), петрашевец. Был арестован позже своих товарищей, 7 мая 1849 г., приговорён к смертной казни, заменённой ссылкой рядовым на Кавказ. В 1856 г. был произведён в прапорщики, в следующем году вышел в отставку, жил в Тверской губернии. В 1860-х гг. сотрудничал в «Современнике». Достоевский на «пятницах» у М. В. Петрашевского общался с Европеусом мало. В 1859 г. они встречались в Твери, где Европеус к тому времени стал одним из руководителей местного либерального дворянства. О дальнейших встречах Достоевского с Европеусом сведений не сохранилось.

ЕВСТАФИЙ, отставной унтер-офицер, слуга Достоевского в пору его литературной молодости (1847 г.). По свидетельству С. Д. Яновского, именно Евстафий выведен в рассказе «Честный вор» под именем Астафия Ивановича.

ЕЛАГИН Николай Павлович, каширский уездный исправник, опекун младших братьев и сестёр Достоевского в период после смерти отца, М. А. Достоевского (июнь 1839 г.) и до выхода замуж В. М. Достоевской за П. А. Карепина (апр. 1840 г.). Елагин оказался не очень-то честным опекуном и нанёс значительный вред наследникам.

ЕЛИСЕЕВ Григорий Захарович (1821—1891), критик, журналист, один из редакторов «Отечественных записок» (с 1868 г.). Закончил духовное училище, семинарию, духовную академию, был учёным секретарём Казанской духовной академии. В 1850-е гг. под влиянием статей В. Г. Белинского и А. И. Герцена порывает с прежней жизнью, отказывается от всех духовных званий и должностей, дебютирует в «Современнике», сближается с Н. Г. Чернышевским и связывает свою жизнь с литературой, журналистикой, вскоре входит в редакцию «Отечественных записок».

Встречи Достоевского с Елисеевым если и были, носили случайный характер — в комитете Литературного фонда, куда они были избраны одновременно 2 января 1863 г., в редакции ОЗ, где публиковался «Подросток». В письмах к А. Г. Достоевской из Эмса (1876) Достоевского сообщает о такой случайной встрече с Елисеевым за границей и вполне недвусмысленно выражает своё отношение к этому «публицисту-демократу» и его супруге, Е. П. Елисеевой: «Здесь вчера на водах я встретил Елисеева (обозреватель “Внутренних дел” в “Отеч. записках”), он здесь вместе с женой, лечится, и сам подошёл ко мне. Впрочем, не думаю, чтоб я с ними сошёлся: старый “отрицатель” ничему не верит, на всё вопросы и споры, и главное, совершенно семинарское самодовольство свысока. Жена его тоже, должно быть, какая-нибудь поповна, но из разряду новых “передовых” женщин, отрицательниц…» (21 июля /2 авг./). И несколько дней спустя: «Елисеевы, кажется, на меня рассердились и сторонятся. Дряннейшие казённые либералишки и расстроили даже мне нервы. Сами лезут и встречаются поминутно, а третируют меня, вроде как бы наблюдая осторожность: “не замараться бы об его ретроградство”. Самолюбивейшие твари, особенно она, казённая книжка с либеральными правилами: “ах, что он говорит, ах, что он защищает”!.. Эти два думают учить такого как я…» (30 июля /11 авг.) В «Воспоминаниях» А. Г. Достоевской Елисеев прямо причислен к «литературным врагам» её мужа. В записных тетрадях Достоевского имя Елисеева встречается неоднократно в полемических заметках.

Отдельные моменты идеологии и образа Елисеева спародированы Достоевским в таких героях, как Шигалев в «Бесах» и Ракитин в «Братьях Карамазовых».

