Раздел III

ВОКРУГ ДОСТОЕВСКОГО

А

АБАЗА Василий Константинович, подписчик «Дневника писателя» из Верхнеднепровска. Сохранилось одно письмо Достоевского к нему от 3 февраля 1876 г. по поводу оплаты за ДП. Позже, 18 февраля 1876 г., писатель выслал Абазе свою фотографию (работы Н. Досса) с дарственной надписью: «Многоуважаемому Василию Константиновичу Абазе на память от Ф. М. Достоевского 18 февраля / 76».

АБАЗА Николай Саввич (1837—1901), сенатор и член Государственного совета (1880—1881), доктор медицины. В апреле 1880 г. был назначен начальником Главного управления по делам печати и стал цензором последнего выпуска ДП за январь 1881 г. Причём, Абаза сам, когда писатель пришёл к нему с просьбой переменить цензора, вызвался читать январский выпуск «Дневника» и пропустил его без замечаний. После внезапной кончины Достоевского Абаза приехал 30 января на дневную панихиду и передал А. Г. Достоевской письмо от министра финансов с сообщением о назначенной вдове и детям Достоевского ежегодной пенсии в две тысячи рублей.

В апреле 1881 г. Абаза ушёл в отставку с поста начальника Главного управления по делам печати, что вызвало сожаления в русской либеральной прессе — у него была репутация защитника печати.

АБАЗА Ольга, жительница Змеиногорска, знакомая Достоевского и А. Е. Врангеля, который в своих воспоминаниях называл Ольгу «красавицей». Сам Достоевский упоминает о ней в письме к Врангелю от 14 августа 1855 г.: «Кстати, правда ли, я слышал (впрочем, уже не раз), что m-elle А<ба>за выходит замуж?..»

АБАЗА (урожд. Штуббе) Юлия Фёдоровна (1830—1915), писательница, певица, композитор, директор «Приюта для арестантских детей», хозяйка музыкального салона (в котором бывали П. И. Чайковский и А. Г. Рубинштейн); жена министра финансов А. А. Абазы. Достоевский познакомился с ней, вероятно, в конце 1870-х гг., был на её вечерах в феврале и марте 1880 г. В письме к С. А. Толстой от 13 июня 1880 г. Достоевский просил передать Абазе «глубокий поклон» и добавлял: «…потому что я её очень люблю». Сохранилось одно письмо писателя к Юлии Фёдоровне из Старой Руссы от 15 июня 1880 г. по поводу какой-то её повести, которую он похвалил за главную мысль-идею, но посчитал, что выразить её автору не удалось: «А главное, что есть мысль — хорошая и глубокая мысль. <…> что породы людей, получивших первоначальную идею от своих основателей и подчиняясь ей <…>, должны необходимо выродиться в нечто особливое от человечества, как от целого, и даже, при лучших условиях, в нечто враждебное человечеству, как целому <…>. Таковы, например, евреи, начиная с Авраама и до наших дней, когда они обратились в жидов. Христос (кроме его остального значения) был поправкою этой идеи расширив её в всечеловечность. Но евреи не захотели поправки, остались во всей своей прежней узости и прямолинейности, а потому вместо всечеловечности обратились во врагов человечества, отрицая всех, кроме себя, и действительно теперь остаются носителями антихриста, и, уж конечно, восторжествуют на некоторое время. Это так очевидно, что спорить нельзя: они ломятся, они идут, они же заполонили всю Европу; всё эгоистическое, всё враждебное человечеству, все дурные страсти человечества — за них, как им не восторжествовать на гибель миру! <…> У Вас та же идея. Но Ваш потомок ужасного и греховного рода изображён невозможно…» В итоге Достоевский извиняется за «правду» и прямо пишет (видимо, на такую же прямую просьбу корреспондентки), что эту неудачную повесть ни одна редакция не напечатает.

АВДЕЕВ Михаил Васильевич (1821—1876), широко известный в своё время прозаик, критик, автор романов «Тамарин», «Подводный камень», «Меж двух огней», повестей «Магдалина», «Сухая любовь», комедии «Мещанская семья», сборника критических статей «Наше общество (1820—1870) в героях и героинях литературы» и др. Достоевский упомянул «Подводный камень» в черновых материалах к повести «Крокодил», в рецензии «Об игре Васильева в “Грех да беда на кого не живёт”», упомянул о некрологе Авдеева в записях к ДП за 1876 г. В журнале «Время» (1861, № 1) была напечатана рецензия М. П. Погодина на первую публикацию «Подводного камня» в «Современнике». А в «Библиотеке для чтения» (1862, № 1) Е. Ф. Зарин высказал мнение, что «Униженные и оскорблённые» написаны под влиянием «Подводного камня». О личных встречах Достоевского и Авдеева точных данных нет.

