Раздел III

ВОКРУГ ДОСТОЕВСКОГО

В

ВАГНЕР Николай Петрович (1829—1907), профессор зоологии Казанского, затем Петербургского университетов, писатель (псевд. Кот Мурлыка), издатель журнала «Свет», автор статей по спиритизму. Достоевский познакомился с ним летом 1875 г. в Старой Руссе, в 1876 г. был вместе с ним на спиритических сеансах у А. Н. Аксакова и Д. И. Менделеева. Достоевский, посвятив спиритизму несколько критических статей в «Дневнике писателя» 1876 г., в последней из них — «Опять только одно словцо о спиритизме» — трижды упомянул имя Вагнера. В фельетоне «Из дачных прогулок Козьмы Пруткова и его друга» (1878) Достоевский вывел вполне комический образ «одного учёного профессора зоологии» и иронически обыграл название журнала «Свет», в котором пропагандировался спиритизм. Известны 7 писем 1875—1877 гг. Достоевского к Вагнеру и 11 писем Вагнера к писателю за тот же период.

ВАЛИХАНОВ Чокан Чингисович (1835—1865), казахский просветитель, путешественник, историк, этнограф, фольклорист. Окончив Сибирский кадетский корпус, был с октября 1853 г. адъютантом генерал-губернатора Западной Сибири Г. Х. Гасфорта. С Достоевским познакомился в начале 1854 г. в Омске, в доме К. И. Иванова. Вскоре знакомство переросло в дружбу, они неоднократно встречались в Семипалатинске, а позже, в 1860—1861 гг. и в Петербурге, где Валиханов работал в то время в Главном штабе. К сожалению, он умер рано от чахотки. В письме к Валиханову ещё из Семипалатинска (14 дек. 1856 г.) Достоевский признавался: «Вы пишете мне, что меня любите. А я Вам объявляю без церемонии, что я в Вас влюбился. Я никогда и ни к кому, даже не исключая родного брата, не чувствовал такого влечения как к Вам…» Остальные письма писателя к своему казахскому другу не сохранились; известно 4 письма Валиханова к Достоевскому.

По мнению некоторых исследователей черты Валиханова отразились, в какой-то мере, в образе Версилова. По крайней мере, в черновых записях к «Подростку», характеризуя Версилова, Достоевский подчеркнул: «…страшное простодушие, Валиханов, обаяние» [ПСС, т. 16, с. 43].

ВАРГУНИН Александр Иванович (1807—1877), купец 1-й гильдии, совладелец писчебумажной фабрики братьев Варгуниных. Достоевский брал на этой фабрике бумагу для отдельного издания «Бесов», «Записок из Мёртвого дома» и «Идиота» и очень тяготился долгами за эту бумагу. В письме к А. Г. Достоевской от 13 февраля 1875 г. писатель жаловался: «Таким образом, я и не знаю теперь, как разделаюсь с Варгуниным; ясно, что опять нельзя будет всего заплатить…» В записной тетради под датой 4 февраля 1875 г. значился долг Варгунину в сумме 600 рублей, а в письме к жене от 14 февраля 1875 г. Достоевский упоминает, что ещё процентов «у Варгунина насчиталось 156 р.» Проценты с долга Варгунину числились в списке долгов в записной тетради писателя ещё вплоть до декабря 1876 г.

ВАСИЛИЙ, денщик Достоевского в Семипалатинске в 1857—1859 гг. — после производства его в прапорщики и женитьбы на М. Д. Исаевой. Дочь ротного командира А. И. Гейбовича З. А. Сытина вспоминала: «Прислугой у Достоевских был один денщик, по имени Василий, которого они раньше отдавали учить кулинарному искусству; в продолжение всей военной службы Достоевского он был у них поваром, лакеем и кучером; Достоевские отзывались о нём как о человеке незаменимом. Во время болезни Фёдора Михайловича, когда с ним случались припадки эпилепсии, Василий ходил за ним, как за ребёнком. Уезжая, Фёдор Михайлович передал его отцу моему, и он жил у нас долго, с 1859 и по 1865 год, почти ежедневно вспоминая о своих добрых господах Достоевских…» [Д. в восп., т. 1, с. 372] Из письма Достоевского к бывшему ротному командиру уже из Твери (23 окт. 1859 г.) известно, что Василий написал Достоевскому письмо (оно не сохранилось). Писатель просил Гейбовича передать своему бывшему денщику поклон и благодарность.

ВАСИЛИСА, крепостная, прачка в доме родителей Достоевского. Пользовалась у хозяев славой воровки и пьянчужки. Впоследствии сбежала, чем бросила тень на своих помещиков — дескать, худое житьё у них крепостным людям: отец писателя, по воспоминаниям А. М. Достоевского, был очень этим огорчён. В черновых записях к «Житию великого грешника» есть запись: «Анна и Василиса бежали. Продали Василису. <…> Анна и Василиса бежали».

ВАСИЛЬЕВ Григорий (1787—?), дворовый родителей Достоевского, приказчик в Даровом. О нём писал Достоевский в «Дневнике писателя» (1876, янв.), вспоминая пожар в Даровом 7 апреля 1832 г.: «Мне было всего ещё девять лет от роду, как, помню, однажды, на третий день светлого праздника, вечером, часу в шестом, всё наше семейство, отец и мать, братья и сестры, сидели за круглым столом, за семейным чаем, а разговор шёл как раз о деревне и как мы все отправимся туда на лето. Вдруг отворилась дверь, и на пороге показался наш дворовый человек, Григорий Васильев, сейчас только из деревни прибывший. В отсутствие господ ему даже поручалось управление деревней, и вот вдруг вместо “управляющего”, всегда одетого в немецкий сюртук и имевшего солидный вид, явился человек в старом зипунишке и в лаптях. Из деревни пришёл пешком, а войдя, стал в комнате, не говоря ни слова.

— Что это? — крикнул отец в испуге. — Посмотрите, что это?

— Вотчина сгорела-с! — пробасил Григорий Васильев.

Описывать не стану, что за тем последовало; отец и мать были люди небогатые и трудящиеся — и вот такой подарок к светлому дню! Оказалось, что всё сгорело, всё дотла: и избы, и амбар, и скотный двор, и даже яровые семена, часть скота и один мужик, Архип. С первого страху вообразили, что полное разорение. Бросились на колена и стали молиться, мать плакала…»

Младший брат писателя, А. М. Достоевский в своих «Воспоминаниях», рассказывая об этом случае, добавляет, что Григория отправили назад с обещанием, что господа разделят со своими крестьянами «последнюю рубашку» и восстановят деревню.

Вероятно, Григорий Васильев послужил прототипом карамазовского камердинера Г. В. Кутузова, которого по-деревенски звали Григорием Васильевым.

ВАСИЛЬЕВ 2-й Павел Васильевич (1832—1879), известный трагический актёр, игравший в 1860—1874 гг. на сцене Александринского театра в Петербурге и особенно прославившийся исполнением ролей в пьесах А. Н. Островского. С ним связан единственный опыт театральной рецензии Достоевского, оставшейся незавершённой — «Об игре Васильева в “Грех да беда на кого не живёт» (1863). Достоевский высоко ценил талант Васильева и считал, что роль Краснова в этом спектакле он понял намного лучше и правильнее, чем другой исполнитель — Ф. А. Бурдин. Лично познакомились они позже, скорее всего, на похоронах А. А. Григорьева 29 сентября 1864 г. В архиве писателя сохранилась визитная карточка Васильева, где он сообщал, что заезжал проститься.

ВЕЙДЕНШТРАУХ Яков, владелец бумажной фабрики, поставлял бумагу для журнала «Эпоха», один из кредиторов Достоевского. В 1867 г. вместе с А. Ф. Базуновым и К.-Э. Пратцем выпустил отдельное издание «Преступления и наказания». О своём долге Вейденштрауху и его партнёрам писатель упоминает в письмах из-за границы к П. А. Исаеву (10 /22/ окт. 1867 г.), В. М., С. А. и М. А. Ивановым (1 /13/ фев. 1868 г.), Э. Ф. Достоевской (29 янв. /4 фев./ 1869 г.).

ВЕЙНБЕРГ Пётр Исаевич (1831—1908), поэт, переводчик, редактор журнала «Век», деятель Литературного фонда. Достоевский познакомился с ним вскоре после возвращения из Сибири в 1859 г. Вейнберг пригласил Достоевского участвовать в спектакле «Ревизор» в пользу Литературного фонда, состоявшемся 14 апреля 1860 г., роли в котором исполняли известные литераторы: кроме Вейнберга и Достоевского (в роли Шпекина) — И. А. Гончаров, Д. В. Григорович, А. В. Дружинин, А. Н. Майков, Н. А. Некрасов, А. Ф. Писемский, И. С. Тургенев. Достоевский проявил в роли гоголевского почтмейстера недюжинный талант комического актёра.

В 1861 г. Достоевский в двух статьях «Образцы чистосердечия» и «Ответ “Русскому вестнику”» («Время», № 3, 5) дал резкую отповедь Вейнбергу, посмевшему в своей статье «Русские диковинки» («Век», 1861, № 8) оскорбить женщину и совершенно извратить «Египетские ночи» А. С. Пушкина.

Достоевский встречался и переписывался с Вейнбергом до конца жизни, но все 12 писем Вейнберга к Достоевскому и 3 письма-записки Достоевского к Вейнбергу свидетельствуют, что отношения их носили сугубо деловой характер.

ВЕНГЕРОВ Семён Афанасьевич (1855—1920), историк литературы, библиограф, автор фундаментальных трудов «Критико-библиографический словарь русских писателей и учёных» в 6-ти т. (1886—1904), «Источники словаря русских писателей» в 4-х т. (1900—1917) и др. зимой 1878/1879 г. Достоевский познакомился с Венгеровым на вечере у Я. П. Полонского и затем неоднократно встречался с ним. Перу Венгерова принадлежит одно из самых ярких описаний Достоевского-чтеца, например, под впечатлением от вечера Литературного фонда в зале Благородного собрания в Петербурге 9 марта 1879 г.: «“Чтецом” Достоевского можно назвать только потому, что нет другого определения для человека, который выходит в чёрном сюртуке на эстраду и читает своё произведение. На том же вечере, когда я слышал Достоевского, читали Тургенев, Салтыков-Щедрин, Григорович, Полонский, Алексей Потехин. Кроме Салтыкова, читавшего плохо, и Полонского, читавшего слишком приподнято-торжественно, все читали очень хорошо. Но именно только читали. А Достоевский в полном смысле слова пророчествовал. Тонким, но пронзительно-отчётливым голосом и невыразимо захватывающе читал он одну из удивительнейших глав “Братьев Карамазовых”, “Исповедь горячего сердца”, рассказ Мити Карамазова о том, как пришла к нему Катерина Ивановна за деньгами, чтобы выручить отца. И никогда ещё с тех пор не наблюдал я такой мёртвой тишины в зале, такого полного поглощения душевной жизни тысячной толпы настроениями одного человека. <…> Когда читал Достоевский, слушатель <…> совершенно терял своё “я” и весь был в гипнотизирующей власти этого измождённого, невзрачного старичка, с пронзительным взглядом беспредметно-уходивших куда-то вдаль глаз, горевших мистическим огнём, вероятно, того же блеска, который некогда горел в глазах протопопа Аввакума…»

И ещё стоит процитировать: «Вспоминая о тех временах, — продолжал С. А. Венгеров, — я должен сказать, что Тургенев тогда был центром общего внимания, ибо в ту пору он считался первым русским писателем.

Ни Достоевский, ни Толстой не пользовались ещё тем обаянием, каким пользовались после, когда им суждено было превзойти Тургенева. Публика и критика поняли впоследствии, что Толстой и Достоевский выше Тургенева, что Тургенев просто хороший писатель, а они оба гениальны…» [Белов, т. 1, с. 138—139]

ВЕРГУНОВ Николай Борисович (1832—1870), учитель в Кузнецке. Был дружен с А. И. Исаевым, давал уроки рисования его сыну П. А. Исаеву. М. Д. Исаева, которую к тому времени уже связывали с Достоевским (оставшимся служить в Семипалатинске) близкие отношения, после смерти мужа увлеклась Вергуновым. До Достоевского дошли слухи об этом, да и сама Мария Дмитриевна в письмах была довольно откровенна. В начале июня 1856 г. Достоевский, рискуя (имел «вид» только до Барнаула), приехал на два дня в Кузнецк и, казалось бы, всё уладил, но вскоре кошмар ревности наччался вновь. Подробности можно найти в письме от 14 июля 1856 г. к главному конфиденту тех лет — А. Е. Врангелю: «Я увидел её! Что за благородная, что за ангельская душа! Она плакала, целовала мои руки, но она любит другого. Я там провёл два дня. В эти два дня она вспомнила прошлое, и её сердце опять обратилось ко мне. Прав я или нет, не знаю, говоря так! Но она мне сказала: “Не плачь, не грусти, не всё ещё решено; ты и я и более никто!” Это слова её положительно. Я провёл не знаю какие два дня, это было блаженство и мученье нестерпимые! К концу второго дня я уехал с полной надеждой. Но вполне вероятная вещь, что отсутствующие всегда виноваты. Так и случилось! Письмо за письмом, и опять я вижу, что она тоскует, плачет и опять любит его более меня! Я не скажу, Бог с ней! Я не знаю ещё, что будет со мной без неё. Я пропал, но и она тоже. Можете ли Вы себе представить, бесценный и последний друг мой, что она делает и на что решается, с её необыкновенным, безграничным здравым смыслом! Ей 29 лет; она образованная, умница, видевшая свет, знающая людей, страдавшая, мучившаяся, больная от последних лет её жизни в Сибири, ищущая счастья, самовольная, сильная, она готова выйти замуж теперь за юношу 24 лет, сибиряка, ничего не видавшего, ничего не знающего, чуть-чуть образованного, начинающего первую мысль своей жизни, тогда как она доживает, может быть, свою последнюю мысль, без значенья, без дела на свете, без ничего, учителя в уездной школе, имеющего в виду (очень скоро) 900 руб. ассигн<ациями> жалованья. Скажите, Алекс<андр> Егоров<ич>, не губит она себя другой раз после этого? Как сойтись в жизни таким разнохарактерностям, с разными взглядами на жизнь, с разными потребностями? И не оставит ли он её впоследствии, через несколько лет, когда ещё она <нрзб>, не позовёт ли он её смерти! Что с ней будет в бедности, с кучей детей и приговорённою к Кузнецку? Кто знает, до чего может дойти распря, которую я неминуемо предвижу в будущности; ибо будь он хоть разыдеальный юноша, но он всё-таки ещё не крепкий человек. А он не только не идеальный, но... Всё может быть впоследствии. Что, если он оскорбит её подлым упрёком, когда поверит <?> что она рассчитывала на его молодость, что она хотела сладостраст<но> заесть век, и ей, ей! чистому, прекрасному ангелу, это, может быть, придётся выслушать! Что же? Неужели это не может случиться? Что-нибудь подобное да случится непременно; а Кузнецк? Подлость! Бог мой, — разрывается моё сердце. Её счастье я люблю более моего собственного. Я говорил с ней обо всём этом, то есть всего нельзя сказать, но о десятой доле. Она слушала и была поражена. Но у женщин чувство берёт верх даже над очевидностью здравого смысла. Резоны упали перед мыслию, что я на него нападаю, подыскиваюсь (Бог с ней); и защищая его (что, дескать, он не может быть таким), я ни в чём не убедил её, но оставил сомнение: она плакала и мучилась. <…> По её же вызову я решился написать ему всё, весь взгляд на вещи; ибо, прощаясь, она совершенно обратилась опять ко мне всем сердцем. С ним я сошёлся: он плакал у меня, но он только и умеет плакать! Я знал своё ложное положение; ибо начни отсоветовать, представлять им будущее, оба скажут: для себя старается, нарочно изобретает ужасы в будущем. Притом же он с ней, а я далеко. Так и случилось. Я написал письмо длинное ему и ей вместе. Я представил всё, что может произойти от неравного брака. <…> Она отвечала горячо, его защищая, как будто я на него нападал. А он истинно по-кузнецки и глупо принял себе за личность и за оскорбление — дружескую, братскую просьбу мою (ибо он сам просил у меня и дружбы и братства) подумать о том, чего он добивается, не сгубит ли он женщину для своего счастья; ибо ему 24 года, а ей 29, у него нет денег, определённого в будущности и вечный Кузнецк. Представьте себе, что он всем этим обиделся; сверх того вооружил её против меня, прочтя наизнанку одну мою мысль и уверив её, что она ей оскорбительна. Мне написал ответ ругательный. Дурное сердце у него, я так думаю! Она же после первых вспышек уже хочет мириться, сама пишет мне, опять нежна... опять ласкова, тогда как я ещё не успел оправдаться перед нею. Чем это кончится, не знаю, но она погубит себя, и сердце моё замирает…»

Но самое поразительное в этом письме дальше — Достоевский умолял Врангеля похлопотать о том, чтобы Вергунову дали более денежное место: «Она не должна страдать. Если уж выйдет за него, то пусть хоть бы деньги были. <…> Я ещё не знаю, что можно для него сделать, я напишу об этом. Но теперь поговорите о нём Гасфорту (как о молодом человеке достойном, прекрасном, со способностями; хвалите его на чём свет стоит, что Вы знали его; что ему не худо бы дать место выше. <…> Его зовут: Николай Борисович Вергунов. Он из Томска. Это всё для неё, для неё одной. Хоть бы в бедности она не была, вот что!)…»

Если бы сам писатель не рассказал впоследствии в художественной форме и очень убедительно о подобных взаимоотношениях между соперниками в романе «Униженные и оскорблённые», в это просто невозможно было бы поверить. Любовный треугольник в книге (Иван Петрович — Наташа Ихменева — Алёша Валковский) в точности повторяет-копирует жизненный любовный треугольник (Достоевский — Исаева — Вергунов). Н. А. Добролюбов, разбирая-рецензируя роман «Униженные и оскорблённые» в статье «Забитые люди» (С, 1861, № 9), желчно обронил по поводу странной любви Ивана Петровича: «Что за куричьи чувства!..» Многомудрый не по возрасту 25-летний критик «Современника» сомневался, что подобные чувства мог испытывать реальный человек в действительной жизни. Он не хотел верить, что автор «Униженных и оскорблённых» — не романтик, не сентименталист, а реалист чистой воды, и не знал, что Иван Петрович во многом является автопортретным и автобиографическим героем. Ещё в «Белых ночах» был сделан как бы эскиз подобного сюжетного хода: герой-рассказчик добровольно становится посредником между любимой девушкой и своим более счастливым соперником. Тогда, в 1848 г., это действительно была фантазия молодого Достоевского на тему странностей любви. И вот судьба, словно подыгрывая писателю, подбросила ему похожую жизненную ситуацию, дабы в «Униженных и оскорблённых» он мог воссоздать болезненные взаимоотношения героев, руководствуясь личным мучительным опытом.