ЕРМАКОВ, лекарь 7-го Сибирского линейного батальона в Семипалатинске, где служил Достоевский. 21 декабря 1857 г. он выдал писателю-петрашевцу свидетельство о болезни, которое было приложено к письму-прошению Достоевского на имя Александра II об отставке. В документе, в частности, говорилось: «…свидетельствовал я совместно с штабс-капитаном сего батальона Бахиревым прапорщика того же батальона Фёдора Михайлова Достоевского, при чём оказалось: лет ему от роду 35, телосложение посредственное, в 1850 году в первый раз подвергся припадку падучей болезни (Epilepsia), которая обнаруживалась: вскрикиванием, потерею сознания, судорогами конечностей и лица, пеною перед ртом, хрипучим дыханием, с малым, скорым сокращением пульса. Припадок продолжался 15 минут. Затем следовала общая слаюость и возврат сознания. В 1853 году этот припадок повторился и с тех пор является в конце каждого месяца…» [ПСС, т. 28₁, с. 517]

Ж

ЖДАН-ПУШКИН Иван Викентьевич (1813—1872), генерал-майор, инспектор классов Сибирского кадетского корпуса в Омске. Ходатайствовал об облегчении положения Достоевского, когда тот отбывал каторгу в Омском остроге, впоследствии помогал, по просьбе Достоевского, устроить сына свой будущей жены М. Д. Исаевой, Павла, в Сибирский кадетский корпус. Ссыльный писатель неоднократно бывал в доме Ждан-Пушкина и так отзывался о нём в письме к В. Д. Констант от 31 августа 1857 г.: «…Ждан-Пушкин, которого я знаю лично, человек образованнейший, с благороднейшими понятиями о воспитании. <…> О Паше писал я Ждан-Пушкину (от которого получил тёплый, добродушный ответ и который встретил его как родного и поместил у себя)…» Так же тепло характеризует Достоевский Ждан-Пушкина в письме к брату М. М. Достоевскому от 3 ноября 1857 г. В письме же к самому генерал-майору (29 июля 1857 г.) Достоевский признавался: «Я всегда слышал о Вас то, что научило меня искренно уважать Вас; доброта же Ваша к нам научила меня и любить Вас…» Всего известно два письма Достоевского к Ждан-Пушкину (второе — от 17 мая 1858 г.). Ответные письма Ждан-Пушкина к писателю не сохранились.

ЖЕМЧУЖНИКОВ Алексей Михайлович (1821—1908), поэт, один из «отцов»-создателей Козьмы Пруткова. Посещал «пятницы» М. В. Петрашевского (где и познакомился с Достоевским), но к следствию по делу петрашевцев не привлекался. В 1860-х гг. Достоевский пытался привлечь Жемчужникова к участию в «Эпохе», но это сотрудничество не состоялось. В «Дневнике» А. Г. Достоевской упоминается о встрече её мужа с Жемчужниковым в августе 1867 г. в Баден-Бадене. Либеральное западничество Жемчужникова, судя по всему, отталкивало от него Достоевского. Собираясь полемизировать на страницах «Дневника писателя» с одной из статей Жемчужникова в «Голосе», Достоевский записывает в рабочей тетради 1876—1877 гг.: «Как не стыдно говорить Жемчужникову о сознании. Народ гораздо больше и лучше вашего знает то, что он делает, потому что у него сверх ясного ума ещё сердце есть, а у вас только старенький, сбивчивый, отвлечённый либерализм, который вдобавок ещё оказывается бессердечным либерализмом. <…> Книжные вы люди, ослы, навьюченные книгами».

ЖОХОВСКИЙ Юзеф (1801—1851), арестант Омского острога, бывший профессор математики Варшавского университета. В 1848 г. за революционные речи был приговорён к смертной казни, заменённой 10 годами каторги. В Омскую крепость доставлен 31 октября 1849 г. (на 2,5 месяца ранее Достоевского), где по приказу плац-майора Кривцова был наказан розгами. В «Записках из Мёртвого дома» он выведен как Ж—кий.

ЖУРАВСКАЯ Ольга, начинающая писательница. В апреле 1865 г. она прислала в «Эпоху» свою повесть. В связи с этим Достоевский, вероятно, встречался с Журавской лично. Сохранилось 3 её письма к писателю с упоминанием об этом.