АВЕРКИЕВ Дмитрий Васильевич (1836—1905), драматург, прозаик, театральный критик, публицист; муж С. В. Аверкиевой. После окончания Петербургского университета в 1859 г. сблизился сначала с А. А. Григорьевым и Н. Н. Страховым, а в 1861 г. и с Достоевским. В 1864 г. опубликовал в «Эпохе» ряд статей: «Университетские Отцы и Дети» (№ 1—3), «Костомаров разбивает народные кумиры» (№ 3), «Значение Островского в нашей литературе» (№ 7), некролог «А. А. Григорьев» (№ 8) и др. В 10-м номере Э за этот же год была опубликована пьеса в стихах Аверкиева «Мамаево побоище». Аверкиев очень ценил своё вхождение в кружок журнала братьев Достоевских и считал Фёдора Михайловича одним из своих литературных учителей. Уже после закрытия Э Достоевский в письме к Страхову (6 /18/ апр. 1869 г., из Флоренции) очень похвально отозвался о пьесе Аверкиева «Комедия о российском дворянине Фроле Скобееве»: «Не знаю, что выйдет из Аверкиева, но после “Капитанской дочки” я ничего не читал подобного. <…> У Аверкиева не знаю — найдётся ли столько блеску в таланте и в фантазии, как у Островского, но изображение и дух этого изображения — безмерно выше. <…> Это великий новый талант, Николай Николаевич, и, может быть, повыше многого современного. Беда, если его хватит только на одну комедию…»

Но отношение Достоевского к Аверкиеву было далеко не однозначным. К примеру, Е. А. Штакеншнейдер вспоминала: «Раз прихожу я к Достоевским и в первой же комнате встречаю его самого. “У меня, говорит, вчера был припадок падучей, голова болит, а тут ещё этот болван Аверкиев рассердил. Ругает Диккенса; безделюшки, говорит, писал он, детские сказки. Да где ему Диккенса понять! Он его красоты и вообразить не может, а осмеливается рассуждать. Хотелось мне сказать ему “дурака”, да, кажется, я и сказал, только, знаете, так, очень тонко. Стеснялся тем, что он мой гость, что это у меня в доме, и жалел, что не у вас, например, у вас я бы прямо назвал его дураком…» [Д. в восп., т. 2, с. 375] Она же упоминает о частых спорах Достоевского с «узким и субъективным» Аверкиевым.

Между тем, Аверкиев вместе со Страховым был 15 февраля 1867 г. свидетелем со стороны жениха на свадьбе Достоевского и А. Г. Сниткиной. В 1971 г. Аверкиев переехал в Москву, где Достоевский, бывая по своим делам, навещал его. В 1877 г. Достоевский по просьбе Аверкиева безуспешно рекомендовал его комедию «Непогрешимые» в «Отечественные записки» Н. А. Некрасову. По этому поводу известны два письма Достоевского к Аверкиеву (от 5 и 18 ноября 1877 г). В 1880 г. состоялась их последняя встреча на Пушкинских торжествах в Москве. Аверкиев был одним из распорядителей на похоронах Достоевского и впоследствии написал «Краткий очерк жизни и писательства Ф. М. Достоевского». Примечательно, что в 1885—1886 гг. Аверкиев по примеру Достоевского издавал свой «Дневник писателя».

АВЕРКИЕВА (урожд. Ивашкевич) Софья Викторовна (1840 — после 1917), актриса, театровед; жена Д. В. Аверкиева. Достоевский встречался с ней и её мужем в Петербурге и Москве в 1860—1870-е гг. В начале 1880 г. Достоевский видел Аверкиеву в роли донны Анны в любительской постановке «Каменного гостя» А. С. Пушкина в салоне Е. А. Штакеншнейдер. Об отношении писателя к Аверкиевой можно, в какой-то мере, судить по строкам из его письма к А. Г. Достоевской с Пушкинских торжеств от 28—29 мая 1880 г., где он называет актрису по её роли: «Вдруг пришли Аверкиев и его супруга. Аверкиев подсел к нам, а Дона Анна объявила, что зайдёт ко мне (очень мне её надо!)…»

После смерти Достоевского Аверкиева переписывалась с вдовой писателя, в 1916 г. подписала по просьбе Анны Григорьевны протест против клеветы Н. Н. Страхова на Достоевского, содержащейся в его письме к Л. Н. Толстому от 28 ноября 1883 г.

АВСЕЕНКО Василий Григорьевич (1842—1913), писатель, журналист. Автор повестей и романов «Буря», «У реки», «Окольным путём», «Как они уехали», «Дела давно минувших дней», «На распутье», «Из-за благ земных», «Млечный путь», «Скрежет зубовный» и др., публиковавшихся на страницах «Зари» и «Русского вестника». Достоевский в двух статьях «Культурные типики. Повредившиеся люди» и «Благодетельный швейцар, освобождающий русского мужика» (ДП, 1876, апр.) негативно оценил творчество Авсеенко-критика и Авсеенко-прозаика за дурной вкус, примитивность мысли, непонимание жизни. В рабочей тетради Достоевского 1875—1876 гг. среди черновых записей к этим статьям есть строка, которая относится явно к Авсеенко: «Бесспорно глупейшего из писателей».

В свою очередь, Авсеенко тоже весьма критически оценивал творчество Достоевского и в статьях о романах «Бесы» и «Подросток», опубликованных в «Русском мире», ставил в вину автору то же самое незнание текущей действительности и «неблагопристойность повествования».

Лично писатели вряд ли общались, в Летописи упоминается об одной их случайной встрече в декабре 1879 г. в Петербурге.