Когда, наконец, Исаева дала окончательное согласие выйти замуж за Достоевского, он вновь в письме к Врангелю (21 дек. 1856 г.) просто умолял: «…ещё просьба: об ней прошу Вас на коленях. Помните, я Вам писал летом про Вергунова. Я просил Вас ходатайствовать за него у Гасфорта. Теперь он мне дороже брата родного…» И вновь заклинал «протежировать» Вергунову для получения места в Томске с окладом в 1000 рублей ассигнациями. Вскоре после свадьбы Достоевского и Исаевой в Кузнецке 5 февраля 1857 г., на которой Вергунов был «поручителем» жениха, он из Томска, где действительно некоторое время прожил, перебрался в Семипалатинск, работал учителем в приходском училище.

Л. Ф. Достоевская в мемуарной книге «Достоевский в изображении своей дочери» пишет, что Исаева ночь накануне свадьбы провела с Вергуновым и что любовная связь их в Семипалатинске впоследствии возобновилась — подтвердить или опровергнуть эти утверждения вряд ли возможно. Известно лишь, что Вергунов после отъезда Достоевских в Тверь остался в Семипалатинске, в 1863 г. перебрался в Барнаул, где женился и прожил до 1869 г., а затем вернулся вновь в Семипалатинск.

ВЕСЕЛАГО Феодосий Фёдорович (1817—1895), генерал, цензор петербургского цензурного комитета, начальник Главного управления по делам печати в 1860—1870-х гг. Достоевский общался с ним в 1864 г. по делам журнала «Эпоха». Известно одно письмо-записка Достоевского к Веселаго (от 23 авг. 1864 г.) и два письма Веселаго к Достоевскому. В записной тетради 1864—1865 гг. помечено: «К Веселаго съездить объясниться».

ВЕСЕЛИТСКАЯ Лидия Ивановна (1857—1936), писательница (псевд. В. Микулич). Незадолго до смерти Достоевского на вечере у Е. А. Штакеншнейдер («за два дня до наступающего 1881 года») познакомилась с писателем и оставила подробные воспоминания об этом. Особенно интересны в них суждения Достоевского о французской литературе (Бальзака он поставил несравненно выше модного тогда Золя) и Л. Н. Толстом: «Это сила! И талант удивительный. Он не всё ещё сказал…» [Белов, т. 1, с. 144]

ВЕСЕЛОВСКИЙ Владимир Иванович, адвокат, член Московского окружного суда В 1868 г. он вместе с младшим братом писателя А. М. Достоевским был назначен опекуном их тётки А. Ф. Куманиной, впавшей в детство. В связи с этим Достоевский 14 /26/ августа 1869 г. написал письмо Веселовскому из Дрездена и неоднократно упоминал его имя в письмах того периода к А. М. Достоевскому, С. А. Ивановой, А. Н. Майкову и А. Г. Достоевской. Писатель встречался и лично с Веселовским по вопросам этого опекунства в январе и октябре 1872 г.

ВЕСЕЛОВСКИЙ Константин Степанович (1819—1901), экономист и статистик, академик, непременный секретарь императорской Академии наук с 1857 по 1890 г. В 1840-х гг. одновременно с Достоевским печатался а «Отечественных записках». В начале 1878 г. Достоевский получил уведомление о своём избрании в члены-корреспонденты императорской Академии наук по Отделению русского языка и словесности и написал Веселовскому 8 февраля 1878 г. официальное по тону письмо со словами благодарности. По свидетельству А. Г. Достоевской, муж её очень был доволен этим избранием, хотя, как слегка иронизирует Анна Григорьевна, и «несколько запоздалым (на 33-й год его деятельности) сравнительно с его сверстниками в литературе» [Достоевская, с. 350]. К тому времени подобной чести удостоились уже И. А. Гончаров, А. Н. Майков, А. Н. Островский, А. К. Толстой, Л. Н. Толстой, И. С. Тургенев.

В записной тетради 1880—1881 гг. Достоевский отнёс Веселовского к числу «наиболее бездействующих (отдыхающих) наших русских академиков»: это связано с тем, что в прессе того периода широко и в ироническом тоне обсуждалась деятельность секретаря Академии, проголосовавшего против избрания в академики Д. И. Менделеева.

«ВЕСТНИК ЕВРОПЫ» (1866—1918), русский ежемесячный журнал либерально-западнического направления. Издавался в Петербурге М. М. Стасюлевичем (до 1908 г.). На его страницах публиковались И. А. Гончаров, М. Е. Салтыков-Щедрин, И. С. Тургенев, А. Н. Островский, П. Д. Боборыкин и другие известные писатели. Отношение Достоевского к этому журналу однозначно выражено, к примеру, в письме к Н. Н. Страхову от 11 /23/ июня 1870 г. из Дрездена: «Мне случайно достался здесь “Вестник Европы” за нынешний год, и я просмотрел все нумера. Меня изумило даже. Неужели такая, неслыханная ещё до сих пор у нас посредственность (разве исключая булгаринскую “Северную пчелу”) — могла иметь подобный успех (6000 экземпляров и 2-е издание!). Вот что значит всем по плечу. Какое подлое подлаживание под уличное мнение. Самая последняя казенщина либерализма! Вот что, значит, успевает у нас! Издают, впрочем, ловко, в 1-е число каждого месяца, и литераторов много. Я прочёл между прочим “Казнь Тропмана” Тургенева. Вы можете иметь другое мнение, Николай Николаевич, но меня эта напыщенная и щепетильная статья возмутила…» Впоследствии Достоевский язвительно спародирует «Казнь Тропмана» в «Бесах». О ВЕ своё мнение он повторит ещё более определённо и пророчески в письме к тому же Страхову от 9 /21/ октября 1870 г.: «А об “Вестнике Европы” и об успехе его и говорить нечего, как то, что это журнал петербургских чиновников и всем по плечу (в пошлом, а не в популярном смысле этого выражения). Он не мог не иметь успеха и продержится ещё очень долго — несколько лет…» В записных тетрадях писателя осталось немало весьма резких замечаний и о ВЕ, и о редакторе типа: «Либерально-пресмыкающееся издание (Стасюлевич)»; «Сомерсет и вдруг в сравнении с тем Стасюлевич — какое неблагозвучие!» [ПСС, т. 24, с. 244, 260]

В 4-м номере ВЕ за 1880 г. в одной из глав воспоминаний П. А. Анненкова «Замечательное десятилетие» Достоевского возмутило измышление автора, будто он, Достоевский, при первой публикации «Бедных людей» потребовал, чтобы роман его был выделен от остальных материалов каймой, и якобы «Бедные люди» были и на самом деле такой «почётной каймой» обведены. За честь Достоевского вступилось «Новое время», где сам редактор-издатель А. С. Суворин (1880, № 1473) и затем В. П. Буренин (1880, № 1499, 1500) опровергли эту ложь (достаточно было взять и посмотреть «Петербургский сборник» 1846 г.), а в № 1515 НВр было помещено ещё и редакционное сообщение: «Ф. М. Достоевский, находясь в Старой Руссе, где он лечится, просит нас заявить от его имени, что ничего подобного тому, что рассказано в “Вестнике Европы” П. В. Анненковым насчёт “каймы”, не было и не могло быть…» Сам Достоевский, судя по наброскам в записной тетради, собирался что-то написать по этому поводу в февральском или мартовском номерах «Дневнике писателя» за 1881 г.: «В прежних “Дневниках” моих (76 и 77 года) я редко препирался лично, в прошлом (1880) году была сделана на меня одна нападка в одном журнале, на первый взгляд очень ничтожная…» Судя по дальнейшим наброскам, Достоевский решил дать отпор «Вестнику Европы» и Анненкову в первую очередь потому, что ложь насчёт каймы бросила тень на его воспоминания о периоде своего литературного дебюта, отношениях с Н. А. Некрасовым и В. Г. Белинским.

Ранее на страницах ДП полемика с ВЕ содержалась в главе 2-й сентябрьского выпуска за 1876 г. (по поводу Восточного вопроса в связи с войной на Балканах).

ВИЕЛЬГОРСКИЙ Михаил Юрьевич, граф (1788—1856), музыкальный деятель, меценат. В салон графа Виельгорского Достоевский был приглашён после шумного успеха «Бедных людей». Именно здесь и случился с ним досадный казус: в момент представления великосветской красавице А. В. Сенявиной он вдруг потерял сознание и пал к её ногам в полном смысле слова. Над этим случаем не преминули поиздеваться авторы злой сатиры «Витязь горестной фигуры» Н. А. Некрасов, И. С. Тургенев и, возможно, И. И. Панаев (см. Некрасов)

В набросках к неосуществлённому замыслу «Ростовщик» есть строка: «Вечер, fiasco. Vielgors<kij>», а в «Ползункове» и «Преступлении и наказании» упоминается песня Виельгорского на слова К. Н. Батюшкова «Гусар, на саблю опираясь».

ВИНКЛЕР (Winckler) Александр Теодор (1802—1863), врач в Ревеле. Бывая в Ревеле у брата М. М. Достоевского, писатель, вероятно, познакомился с Винклером, который послужил, в какой-то мере, прообразом доктора Рутеншпица из повести «Двойник».

ВИРОСЛАВСКИЙ Николай Михайлович, протоиерей, священник Владимирской церкви в Петербурге, духовник Достоевского. Именно отец Николай читал отходную в момент кончины писателя, совершал панихиды по усопшем и, скорее всего, за два дня до смерти исповедовал и причастил его.

ВИСКОВАТОВ Павел Александрович (1842—1905), историк литературы, профессор Дерптского университета. Достоевский познакомился с ним в Петербурге в 1860-х гг., встречался в 1867 г. в Дрездене и в 1880 г. на Пушкинских торжествах в Москве. Висковатов восторженно отозвался о «Бесах» в письме к автору от 6 /18/ марта 1871 г. Однако ж имя этого историка литературы в связи с Достоевским более известно по другому письму — Н. Н. Страхова к Л. Н. Толстому от 28 ноября 1883 г.: «Висковатов стал мне рассказывать, как он [Достоевский] похвалялся, что… в бане с маленькой девочкой, которая привела ему гувернантка…» Эта ссылка на источник гнусной сплетни чрезвычайно удивила А. Г. Достоевскую: «Ссылка Страхова на профессора П. А. Висковатова для меня тем поразительнее, что профессор никогда у нас не бывал; Фёдор же Михайлович имел о нём довольно легковесное мнение…» [Достоевская, с. 418, 424] Незадолго до смерти (15 янв. 1904 г.) Висковатов в своём альбоме по сути повторил инсинуации по адресу Достоевского: «Достоевский вечно колебался между чудными порывами и грязным развратом (растление девочки при участии гувернантки в бане) и при этом страшное раскаяние и готовность на высокий подвиг мученичества. Высокий альтруизм и мелкая зависть (к Тургеневу в Москве, где я жил с Достоевским в одном номере). Недаром он говорил: “Во мне сидят все три Карамазова”» [Белов, т. 1, с. 149].

Если учесть, что в Москве на Пушкинском празднике 1880 г. ни в каком одном номере с Достоевским Висковатов не жил и жить не мог (писатель жил в гостинице «Лоскутной» в отдельном номере № 33), можно обобщить, что Павлам Александровичам (см. П. А. Анненков) в воспоминаниях о Достоевском память явно изменяла.

ВИСКОВАТОВА Е. И. — см. Корсини Е. И.

ВИТКОВСКИЙ Николай Иванович (1820 /?/—1892), археолог; товарищ Достоевского по Высшему инженерному училищу. О нём упоминается в «Литературных воспоминаниях» Д. В. Григоровича: «Литературное влияние Достоевского не ограничивалось мной; им увлеклись ещё три товарища: Бекетов, Витковский и Бережецкий; образовался, таким образом, кружок, который держался особо и сходился, как только выпадала свободная минута…» [Д. в восп., т. 1, с. 201]

ВЛАДИСЛАВЛЕВ Михаил Иванович (1840—1890), философ-идеалист, профессор Петербургского университета; сотрудник «Времени» и «Эпохи»; муж М. М. Достоевской. Отношения Достоевского и Владиславлева прошли три этапа: 1) период взаимного уважения и сотрудничества (начало 1860-х гг.), когда молодой Владиславлев увлекался почвенничеством, активно печатался в журналах братьев Достоевских (Владиславлев посылает Достоевскому 10 марта 1864 г. из Гёттингена свою фотографию «на память»; Достоевский в № 11 «Эпохи» пишет тёплое по содержанию примечание к статье Владиславлева «Литературные впечатления новоприезжего»); 2) период разрыва (1865—1871 гг.), наступивший после женитьбы Владиславлева на племяннице писателя Марии Михайловне: Достоевской Владиславлев вместе с другими членами семьи жены начал считать Достоевского виновником их разорения, да к тому же очень резко отозвался о «Преступлении и наказании», и этот отзыв стал известен автору (в результате в письмах писателя к С. И. Ивановой от 29 марта /10 апр./ 1868 г. и А. Н. Майкову от 11 /23/ декабря 1868 г. проскальзывают по адресу Владиславлева весьма нелицеприятные отзывы вплоть до «негодяя»); 3) вновь период сближения (с начало 1870-х гг.), когда Достоевский с женой вернулись из-за границы, и Владиславлев проявил инициативу, дабы возобновить с писателем-родственником отношения (именно по совету Владиславлева Достоевский выехал впервые в Старую Руссу 15 мая 1872 г.; известно 2 дружеских письма этого периода Достоевского к Владиславлеву — от 13 апреля и 6 ноября 1872 г.; а также 3 письма Владиславлева к Достоевскому).

ВОГЮЭ (Vogüé) Эжен Мелькиор, де (1848—1910), виконт, секретарь французского посольства в Петербурге, член Французской академии, популяризатор русской литературы. Его книгу «Le roman russe» (1886) издали в России в 1887 г. под названием «Современные русские писатели: Толстой—Тургенев—Достоевский». Вогюэ лично и неоднократно встречался с Достоевским в последние годы его жизни (в салоне С. А. Толстой, на Пушкинских торжествах 1880 г. в Москве) и оставил живописный портрет автора «Братьев Карамазовых» на страницах своей книги: «Лицо его было похоже на главные сцены его романов — раз увидев — невозможно было его забыть. О! Как подходил этот человек к таким творениям и такой жизни. Маленький, сухощавый, весь составленный из нервов, изношенный и согнутый тяжкими шестьюдесятью годами. Он скорее увял, чем состарился, и имел со своей длинной бородой и всё ещё белокурыми волосами, болезненный вид, исключающий возраст. Но несмотря на всё, от него веяло “живучестью кошки”, как выразился он однажды. У него лицо русского крестьянина, настоящее лицо московского мужика: приплюснутый нос, маленькие, мигающие глаза, блестящие порою мрачным, порою мягким огнём, широкий, изрытый выпуклостями и морщинами лоб с вдавленными, как бы молотком, висками, и все эти натянутые, судорожные черты опускались к скорбно сложенным губам. Я никогда не видал на человеческом лице подобного выражения скопившихся страданий. Все духовные и физические страдания положили на нём свой отпечаток. В этом лице, лучше, чем в книге, можно было прочесть воспоминания мёртвого дома, долгие привычки страха, недоверия и мученичества. Ресницы, губы, все жилки этого лица трепетали от нервных страданий. Когда он одушевлялся гневом над какой-либо мыслью, можно было поклясться, что вы видели уже эту голову на скамьях уголовного суда или между бродягами, выпрашивающими подаяние у тюремных дверей. В другие минуты она дышала печальным благодушием старинных святых, изображённых на славянских иконах…» [Белов, т. 1, с. 154—155]

Вогюэ довелось проводить Достоевского в последний путь.