З

ЗАГУЛЯЕВ Михаил Андреевич (1834—1900), писатель, переводчик, журналист. Сотрудничал во многих газетах и журналах, был корреспондентом бельгийской газеты «Independance Belge» в Петербурге, в столичных театрах шёл его перевод «Гамлета». Преклоняясь перед Достоевским, Загуляев посвятил ему рассказ «Бедовик» (РМ, 1861, № 94) и повесть «Скороспелки» (Огонёк, 1880, № 46—52). Достоевский был гостем на свадьбе Загуляева 23 сентября 1860 г. и позже (28 окт. 1860 г.) сделал дружескую запись в альбом жены Загуляева — Ф. Г. Загуляевой. В 1863 г. Загуляев обращался к Достоевскому (как секретарю Литературного фонда) с просьбой о получении пособия. В конце 1870-х гг. Достоевский встречался с Загуляевым в доме у Е. А. Штакеншнейдер. Судя по записям в рабочей тетради 1864—1865 гг. с упоминанием имени Загуляева, Достоевский относился к нему довольно иронично. Сохранилось одно письмо Достоевского к Загуляеву (янв. 1861 г.) и 3 письма Загуляева к Достоевскому.

ЗАЙЦЕВ Варфоломей Александрович (1842—1882), публицист, критик, сотрудник «Русского слова». Встречи Достоевского с Зайцевым носили случайный характер, но в творчестве Достоевского этот публицист-«нигилист» революционно-демократического толка фигурирует часто. К примеру, он — один из главных «персонажей» (под именем Кроличкова) статьи-памфлета «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах». В рабочих записях к «Дневнику писателя» за 1876 г. Достоевский даёт ему сотоварищи крайне резкую характеристику: «Зайцев. Вы не похожи на прежних — Белинского, Герцена. Вы — торгующие либерализмом и выходящие в 1-е число. Старые п<…>ны — песок сыплется, выродились из прежнего, в нечто либерально-пресмыкающееся. Туда же, острить. Ах вы парикмахеры! Я не скажу, что у вас нет ума: обыденный ум у вас есть, но повыше чего-нибудь у вас действительно нет. Вы средина» [ПСС, т. 24, с. 252]. В черновиках «Бесов» будущий Шигалев обозначался как Зайцев.

ЗАЛЮБЕЦКИЙ, товарищ юности (наряду с братьями Бекетовыми) Достоевского. О нём упоминается в письме писателя к брату М. М. Достоевскому от 26 ноября 1846 г.: «Брат, я возрождаюсь, не только нравственно, но и физически. Никогда не было во мне столько обилия и ясности, столько ровности в характере, столько здоровья физического. Я много обязан в этом деле моим добрым друзьям Бекетовым, Залюбецкому и другим, с которыми я живу; это люди дельные, умные, с превосходным сердцем, с благородством, с характером. Они меня вылечили своим обществом. Наконец, я предложил жить вместе. Нашлась квартира большая, и все издержки, по всем частям хозяйства, всё не превышает 1200 руб. ассигнац<иями> с человека в год. Так велики благодеяния ассоциации! У меня своя комната, и я работаю по целым дням. Адресс мой новый, куда прошу адресовать ко мне: На Васильевском острове в 1-й линии у Большого проспекта, в доме Солошича. № 26, против Лютеранской церкви…»

ЗАМЫСЛОВСКИЙ К., владелец типографии в Петербурге, в которой печатались произведения Достоевского, в частности, роман «Бесы» в 1873 г. Его фамилия упоминается в письмах писателя той поры и в «Воспоминаниях» А. Г. Достоевской.

«ЗАРЯ», литературный и политический ежемесячный журнал славянофильского направления, издаваемый в Петербурге В. В. Кашпиревым в 1869—1872 гг. Ведущим критиком издания был Н. Н. Страхов. В «Заре» публиковались Л. Н. Толстой, Ф. И. Тютчев, А. Н. Майков, А. Ф. Писемский, В. В. Крестовский и др. Достоевский, получив от Кашпирева аванс, сначала составил «План для рассказа (в “Зарю”)» (замысел остался неосуществлённым), а затем написал для этого журнала повесть «Вечный муж», которая появилась в первых двух номерах за 1870 г. Пристальное внимание Достоевского привлекла публикуемая с продолжением на страницах «Зари» книга Н. Я. Данилевского «Россия и Европа», которую он не раз упоминал на страницах «Дневника писателя» и в записных тетрадях.