АДАМОВ Николай, один из почитателей Достоевского, судя по всему немолодой и больной человек, которому писатель в 1861—1865 гг. помогал морально и материально, присылал ему книги для прочтения. В записной тетради 1860—1862 гг. Адамов именуется «стариком». В одном из писем (10 дек. 1864 г.) Адамов с благодарностью писал: «Я редко сам намекал вам о своих мелких нуждах; между тем вы сами, по непонятной для меня доброте своей ко мне, предупреждали мои нужды. Чем… Что я говорю чем? Лучше спросить: за что это? Делать нечего, а надо сказать правду, что сердце моё знает причину, которую вы от меня скрываете. Это — вы. Зачем вы себя не бережёте? Здоровье ваше дорого, может быть, не мне одному…» [Белов, т. 1, с. 19]

АДЕЛЬГЕЙМ Людвиг Эдуардович (1830—1889), московский зубной врач «на Кузнецком мосту», у которого Достоевский, по рекомендации М. Н. Каткова, лечился 2 июня 1880 г., приехав на Пушкинские торжества. На следующий день в письме к жене писатель информирует: «Пружинка моя совсем уж сломалась и держалась на ниточке. Съездил к Адельгейму, и тот вставил мне новую за 5 руб.» Надо полагать, Достоевского весьма сильно беспокоило — не помешает ли ему сломанная зубная «пружинка» произнести на публике как должно свою «Пушкинскую речь».

АККЕРМАН Теодор, фон (1799—1859), надворный советник, учитель французского языка в Главном инженерном училище. В письме Достоевского и М. М. Достоевского от 20 августа 1837 г. к отцу (подписанного одним Михаилом) сообщается, что Аккерман предварительно перед поступлением в училище экзаменовал обоих братьев «с лишком два часа» и остался их ответами доволен — поставил «полные баллы».

АКСАКОВ Александр Николаевич (1832—1903), публицист, переводчик, издатель; племянник писателя С. Т. Аксакова. Служил в Министерстве внутренних дел, Палате государственных имуществ, Государственной канцелярии и вышел в отставку в чине действительного статского советника. Аксаков переводил труды шведского теософа-мистика Э. Сведенборга и писал о нём и его учении книги: «Рационализм Сведенборга», «Евангелие по Сведенборгу», «Книга бытия по Сведенборгу» (все они имелись в библиотеке Достоевского). Достоевский познакомился с Аксаковым, вероятно, в начале лета 1875 г. в Эмсе — его имя дважды упомянуто в письмах к А. Г. Достоевской (29 мая /10 июня/ и 1 /13/ июня 1875 г.). Но ближе сошлись они в следующем году на волне интереса автора «Дневника писателя» к спиритизму. 13 февраля 1876 г. Достоевский присутствовал на медиумическом сеансе в доме Аксакова, на котором были также Н. С. Лесков, П. Д. Боборыкин, Н. П. Вагнер и др.) — впечатления от этого сеанса отразились в статье «Опять только одно словцо о спиритизме» (ДП, 1876, апр.), где Достоевский признался, что теперь он окончательно не только не верит в спиритизм, но и не желает верить. В конце марта писатель ещё раз посетил спиритический сеанс, на этот раз — у Д. И. Менделеева, на котором также присутствовал Аксаков. Его имя не раз упоминается на страницах ДП за 1876 г. Аксаков 8 января 1877 г. подарил Достоевскому свой перевод книги Сведенборга «О небесах, о мире духов и об аде», которая, в какой-то мере, оказала влияние на замысел «Сна смешного человека».

АКСАКОВ Иван Сергеевич (1823—1886), публицист, поэт, издатель, общественный деятель; сын писателя С. Т. Аксакова. Закончил Училище правоведения в Петербурге. В 1852 г. под его редакцией вышел «Московский сборник», объединивший славянофилов. С начала 1860-х гг. Аксаков — один из вождей славянофильства, возглавлял газеты «День» (1861—1865), «Москва» (1867—1868), «Русь» (1880—1886). В 1858—1878 гг. Аксаков был одним из руководителей Славянского комитета, во время русско-турецкой войны 1877—1878 гг. возглавлял движение в поддержку южных славян. Известность Аксакову-поэту принесла неоконченная поэма «Бродяга» (1846—1850); главный его историко-литературный труд — «Фёдор Иванович Тютчев (Биогр. очерк)» (1874).

Первые же номера газеты «День» вызвали разочарование Достоевского, о чём он резко высказался в статье «Последние литературные явления. Газета “День”». Впоследствии полемика на страницах «Времени» со славянофильской газетой продолжилась («Два лагеря теоретиков (по поводу “Дня” и кой-чего другого» и др.) взгляды почвенника Достоевского и идеолога славянофильства Аксакова совпадали не во всём.

Их личное знакомство состоялось, скорее всего, когда Достоевский из-за болезни первой жены М. Д. Достоевской жил в конце 1863 — начале 1864 гг. в Москве: в письме к брату М. М. Достоевскому (9 февраля 1864 г.) писатель упоминает, что «у Аксакова за болезнию давно не был». Вероятно, он посещал традиционные в то время пятничные аксаковские вечера по случаю выхода очередного номера газеты «День». Впоследствии они не раз встречались во время приездов Достоевского в Москву. Отношения их активизировались во время Пушкинских торжеств в Москве. Аксаков восторженно воспринял «Речь о Пушкине» Достоевского. Сам писатель описывал это своей жене так (8 июня 1880 г.): «Аксаков (Иван) вбежал на эстраду и объявил публике, что речь моя — есть не просто речь, а историческое событие! Туча облегала горизонт, и вот слово Достоевского, как появившееся солнце, всё рассеяло, всё осветило. С этой поры наступает братство и не будет недоумении, “Да, да!” — закричали все и вновь обнимались, вновь слёзы. <…> После часу почти перерыва стали продолжать заседание. Все было не хотели читать. Аксаков вошёл и объявил, что своей речи читать не будет, потому что всё сказано и всё разрешило великое слово нашего гения — Достоевского. Однако мы все его заставили читать…» Сам Аксаков потом утверждал, что прочёл только несколько отрывков из своей речи.