ВОЕВОДИН Александр Дмитриевич (1857—1903), журналист (псевд. Н. И. Галицкий), автор книги «На берегах Невы» (1901). 16 марта 1878 г. он прислал Достоевскому рукописи двух своих незавершённых произведений «Из дневника гимназиста» и «Записки гимназиста» с сопроводительным письмом. «Я хотел бы с Вами говорить насчёт самоубийств…», — писал Воеводин и далее по пунктам обосновывал необходимость для человека самоубийства как неотъемлемого права. По сути, автор письма повторял основные положения статьи «Приговор» из «Дневника писателя» (1876, окт.). В ответном письме (24 апр. 1878 г.) Достоевский предложил Воеводину встретиться лично, ибо писать «на эти темы письма совсем невозможно». Автор «Записок гимназиста» ответил письмом от 26—27 апреля 1878 г., в котором разъяснил, что его «записки» во многом автобиографичны и просил разрешения навестить писателя в ближайшую субботу, т. е. — 29 апреля. Встреча эта состоялась.

ВОЕННО-ССУДНАЯ КОМИССИЯ, судебный орган, специально учреждённый 25 сентября 1849 г. для суда над петрашевцами, который должен был вынести им приговор на основе материалов, собранных Секретной следственной комиссией. Председателем военно-ссудной комиссии был назначен член Государственного совета, генерал-адъютант граф В. А. Перовский (брат министра внутренних дел), членами: генерал-адъютант А. Г. Строганов, член Государственного совета, генерал-адъютант Н. Н. Анненков 2-й, генерал-адъютант А. П. Толстой, сенаторы, тайные советники князь И. А. Лобанов-Ростовский, А. Р. Веймарн, Ф. А. Дурасов. Комиссией был вынесен 21 петрашевцу смертный приговор, в том числе и Достоевскому: «Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив в марте месяце сего года из Москвы от дворянина Плещеева (подсудимого) копию с преступного письма литератора Белинского, — читал это письмо в собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского и, наконец, передал его для списания копий подсудимому Момбелли. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием “Солдатская беседа”. А потому военный суд приговорил его, отставного инженер-поручика Достоевского, за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, — лишить на основании Свода военных постановлений <…> чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием…» [ПСС, т. 18, с. 189]

Сей архиважный документ из-за разгильдяйства судебных чиновников был составлен крайне небрежно: получилось, что формально Достоевского приговорили к смертной казни даже не за чтение «преступного» письма Белинского, а только лишь за «недонесение о распространении». То есть самое страшное преступление писателя-петрашевца, по мнению военно-судебных чинуш, состояло в том, что он не был и не стал доносчиком, стукачом, шпионом и предателем. За это и — «расстреляние». Да притом, в приговоре содержится и фактическая ошибка: письмо Белинского для снятия копий было передано вовсе не Н. А. Момбелли, а П. Н. Филиппову.

Впоследствии генерал-аудиториат, а затем и Николай I исправили и смягчили приговор Военно-ссудной комиссии.

ВОЛЬТЕР (Voltaire) (наст. имя Франсуа Мари Аруэ, Arouet) (1694—1778), французский писатель, философ, историк; автор многочисленных пьес («Брут», «Танкред» и др.), поэм («Генриада», «Орлеанская девственница» и др.), философско-сатирических повестей («Задиг, или Судьба», «Кандид, или Оптимизм», «Простодушный» и др.), исторических сочинений («Век Людовика XIV», «История Русской империи при Петре Великом» и др.). Интерес Достоевского к творчеству Вольтера особенно обострился в 1860-е гг., когда он задумал создать эпопею «Атеизм». Имя французского «скептического философа» неоднократно упоминается в письмах русского писателя (к Н. Н. Страхову от 6 /18/ апр. 1869 г., Вс. С. Соловьёву от 16 /28/ июля 1876 г. и др.), в январском выпуске «Дневнике писателя» за 1876 г. Достоевский, говоря об участившихся самоубийствах, пишет о «страстной вере» Вольтера. В конце 1877 г. в записной тетради Достоевский набрасывает план из четырёх пунктов, где под номером первым значится: «Memento. На всю жизнь. 1) Написать русского Кандида…» Замысел этот, в какой-то мере, воплотился в «Братьях Карамазовых».

ВОЛЬФ (Wolff) Маврикий Осипович (Болеслав Маурыцы) (1825—1883), польско-русский издатель, книгопродавец и типограф. В 1848 г. приехал в Петербург, с 1853 г. начал собственную книготорговую и издательскую деятельность. В частности, издал первые собрания сочинений В. И. Даля, И. И. Лажечникова, М. Н. Загоскина, А. Ф. Писемского и других русских писателей, выпускал многотомное издание «Живописная Россия». Книжный магазин Вольфа в Петербурге в Гостином дворе играл роль своеобразного литературного клуба, бывал здесь и Достоевский. 30 марта 1878 г., накануне суда над В. И. Засулич, стрелявшей в градоначальника Ф. Ф. Трепова, Достоевский именно в магазине Вольфа высказал по этому поводу своё мнение: «…осудить эту девушку нельзя <…> Напротив, присяжные должны бы сказать подсудимой: “У тебя грех на душе, ты хотела убить человека, но ты уже искупила его — иди и не поступай так в другой раз…» [Летопись, т. 3, с. 262] По воспоминаниям Г. К. Градовского, эту же мысль писатель повторит почти дословно на следующий день уже на самом суде, перед объявлением оправдательного приговора.

После 1872 г. в книжном магазине Вольфа продавались книги Достоевского, изданные самим писателем. В связи с чем имя этого книгопродавца неоднократно упоминается в переписке писателя с А. Г. Достоевской и его записных тетрадях. Известно одно письмо (деловая записка) Достоевского в магазин Вольфа (от 19 янв. 1876 г.) и одно письмо Вольфа к Достоевскому (от 28 фев. 1878 г.), в котором он приглашал писателя принять участие в «Живописной России». Достоевский, погружённый в работу над «Братьями Карамазовыми», конечно, принять это предложение не смог.

ВОРОНИН Егор (1797—?), арестант Омского острога, из крестьян Черниговской губернии. Прибыл в крепость «без телесного наказания» 24 декабря 1848 г. (на год и месяц ранее Достоевского) за «неисполнение данного его Величеству обещания присоединиться к единоверию», а также за «небытие» на освящении новой церкви в своём селе» [Белов, т. 1, с. 159]. В «Записках из Мёртвого дома» он именуется Старовером, и вина его значительно усилена: вместе с другими фанатиками старой веры он будто бы сжёг новую единоверческую церковь.

ВОСКОБОЙНИКОВ Николай Николаевич (1836—1882), публицист, журналист, соиздатель П. Д. Боборыкина по «Библиотеке для чтения». По воспоминаниям Боборыкина, именно Воскобойников много ему рассказывал о Достоевском и его петербургской жизни, ибо был вхож в дом писателя. В журнале «Время» (1861, № 7) была опубликована статья Воскобойникова «Заметки по крестьянскому вопросу…» В 1865—1866 гг. Воскобойников выполнял поручения Достоевского, связанные с денежными делами и публикацией «Преступления и наказания». Известны 3 письма Воскобойникова к Достоевскому этого периода. Письма Достоевского к Воскобойникову не сохранились. После 1875 г. Достоевский мог встречаться с Воскобойниковым в редакции «Русского вестника», где последний был администратором.

ВОСТОЧНЫЙ ВОПРОС, принятое в дипломатии и в исторической литературе обозначение международных противоречий, связанных с распадом Османской империи, национально-освободительным движением народов на её территории и борьбой европейских держав за раздел её владений. Восточному вопросу посвящены многие страницы «Дневника писателя» 1876 г. и особенно 1877 г., в период русско-турецкой войны за освобождение братских славянских народов от турецкого ига. Словосочетание это зачастую выносилось и в названия глав и подглавок ДП: «Восточный вопрос» (1876, июнь, гл. 2, III), «Новый фазис Восточного вопроса» (1876, октябрь, гл. 2, I), «Русский народ слишком дорос до здравого понятия о Восточном вопросе с своей точки зрения» (1877, март, гл. 1, II) и т. д. Достоевский был безусловным сторонником освободительной войны, призывал сделать всё возможное для победы над Турцией, укрепления авторитета России как европейской державы и освобождения братьев-славян, вёл ожесточённую полемику с противниками войны. Характерной в этом плане является первая подглавка главы первой мартовского выпуска ДП за 1877 г. с недвусмысленным заглавием: «Ещё раз о том, что Константинополь, рано ли, поздно ли, а должен быть наш».

ВРАНГЕЛЬ Александр Егорович, барон (1833—1915), юрист, дипломат, археолог, автор «Воспоминаний о Ф. М. Достоевском в Сибири. 1854—1856 гг.» (1912). Подростком он зачитывался произведениями Достоевского, присутствовал на инсценировке казни петрашевцев. Это сыграло свою роль, когда после окончания Александровского лицея в 1853 г. Врангель отказался от карьеры в столице и поехал добровольно на должность стряпчего по уголовным и гражданским делам (прокурора) именно в Семипалатинск, где после каторги тянул солдатскую лямку автор «Бедных людей». Будучи уже знакомым с М. М. Достоевским, Врангель взялся передать от него младшему брату письмо, книги, деньги и кой-какие вещи. 21 ноября, на второй день приезда Врангеля в Семипалатинск, состоялась его первая встреча с Достоевским. Вот каким увидел впервые автора «Белых ночей» Врангель: «Он был в солдатской серой шинели, с красным стоячим воротником и красными же погонами, угрюм, с болезненно-бледным лицом, покрытым веснушками. Светло-русые волосы были коротко острижены, ростом он был выше среднего. Пристально оглядывая меня своими умными, серо-синими глазами, казалось, он старался заглянуть мне в душу, — что, мол, я за человек?..» [Д. в восп., т. 1, с. 346] С этого дня жизнь опального писателя-петрашевца значительно стала меняться к лучшему. Ни разница в положении, ни разница в возрасте (Врангель был на 12 лет моложе Достоевского) не помешали сойтись-сдружиться барону-прокурору с солдатом-политпреступником. Врангель ввёл Достоевского в семипалатинское общество, помогал ему деньгами, горячо хлопотал о присвоении ему офицерского чина и разрешении вернуться в Центральную Россию, хлопотал также по делам возлюбленной Достоевского М. Д. Исаевой. В то время почти ежедневно Достоевский бывал у Врангеля, обедал «янтарной стерляжьей ухой», или заходил вечерком, как вспоминал Александр Егорович, «пить чай — бесконечные стаканы — и курить мой “Бостанжогло” (тогдашняя табачная фирма) из длинного чубука». Более того, зачастую Фёдор Михайлович был не просто в хорошем расположении духа, а прямо-таки в весёлом. Именно в этот период он задумывал, а вскоре и написал самые свои комические, самые «незлобивые» вещи — «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели». Новый друг, естественно, посвящался в творческие замыслы, становился первым слушателем ещё устных вариантов. Врангель вспоминал: «Он был в заразительно весёлом настроении, хохотал и рассказывал мне приключения дядюшки…» Но и этого мало. В этот период Достоевский увлёкся и вовсе ему несвойственными и, если можно так выразиться, жизнерадостными занятиями: к примеру, помогал Врангелю на его даче выращивать сад-огород:: «Ярко запечатлелся у меня образ Фёдора Михайловича, усердно помогавшего мне поливать молодую рассаду, в поте лица, сняв свою солдатскую шинель, в одном ситцевом жилете розового цвета, полинявшего от стирки <…>. Он обыкновенно был весь поглощен этим занятием и, видимо, находил в этом времяпрепровождении большое удовольствие…» [Там же, с. 356]

В 1856 г. Врангель уехал обратно в Петербург, и помимо прочих причин, подтолкнувших его на это, было и стремление более действенно хлопотать об амнистии Достоевского. Теперь уже Достоевский рекомендовал своего сибирского товарища петербургским друзьям. В частности, в письме к А. Н. Майкову от 18 января 1856 г. даётся такая искренняя и максимально объективная характеристика Врангеля: «Письмо это доставит Вам Александр Егорович барон Врангель, человек очень молодой, с прекрасными качествами души и сердца, приехавший в Сибирь прямо из лицея с великодушной мечтой узнать край, быть полезным и т. д. Он служил в Семипалатинске; мы с ним сошлись, и я полюбил его очень. Так как я Вас буду особенно просить обратить на него внимание и познакомиться с ним, если возможно, получше, то и дам Вам два слова о его характере: чрезвычайно много доброты, никаких особенных убеждений, благородство сердца, есть ум, — но сердце слабое, нежное, хотя наружность с 1-го взгляда имеет некоторый вид недоступности. Мне очень хотелось бы, чтоб Вы с ним познакомились вообще для его пользы. Круг полуаристократический или на 3/4 аристократический, баронский, в котором он вырос, мне не совсем нравится, да и ему тоже, ибо с превосходными качествами, но многое заметно из старого влияния. Имейте Вы на него своё влияние, если успеете. Он того стоит. Добра он мне сделал множество. Но я его люблю и не за одно добро, мне сделанное. В заключение: он немного мнителен, очень впечатлителен, иногда скрытен и несколько неровен в расположении духа. Говорите с ним, если сойдётесь, прямо, просто, как можно искреннее и не начинайте издалека. Извините, что я Вас так прошу о бароне. Но, повторяю Вам, я его очень люблю…»

Да и переписка между Достоевским (сохранилось 23 письма) и Врангелем (16 писем) наполнена словами взаимного уважения и доброй привязанности. Недаром Врангель включил письма Достоевского к нему в книгу своих воспоминаний. А по письмам Достоевского к Врангелю, помимо всего прочего, дошла до потомков во всех подробностях история драматической любви Достоевского к М. Д. Исаевой, свидетелем зарождения которой был Врангель, история, доставившая Достоевскому столько страданий, но и счастья и закончившаяся, наконец, свадьбой. Только самому ближайшему другу мог так откровенно писать несчастный влюблённый: «Я попросил у Вас денег, как у друга, как у брата, в то время, в тех обстоятельствах, когда или петля остаётся или решительный поступок <…> Производство в офицеры если обрадовало меня, так именно потому, что, может быть, удастся поскорее увидеть её. <…> Люблю её до безумия, более прежнего. Тоска моя о ней свела бы меня в гроб и буквально довела бы меня до самоубийства, если б я не видел её <…> Я ни об чем более не думаю. Только бы видеть её, только бы слышать! Я несчастный сумасшедший! Любовь в таком виде есть болезнь <…> или топиться или удовлетворить себя. <…> О, не желайте мне оставить эту женщину и эту любовь. Она была свет моей жизни…» И, опять же, Достоевский просил Врангеля не только устроить сына Исаевой в училище, но и помочь с трудоустройством своему сопернику в любви Н. Б. Вергунову.

В свою очередь, Достоевский, конечно, был в курсе всех перипетий тоже драматической любви Врангеля к Е. И. Гернгросс — этот роман друга в той или иной мере нашёл отражение в «Вечном муже», романе «Бесы» и неосуществлённом замысле «Весенняя любовь».

После отъезда Достоевского из Сибири, переписка между ним и Врангелем продолжалась, но уже с перерывами. В октябре 1865 г. Достоевский гостил неделю у Врангеля в Копенгагене, тот выручил писателя деньгами после очередного сокрушительного проигрыша на рулетке. Последняя их встреча произошла в 1873 г., и на этом отношения, увы, прервались. Но Врангель до конца жизни сохранил воспоминания о дружбе с Достоевским как о самом, может быть, значительном событии в своей жизни, чему служит свидетельством его книга.

«ВРЕМЯ» (1861—1863), русский ежемесячный литературный и политический журнал почвеннического направления, издаваемый в Петербурге М. М. Достоевским. Идея его создания принадлежит Ф. М. Достоевскому, который и стал фактическим редактором (официальным он, как поднадзорный, быть не мог). И — главным сотрудником: во Вр были опубликованы «Записки из Мёртвого дома», «Униженные и оскорблённые», «Скверный анекдот», «Зимние заметки о летних впечатлениях», цикл «Ряд статей о русской литературе», полемические статьи «Два лагеря теоретиков», «Щекотливый вопрос» и др. Многие статьи печатались без подписи, и на принадлежность их Достоевскому после смерти писателя указал Н. Н. Страхов, составив по просьбе А. Г. Достоевской список таких публикаций.

Основными сотрудниками журнала были Н. Н. Страхов, А. А. Григорьев, А. Н. Майков, В. В. Крестовский, Я. П. Полонский, Л. А. Мей. На страницах Вр публиковались произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина, А. Н. Островского, Н. А. Некрасова и других известных писателей.