ЗАПАДНИЧЕСТВО, течение русской общественной жизни, сложившееся в 1840-х гг., смысл которого заключался в борьбе с крепостничеством и пропаганде «западного», то есть европейского, буржуазного пути развития России. Яркими представителями западничества были В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Т. Н. Грановский, П. А. Анненков, И. С. Тургенев, М. Е. Салтыков-Щедрин, И. И. Панаев и другие деятели литературы и общественной мысли, с которым Достоевский был близко знаком, со многими начинал вместе путь в литературу. Близки к западничеству были и петрашевцы. Главные трибуны западников — журналы «Современник» и «Отечественные записки»; главные противники-оппоненты — славянофилы.

Достоевский, разделяя в юности некоторые идеи западничества, после каторги основал и возглавил вместе с журналом «Время» новое направление — почвенничество, которое было «полемичным» как к западничеству, так и к славянофильству, но по сути всё же ближе было к славянофилам. На страницах «Времени», затем «Эпохи», «Гражданина», «Дневника писателя», в своих поздних романах и вплоть до «Пушкинской речи» писатель вёл бескомпромиссную полемику с западниками, отстаивая свой, почвеннический, взгляд на развитие России. По мнению Достоевского, западники, «составив себе теорию западноевропейской общечеловеческой жизни и встретясь с вовсе непохожей на неё русской жизнью, заранее осудили эту жизнь» («Два лагеря теоретиков»). А в ДП за 1873 г. (в главе «Мечты и грёзы») Достоевский с горечью писал: «Наши западники — это такой народ, что сегодня трубят во все трубы с чрезвычайным злорадством и торжеством о том, что у нас нет ни науки, ни здравого смысла, ни терпения, ни уменья; что нам дано только ползти за Европой, ей подражать во всем рабски и, в видах европейской опеки, преступно даже и думать о собственной нашей самостоятельности; а завтра, заикнитесь лишь только о вашем сомнении в безусловно целительной силе бывшего у нас два века назад переворота, — и тотчас же закричат они дружным хором, что все ваши мечты о народной самостоятельности — один только квас, квас и квас и что мы два века назад из толпы варваров стали европейцами, просвещённейшими и счастливейшими, и по гроб нашей жизни должны вспоминать о сем с благодарностию…»

ЗАСЕЦКАЯ (урожд. Давыдова) Юлия Денисовна (1835/?/—1882), дочь поэта-партизана, героя Отечественной войны 1812 г. Д. В. Давыдова; переводчица, автор книги «Часы досуга». А. Г. Достоевская вспоминала о начале знакомства её мужа с Засецкой: «К 1873 году относится знакомство Фёдора Михайловича с Юлией Денисовной Засецкой, дочерью партизана Дениса Давыдова. Она только что основала тогда первый в Петербурге ночлежный дом (по 2-й роте Измайловского полка) и чрез секретаря редакции “Гражданина” пригласила Фёдора Михайловича в назначенный день осмотреть устроенное ею убежище для бездомных. Ю. Д. Засецкая была редстокистка, и Фёдор Михайлович, по её приглашению, несколько раз присутствовал при духовных беседах лорда Редстока и других выдающихся проповедников этого учения.

Фёдор Михайлович очень ценил ум и необычайную доброту Ю. Д. Засецкой, часто её навещал и с нею переписывался. Она тоже бывала у нас, и я с нею сошлась, как с очень доброю и милою женщиною, выразившею ко мне при кончине моего мужа много участия в моём горе…»

Достоевский пытался обратить Засецкую вновь из лютеранства в православие, но мало в этом преуспел. Однако ж это не сказалось на их взаимоотношениях и взаимоуважении. Засецкая в 1878 г. помогала по просьбе Достоевского устраивать в богадельню няню Прохоровну (П. П. Шахову). В записных тетрадях Достоевского имя Засецкой упоминается неоднократно. Известно 6 писем Засецкой к Достоевскому, письма писателя к ней не сохранились.