После Пушкинских праздников между Аксаковым и Достоевским завязалась активная переписка с обсуждением ДП за 1880 г. и газеты «Русь», наполненная полемикой: известны 4 письма этого периода Достоевского к Аксакову и 7 писем Аксакова к Достоевскому за 1864—1880 гг.

На смерть Достоевского Аксаков откликнулся заметкой в «Руси» (1881, № 12, 31 янв.), в которой подчеркнул незаменимость этой утраты, громадное значение Достоевского как писателя и мыслителя.

АЛЕКСАНДР II (Романов Александр Николаевич) (1818—1881), российский император с 1855 г.; сын Николая I. В день его коронации 26 августа 1856 г. было объявлено прощение бывшим петрашевцам, в том числе и Достоевскому — им возвращались права дворянства и разрешалось жить в любых городах России, кроме двух столиц. Однако ж опальному писателю пришлось дополнительно хлопотать о своём возвращении сначала в Центральную Россию, а затем и в Петербург. Для начала он сочинил три одических стихотворения, в том числе и посвящённое коронации Александра II — «На коронацию и заключение мира». Он также написал ряд писем-прошений высокопоставленным лицам, в том числе и два письма на имя Александра II: первое — из Семипалатинска от начала марта 1858 г. и второе — из Твери, написанное между 10 и 18 октября 1859 г. В «тверском» послании Достоевский, в частности, писал: «Болезнь моя усиливается более и более. От каждого припадка я видимо теряю память, воображение, душевные и телесные силы. Исход моей болезни — расслабление, смерть или сумасшествие. У меня жена и пасынок, о которых я должен пещись. Состояния я не имею никакого и снискиваю средства к жизни единственно литературным трудом, тяжким и изнурительным в болезненном моём положении…» Подобным лексиконом — «пещись», «снискиваю» — заговорит потом совершенно задавленный жизнью и обстоятельствами Мармеладов в «Преступлении и наказании».

Всё творчество «зрелого» Достоевского приходится на эпоху правления Александра II, «злободневные» страницы романов писателя и, в особенности, «Дневника писателя» — суть отражение этой эпохи, её крупнейших событий: освобождение крестьян, польское восстание, русско-турецкая война, кавказские и азиатские походы, народовольческий террор…

Александр II после кончины Достоевского назначил его вдове и детям ежегодную пенсию в размере две тысячи рублей.

Император был убит первомартовцами через месяц после смерти писателя. Вдова Достоевского оставила в своих «Воспоминаниях» любопытное суждение, что даже если бы Фёдор Михайлович и поправился от своей смертельной болезни, то ненадолго: «…его выздоровление было бы непродолжительно: известие о злодействе 1 марта, несомненно, сильно потрясло бы Фёдора Михайловича, боготворившего царя –– освободителя крестьян; едва зажившая артерия вновь порвалась бы, и он бы скончался» [Достоевская, с. 397].

АЛЕКСАНДР III. — см. Романов А. А.

АЛЕКСАНДРОВ Александр Львович (1850 /?/ — 1910), сын купца из Апраксиного двора в Петербурге, отбывающий наказание вместе с Достоевским на гауптвахте Сенной площади 21—23 марта 1874 г. Писатель, в то время редактировавший «Гражданин», был приговорён Петербургским окружным судом к двум суткам ареста за напечатание без официального разрешения прямой речи императора в статье князя В. П. Мещерского «Киргизские депутаты в С.-Петербурге». По воспоминаниям надзирателя гауптвахты, известный писатель и «купчик» не скучали — общались, играли в карты, Александров даже водку пил. После освобождения Достоевского купеческий сын оставался под арестом ещё недели две.

АЛЕКСАНДРОВ Анатолий Александрович (1861—1930), воспитанник Ломоносовской семинарии при Лицее в память цесаревича Николая (образованной на средства М. Н. Каткова и П. М. Леонтьева), впоследствии приват-доцент Московского университета, редактор газеты «Русское слово» и журнала «Русское обозрение», поэт. Достоевский писал 22 июня 1878 г. А. Г. Достоевской из Москвы в Старую Руссу о просьбе Каткова: «При Лицее есть Ломоносовские стипендиаты. Это Лицей содержит даром из сирот беднейшего класса, но дает им высшее образование. Один ученик, Александров, страдает золотухой, болью в ноге и проч. Ему 15 лет. Доктора решили — выключить из Лицея. Катков же по доброте сердца и на свой счёт, не выключая, посылает его в Старую Руссу (завтра). Но не знает совсем, куда и как послать. А потому посылается формальная (не от Каткова) казённая бумага от Лицея к Рохелю — в том смысле: что вот, дескать, воспитанник Александров, под ваше покровительство и т. д., поместите удобнее, лечите и пришлите счёт содержания. Так они и сделают. Но Катков особенно просит меня и тебя принять в этом деле участие, то есть (это я говорю) или позвать к себе, или отправиться тебе самой к Рохелю и предупредить об воспитаннике Александрове…» Переговоры с директором Старорусских минеральных вод А. А. Рохелем прошли успешно и семинарист Александров встретил в Старой Руссе добрый приём. Позже он опубликовал в журнале «Светоч и дневник писателя» (1913, № 1) воспоминания об единственной встрече с Достоевским в Старой Руссе в июле 1878 г. — они говорили о падучей болезни писателя, «Братьях Карамазовых», Старой Руссе, дальнейшей судьбе Александрова. Мемуарист оставил подробный портрет и характеристику своего великого собеседника: «Это был немолодой уже человек, но ещё очень бодрый и живой, просто одетый, с небольшою проседью в бороде, с лицом чисто русского склада и типа, необыкновенно подвижным и одухотворённым, с очень большим и умным лбом, милым, задушевным голосом и удивительными глазами.