Программа Вр была заявлена в «Объявлении о подписке на журнал “Время” на 1861 год» и разъяснена затем в программных статьях Достоевского («Ряд статей о русской литературе» и др.). В соответствии с этой почвеннической программой журнал братьев Достоевских вёл резкую полемику с изданиями разных направлений — и демократическим «Современником», и либеральным «Русским вестником», и славянофильской газетой «День». Независимость позиции, быстро растущая популярность Достоевского-писателя, славные имена публикуемых авторов обеспечили успех журналу: если в первый год издания было 2300 подписчиков, то на следующий уже — 4302 и журнал стал прибыльным (2500 подписчиков полностью покрывали издержки издания).

Последним номером Вр стал апрельский за 1863 г.: здесь была помещена статья Страхова «Роковой вопрос» по поводу польского восстания, которая послужила поводом к закрытию журнала. Как ни бились братья Достоевские, спасти и возобновить «Время» им не удалось, своеобразным продолжением этого издания стал журнал «Эпоха».

Г

ГАВРИЛОВ Михаил Гаврилович, фактор (распорядитель всеми работами) типографии К.-Э. Праца, в которой печаталась «Эпоха». В 1860-х гг. он неоднократно ссужал Достоевского под проценты денежными займами. В связи с издательскими делами и займами для себя и для пасынка П. И. Исаева имя Гаврилова не раз упоминалось в записной тетради и письмах Достоевского того периода. В частности, к А. Н. Майкову от 22 июня /4 июля/ 1868 г.: «Паша мне писал, что нельзя ли ему, по крайней мере, сделать на моё имя заём, и назначал человека, который мог бы дать под мою расписку деньги. Этот человек — один Гаврилов, бывший фактор типографии, в которой печатался наш журнал. Человек так себе, пожилой, не без некоторых достоинств, хитроватый и имеющий деньжонки. Он у меня раз купил второе издание романа (“Униж<енные> и оскорб<лённые>”) за 1000 р. Другой раз он ко мне как-то пришёл; я спросил его: Гаврилов, у Вас есть деньги? — Есть немного. — Дайте мне 1000 руб.? — Извольте, — и принёс в тот же день, под вексель, разумеется, на отличные проценты, не помню какие. Эту 1000 я третьего года ему отдал всю. Действительно, этот человек мог бы дать. <…> Прибавлю, что Гаврилов — человек горячий (и трусливый вместе) и предприимчивый. По его собственному признанию, он от “Унижен<ных> и оскорблённых” был с барышком. Этот человек, если он только издаёт иногда и не прекратил теперь этих попыток издательских, как прежде, мог бы уж по тому одному не отказать мне в деньгах, что надеялся бы выгодно купить у меня право издания (ну хоть “Идиота”, если окончание будет хорошо), хотя я, разумеется, и не заикнусь делать предложения. На всякий случай, его адресс теперешний: у Вознесенского моста, в доме Китнера, при типографии Головачева, Гаврилов, фактор в типографии…» Известно одно письмо Гаврилова к Достоевскому; письмо и расписка Достоевского Гаврилову не сохранились.

ГАЕВСКИЙ Виктор Павлович (1826—1888), юрист, историк литературы, один из учредителей, секретарь, а впоследствии и председатель Литературного фонда (Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным). Знакомство с ним Достоевского произошло вскоре после возвращения писателя из Сибири в Петербург. В феврале 1863 г. Достоевский был избран вместо Гаевского секретарём Литературного фонда, принял от него дела. 11 июня 1873 г. Гаевский выступил защитником Достоевского, когда тот, будучи редактором «Гражданина», нарушил цензурный устав и был приговорён к двум дням ареста на гауптвахте. Достоевский приглашал Гаевского в качестве юриста и в связи с делом о наследстве А. Ф. Куманиной, но Гаевский, сославшись на окончание своей карьеры, рекомендовал другого адвоката (В. И. Люстиха) и ограничился советами. В последний раз они встречались на Пушкинском празднике 1880 г. в Москве. В период 1877—1880 гг. Достоевский написал Гаевскому 5 писем, связанных с участием писателя в литературных чтениях в пользу Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным; известны и 8 писем Гаевского к Достоевскому (1864—1880 гг.).

ГАЙДЕБУРОВ Павел Александрович (1841—1893), журналист, издатель-редактор газеты «Неделя» (с 1876 г.). Достоевский познакомился с Гайдебуровым в 1870-е гг., бывал у него в доме на вечерах. Интенсивно общались они в Москве на открытии памятника А. С. Пушкину в 1880 г., о чём Гайдебуров подробно писал по горячим следам в своей «Неделе». Имя Гайдебурова упоминается в записях к октябрьскому выпуску «Дневника писателя» за 1876 г. Известны 5 писем Гайдебурова к Достоевскому за 1876—1878 гг.

ГАН Александр Фёдорович, барон (1809—1895), генерал-лейтенант, командир корпуса в русско-турецкую войну 1877—1878 гг. Достоевский познакомился с ним в петербургской лечебнице Л. Н. Симонова, где проходил курс лечения сжатым воздухом в феврале 1875 г. На следующий год они встретились в Эмсе, о чём писал Достоевский Л. В. Головиной 23 июля /4 авг./ 1876 г.: «Здесь я встретил барона Гана, помните того артиллерийского генерала, с которым мы лечились вместе под колоколом. Я бы его не узнал, он был в штатском платье. <…> Здесь же, то есть в Эмсе, он лечится уже не сгущённым, а разреженным воздухом — “и представьте, ведь помогает”. Я сказал ему, что и я тоже приговорён и из неизлечимых, и мы несколько даже погоревали над нашей участью, а потом вдруг рассмеялись. И в самом деле, тем больше будем дорожить тем кончиком жизни, который остался, и право, имея в виду скорый исход, действительно можно улучшить не только жизнь, но даже себя, — ведь так? <…> Впрочем, барон Ган совершенно не собирается умирать. Статское платье его сшито щегольски, и он с видимым удовольствием его носит. (Генералы наши, я заметил это, с особенным удовольствием надевают статское платье, когда едут за границу.) К тому же здесь так много “хорошеньких дам” со всего света и так прелестно одетых. Он, наверно, снимет с себя здесь фотографию, в светском платье, и подарит карточки своим знакомым в Петербурге. Но это премилый человек…»

Вскоре, в «Дневнике писателя» (1876, июль—август, гл. 1) Достоевский, вспоминая Гана, набросает обобщённый портрет русского генерала за границей, который «очень любит надеть статское платье» и с удовольствием «снимает с себя фотографию в штатском платье, чтобы раздарить карточки в Петербурге своим знакомым».

ГАРТОНГ Василий Андреевич, капитан, начальник офицерских отделений Главного инженерного училища, переводчик, автор повести «Панихида» (1837). О его литературных занятиях упоминает Достоевский в письме к М. М. Достоевскому от 14 февраля 1844 г. в связи с замыслом коллективного перевода романа Эжена Сю «Матильда, или Записки молодой женщины»: «3-й переводчик был Паттон, который за условленную цену от себя нанял капитана Гартонга поправить свой перевод. Это тот самый Гартонг, который переводил “Плик и Плок”, “Хромоногий бес” и написал в “Библиотеку для чтения” повесть “Панихида”…» Известно два рапорта Достоевского на имя Гартонга (от 8 и 13 июня 1843 г.) с просьбой об отпуске в Ревель «для излечения»

ГАСФОРТ Густав Христианович (1794—1874), генерал от инфантерии, генерал-губернатор Западной Сибири (1851—1860) и командующий отдельным Сибирским корпусом, с 1861 г. — член Государственного совета. Ходатайствовал о производстве Достоевского в унтер-офицеры (1855), прапорщики (1856) и об его отставке (1859). Именно через Гасфорта и с его сопроводительным письмом было передано военному министру стихотворение Достоевского «На первое июля 1855 года». В записной тетради 1875—1876 гг. есть запись о Гасфорте, как о «звене» в государственной машине.

ГЕЙБОВИЧ Артемий Иванович (?—1865), ротный командир 7-го Сибирского линейного батальона в Семипалатинске, в котором служил Достоевский после каторги. Между ними сложились дружеские отношения, о чём свидетельствуют воспоминания дочери Гейбовича З. А. Гейбович (Сытиной), письмо Достоевского к Гейбовичу (от 23 окт. 1859 г.) и ответное письмо бывшего командира к писателю (от 25 мар. 1860 г.). Достоевский, уезжая из Сибири, оставил-подарил Гейбовичу большую часть своей библиотеки. В своём обстоятельном письме к бывшему командиру из Твери Достоевский называет его «добрейшим и незабвенным другом» и признавался: «Я и жена, мы Вас и всё милое семейство Ваше не только не забывали, но, кажется, не проходило дня, чтоб не вспоминали о Вас и вспоминали с горячим сердцем…»

ГЕЙБОВИЧ (в замуж. Сытина) Зинаида Артемьевна, одна из трёх дочерей А. И. Гейбовича, автор очерка «Из воспоминаний о Достоевском» (1885). Впервые она увидела писателя, когда её было 10 лет, в доме отца в конце февраля 1857 г. — он был уже в чине прапорщика и недавно женился на М. Д. Исаевой. По воспоминаниям Гейбович, Достоевский был очень добрым, легко находил общий язык с ними, детьми. Особого внимания заслуживают сведения о бескорыстной щедрости писателя: «Не знаю последующей жизни Достоевского в России, но жизнь его в Сибири показала, что это был за человек и зачем ему нужны были деньги. Получаемые им из России деньги расходовались, кроме домашних нужд, которые были очень умеренны, большею частью на бедных. Я очень хорошо знаю, что Достоевский долго содержал в Семипалатинске слепого старика татарина с семейством, и я сама несколько раз ездила с Марьей Дмитриевной, когда она отвозила месячную провизию и деньги этому бедному слепому старику. <…> У Фёдора Михайловича было немало знакомых из разных слоёв общества, и ко всем он был одинаково внимателен и ласков. Самый бедный человек, не имеющий никакого общественного положения, приходил к Достоевскому как к другу, высказывал ему свою нужду, свою печаль и уходил от него обласканный. Вообще, для нас, сибиряков, Достоевский личность в высшей степени честная, светлая; таким я его помню, так я о нём слышала от моих отца и матери, и, наверно, таким же его помнят все, знавшие его в Сибири…»

В сентябре 1875 г. Достоевский получил письмо от Зинаиды Гейбович, ставшей к тому времени уже Сытиной, в котором она поведала о смерти отца и матери, замужестве своём и сестёр. Заканчивалось неожиданное послание уверением, что во всех трёх семействах (то есть, её и сестёр) самые добрые воспоминания о Фёдоре Михайловиче сохранятся навсегда. Ответил или нет писатель на это письмо — не известно.

ГЕЙДЕН (урожд. Зубова) Елизавета Николаевна, графиня (1833—1894), великосветская дама, занимавшаяся благотворительной деятельностью. Достоевский дружески общался с нею в последние годы своей жизни. Именно Гейден адресовано последнее предсмертное письмо писателя от 28 января 1881 г., продиктованное А. Г. Достоевской, в котором он сообщает графине подробности о своей болезни. Другие письма Достоевского к Гейден, к сожалению, не сохранились; известны 6 писем Гейден к Достоевскому.

ГЕНЕРАЛ-АУДИТОРИАТ, высшая инстанция военного суда. После вынесения приговора петрашевцам (смертная казнь через «расстреляние») Военно-ссудной комиссией дело 13 ноября 1849 г. поступило в генерал-аудиториат, что вызвало разные слухи и предположения в обществе. Дело в том, что особая военно-судная комиссия, созданная по высочайшему повелению специально для разбора дела петрашевцев, иерархически стояла выше генерал-аудиториата. Но именно эта «штатная» инстанция пересмотрела смертный приговор ввиду несоответствия его вине осуждённых и заменила его каторгой. Конкретно по Достоевскому «определение» (приговор) генерал-аудиториата было сформулировано так: «Отставного поручика Достоевского, за такое же участие в преступных замыслах, распространение письма литератора Белинского, наполненного дерзкими выражениями против православной церкви и верховной власти, и за покушение вместе с прочими, к распространению сочинений против правительства, посредством домашней литографии, лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в крепостях на 8 лет» [ПСС, т. 18, с. 190].

По сравнению с приговором Военно-судной комиссии этот выглядело, конечно, более грамотным, компетентным и обоснованным. Окончательную правку в это «определение» внёс император Николай I — 4 года каторги и солдатчина.

ГЕРАСИМОВА А. Ф., купеческая дочь из Кронштадта, написавшая Достоевскому два письма с просьбами о совете, как ей жить дальше. В первом письме (от 16 фев. 1877 г.) девушка о себе сообщала: «Я — дочь одного кронштадтского богатого купца, год тому назад кончила курс в здешней гимназии <…> Живётся мне в родительском доме крайне скверно: отец — злейший враг всего нового, прогрессивного, матери нет, а есть мачеха, семья громадная, ни малейшей свободы, кругом — ни одной “живой души”, дрязги, сплетни…» И далее корреспондентка писала о своём желании вырваться из этого болота, выучиться на фельдшерицу, приносить пользу человечеству… Писатель ответил Герасимовой 7 марта 1877 г. очень подробным письмом, суть которого заключена в помете, сделанной им на конверте её письма: «Не рвитесь на пустое место. Отвечено». 16 апреля 1877 г. Достоевский также ответил и на второе письмо Герасимовой (от 15 мар. 1877 г.).

ГЕРНГРОСС (урожд. Львова) Екатерина Иосифовна (Осиповна) (1818—?), жена начальника Алтайских заводов в Барнауле полковника (впоследствии генерал-лейтенанта) А. Р. Гернгросса, возлюбленная барона А. Е. Врангеля. Достоевский познакомился с ней и её мужем в 1855 г. благодаря Врангелю. В переписке Достоевского с бароном Гернгросс фигурирует под литерой «Х». В письме к Врангелю от 9 марта 1857 г. писатель-психолог, утешая несчастного в любви друга, так характеризовал эту женщину: «…эта женщина, по моему убеждению искреннему, не стоит Вас и любви Вашей, ниже Вас, и Вы только напрасно мучаете себя сожалением о ней. <…> не ошиблись ли Вы в ней окончательно? Может быть, Вы уверили себя, что она Вам может дать то, что она вовсе не в состоянии дать решительно никому. Именно: Вы думали искать в ней постоянства, верности и всего того, что есть в правильной и полной любви. А мне кажется, что она на это неспособна. Она способна только подарить одну минуту наслаждения и полного счастья, но только одну минуту; далее она и обещать не может, а ежели обещала, то сама ошибалась, и в этом винить её нельзя; а потому примите эту минуту, будьте ей бесконечно благодарны за неё и — только. Вы её сделаете счастливою, если оставите в покое. Я уверен, что она сама так думает. Она любит наслажденье больше всего, любит сама минуту, и кто знает, может быть, сама заране рассчитывает, когда эта минута кончится. Одно дурно, что она играет сердцем других; но знаете ли, до какой степени простирается наивность этих созданий? Я думаю, что она уверена, что она ни в чём не виновата! Мне кажется, она думает: “Я дала ему счастье; будь же доволен тем, что получил; ведь не всегда и это найдёшь, а разве дурно то, что было; чем же он недоволен”. Если человек покоряется и доволен, то эти созданья способны питать к нему (по воспоминаниям), навеки бесконечную, искреннюю дружбу, даже повторить любовь при встрече…»

Взаимоотношения Врангеля и Гернгросс отразились, в какой то мере, в «Вечном муже», а сама Екатерина Иосифовна послужила прототипом Н. В. Трусоцкой.

ГЕРЦЕН Александр Иванович (1812—1870), писатель (псевд. Искандер), философ, общественный деятель, революционер, соиздатель газеты «Колокол» и альманаха «Полярная звезда». Впервые его имя Достоевский упоминает в письме к М. М. Достоевскому от 1 апреля 1846 г.: «Явилась целая тьма новых писателей. Иные мои соперники. Из них особенно замечателен Герцен (Искандер)…» Вскоре, в октябре того же года, они впервые встретились — на Герцена эта встреча произвела не особо приятное впечатление, о чём он сообщал в письме к жене от 5 октября 1846 г. Достоевский внимательно читал все новые произведения Герцена-Искандера («Кто виноват?», «Доктор Крупов», «С того берега», «Письма из Франции и Италии» и др.), что находило отражение в его собственных произведениях. В 1860-е гг., когда оформилось почвенничество Достоевского, его идейная близость с воззрениями Герцена (в которых также соединялись самые конструктивные черты западничества и славянофильства) ещё более усилилась. В июле 1862 г. Достоевский, путешествуя за границей, специально поехал в Лондон из-за Герцена, встречался с ним несколько раз, они обменялись своими фотопортретами с дарственными надписями. Отзвуки этих встреч-разговоров с Герценом можно обнаружить в «Зимних заметках о летних впечатлениях».

В следующий раз они встретились случайно в начале октября 1863 г., на пароходе, отправляющемся из Неаполя, на котором Достоевский плыл с А. П. Сусловой, а Герцен со своим семейством, в том числе дочерьми Ольгой, Натальей и сыном Александром. Позже, в «Дневнике писателя», в статье «Два самоубийства» (1876, окт.), говоря о самоубийстве младшей дочери Герцена — Елизаветы, Достоевский ошибочно напишет, что будто бы видел и её на том пароходе.