ЗЕЛЕНЕЦКИЙ Александр Алексеевич (1860/?/—после 1913), студент Петербургской духовной академии, впоследствии церковный историк. В журнале «Исторический вестник» (1901, № 3) он опубликовал очерк «Три встречи с Достоевским (Отрывок из воспоминаний». Из этих трёх описанных встреч с писателем наиболее интересна третья история, когда студент Зеленецкий пришёл домой к Достоевскому в Кузнечный переулок (судя по всему, незадолго до его кончины) со своими стихами и получил такое напутствие: «— <…> Видно, что вы жизни не знаете, что вы совсем зелёный мальчик. Я бы вам советовал поэмы бросить, писать стихи, а повестей не писать до тех пор, пока не узнаете жизни. <…> Ещё раз повторяю: подождите прозой писать, наблюдайте жизнь, вдумывайтесь в её явления, а пуще всего прислушивайтесь к движению собственной души… Лет через пять-десять можете начать писать прозой…»

А. Г. Достоевская, указав на явные, по её мнению, несоответствия этой публикации, заключила свой комментарий так: «Словом, я предполагаю, что всё это воспоминателю приснилось во сне, а он принял сон за действительность и напечатал в воспоминаниях…» [Достоевская, с. 432]

ЗМЕИНОГОРСК (ЗМИЕВ), уездный город Томской губернии (позже — Алтайского края), стоящий по дороге из Семипалатинска в Кузнецк, центр серебросвинцовых рудников. Туда по служебным делам не раз ездил А. Е. Врангель. Летом 1855 г. в Змеиногорск приезжал Достоевский для встречи со своей будущей женой М. Д. Исаевой, но она приехать из Кузнецка не смогла. Название городка (то как Змеиногорск, но чаще как Змиев) неоднократно встречается в сибирских письмах писателя.

ЗОТОВ Владимир Рафаилович (1821—1896), писатель, редактор еженедельника «Иллюстрация» (1858—1863) и «Иллюстрированной газеты» (1863—1878). Сын известного в своё время писателя Р. М. Зотова (имя которого упоминалось в ранних письмах Достоевского) и сам довольно плодовитый прозаик, поэт, драматург (романы «Чёрный таракан», «Старый дом» и др., около 40 пьес). Зотов был товарищем М. В. Петрашевского по лицею и привлекался к следствию по делу петрашевцев. Достоевский познакомился с ним в конце 1840-х гг. Встречи их носили случайный характер. В 1875 г. Зотов опубликовал в «Русском энциклопедическом словаре», издаваемым Н. И. Березиным, биографические статьи о Достоевском и его брате М. М. Достоевском, возмутившие Фёдора Михайловича многочисленными ошибками и пренебрежительным тоном. Об этом написал он в «Дневнике писателя» за 1876 г. («Одно слово по поводу моей биографии»). Рассержен был Достоевский и нападками Зотова в своей «Иллюстрированной газете» на роман «Подросток». Да так, что в черновых записях к ДП даже отрицал факт личного знакомства с Зотовым и дал ему крайне резкую характеристику: «Этот г-н З<отов> писал бесчисл<енные> драмы. Всё это прошло бесследно, протекло, как вешние воды, но лишь без пользы сих последних, ибо не напоило скудного поля нашей беллетристики. Вот тогда-то и появились “Бедные люди”. Я знаю, что появление их уязвило и потрясло множество самолюбий, ибо “Бедными людьми” я сразу стал известен, а они протекли, как вешние воды… <…> Но ведь если эти люди (Зотовы) стóят того, за мелкую тридцать лет продолжающуюся зависть. Но через эту ненависть сами они ведь не станут талантливее…» [ПСС, т. 24, с. 118]