Это были живые, в высшей степени внимательные глаза, казалось, смотревшие вам прямо в душу и видевшие её насквозь, со всеми её изгибами и тайнами. Но не строгое осуждение, не злая или холодная насмешка смотрела из них, а что-то ободряющее и ласковое, задушевное и милое, вызывающее на откровенность и доверие. То же самое звучало и в его голосе, необыкновенно искреннем и сердечном. <…> Поразила меня в нём ещё одна замечательная и очень редкая особенность в таком крупном человеке и таком прекрасном рассказчике, как он: умение не только хорошо говорить, но и удивительно хорошо слушать…» [Белов, с. 29—30]

В сборнике Александрова «Стихотворения» (1912) есть стихотворение «Достоевскому» — настоящая ода писателю и человеку.

АЛЕКСАНДРОВ Иван (1812—?), арестант особого отделения Омского острога. Из калмыков Саратовской губернии, в каторгу попал (в 1846 г.) из Севастопольских арестантских рот за убийство унтер-офицера, получил 5000 шпицрутенов и попал в бессрочный разряд. В «Записках из Мёртвого дома» о нём упоминается: «Один наш арестантик, из особого отделения, крещёный калмык Александр или Александра, как звали его у нас, странный малый, плутоватый, бесстрашный и в то же время очень добродушный…» Александр рассказал Горянчикову, как выдержал 4000 палок (так в тексте) только лишь потому, что его с детства били «каждый день по несколько раз», так что он «уж совсем привык».

АЛЕКСАНДРОВ Михаил Александрович (1844—1902), коллежский асессор, метранпаж (старший наборщик) типографии А. И. Траншеля, где печатался в 1973 г. редактируемый Достоевским «Гражданин», а затем метранпаж типографии В. В. Оболенского, где печатался в 1876—1877 гг. «Дневник писателя». Известно 60 писем и записок (52 из них сохранилось) Достоевского к Александрову и 2 записки метранпажа к Достоевскому. Со временем между ними установились довольно тёплые отношения. Александров опубликовал в журнале «Русская старина» (1892, № 4—5) мемуарный очерк «Фёдор Михайлович Достоевский в воспоминаниях типографского наборщика в 1872—1881 гг.», высоко оценённый А. Г. Достоевской. Вот каким запомнил писателя Александров: «С первого взгляда он мне показался суровым и совсем не интеллигентным человеком всем хорошо знакомого типа, а скорее человеком простым и грубоватым; но так как я знал, что вижу перед собой интеллигента, и притом интеллигента высокой степени, то меня прежде всего поразила чисто народная русская типичность его наружности, причем маленькие руки его, хотя, разумеется, и чистые и мягкие, но с уродливыми ногтями на некоторых пальцах, представлявшими собою следы грубого, тяжёлого труда, ещё более усиливали последнее впечатление, а голос и манера говорить довершали его... При всём этом, одетый в лёгкую выхухолевую шубку, худощавый, с впавшими глазами, с длинной и редкою русо-рыжеватою бородою и такими же волосами на голове — Фёдор Михайлович напоминал своею фигурою умного, деятельного промышленника-купца, но такого, однако ж, купца, который походил на думного боярина времён допетровской Руси, как их пишут наши художники на исторических картинах; это последнее сходство в наружности Федора Михайловича тотчас же смягчило во мне впечатление о грубоватости. Впоследствии, из долгих сношений с Фёдором Михайловичем, я составил себе определённое понятие об обращении его: оно было твёрдое и потому казалось грубоватым; нередко оно бывало нетерпеливым и потому как бы брезгливым, что случалось под влиянием нервного расстройства — последствия пережитых тяжких испытаний, напряженного умственного труда по ночам и страшной болезни его — эпилепсии…» [Д. в восп., т. 2, с. 256]

Работа по выпуску ДП приносила метранпажу мало дохода и давалась нелегко: материалы поступали в типографию в основном в последние полторы недели перед выпуском, работа накануне выхода издания продолжалась всю ночь, буквально до последней минуты Достоевский вносил правку в текст. Однако ж личная симпатия и уважение к писателю помогали Александрову преодолевать эти трудности и «Дневник» выходил всегда в срок. Со своей стороны Достоевский чрезвычайно ценил метранпажа и в рекомендательном письме к издателю журнала «Дело» Г. Е. Благосветлову от 20 октября 1880 г. писал: «Михаила Александровича Александрова, как метранпажа, знал в течение нескольких лет и был всегда как нельзя более доволен его усердием, аккуратностью и, смело могу сказать, талантливостью…»

Последний раз Александров встречался с Достоевским в декабре 1880 г., а затем присутствовал на похоронах писателя.