Даже в период создания «Бесов», самого антиреволюционного своего произведения, считая Герцена одним из «отцов» С. Г. Нечаева, Достоевский отзывался о нём вполне уважительно в письме к Н. Н. Страхову (23 апр. /5 мая/ 1871 г.: «Посмотрите опять на Герцена: сколько тоски и потребности поворотить на этот же [славянофильский] путь и невозможность из-за скверных свойств личности…» Позже, в ДП за 1873 г., в главе «Старые люди», сопоставляя Герцена с В. Г. Белинским, Достоевский дал ему наиболее полную характеристику: «Герцен был совсем другое: то был продукт нашего барства, gentilhomme russe et citoyen du monde [фр. русский дворянин и гражданин мира] прежде всего, тип, явившийся только в России и который нигде, кроме России, не мог явиться. Герцен не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой. Герцену как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства образованного нашего сословия. В этом смысле это тип исторический. Отделясь от народа, они естественно потеряли и Бога. <…> Разумеется, Герцен должен был стать социалистом, и именно как русский барич, то есть безо всякой нужды и цели, а из одного только “логического течения идей” и от сердечной пустоты на родине. Он отрёкся от основ прежнего общества, отрицал семейство и был, кажется, хорошим отцом и мужем. Отрицал собственность, а в ожидании успел устроить дела свои и с удовольствием ощущал за границей свою обеспеченность. Он заводил революции и подстрекал к ним других и в то же время любил комфорт и семейный покой. Это был художник, мыслитель, блестящий писатель, чрезвычайно начитанный человек, остроумец, удивительный собеседник (говорил он даже лучше, чем писал) и великолепный рефлектёр. Рефлексия, способность сделать из самого глубокого своего чувства объект, поставить его перед собою, поклониться ему и сейчас же, пожалуй, и насмеяться над ним, была в нём развита в высшей степени. Без сомнения, это был человек необыкновенный; но чем бы он ни был — писал ли свои записки, издавал ли журнал с Прудоном, выходил ли в Париже на баррикады (что так комически описал в своих записках); страдал ли, радовался ли, сомневался ли; посылал ли в Россию в шестьдесят третьем году, в угоду полякам, свое воззвание к русским революционерам, в то же время не веря полякам и зная, что они его обманули, зная, что своим воззванием он губит сотни этих несчастных молодых людей; с наивностью ли неслыханною признавался в этом сам в одной из позднейших статей своих, даже и не подозревая, в каком свете сам себя выставляет таким признанием, — всегда, везде и во всю свою жизнь он прежде всего был gentilhomme russe et citoyen du monde, попросту продукт прежнего крепостничества, которое он ненавидел и из которого произошёл, не по отцу только, а именно чрез разрыв с родной землей и с её идеалами…»

Есть сведения об одном несохранившемся письме Достоевского из Висбадена к Герцену в Женеву (от 3 /15/ авг. 1865 г.) после очередного катастрофического проигрыша с мольбой выручить деньгами. Герцен ответил только через неделю (9 /21/ авг.) и сообщил, что сможет дать только часть просимой суммы. Достоевский, судя по всему, обиделся и счёл нужным обратиться к другим адресатам (в частности, к А. Е. Врангелю).

Некоторые биографические и портретные черты Герцена отразились в образе и судьбе Версилова («Подросток»).

ГЁТЕ (Goethe) Иоганн Вольфганг (1749—1832), немецкий писатель, мыслитель и естествоиспытатель. Всемирную славу принесли ему романы «Страдания молодого Вертера», «Годы учения Вильгельма Мейстера», «Годы странствий Вильгельма Мейстера», драма «Эгмонт», философская трагедия «Фауст», многие другие произведения, в том числе и стихи. Достоевский высоко ценил творчество Гёте, неоднократно упоминал его имя в своих произведениях, письмах, записных тетрадях. Оно вынесено в заглавие первой же статьи «Дневника писателя» январского выпуска за 1876 г.: «I. Вместо предисловия. о Большой и Малой Медведицах, о молитве великого Гёте и вообще о дурных привычках», где речь идёт о самоубийствах и русский писатель рассуждает в связи с этим о гётевском герое — юном Вертере. В одном из ранних писем к М. М. Достоевскому (от 1 апр. 1846 г.) Достоевский горячо рекомендовал ему сделать перевод «Рейнеке-Лиса» Гёте, что старший брат и сделал (перевод этот до сих пор считается классическим), а в самом конце жизни писатель в письмах к Н. Л. Озмидову (от 18 авг. 1880 г.) и некоему Николаю Александровичу (от 19 дек. 1880 г.) в ряду обязательных авторов для чтения их детям назвал и Гёте.

ГИЕРОГЛИФОВ Александр Степанович (1825—1900), публицист, критик, издатель, редактор еженедельника «Русский мир» (с 1860 г.). Достоевский встречался с ним, когда публиковал первые главы «Записок из Мёртвого дома» в РМ, сохранилась расписка писателя (от 23 авг. 1860 г.) в получении от Иероглифова 700 рублей серебром за эту публикацию. Возможно, именно Иероглифову было адресовано письмо (не сохранилось) с рекомендацией П. В. Быкова в РМ. В черновых записях к «Дневнику писателя» за 1876 г. упоминается имя Иероглифова. После смерти Достоевского Иероглифов опубликовал в своей газете «Гласность» (1881, 24 янв.) некролог писателя.

ГИНТЕРЛАХ Гюнтер Карл (1815—1903), оптовый петербургский торговец. Среди долгов, взятых на себя Достоевским после смерти брата М. М. Достоевского, был и долг в 2000 рублей Гинтерлаху, который в 1871 г. предъявил писателю иск, причём потребовал уплатить немедленно, иначе последуют опись имущества и долговая тюрьма. А. Г. Достоевская, в своих «Воспоминаниях» ошибочно называя немца-торговца Гинтерштейном, пишет: «Мы долго обсуждали с мужем, как лучше устроить дело, и решили предложить Гинтерштейну новую сделку: внести ему теперь сто рублей и предложить уплачивать пятьдесят рублей в месяц с тем, чтобы после Нового года заплатить остальное. С этим предложением муж вторично поехал к Гинтерштейну и вернулся страшно возмущённый. По его словам, Гинтерштейн, после долгого разговора, сказал ему:

— Вот вы талантливый русский литератор; а я только маленький немецкий купец, и я хочу вам показать, что могу известного русского литератора упрятать в долговую тюрьму. Будьте уверены, что я это сделаю.

Это было после победоносной франко-прусской войны, когда все немцы стали горды и высокомерны…» [Достоевская, с. 230]

В конце концов, Анна Григорьевна взяла переговоры со спесивым торговцем на себя и сумела поставить его на место — тот согласился подождать.

ГЛАВНОЕ ИНЖЕНЕРНОЕ УЧИЛИЩЕ. В 1804 г. в Петербурге была открыта инженерная школа, преобразованная в 1810 г. в Инженерное училище, а с 1819 г. — в Главное инженерное училище, подготавливающее военных инженеров. Размещалось училище в бывшем дворце императора Павла I — Михайловском замке. По решению М. А. Достоевского старшие его сыновья Михаил и Фёдор должны были поступить в это училище на казенный «кошт». Однако ж старший не прошёл медкомиссию, а младший хотя и был принят, но с оплатой (950 р.), которую внесла А. Ф. Куманина. Учился Достоевский в Главном инженерном училище с января 1838 по август 1843 г. О нравах, царящих в училище, о Достоевском-кондукторе (так именовались воспитанники) оставили воспоминания ротный офицер училища А. И. Савельев, товарищи его по учёбе художник К. А. Трутовский и писатель Д. В. Григорович. Судя по этим мемуарам, Достоевский учёбой в училище тяготился. Что там говорить о Достоевском, когда даже такой жизнерадостный человек, как Д. В. Григорович уже на склоне жизни, можно сказать, с омерзением вспоминал: «Первый год в училище был для меня сплошным терзанием. Даже теперь, когда меня разделяет от этого времени больше полустолетия, не могу вспомнить о нём без тягостного чувства; и этому не столько способствовали строгость дисциплинарных отношений начальства к воспитанникам, маршировка и ружьистика, не столько даже трудность учения в классах, сколько новые товарищи, с которыми предстояло жить в одних стенах, спать в одних комнатах. Представить трудно, чтобы в казённом, и притом военно-учебном, заведении могли укорениться и существовать обычаи, возможные разве в самом диком обществе…» [Д. в восп., т. 1, с. 192] И далее Григорович живописал эти «обычаи»: над новичками, или как их именовали — рябцами, издевались изощрённо и безжалостно. Наливали, к примеру, воды в постель или за воротник, заставляли слизывать языком свежепролитые чернила, ползать на четвереньках под столом и при этом хлестали, загоняя рябца обратно под стол, по чему попадя скрученными жгутами… А если какой смельчак возмущался и давал сдачи — тут же его избивали так, что бедолагу стаскивали в лазарет, где, разумеется, он должен был сказать, мол, просто упал с лестницы и сам расшибся. Атмосфера училища действительно мало способствовала духовному развитию и формированию подростков. Сам Достоевский в письмах к отцу, естественно, не слишком откровенничал об атмосфере и нравах среды, в которую «папенька» его насильно впихнул, но всё же и в них проскальзывает-читается кой-какая информация к размышлению: «Любезнейший папенька! <…> Вообразите, что с раннего утра до вечера мы в классах едва успеваем следить за лекциями. Вечером же мы не только не имеем свободного времени, но даже ни минутки <…>. Нас посылают на фрунтовое учение, нам дают уроки фехтования, танцев, пенья, в которых никто не смеет не участвовать. Наконец, ставят в караул…» Это — фрагмент самого первого послания из училища (от 3 июля 1837 г.). В письме, написанном к брату Михаилу уже незадолго до окончания училища (от 27 фев. 1841 г.) — та же горькая тема: «Такое зубрение, что и Боже упаси, никогда такого не было. Из нас жилы тянут, милый мой. Сижу и по праздникам <…> Голова болит смертельно. Передо мною системы Марино и Жилломе [курс фортификации] и приглашают моё внимание. Мочи нет, мой милый…» Зубрёжка поначалу не спасла кондуктора Достоевского, и он 30 октября 1838 г. вынужден был сообщить-признаться отцу: экзамены по алгебре и фортификации он провалил и в результате оставлен на второй год. Михаила Андреевича эта весть буквально сразила: у него начала неметь левая сторона тела, открылось сильное головокружение, и только вовремя подоспевший в Даровое из соседнего Зарайска фельдшер пустил кровь и в последний момент спас его жизнь.

Но даже атмосфера Инженерного училища тягу Достоевского к литературе подавить не сомгла. Он и сам проводил за книгой каждую свободную минуту, пристрастил к чтению того же Григоровича, образовал даже своеобразный литературный кружок, в который кроме него и Григоровича, входили А. Н. Бекетов, И. И. Бережецкий и Н. И. Витковский.

ГЛАДЫШЕВ Иван, подполковник, командир инженерной команды Омской крепости с середины марта по октябрь 1851 г. Из-за конфликта с начальством был переведён на Кавказ, оставив у каторжников по себе самые лучшие воспоминания. В «Записках из Мёртвого дома» этот подполковник выведен как Г—ков (Г—в).

ГЛИНКА Михаил Иванович (1804—1857), композитор. Достоевский встретился с ним на вечере у А. И. Пальма и С. Ф. Дурова в марте 1849 г., где композитор исполнял свои вещи. Воспоминания об этом вечере отразились в «Вечном муже», где Вельчанинов поёт романс Глинки «К ней»: «Этот романс Вельчанинову удалось слышать в первый раз лет двадцать перед этим, когда он был ещё студентом, от самого Глинки, в доме одного приятеля покойного композитора, на литературно-артистической холостой вечеринке. Расходившийся Глинка сыграл и спел все свои любимые вещи из своих сочинений, в том числе этот романс. У него тоже не оставалось тогда голосу, но Вельчанинов помнил чрезвычайное впечатление, произведённое тогда именно этим романсом. Какой-нибудь искусник, салонный певец, никогда бы не достиг такого эффекта. <…> Чтобы пропеть эту маленькую, но необыкновенную вещицу, нужна была непременно — правда, непременно настоящее, полное вдохновение, настоящая страсть или полное поэтическое её усвоение. Иначе романс не только совсем бы не удался, но мог даже показаться безобразным и чуть ли не каким-то бесстыдным: невозможно было бы выказать такую силу напряжения страстного чувства, не возбудив отвращения, а правда и простодушие спасали все. Вельчанинов помнил, что этот романс ему и самому когда-то удавался. Он почти усвоил манеру пения Глинки…»

На полях рукописи этой повести А. Г. Достоевская сделала примечание, что муж неоднократно вспоминал о том, как он слышал романс Глинки в замечательном исполнении автора.

ГОВОРОВ Сергей Кузьмич, воспитанник Петербургского пажеского корпуса. В конце февраля или начале марта 1877 г. обратился с письмом к Достоевскому, как автору «Дневника писателя», прося у него советов и наставлений — как ему жить дальше и к чему стремиться и умолял о встрече: «Я — сырой материал, из которого может со временем выработаться либо то, либо другое. Но я хочу, чтобы из меня непременно вышло что-нибудь хорошее, и чем скорее — тем лучше. <…> Вы честный, смелый и сильный — согрейте меня, обнадёжьте меня, дайте мне убежать от самого себя…» Достоевский ответил Говорову (письмо не сохранилось), встреча их состоялась. В следующем после неё письме Говоров обещал на новую встречу принести свою повесть «Урод» о самоубийстве героя, «искавшего всеобъемлющей любви» и признавался: «Ваш разговор со мной из моей головы не выходит: такой широкости и глубины понимания я ни в ком ещё не встречал — как же после этого на Вас не надеяться-то?..» [ПСС, т. 29₂, с. 317—318] Состоялась ли вторая встреча — не известно.

ГОГОЛЬ Николай Васильевич (1809—1852), писатель, автор сборников «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород», «Арабески», поэмы (в прозе) «Мёртвые души», повестей «Нос», «Шинель», пьес «Ревизор», «Женитьба», книги «Выбранные места из переписки с друзьями» и др. Достоевский с юности чрезвычайно высоко ценил творчество Гоголя, многому у него учился, равнялся на него. Одна из первых творческих попыток юного Достоевского, пьеса «Жид Янкель», напрямую связана с творчеством Гоголя. В первом же романе «Бедные люди» Гоголь и его творчество — в центре внимания и героев, и автора. Опьянённый первой славой, он восклицал в письме М. М. Достоевскому от 1 февраля 1846 г.: «Зато какие похвалы слышу я, брат! Представь себе, что наши все и даже Белинский нашли, что я даже далеко ушёл от Гоголя. <…> Наши говорят, что после “Мёртвых душ“ на Руси не было ничего подобного…» Н. А. Некрасов, сообщая о новом таланте В. Г. Белинскому провозгласил: «Новый Гоголь явился!..» Строгий критик, поначалу скептически воспринявший эту рекомендацию, по прочтении «Бедных людей» и сам начал сопоставлять Достоевского с Гоголем и провозгласил его лидером гоголевской натуральной школы.