АЛЕКСАНДРОВА Екатерина Александровна (1821—1845), дворовая девушка, горничная, которую отец писателя М. А. Достоевский после смерти жены «приблизил к себе». В 1838 г. Александрова родила ребёнка, который в следующем году умер. После смерти Михаила Андреевича Екатерина вышла замуж за вдовца Алексея Фёдорова, родила двух сыновей, которые вскоре умерли, и сама она не на долго их пережила.

АЛЕКСЕЕВ Василий Алексеевич (1828—1884), солист оркестра Мариинского театра в Петербурге, почитатель Достоевского. Он откликнулся 3 июня 1876 г. письмом на вторую главу майского выпуска «Дневника писателя», на статью «Одна несоответственная идея» (о самоубийстве Н. Писаревой), и просил разъяснить ему то место, где речь шла о евангельской притче про камни, обращённые в хлебы. Отвечая Алексееву 7 июня 1876 г., Достоевский в своём письме изложил кратко своё понимание истории христианства и связал её с текущей действительностью: «Нынешний социализм в Европе, да и у нас, везде устраняет Христа и хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причиною всех бедствий человеческих одно — нищета, борьба за существование, “среда заела”.

На это Христос отвечал: “Не одним хлебом бывает жив человек”, — то есть сказал аксиому и о духовном происхождении человека. Дьяволова идея могла подходить только к человеку-скоту, Христос же знал, что хлебом одним не оживишь человека. Если притом не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрёт, с ума сойдёт, убьёт себя или пустится в языческие фантазии. <…> Писарева училась и якшалась с новейшей молодёжью, где дела не было до религии, а где мечтают о социализме, то есть о таком устройстве мира, где прежде всего будет хлеб и хлеб будет раздаваться поровну, а имений не будет. Вот эти-то социалисты, по моему примечанию, в ожидании будущего устройства общества без личной ответственности, покамест страшно любят деньги и ценят их даже чрезмерно, но именно по идее, которую им придают…»

Первый публикатор письма Достоевского Ф. Побединский утверждал в комментарии («Голос минувшего на чужой стороне». Париж, 1927, № 5), что писателем были написаны впоследствии Алексееву ещё два письма, что они познакомились лично и общались.

АЛЁНА ФРОЛОВНА — см. Крюкова Е. Ф.

АЛОНКИН (Олонкин) Иван Максимович (?—1875), потомственный почётный гражданин, купец (торговля чаем), петербургский домовладелец. В его доме (кв. 36) на углу Малой Мещанской улицы и Столярного переулка Достоевский жил с 1864 по 1867 г. с оплатой по 25 рублей в месяц. В этом доме написаны романы «Преступление и наказание», «Игрок», здесь Достоевский встретился со своей будущей второй женой А. Г. Сниткиной.

По воспоминаниям Анны Григорьевны, Алонкин очень уважал квартиранта-писателя за трудолюбие и никогда не беспокоил напоминанием о квартирном долге. Достоевский, в свою очередь, любил беседовать с хозяином дома и с его внешности списал портрет купца Самсонова в «Братьях Карамазовых». Упомянут Алонкин и в черновых материалах к «Преступлению и наказанию»: «К роману: сыскать и выпустить в роман русского купца (Бабушкина) Алонкина, фабриканта, чтоб он потом место Разумихину в 3000 дал». Известны одно письмо Достоевского к Алонкину от 13 апреля 1867 г. и два письма Алонкина к писателю, касающиеся квартирных вопросов.

АЛФИМОВА (урожд. Андреева) Глафира Михайловна (1847—?), подруга второй жены писателя А. Г. Достоевской по Мариинской женской гимназии. Достоевский относился к ней с симпатией и, по её просьбе, пытался помочь её мужу при переводе его из Пермской в Новгородскую губернию — написал рекомендательное письмо (14 июля 1878 г.) тамошнему высокопоставленному чиновнику и своему знакомому М. А. Языкову. Рекомендация получилась своеобразная: расписав достоинства Алфимовой («девушка с прекрасными качествами и которую я знаю лично…»), Достоевский в конце прибавляет и о муже: «Хоть не знаю лично Алфимова, но думаю, что человек порядочный и честный, потому что иначе не вышла бы за него такая девушка. <…> Вся рекомендация его в моих глазах (и самая главная), есть то, что он муж такой женщины, как Глафира Михайловна…» В ответном письме Языков сообщал, что в настоящее время вакансий у него нет, но предлагал всё же Алфимову приехать в Новгород, дабы переговорить с ним лично и, если убедится в его деловых качествах, найти ему место.

Предположительно, Достоевский в связи с этими хлопотами написал Алфимовой два письма, которые не сохранились.

АЛЧЕВСКАЯ (урожд. Журавлёва) Христина Даниловна (1841—1920), педагог, публицист, деятельница народного образования; жена руководителя харьковского либерального кружка «Громада» А. К. Алчевского. Создала в 1860-е гг. частную воскресную женскую школу в Харькове, по её инициативе и при её активном участии был создан и выдержал несколько изданий фундаментальный труд «Что читать народу? Критический указатель книг для народного и детского чтения». Была лично знакома и переписывалась с известнейшими писателями эпохи: Л. Н. Толстым, И. С. Тургеневым, Г. И. Успенским и, в том числе, с Достоевским. В своей мемуарной книге «Передуманное и пережитое. Дневники, письма, воспоминания» (1912) Алчевская вспоминает о начале этого знакомства: «Достоевский всегда был одним из моих любимых писателей. Его рассказы, повести и романы производили на меня глубокое впечатление. Но когда появился в свет его “Дневник писателя”, он вдруг сделался как-то особенно близок и дорог мне. Кроме даровитого автора художественных произведений, передо мною вырос человек с чутким сердцем, с отзывчивой душой, — человек, горячо откликавшийся на все злобы дня, и я написала ему порывистое письмо…» [Д. в восп., т. 2, с. 325]

Писатель ответил 3 марта 1876 г. коротким письмом с благодарностью за внимание к его творчеству. 10 марта 1876 г. Алчевская пишет второе письмо с разбором февральского выпуска ДП, на которое писатель отвечает уже подробно письмом от 9 апреля 1876 г. В этом послании содержатся суждения, чрезвычайно важные для понимания творческого метода Достоевского, его самохарактеристика: «Вы сообщаете мне мысль о том, что я в “Дневнике” разменяюсь на мелочи. Я это уже слышал и здесь. Но вот что я, между прочим, Вам скажу: я вывел неотразимое заключение, что писатель — художественный, кроме поэмы, должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую действительность. У нас, по-моему, один только блистает этим — граф Лев Толстой. Victor Hugo, которого я высоко ценю как романиста (за что, представьте себе, покойник Ф. Тютчев на меня даже раз рассердился, сказавши, что “Преступление и наказание” (мой роман) выше “Miserables” [“Отверженных”]), хотя и очень иногда растянут в изучении подробностей, но, однако, дал такие удивительные этюды, которые, не было бы его, так бы и остались совсем неизвестными миру. Вот почему, готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение — не действительности, собственно, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего. Одна из самых важных задач в этом текущем, для меня, например, молодое поколение, а вместе с тем — современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как всего ещё двадцать лет назад. Но есть и ещё многое кроме того.

Имея 53 года, можно легко отстать от поколения при первой небрежности.<…> Не знаю, понятно ли я Вам это выразил, Христина Даниловна, но меня как-то влечёт ещё написать что-нибудь с полным знанием дела, вот почему я, некоторое время, и буду штудировать и рядом вести “Дневник писателя”, чтоб не пропадало даром множество впечатлений…»

Вскоре, 19 апреля 1876 г., Алчевская пишет ещё одно письмо писателю, а через месяц, 19 мая, специально приезжает с мужем в Петербург, чтобы встретиться с Достоевским. На следующий день писатель навестил Алчевскую в гостинице: «Передо мною стоял человек небольшого роста, худой, небрежно одетый. Я не назвала бы его стариком: ни лысины, ни седины, обычных примет старости, не замечалось; трудно было бы даже определить, сколько именно ему лет; зато, глядя на это страдальческое лицо, на впалые, небольшие, потухшие глаза, на резкие, точно имеющие каждая свою биографию, морщины, с уверенностью можно было сказать, что этот человек много думал, много страдал, много перенёс. Казалось даже, что жизнь почти потухла в этом слабом теле. <…> Мне думалось: “Где же именно помещается в этом человеке тот талант, тот огонь, тот психологический анализ, который поражает и охватывает душу при чтении его произведений? По каким признакам можно было бы узнать, что это именно он — Достоевский, мой кумир, творец «Преступления и наказания», «Подростка» и проч.?” И в то время когда он своим слабым голосом говорил об отсутствии в нашем обществе стойких самостоятельных убеждений, о сектах, существующих в Петербурге для разъяснения будто бы Евангелия, о нелепости спиритизма и интеллигентного кружка, дошедшего до вывода, что это нечистая сила, о деле Каировой, о своей боязни отстать от века и перестать понимать молодое поколение или диаметрально противоположно разойтись с ним в некоторых вопросах и вызвать его порицания, об анонимных письмах, в которых за подписью “Нигилисты” говорится: “Правда, вы сбиваетесь в сторону, делаете промахи, погрешности против нас, но мы всё-таки считаем вас нашим и не желали бы выпустить из своего лагеря”, о тех ошибках и перемене взглядов на вещи, которых он не чужд до сих пор; в то время как он говорил это не только не с надменностью замечательного ума, психолога и поэта, а с какою-то необыкновенной застенчивостью, робостью и точно боязнью не выполнить данного ему жизнью поручения честно и добросовестно, мне вдруг показалось, что передо мною вовсе не человек. Таковы ли люди, — все те люди, которых знаю я? Все они так реальны, так понятны, так осязаемы, а здесь передо мною дух непонятный, невидимый, вызывающий желание поклоняться ему и молиться. И мне непреодолимо захотелось стать перед ним на колени, целовать его руки, молиться и плакать…» [Д. в восп., т. 2, с. 334—335]

25 мая 1876 г. Алчевская была у Достоевских дома, а 30 мая писатель вновь посетил харьковскую гостью в гостинице. 1-м июня датировано последнее письмо писателя к Алчевской, в котором он признаётся, что они с женой её искренне полюбили, к письму сделана приписка Анной Григорьевной также с уверениями в искренней любви.