До конца жизни Достоевский сохранил пиетет к Гоголю, считал его, наряду с А. С. Пушкиным, основателем русской литературы. Широко известно афористичное утверждение Достоевского (в передаче Э. М. Вогюэ): «Все мы вышли из “Шинели” Гоголя». Во «Введении» к «Ряду статей о русской литературе», он, имея в виду ещё и М. Ю. Лермонтова, писал: «Были у нас и демоны, настоящие демоны; их было два, и как мы любили их, как до сих пор мы их любим и ценим! Один из них всё смеялся; он смеялся всю жизнь и над собой и над нами, и мы все смеялись за ним, до того смеялись, что наконец стали плакать от нашего смеха. Он постиг назначение поручика Пирогова; он из пропавшей у чиновника шинели сделал нам ужасную трагедию. Он рассказал нам в трёх строках всего рязанского поручика, — всего, до последней чёрточки. Он выводил перед нами приобретателей, кулаков, обирателей и всяких заседателей. Ему стоило указать на них пальцем, и уже на лбу их зажигалось клеймо навеки веков, и мы уже наизусть знали: кто они и, главное, как называются. О, это был такой колоссальный демон, которого у вас никогда не бывало в Европе…» А в статье «Книжность и грамотность» того же цикла ещё более определённо добавил: «Явилась потом смеющаяся маска Гоголя, с страшным могуществом смеха, — с могуществом, не выражавшимся так сильно ещё никогда, ни в ком, нигде, ни в чьей литературе с тех пор, как создалась земля…» С. Д. Яновский вспоминал: «Гоголя Фёдор Михайлович никогда не уставал читать и нередко читал его вслух, объясняя и толкуя до мелочей. Когда же он читал “Мёртвые души”, то почти каждый раз, закрывая книгу, восклицал: “Какой великий учитель для всех русских, а для нашего брата писателя в особенности!..» [Д. в восп., т. 1, с. 238]

Но, вместе с тем, несмотря на пиетет, Достоевский не всё и безоговорочно принимал в Гоголе и, поначалу оглядываясь на его творчество, упорно искал свой путь в литературе. Уже в «Бедных людях» содержится пародия не только на эпигонов Гоголя, но и на него самого (в творениях Ратазяева), а позже в образе Фомы Опискина была развернута пародия на личность и творчество позднего Гоголя уже в полной мере. Сразу после опубликования «Села Степанчикова и его обитателей» поднялся в критике спор — является ли объектом пародии в этой повести сам Гоголь или только отдельные моменты его творчества. Современникам, конечно, не были известны суждения Достоевского о Гоголе, такие, например, как в письме к И. С. Аксакову от 4 ноября 1880 г.: «Заволакиваться в облака величия (тон Гоголя, например, в “Переписке с друзьями”) — есть неискренность, а неискренность даже самый неопытный читатель узнает чутьём…»; или из записной книжки 1860—1862 гг.: «Гоголь — гений исполинский, но ведь он и туп, как гений» [ПСС, т. 20, с. 153]

Достоевский никогда не упоминал о своей встрече с Гоголем, но есть предположение, что он присутствовал в Петербурге на вечере у поэта и преподавателя русской словесности А. А. Комарова в сентябре 1848 г., на котором автор «Мёртвых душ» знакомился с молодым поколением русских литераторов — Н. А. Некрасовым, И. А. Гончаровым, Д. В. Григоровичем, А. В. Дружининым, И. И. Панаевым. Так это или не так, точно установить невозможно, но не вызывает сомнения то, что Гоголь (как и Пушкин) в прямом смысле слова определял судьбу Достоевского, «формировал» её. И не только писательскую. К примеру, то, что Достоевский решился однажды выйти на театральную сцену и проявил при этом недюжинный актёрский талант — связано именно с Гоголем (роль почтмейстера Шпекина в любительском спектакле «Ревизор» в пользу Литературного фонда 14 апреля 1860 г.). А были события в этом плане и гораздо судьбоноснее: стоит вспомнить только, что имя Гоголя подспудно значилось в тексте смертного приговора, вынесенного Достоевскому Военно-ссудной комиссией в 1849 г.

ГОЛЕНОВСКАЯ А. М. — см. Достоевская А. М.

ГОЛЕНОВСКАЯ (в замуж. Трушлевич) Екатерина Николаевна (1860—1915), племянница Достоевского, дочь Н. И. Голеновского и А. М. Достоевской (Голеновской), сестра А. Н. и Н. Н. Голеновских. Когда её было 12 лет, Достоевский писал (20 апр. 1872 г.) сестре В. М. Достоевской (Ивановой) о детях сестры Александры: «Ты её детей, кажется, не знаешь: славный народ, нельзя не полюбить их…» В 1876 г. писатель подарил Екатерине свою фотографию (работы Н. Досса) с надписью: «Кате, милой моей крестнице и племяннице. От дяди Феди».

ГОЛЕНОВСКИЙ Александр Николаевич (1856—1904), племянник писателя, сын Н. И. Голеновского и А. М. Достоевской (Голеновской), брат Е. Н. и Н. Н. Голеновских. Достоевский писал (20 апр. 1872 г.) сестре В. М. Достоевской (Ивановой) о детях сестры Александры: «Ты её детей, кажется, не знаешь: славный народ, нельзя не полюбить их…» Александр окончил курс Александровского лицея в Петербурге, служил в Министерстве земледелия и государственных имуществ, состоял товарищем председателя «Человеколюбивого общества».

ГОЛЕНОВСКИЙ Николай Иванович (?—1872), полковник, инспектор классов в Павловском кадетском корпусе; первый муж (с 1854 г.) А. М. Достоевской, отец Е. Н., А. Н. и Н. Н. Голеновских. В 1862 г. вышел в отставку из-за конфликта с начальством, что отразилось на благополучии семьи и его здоровье. Сообщая сестре В. М. Достоевской (Ивановой) о смерти Голеновского (20 апр. 1872 г.), Достоевский, в частности, писал: «Жаль его очень, человек добрый, благороднейший, со способностями и с сердцем и с настоящим, тонким остроумием. Хотя он в последние 8 лет ничего не делал, но зато много сделал для семейства, для детей, нравственно; учил, воспитывал их сам, и они обожали его. Хорошая вещь оставить на века в своих детях прекрасную по себе память, так что про него никак нельзя сказать, что он ничего не делал…»

ГОЛЕНОВСКИЙ Николай Николаевич (1861—1907), племянник писателя, сын Н. И. Голеновского и А. М. Достоевской (Голеновской), брат Е. Н. и А. Н. Голеновских. Достоевский писал (20 апр. 1872 г.) сестре В. М. Достоевской (Ивановой) о детях сестры Александры: «Ты её детей, кажется, не знаешь: славный народ, нельзя не полюбить их…» Николай служил морским врачом в Кронштадте. По воспоминаниям родных, был весёлым и славным человеком.>

ГОЛОВАЧЕВ Алексей Андрианович (1819—1903), публицист. Печатался в «Отечественных записках», был близок с Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным. Достоевский привлёк его к сотрудничеству в «Эпохе» и в № 3 журнала за 1864 г. появилась статья Головачева «О средствах к отвращению затруднений нашего денежного рынка». Для августовского и сентябрьского номеров Э за 1864 г. Головачев написал политические обзоры. Во время подготовки следующего ежемесячного обозрения обнаружились резкие расхождения редактора и сотрудника по идейным соображениям (Достоевский, судя по письмам Головачева, посчитал его «закоренелым западником»), и на этом сотрудничество Головачева в Э прекратилось. Известно 5 писем Головачева к Достоевскому; ответные письма Достоевского не сохранились.

ГОЛОВИНА (урожд. Карнович) Любовь Валерьяновна (?—после 1920), великосветская петербургская дама: дочь вице-директора Департамента общественных дел В. Н. Карновича, жена камергера, помощника главного инспектора шоссейных и водяных сообщений Е. С. Головина; её сестра Ольга была замужем за Великим князем Павлом Александровичем. Достоевский познакомился с Головиной в сентябре 1875 г. в лечебнице Л. Н. Симонова, где они лечились сжатым воздухом, впоследствии общался с ней и переписывался. Сохранилось одно его письмо к Головиной от 23 июля /4 авг./ 1876 г. из Эмса, историю которого рассказала в своих воспоминаниях Е. П. Леткова-Султанова, а также привела рассказ Головиной: после подробностей о первой встрече с писателем она поведала, что пригласила его на чай: «И он пришёл. И стал приходить ежедневно; а когда он читал где-нибудь, то я обязательно должна была ехать туда и сидеть в первом ряду. Ко мне он приходил всегда с какой-нибудь книгой и читал вслух. Так он прочел мне “Анну Каренину”, делая свои замечания, обращая внимание на то или другое выражение Толстого. <…> Обыкновенно чтение его кончалось сильным приступом кашля, и я отнимала у него книгу. Я больше любила слушать его рассказы; с искренним интересом следила я за каждым его словом. Помню, как он говорил, что его раздражительность дома доходит до того, что он не может работать. Помню, как он рассказал мне про студенческие кружки, про тот день, когда его арестовали; помню, как настойчиво просил познакомить его с моими родителями, говоря, что это очень важно для познания меня... В 1876 г. он уехал лечиться в Эмс, и мы решили переписываться. Переписка установилась дружеская, но грустная...» [Д. в восп., т. 2, с. 459—460]

ГОЛОВИНСКИЙ Василий Андреевич (1829—1875), петрашевец, правовед, чиновник Сената. В общество М. В. Петрашевского его ввёл Достоевский, вскоре оба они стали участниками кружка С. Ф. Дурова. Головинский дважды выступал на «пятницах» Петрашевского с осуждением крепостного права и говорил о необходимости крестьянского восстания. Достоевский в своих «Объяснениях и показаниях…» по делу Петрашевского старался выгородить товарища: «Знаю Головинского лично, знаю идеи его и никогда не слыхал от него о желании исполнения идей его бунтом и вообще всяким насильственным образом…» Головинский был приговорён к смертной казни, заменённой солдатчиной в Оренбургском линейном батальоне, в 1851 г. был переведён на Кавказ (Достоевский упоминает об этом в письме к М. М. Достоевскому от 22 февраля 1854 г.).

После отбытия наказания два товарища-петрашевца встретились в сентябре 1859 г. в Твери. где Головинский познакомил Достоевского с губернатором П. Т. Барановым. Впоследствии Достоевский и Головинский более не встречались.

«ГОЛОС» (1863—1884), ежедневная политическая и литературная газета либерального направления, издаваемая в Петербурге А. А. Краевским. Тираж достигал 23 тыс. экз. Газету эту Достоевский постоянно просматривал, очень часто полемизировал с ней на страницах «Времени», «Эпохи», «Дневника писателя», зачастую черпал из неё темы для того же ДП, регулярно читал в ней отзывы-рецензии на свои произведения. Достоевского не устраивало либерально-европеизированное направление Г, приспособленчество и делячество издателя. Наиболее, может быть, резко своё отношение к газете Краевского выразил Достоевский в полемической статье «Каламбуры в жизни и литературе» (Э, 1864, № 10). А в записной тетради 1864—1865 гг. есть лаконичная, но ёмкая фраза-характеристика: «А что такое “Голос”? Прихвостень». Краевский, уязвлённый резкой критикой Достоевского, чуть позже обвинил в «Голосе» автора повести «Крокодил» (в которой, опять же, содержались насмешки над Краевским и его газетой) в том, что это «Необыкновенное событие» — памфлет на Н. Г. Чернышевского, чем спровоцировал волну возмущения против Достоевского и «Эпохи» в демократической печати.

ГОНЧАРОВ Иван Александрович (1812—1891), писатель, автор романов «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв», книги путевых очерков «Фрегат “Паллада”» и др. Достоевский познакомился с ним в 1846 г. с доме А. Н. Майкова. Друзьями они не стали, но впоследствии встречались периодически и внимательно следили за творчеством друг друга. По характеру, темпераменту, да и по общественному положению (Гончаров впоследствии занимал высокие должности в цензурном комитете, стал действительным статским советником) они чрезвычайно рознились. В письме Достоевского к А. Е. Врангелю от 9 ноября 1856 г. содержится такая характеристика Гончарова: «…с душой чиновника, без идей и с глазами варёной рыбы, которого Бог, будто на смех, одарил блестящим талантом». С усмешкой пишет о Гончарове Достоевский и в письме Майкову от 16 /28/ августа 1868 г.: «В самом начале, как только что я приехал в Баден, на другой же день, я встретил в воксале Гончарова. Как конфузился меня вначале Иван Александрович. Этот статский или действительный статский советник тоже поигрывал. Но так как оказалось, что скрыться нельзя, а к тому же я сам играю с слишком грубою откровенностию, то он и перестал от меня скрываться. Играл он с лихорадочным жаром (в маленькую, на серебро), играл все 2 недели, которые прожил в Бадене, и, кажется, значительно проигрался. Но дай Бог ему здоровья, милому человеку: когда я проигрался дотла (а он видел в моих руках много золота), он дал мне, по просьбе моей, 60 франков взаймы. Осуждал он, должно быть, меня ужасно: “Зачем я всё проиграл, а не половину, как он?”…» Здесь, помимо прочего, конечно же и явно чувствуется-читается между строк, какое своеобразное удовлетворение испытал страстный игрок Достоевский, увидев-узнав, что, оказывается, и этот апатичный и хладнокровный человек «с душою чиновника» и «с глазами варёной рыбы»(28₁, 224) совсем даже не чужд игорной страсти.

Противоречивы отзывы Достоевского о Гончарове-художнике. В письме к М. М. Достоевскому (9 мая 1859 г.) он отзывается о романе «Обломов»: «по-моему, отвратительный»; однако ж позже, в письме к Майкову от 12 /24/ февраля 1870 г. ставит «Обломова» в один ряд с «Мёртвыми душами» Н. В. Гоголя, «Войной и миром» Л. Н. Толстого и «Дворянским гнездом» И. С. Тургенева. Вероятно, наиболее точно своё отношение к Гончарову (не называя его по имени) Достоевский определил в «Дневнике писателя» (1877, июль—август, гл. 2): «…раз вечером, мне случилось встретиться на улице с одним из любимейших мною наших писателей. Встречаемся мы с ним очень редко, в несколько месяцев раз, и всегда случайно, всё как-нибудь на улице. Это один из виднейших членов тех пяти или шести наших беллетристов, которых принято, всех вместе, называть почему-то “плеядою”. <…> Я люблю встречаться с этим милым и любимым моим романистом, и люблю ему доказывать, между прочим, что не верю и не хочу ни за что поверить, что он устарел, как он говорит, и более уже ничего не напишет. Из краткого разговора с ним я всегда уношу какое-нибудь тонкое и дальновидное его слово…»

Гончаров был цензором ОЗ, когда там печаталась повесть «Село Степанчиково и его обитатели» и не вымарал из неё «ни единого слова».

Сохранилось два письма Достоевского к Гончарову, написанные в 1874 г. в связи с очерком «Маленькие картинки» для сборника «Складчина» (Гончаров был его редактором), наполненные полемикой по вопросу о типическом и типах в текущей литературе. Известно и 5 писем Гончарова к Достоевскому.

ГОРБУНОВ Иван Фёдорович (1831—1895) литератор, актёр Александринского театра, рассказчик-импровизатор, читавший со сцены свои произведения, автор книги «Сцены из народного быта» (1861). Достоевский познакомился с ним в начале 1860-х гг., они вместе участвовали в различных благотворительных вечерах, но наиболее сблизились во 2-й пол. 1870-х гг. Достоевский отзывался о Горбунове как о талантливом артисте и «литераторе-художнике». Имя Горбунова упоминается в «Братьях Карамазовых» (глава «Чёрт. Кошмар Ивана Фёдоровича»). Сохранились два письма-записки Достоевского к Горбунову.

ГОРН (Horn) А. Е., редактор издаваемой в Петербурге на французском языке газеты «Journal de St.-Petersbourg», опубликовавшей в декабре 1877 г. перевод «Кроткой». В письме от 23 марта 1877 г. Горн обратился к Достоевскому с просьбой разрешить публикацию перевода повести, сделанного одним из сотрудников газеты, и предложил просмотреть корректуру. Достоевский ответил согласием, встреча его с Горном, судя по всему, состоялась, свидетельство чему содержится во втором письме редактора французской газеты к писателю (от 9 июня 1877 г.). Одно письмо Достоевского к Горну не сохранилось. Характерно, что ещё до знакомства с Горном в подготовительных материалах к «Дневнику писателя» за 1876 г. Достоевский записал: ««Journal de St.-Petersbourg». Газета для лакеев».

ГОРСКИЙ Пётр Никитич (1826—1877), штабс-капитан в отставке, литератор, автор двухтомника «Сатирические очерки и рассказы» (1864). В 1862 г. Горский начал сотрудничать во «Времени» и познакомился с Достоевским. В журнале были опубликованы очерки Горского «День на бирже, ночь на квартире (Из записок голодного человека)» (1862, № 12), «Физиологический очерк» (1863, № 1) и «Высокая любовь (повесть)» (1863, № 4). Достоевский невысоко оценивал художественные достоинства очерков Горского, но считал, что с точки зрения «фактов» они для журнала полезны. Достоевский помогал Горскому материально, поддерживал его, навещал в больнице, куда тот угодил с психическим расстройством из-за алкоголизма. Достоевского и Горского связывали и своеобразные личные обстоятельства: Фёдор Михайлович был в тот период дружен с М. П. Браун, вышедшей впоследствии замуж за Горского. Случилось это уже в Пензе, куда Горский был выслан в 1866 г. под надзор полиции (после покушения Д. В. Каракозова на царя написал Александру II «странное» письмо). Затем до конца жизни Горский с женой жил в провинциальных городах, терпя нужду и голод. Сохранились 5 писем Горского к Достоевскому, письма Достоевского к нему не сохранились.

Горский, по мнению некоторых исследователей, послужил одним из прототипов Мармеладова в «Униженных и оскорблённых» и капитана Лебядкина в «Бесах».

ГОРЧАКОВ Михаил Иванович (1838—1910), профессор Петербургского университета, член-корреспондент Академии наук (с 1902 г.), священник, историк, автор книг «Каноническое право», «Записки церковного права», «Лекции по церковному праву». В библиотеке Достоевского имелся «Сборник государственных знаний» (1875) со статьёй Горчакова «Научная постановка церковно-ссудного права», именно с её положениями (примирение «государственников» и «церковников») Достоевский полемизировал в «Братьях Карамазовых» (кн. 2, V), называя Горчакова «одним духовным лицом». Лично Достоевский и Горчаков познакомились, скорее всего, на похоронах Н. А. Некрасова, где оба выступали с речами.

ГОРЧАКОВ Пётр Дмитриевич, князь (1789—1868), генерал-губернатор Западной Сибири в 1850—1853 гг. По просьбе Н. Д. Фонвизиной первое время покровительствовал арестантам Омского острога Достоевскому и С. Ф. Дурову.

ГОТСКИЙ-ДАНИЛОВИЧ Эдуард Михайлович (?—1895), полковник (впоследствии генерал-майор), исправник в Старой Руссе, которому был поручен негласный надзор за бывшим петрашевцем Достоевским. Из его рапортов начальство узнавало, что известный писатель в Старой Руссе «жизнь вёл трезвую, избегал общества людей, даже старался ходить по менее многолюдным улицам, каждую ночь работал в своём кабинете за письменным столом, продолжая таковую до 4-х часов утра…» [Белов, с. 207]

О старорусском полковнике-исправнике и А. Г. Достоевская в своих «Воспоминаниях» пишет: «В апреле 1875 года пришлось хлопотать о заграничном паспорте. В Петербурге это не представляло затруднений; живя же в Руссе, муж должен был получить паспорт от новгородского губернатора. Чтобы узнать, какое прошение муж должен послать в Новгород сколько денег и пр., я пошла к старорусскому исправнику. В то время исправником был полковник Готский, довольно легкомысленный, как говорили, человек, любивший разъезжать по соседним помещикам. Получив мою карточку, исправник тотчас же пригласил меня в свой кабинет, усадил в кресло и спросил, какое я имею до него дело. Порывшись в ящике своего письменного стола, он подал мне довольно объёмистую тетрадь в обложке синего цвета. Я развернула её и, к моему крайнему удивлению, нашла, что она содержит в себе: “Дело об отставном подпоручике Фёдоре Михайловиче Достоевском, находящемся под секретным надзором и проживающем временно в Старой Руссе”. Я просмотрела несколько листов и рассмеялась.

— Как? Так мы находимся под вашим просвещённым надзором, и вам, вероятно, известно всё, что у нас происходит? Вот чего я не ожидала!

— Да, я знаю всё, что делается в вашей семье, — сказал с важностью исправник, — и я могу сказать, что вашим мужем я до сих пор очень доволен.

— Могу я передать моему мужу вашу похвалу? — насмешливо говорила я.

— Да, прошу вас передать, что он ведёт себя прекрасно и что я рассчитываю, что и впредь он не доставит мне хлопот.

Придя домой, я передала Фёдору Михайловичу слова исправника, смеясь при мысли, что такой человек, как мой муж, мог быть поручен надзору глуповатого полицейского. Но Фёдор Михайлович принял принесённое мною известие с тяжёлым чувством:

— Кого, кого они не пропустили мимо глаз из людей злонамеренных, — сказал он, — а подозревают и наблюдают за мною, человеком, всем сердцем и помыслами преданным и царю и отечеству. Это обидно!

Благодаря болтливости исправника обнаружилось обстоятельство, чрезвычайно нам досаждавшее, но причину которого мы не могли уяснить, именно отчего письма, отправляемые мною из Старой Руссы в Эмс, никогда не отсылались Фёдору Михайловичу в тот день, когда были доставлены мною на почту, а почему-то задерживались почтамтом на день или на два. То же самое было и с письмами из Эмса в Руссу. А между тем неполучение мужем вовремя писем от меня не только доставляло ему большие беспокойства, но и доводило его до приступов эпилепсии, что видно, например, из письма его ко мне от 28/16 июля 1874 года. Теперь выяснилось, что письма наши перлюстрировались, и отправка их зависела от усмотрения исправника, который нередко на два-три дня уезжал в уезд…» [Достоевская, с. 300—301]

Сохранилось одно официальное письмо Достоевского к Готскому-Даниловичу от 21 апреля 1875 г. по поводу выдачи заграничного паспорта.

ГОТФРИДТ Александр Карлович, петербургский ростовщик. К нему Достоевский обращался не менее пяти раз в 1865 г., в период окончательного краха «Эпохи»: 2-го апреля писатель относит к нему золотую булавку за 10 руб. серебром и под 5 процентов; 20-го апреля закладывает у того же Готфридта ещё одну булавку за ту же цену и под те же проценты; 15-го мая выпрашивает у ростовщицы Эриксан под заклад серебряных ложек 15 руб. — к Готфридту идти, видимо, уже невмоготу; но через пять дней, 20-го мая, Достоевский всё же опять обращается к Готфридту, однако ж — через посредника, свою знакомую П. П. Аникееву, и закладывает на этот раз ватное пальто за десятку; 10 июня относит Готфридту «мелкое серебро» за 20 руб. и, наконец, 15 октября (уже пишутся первые страницы «Преступления и наказания», где Раскольников идёт со своими часами делать «пробу» к процентщице Алёне Ивановне!) Достоевский относит Готфридту «часы с цепью за 38 р., проц. 5 к.» [Летопись, т. 2, с. 22—43] Мало Алёны Ивановны, писатель чуть погодя (в начале 1866 г.) ещё и задумал-набросал в записной книжке план романа «Ростовщик» — материала, судя по всему, накопилось более чем достаточно.

ГРАВЕ Алексей Фёдорович, де (1793—1864), полковник (впоследствии генерал-майор), комендант Омской крепости; муж А. А. де Граве. В «Записках из Мёртвого дома» сказано, что если бы над плац-майором Восьмиглазым не было коменданта, «человека благородного и рассудительного, умерявшего иногда его дикие выходки», то самодур майор наделал бы больших бед. В первом после каторги письме к М. М. Достоевскому (фев. 1854 г.) Достоевский упоминал, что «комендант был очень порядочный». В книге П. К. Мартьянова «Дела и люди века» приводится случай, как полковник де Граве спас арестанта Достоевского от наказания розгами. О том, что комендант не позволил бы подвергнуть ссыльного писателя телесному наказанию свидетельствовал, к примеру, и Н. Т. Черевнин. Сохранился рапорт коменданта А. Ф. де Граве от 26 января 1852 г. инспектору по инженерной части инженер-генералу Дену «Об облегчении участи арестантов Омской крепости из политических преступников Дурова и Достоевского», где указывал, что за примерное поведение они «по смыслу 38 статьи Высочайше утверждённых в 15 день 1845 г. дополнительных правил о распределении и употреблении осуждённых в каторжные работы, заслуживают быть перечисленными в разряд исправляющихся с причислением к военно-срочному разряду арестантов», после чего «должно освобождать их <…> от ножных оков, и 10 ½ месяцев засчитать за год работы в крепостях».

Де Граве и Достоевский последний раз виделись в начале июля 1859 г. в Омске, куда писатель заехал из Семипалатинска по дороге в Тверь. Добрые отношения связывали писателя и с женой коменданта.

ГРАВЕ (урожд. Романова) Анна Андреевна, де, жена А. Ф. де Граве. Она помогала Достоевскому в Сибири, поддерживала его. Достоевский написал ей по крайней мере два письма (не сохранились), отзывался о жене коменданта Омской крепости с неизменным уважением. Так, в письме от 31 августа 1857 г. из Семипалатинска к В. Д. Констант, он упоминает, что писал к жене генерал-майора де Граве («моей доброй знакомой, женщине благородной и умной») по поводу устройства пасынка Паши Исаева в Сибирский кадетский корпус.

ГРАДОВСКИЙ Александр Дмитриевич (1841—1889), профессор Петербургского университета, публицист, постоянный (с 1869 г.) сотрудник «Голоса». Достоевский был знаком с ним с начала 1870-х гг., они оба участвовали в сборнике «Складчина» в пользу голодающих Самарской губернии (декабрь 1873 г.). Дружбы между либералом-западником и монархистом-почвенником Достоевским возникнуть, конечно, не могло, а вот идейные расхождения обозначались всё резче и достигли пика после Пушкинских торжеств в Москве, когда Градовский в статье «Мечты и действительность» (Г, 1880, 25 июня) раскритиковал «Пушкинскую речь» Достоевского. Особенно не устроил профессора призыв писателя «смириться» перед народом: «Мы позволим себе сказать ему [Достоевскому] — нет. Общественные идеалы нашего народа находятся ещё в процессе образования, развития. Ему ещё надо много работать над собою, чтобы сделаться достойным имени великого народа…» И далее Градовский поучал Достоевского, что «правильнее было бы сказать и современным “скитальцам” и “народу” одинаково: смиритесь перед требованиями той общечеловеческой гражданственности, к которой вы, слава Богу, приобщились благодаря реформе Петра…»

Писатель ответил Градовскому в «Дневнике писателя» за 1880 г., вынеся имя профессора в название 3-й главы — «Придирка к случаю. Четыре лекции на разные темы по поводу одной лекции, прочитанной мне г-ном А. Градовским. С обращением к г-ну Градовскому». Здесь автор «Пушкинской речи» высмеял «западнические представления» профессора о народе и с убеждённостью повторил свою заветную мысль: «Я утверждаю, что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение его…» И далее: «…если наш народ просвещён уже давно, приняв в свою суть Христа и его учение, то вместе с ним, с Христом, уж конечно, принял и истинное просвещение».

ГРАДОВСКИЙ Григорий Константинович (1842—1915), публицист, журналист (псевд. Гамма), ответственный редактор «Гражданина» (1872), впоследствии — сотрудник «Голоса», где вёл воскресный фельетон, автор книги «Итоги. 1862—1907)» (Киев, 1908). Достоевский, скорее всего, познакомился с Градовским в декабре 1872 г., когда принимал от него пост редактора Гр. В 1876 г. Достоевский полемизировал в Градовским, уже сотрудничающим в Г, о народе и, в частности, писал: «…сколько бы мы ни проговорили на эту тему с г-ном Гаммой, мы никогда ни до чего не договоримся. Это спор длиннейший, а для нас важнейший. Есть у народа идеалы или совсем их нет — вот вопрос нашей жизни или смерти. Спор этот ведётся слишком уже давно и остановился на том, что одним эти идеалы выяснились как солнце, другие же совсем их не замечают и окончательно отказались замечать. Кто прав — решим не мы, но решится это, может быть, довольно скоро. В последнее время раздалось несколько голосов в том смысле, что у нас не может быть ничего охранительного, потому что у нас “нечего охранять”. В самом деле, если нет своих идеалов, то стоит ли тут заботиться и что-нибудь охранять? Что ж, если эта мысль приносит такое спокойствие, то и на здоровье…» (ДП, 1876, март, гл. 1)

Именно Градовский стал свидетелем двух важных сцен в биографии Достоевского и зафиксировал их в своей книге «Итоги. 1862—1907): на суде по делу В. И. Засулич (31 мар. 1878 г.) писатель высказал своё мнение, что надо бы подсудимую отпустить с наказом: «Иди, но не поступай так в другой раз» (об этом писатель говорил накануне и в книжном магазине М. О. Вольфа); а 13 марта 1879 г. в Петербурге на обеде профессоров и литераторов в честь И. С. Тургенева автор «Братьев Карамазовых» «позволил» себе при всех спросить автора «Дыма», в чём его идеалы и что он хочет «навязать России», чем вызвал неудовольствие в стане западников. Встречались Достоевский и Градовский и на Пушкинских торжествах в Москве 1880 г. Известно два письма Градовского к Достоевскому.

«ГРАЖДАНИН» (1872—1914), политическая и литературная газета-журнал консервативно-монархического направления, издаваемая в Петербурге князем В. П. Мещерским. Поначалу выходила 1—2 раза в неделю, позже (с 1887 г.) ежедневно. На её страницах публиковались произведения Ф. И. Тютчева, А. Н. Майкова, Я. П. Полонского, Н. С. Лескова, А. Ф. Писемского и других видных литераторов. Достоевский после возвращения из-за границы и окончания работы над «Бесами» неожиданно для многих стал редактором Гр (сменив на этом посту Г. К. Градовского). Помимо того, что вокруг редакции этого нового издания объединились, как пишет А. Г. Достоевская в своих «Воспоминаниях», «симпатичные» её мужу люди (К. П. Победоносцев, Н. Н. Страхов, А. У. Порецкий и др.), были и другие причины: «Не меньшую привлекательность составляла для мужа возможность чаще делиться с читателями теми надеждами и сомнениями, которые назревали в его уме. На страницах “Гражданина” могла осуществиться и идея “Дневника писателя”, хотя и не в той внешней форме, которая была придана ему впоследствии. С материальной стороны дело было обставлено сравнительно хорошо: обязанности редактора оплачивались тремя тысячами, кроме платы за статьи “Дневника писателя”, а впоследствии за “политические” статьи. В общей сложности мы получали около пяти тысяч в год. Ежемесячное получение денег в определённом размере имело тоже свою хорошую сторону: оно позволяло Фёдору Михайловичу не отвлекаться от взятого на себя дела заботами о средствах к существованию, которые так угнетающе действовали на его здоровье и настроение…»

Достоевский со всем жаром вновь взялся за редактирование и публицистику — обязанности, хорошо знакомые ему по «Времени» и «Эпохе». Он сам писал статьи, заметки, примечания и послесловия, вёл «Иностранное обозрение», но самое главное — создал на страницах Гр специальный отдел «Дневник писателя» (прообраз будущего персонального издания), в рамках которого опубликовал 16 выпусков-статей. Он с гордостью писал М. П. Погодину (26 фев. 1873 г.): «“Гражданин” пошёл недурно <…>. Подписчиков 1800, то есть уже больше прошлогоднего, а между тем подписка всё ещё не прекращается и течёт в известном порядке. <…> Отдельная же распродажа номеров упятерилась (если не более) против прошлого года…»

Однако ж редакторство Достоевского продолжалось менее полутора лет: последний номер Гр, подписанный им, вышел 15 апреля 1874 г. Решение оставить пост редактора Достоевский принял по ряду причин, в том числе и в связи с замыслом «Подростка», но не последнюю роль сыграло в этом и ухудшение отношений с издателем, а также то, что Анна Григорьевна поясняла так: «Кроме материальных неприятностей, Фёдор Михайлович за время своего редакторства вынес много нравственных страданий, так как лица, не сочувствовавшие направлению “Гражданина” или не любившие самого князя Мещерского, переносили своё недружелюбие, а иногда и ненависть на Достоевского. У него появилось в литературе масса врагов, именно как против редактора такого консервативного органа, как “Гражданин”…» [Достоевская, с. 267—275]

В пору редактирования Гр Достоевский за напечатание статьи Мещерского «Киргизские депутаты в С.-Петербурге» с прямой речью Александра II без разрешения двора (1873, № 5) был приговорён судом (11 июня 1873 г.) к штрафу в 25 руб. и двум суткам ареста на гауптвахте, которые он, благодаря хлопотам А. Ф. Кони, отбыл позже, в марте 1874 г.

После Достоевского редактором Гр стал В. Ф. Пуцыкович.

ГРАНОВСКИЙ Тимофей Николаевич (1813—1855), историк, профессор Московского университета, видный представитель западничества. На него в основном ориентирован образ Степана Трофимовича Верховенского в «Бесах» — язвительная пародия на либералов-западников 1840-х гг. Пересылая наследнику престола А. А. Романову отдельное издание романа, Достоевский в сопроводительном письме (10 фев. 1873 г.) подчёркивал: «Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева…» Позже, в «Дневнике писателя» за 1876 г. (июль и август), автор «Бесов» ещё раз вернётся к фигуре Грановского, критически рассмотрит его западнические убеждения: «Да такие люди, как Грановский, разве могут не любить народа? В этом сострадании, в этой любви выказалась вся прекрасная душа его, но в то же время высказался невольно и взгляд на народ наш заклятого западника, готового всегда признать в народе прекрасные зачатки, но лишь в “пассивном виде” и на степени “замкнутого идиллического быта”, а об настоящей и возможной деятельности народа — “лучше уж и не говорить”. Для него народ наш, даже во всяком случае, лишь косная и безгласная масса…»

ГРИББЕ Александр Карлович (1806—1876), полковник в отставке, домовладелец в Старой Руссе, у которого Достоевские снимали дачу в 1873—1875 гг., а в 1876 г., после его смерти, приобрели этот дом в собственность. Находился он на окраине города, что очень нравилось семье писателя, на берегу реки Перерытицы: «Дача г-на Гриббе была не городской дом, а скорее представляла собою помещичью усадьбу, с большим тенистым садом, огородом, сараями, погребом и проч. Особенно ценил в ней Фёдор Михайлович отличную русскую баню, находившуюся в саду, которою он, не беря ванн, часто пользовался…» Именно в доме Гриббе «поселил» Достоевский Фёдора Павловича Карамазова, именно в этой бане родила Лизавета Смердящая своего сыночка Смердякова.

Любопытно, что Гриббе имел, в какой-то мере, и прямое отношение к изящной словесности: опубликовал несколько очерков-воспоминаний о своей военной службе в журнале «Русская старина». Достоевский в своих письмах на дачу к жене неизменно передавал приветы домохозяину.

ГРИГОРОВИЧ Дмитрий Васильевич (1822—1899), писатель, автор повестей «Деревня», «Антон-Горемыка», «Гуттаперчевый мальчик», романов «Рыбаки», «Переселенцы», книги «Литературные воспоминания» и др. произведений. Родился в семье небогатого русского помещика и француженки. Вместе с Достоевским учился в Высшем инженерном училище. О той поре Григорович вспоминал: «С неумеренною пылкостью моего темперамента и вместе с тем крайнею мягкостью и податливостью характера, я не ограничился привязанностью к Достоевскому, но совершенно подчинился его влиянию. Оно, надо сказать, было для меня в то время в высшей степени благотворно. Достоевский во всех отношениях был выше меня по развитости; его начитанность изумляла меня. То, что сообщал он о сочинениях писателей, имя которых я никогда не слыхал, было для меня откровением…» Позже, в 1844 г., когда Григорович дебютировал своим физиологическим очерком «Петербургские шарманщики», Достоевский преподал ему литературный урок, который тот запомнил до конца жизни: «Он, по-видимому, остался доволен моим очерком, хотя и не распространялся в излишних похвалах; ему не понравилось только одно выражение в главе “Публика шарманщика”. У меня было написано так: когда шарманка перестаёт играть, чиновник из окна бросает пятак, который падает к ногам шарманщика. “Не то, не то, — раздражённо заговорил вдруг Достоевский, — совсем не то! У тебя выходит слишком сухо: пятак упал к ногам... Надо было сказать: пятак упал на мостовую, звеня и подпрыгивая...” Замечание это — помню очень хорошо — было для меня целым откровением. Да, действительно: звеня и подпрыгивая — выходит гораздо живописнее, дорисовывает движение. Художественное чувство было в моей натуре; выражение: пятак упал не просто, а звеня и подпрыгивая, — этих двух слов было для меня довольно, чтобы понять разницу между сухим выражением и живым, художественно-литературным приёмом…»

Вскоре Григорович поселился с Достоевским на одной квартире и сохранил ценнейшие свидетельства об истории создания «Бедных людей»: «Достоевский между тем просиживал целые дни и часть ночи за письменным столом. Он слова не говорил о том, что пишет; на мои вопросы он отвечал неохотно и лаконически; зная его замкнутость, я перестал спрашивать. Я мог только видеть множество листов, исписанных тем почерком, который отличал Достоевского: буквы сыпались у него из-под пера, точно бисер, точно нарисованные. Такой почерк видел я впоследствии только у одного писателя: Дюма-отца. <…> Раз утром (это было летом) Достоевский зовёт меня в свою комнату; войдя к нему, я застал его сидящим на диване, служившем ему также постелью; перед ним, на небольшом письменном столе, лежала довольно объёмистая тетрадь почтовой бумаги большого формата, с загнутыми полями и мелко исписанная.

— Садись-ка, Григорович; вчера только что переписал; хочу прочесть тебе; садись и не перебивай, — сказал он с необычною живостью.

То, что он прочёл мне в один присест и почти не останавливаясь, явилось вскоре в печати под названием “Бедные люди”. <…> С первых страниц “Бедных людей” я понял, насколько то, что было написано Достоевским, было лучше того, что я сочинял до сих пор; такое убеждение усиливалось по мере того, как продолжалось чтение. Восхищённый донельзя, я несколько раз порывался броситься ему на шею; меня удерживала только его нелюбовь к шумным, выразительным излияниям; я не мог, однако ж, спокойно сидеть на месте и то и дело прерывал чтение восторженными восклицаниями…» И далее Григорович живописует то, о чём сам Достоевский вспоминал в «Дневнике писателя» (1877, янв., гл. 2): рукопись попала к Н. А. Некрасову, затем к В. Г. Белинскому, оглушительный успех романа после публикации в «Петербургском сборнике» [Д. в восп., т. 1, с. 207—210]

Достоевский совместно с Григоровичем и Н. А. Некрасовым написал фарс «Как опасно предаваться честолюбивым снам» (1846).

После разрыва Достоевского с кружком «Современника» общение его с Григоровичем тоже стало прохладнее, тем более, что тот считал виновником разрыва именно автора «Бедных людей». Прохладное отношение Достоевского к товарищу юности, может быть, наиболее отчётливо проявилось в записи из рабочей тетради 1876—1877 гг.: «Г-н Григорович, представляющий собою обучившегося русскому языку иностранца. Сей иностранец в русской народной жизни, считавшийся некоторое время за русского…» [ПСС, т. 24, с. 207]

В письмах к А. Г. Достоевской из Москвы с Пушкинских торжеств 1880 г. Достоевский несколько раз упоминает о своих встречах с Григоровичем в довольно пренебрежительном тоне.

ГРИГОРЬЕВ Аполлон Александрович (1822—1864), поэт, критик, переводчик, автор популярных романсов «О, говори хоть ты со мной» и «Цыганская венгерка». В 1846 г. он одним из первых оценил «Бедные люди» как явление в русской литературе («Ведомости С.-Петербургской городской полиции», 1846, № 33; «Финский вестник», 1846, № 9), затем высоко оценил «Белые ночи» и благожелательно отозвался даже о «Хозяйке», которую все ругали (РСл, 1859, № 5). Так что, когда в самом начале 1860-х гг. Григорьев и Достоевский познакомились лично, они сразу близко сошлись. Поэт и критик стал одним из главных пропагандистов почвенничества и сотрудников «Времени». Правда, из-за размолвки с братьями Достоевскими и по личным обстоятельствам (пристрастие к вину, долги) он вскоре уехал из столицы и год (с мая 1861 по май 1862 г.) жил в Оренбурге, работал учителем и писал оттуда письма сотруднику Вр — Н. Н. Страхову. По возвращении вновь включился в работу журнала. Во «Времени», а затем и в «Эпохе» были опубликованы такие его очень важные для почвеннического направления статьи, как «Народность и литература», «Западничество в русской литературе», «Знаменитые европейские писатели перед лицом русской критики», «Белинский и отрицательный взгляд в литературе», «Парадоксы органической критики» и др.

Достоевский не раз выручал и поддерживал Григорьева (у того дело не раз доходило до долговой тюрьмы) и тяжело переживал внезапную смерть своего сотрудника, которая наступила 25 сентября 1864 г. — следом за смертью брата М. М. Достоевского и жены М. Д. Достоевской. Может быть, наиболее ёмко и полно своё противоречивое отношение к Григорьеву и противоречивость натуры поэта и критика Достоевский выразил в последних словах «Примечания <к статье Н. Страхова “Воспоминания об Аполлоне Александровиче Григорьеве”>»: «Я полагаю, что Григорьев не мог бы ужиться вполне спокойно ни в одной редакции в мире. А если б у него был свой журнал, то он бы утопил его сам, месяцев через пять после основания.

Но я рад чрезвычайно, что публика и литература могут яснее узнать, по этим письмам Григорьева, какой это был правдивый, высоко честный писатель, не говоря уже о том, до какой глубины доходили его требования и как серьёзно и строго смотрел он всю жизнь на свои собственные стремления и убеждения».

Известны 4 письма Григорьева к Достоевскому.

Высказывались предположения, что характер, образ жизни Григорьева отразились, в какой-то мере, в образе Мити Карамазова.

ГРИГОРЬЕВ Василий Васильевич (1816—1881), историк-востоковед, близкий по взглядам к славянофильству. Достоевский познакомился с ним, скорее всего, после возвращения из-за границы, зимой 1871—1872 гг. писателя привлекли не только славянофильские убеждения, но и воззрения его на Восточный вопрос. Позже беседы Достоевского с Григорьевым (по воспоминаниям А. Г. Достоевской, он с ним «с особенным удовольствие беседовал» [Достоевская, с. 240]), статьи востоковеда (особенно из сборника «Россия и Азия») отразились, в какой-то мере, в выпусках «Дневника писателя», где речь шла о Восточном вопросе. Кроме того, существует мнение, что при создании образа Степана Трофимовича Верховенского в «Бесах» Достоевский использовал сведения из статьи Григорьева «Т. Н. Грановский до его профессорства в Москве» («Русская беседа», 1856, № 5).

ГРИГОРЬЕВ Леонид Васильевич, почитатель Достоевского, утверждал в письмах, что встречался с писателем лично в начале 1860-х гг. в Петербурге. Переписка его с писателем относится к концу 1870-х гг., когда Григорьев жил в Анапе, «в народе», и связана с «Дневником писателя», в котором он находил для себя много близкого, особенно, когда речь шла о народе. Известны два письма Достоевского к Григорьеву (от 27 марта 1878 г. и 21 июля 1878 г.) и два письма Григорьева к Достоевскому.

ГРИГОРЬЕВ Николай Петрович (1822—1886), петрашевец, поручик лейб-гвардии конно-гренадерского полка, автор агитационной «Солдатской беседы». Вместе с Достоевским входил в кружок С. Ф. Дурова. Накануне ареста писатель заходил к Григорьеву и взял у него запрещённую книгу Э. Сю «Пастух из Кравана» (что ставилось ему в вину при допросах). Во время следствия Достоевский в соответствии с избранной им тактикой пытался принизить роль Григорьева в тайном обществе, выгораживал его, утверждая, что и видел-то его на собраниях «всего раза четыре» [ПСС, т. 18, с. 171]. Ещё в Петропавловской крепости Григорьев начал сходить с ума. Он был приговорён к расстрелу, заменённому 15 годами каторги, отбывал наказание в Забайкалье (Шилка), где болезнь обострилась. «Григорьев, бедный, совсем помешался и в больнице…», — сообщал писатель брату М. М. Достоевскому (фев. 1854 г.) Григорьев после каторги и ссылки был в 1857 г. отдан под надзор семьи и жил в Нижнем Новгороде.

ГРИММ (Grimm) Поль, француз, автор книги «Les mystères du Palais des Czars (Sous l’Empereur Nicolas I)» [«Тайны царского двора (при Николае I)] (Вюрцбург, 1868), в которой Достоевский выведен одним из главных действующих лиц. События происходят в 1855 г., Достоевский якобы уже вернулся из Сибири и принимает участие в тайном революционном заговоре. Его опять арестовывают, порют розгами, вновь приговаривают к Сибири, по дороге на каторгу он умирает, его несчастная жена уходит в монастырь, а император Николай кончает самоубийством…

Достоевский, живший за границей, случайно увидел эту «книжонку» и страшно возмутился. Сохранилась часть чернового письма с опровержением, которое он начал писать в конце августа или начале сентября 1868 г. из Веве, не установленному редактору одного из иностранных журналов, где, в частности, говорилось: «В этой книжке описывается собственная моя история, и я занимаю место одного из главнейших действующих лиц. Действие происходит в Петербурге, в последний год царствования императора Николая, то есть в 1855 году. И хоть бы написано было: роман, сказка; нет, всё объявляется действительно бывшим, воистину происшедшим с наглостью почти непостижимою. Выставляются лица, существующие действительно, упоминается о происшествиях не фантастических, но всё до такой степени искажено и исковеркано, что читаешь и не веришь такому бесстыдству. Я, например, назван моим полным именем Theodore Dostoiewsky, писатель, женат, председатель тайного общества». На этом черновик письма обрывался. По воспоминаниям А. Г. Достоевской, муж всё решил, «что не стоит придавать значения глупой книжонке» [Достоевская, с. 203]

ГУБИН Василий Иванович (?— после 1874), адвокат. Вёл в первой половине 1870-х гг. дело Достоевского против Ф. Т. Стелловского, издавшего незаконно «Преступление и наказание», и вёл не очень-то удачно. Известно одно письмо Достоевского к Губину (из Дрездена от 8 /20/ мая 1871 г.) и 15 писем адвоката к Достоевскому.

ГУРОВИЧ С. Е., студент Петербургской медико-хирургической академии. Известно 3 его письма к Достоевскому (1879 г.), где он выступал как представитель некоей его знакомой, пожелавшей перевести на французский язык «Преступление и наказание». Судьба этого перевода неизвестна. Ответные письма писателя Гуровичу не сохранились.

ГУСЕВА Пелагея Егоровна (1834 /?/—после 1912), переводчица с чешского, писательница (псевд. А. Шумова), автор романа «На Рогачевке» (1875). Достоевский познакомился с ней в 1874 г. в Эмсе и писал А. Г. Достоевской (23 июня /5 июля/ 1874 г.), что это «вдова, лет уже 40, болезненная, когда-то была очень хороша собою» и называл её своей почитательницей. Сама Гусева признавалась позже в письмах к Достоевскому, что была «неравнодушна» к нему. Переписка же между ними в 1880 г. завязалась в связи с тем, что Гусева настоятельно просила Достоевского посодействовать публикации её романа «Мачеха», причём забрать рукопись из редакции «Огонька» и передать в какую-нибудь другую редакцию. В одном из ответов (от 15 окт. 1880 г.) больной и загруженный работой (последние страницы «Братьев Карамзовых»!) писатель не сдержал своих эмоций и, в частности, писал: «Я так устал и у меня мучительное нервное расстройство. Стал бы я с другим или с другой об этом говорить! Знаете ли, что у меня лежит несколько десятков рукописей, присланных по почте неизвестными лицами, чтоб я прочёл и поместил их с рекомендацией в журналы: вы, дескать, знакомы со всеми редакциями! Да когда же жить-то, когда же своё дело делать, и прилично ли мне обивать пороги редакций! Если Вам сказали везде, что повесть Ваша растянута, — то конечно, что-нибудь в ней есть неудобное. Решительно не знаю, что сделаю. Если что сделаю — извещу. Когда — не знаю. Если не захотите такой неопределенности, то уполномочьте другого. Но для другой я бы и не двинулся: это для Вас, на память Эмса. Я Вас слишком не забыл…» Достоевский рекомендовал рукопись Гусевой в газету «Русь» к И. С. Аксакову, но он там не появился.

Известно 2 письма (2-е от 3 ноября 1880 г.) Достоевского к Гусевой и 4 письма Гусевой к Достоевскому.

ГЮГО (Hugo) Виктор Мари (1802—1885), французский прозаик, поэт, драматург, автор всемирно известных романов «Собор Парижской Богоматери», «Отверженные», «Труженики моря», «Человек, который смеётся», «Девяносто третий год» и др. Гюго вошёл в жизнь Достоевского с самых ранних лет и явно оказал влияние на его творчество. На закате жизни, 2 /14/ апреля 1878 г., отвечая на приглашение принять участие в Международном литературном конгрессе, Достоевский подчеркнул-признался: «…лично меня особенно влечёт к этому литературному торжеству то, что оно должно открываться под председательством Виктора Гюго, поэта, чей гений оказывал на меня с детства такое мощное влияние». В письме к М. М. Достоевскому от 9 августа 1838 г. будущий автор «Бедных людей», сообщая о горах прочитанных книг, упоминает, что прочёл всего Гюго, кроме пьес «Кромвель» и «Эрнани». Особенно потрясла Достоевского повесть «Последний день приговорённого к смертной казни»: он вспомнит о ней 22 декабря 1849 г. на эшафоте [Летопись, т. 1, с. 174]; о ней будет говорить князь Мышкин в «Идиоте», рассказывая-рассуждая о смертной казни в доме Епанчиных; на неё будет ссылаться автор-рассказчик «Кроткой», обосновывая «фантастичность» своей повести.

Чрезвычайно ценил Достоевский и роман «Собор Парижской Богоматери». В 1862 г., публикуя его перевод на страницах «Времени», он в «Предисловии к публикации перевода романа В. Гюго “Собор Парижской Богоматери”» сформулировал суть творчества Гюго, которая была русскому писателю особенно близка: «Его мысль есть основная мысль всего искусства девятнадцатого столетия, и этой мысли Виктор Гюго как художник был чуть ли не первым провозвестником. Это мысль христианская и высоконравственная; формула её — восстановление погибшего человека, задавленного несправедливо гнётом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков. Эта мысль — оправдание униженных и всеми отринутых парий общества…»

В более поздние годы в творчестве и переписке Достоевского очень часто встречалось название романа «Отверженные», который он перечитывал неоднократно. Именно это произведение французского писателя (наряду с «Войной и миром» Л. Н. Толстого), в какой-то мере, подтолкнуло Достоевского к идее романа-эпопеи «Братья Карамазовы».

Вместе с тем, как это и всегда бывало у Достоевского, он далёк от слепого поклонения кому бы то ни было и, в частности, С. Е. Лурье 17 апреля 1877 г. писал: «Насчет Виктора Гюго я, вероятно, Вам говорил, но вижу, что Вы еще очень молоды, коли ставите его в параллель с Гёте и Шекспиром. “Les Miserables” [“Отверженных”] я очень люблю сам. Они вышли в то время, когда вышло моё “Преступление и наказание” (то есть они появились 2 года раньше). Покойник Ф. И. Тютчев, наш великий поэт, и многие тогда находили, что “Преступление и наказание” несравненно выше “Miserables”. Но я спорил со всеми искренно, от всего сердца, в чём уверен и теперь, вопреки общему мнению всех наших знатоков. Но любовь моя к “Miserables не мешает мне видеть их крупные недостатки. Прелестна фигура Вальжана и ужасно много характернейших и превосходных мест. Об этом я ещё прошлого года напечатал в моём “Дневнике”. Но зато как смешны его любовники, какие они буржуа-французы в подлейшем смысле! Как смешны бесконечная болтовня и местами риторика в романе, но особенно смешны его республиканцы — вздутые и неверные фигуры. Мошенники у него гораздо лучше. Там, где у него эти падшие люди истинны, там везде со стороны Виктора Гюго человечность, любовь, великодушие, и Вы очень хорошо сделали, что это заметили и полюбили…»