АЛЬФОНСКИЙ Аркадий Алексеевич (1796—1869), тайный советник, учёный-медик, с 1817 г. служил вместе с отцом писателя М. А. Достоевским ординатором и консультантом Мариинской больницы для бедных, был впоследствии преподавателем, деканом медицинского факультета, проректором и ректором Московского университета, главным врачом в Воспитательном доме. Сын Альфонского Алексей учился с Достоевским в пансионе Л. И. Чермака. Об Альфонском упоминает младший брат писателя А. М. Достоевский в своих «Воспоминаниях». Фамилия Альфонский встречается в черновых материалах к неосуществлённому замыслу «Житие великого грешника» и роману «Бесы».

АМВРОСИЙ ОПТИНСКИЙ (Гренков Александр Михайлович) (1812—1891), иеросхимонах, старец. После внезапной смерти сына Алексея (16 мая 1878 г.) Достоевский вместе со своим молодым другом философом Вл. С. Соловьёвым посетил Оптину пустынь, что было, по свидетельству А. Г. Достоевской, его давнишней мечтой. Поездка продолжалась с 23 по 29 июня 1878 г. Анна Григорьевна в своих «Воспоминаниях» пишет: «Вернулся Фёдор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворённый и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи Пустыни, где ему привелось пробыть двое суток. С тогдашним знаменитым “старцем”, о. Амвросием, Фёдор Михайлович виделся три раза: раз в толпе при народе и два раза наедине, и вынес из его бесед глубокое и проникновенное впечатление. Когда Фёдор Михайлович рассказал “старцу” о постигшем нас несчастии и о моём слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Фёдор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери... <...> Из рассказов Фёдора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый “старец”…» [Достоевская, с. 347]

Амвросий Оптинский послужил одним из прототипов старца Зосимы в «Братьях Карамазовых», а реалии Оптиной пустыни отразились в описании монастырского быта в романе.

АНДРЕЕВ Фёдор, крестьянин, проживавший в Колпино под Петербургом. В один из мартовских дней 1879 г. совершил на улице нападение на Достоевского. Жена писателя вспоминала: «Около двадцатых чисел марта с мужем произошел неприятный случай, который мог иметь печальные последствия. Когда Фёдор Михайлович, по обыкновению, совершал свою предобеденную прогулку, его на Николаевской улице нагнал какой-то пьяный человек, который ударил его по затылку с такою силой, что муж упал на мостовую и расшиб себе лицо в кровь. Мигом собралась толпа, явился городовой, и пьяного повели в участок, а мужа пригласили пойти туда же. В участке Фёдор Михайлович просил полицейского офицера отпустить его обидчика, так как он его “прощает”. Тот пообещал, но так как назавтра о “нападении” появилось в газетах, то, ввиду литературного имени потерпевшего, составленный полицией протокол был передан на рассмотрение мирового судьи 13-го участка, г-на Трофимова. Недели через три Фёдор Михайлович был вызван на суд. На разбирательстве ответчик, оказавшийся крестьянином Фёдором Андреевым, объяснил, что был “зело выпимши и только слегка дотронулся до «барина», который от этого и с ног свалился”. Фёдор Михайлович заявил на суде, что прощает обидчика и просит не подвергать его наказанию. Мировой судья, снисходя к его просьбе, постановил, однако, “за произведение шума” и беспорядка на улице подвергнуть крестьянина Андреева денежному штрафу в шестнадцать рублей, с заменою арестом при полиции на четыре дня. Муж мой подождал своего обидчика у подъезда и дал ему шестнадцать рублей для уплаты наложенного штрафа…» [Достоевская, с. 353—354]

АНДРИЕВСКИЙ Алексей Александрович (1845—1902), историк, педагог. Опубликовал 13 февраля 1882 г. в тифлисской газете «Кавказ» (под псевдонимом Алексей Южный) мемуары бывшего каторжанина поляка А. К. Рожновского «Из воспоминаний о Ф. М. Достоевском» и поведал, как услышал их от Рожновского перед самой его смертью в Старой Руссе и как встретился с Достоевским, который не успел проститься с бывшим товарищем по Омскому острогу.

АНИКЕЕВ (Аникиев) Иван Михайлович (нач. 1860-х —?), внебрачный сын М. М. Достоевского и П. П. Аникеевой, фактически — племянник Достоевского. В письмах к пасынку П. А. Исаеву из-за границы (от 19 /31/ мая 1867 г. и 19 фев. /2 мар./ 1868 г.) писатель упоминает о «Ване». После смерти брата Михаила Достоевский материально помогал его сыну.

АНИКЕЕВА (Аникиева) Прасковья Петровна, близкая М. М. Достоевскому женщина, мать его сына И. М. Аникеева. После смерти брата Достоевский помогал материально Аникеевой и её сыну, что очень не нравилось А. Г. Достоевской, которая в своём дневнике называла её «подлой тварью» и считала, что она только и делает, что выпрашивает у Фёдора Михайловича деньги.

АННЕНКОВ Иван Александрович (1802—1878), декабрист. Был приговорён к каторге, после отбытия которой жил на поселении сначала в Иркутском округе, а затем в Тобольске, где и познакомился с Достоевским в январе 1850 г., когда писателя-петрашевца везли с товарищами на каторгу. С этой встречи начались тёплые дружеские отношения писателя с Анненковым, его супругой П. Е. Анненковой и дочерью О. И. Ивановой. В январском выпуске ДП за 1876 г. упомянуто имя Анненкова: «Из декабристов живы ещё Иван Александрович Анненков, тот самый, первоначальную историю которого перековеркал покойный Александр Дюма-отец, в известном романе своём “Les Memoires d’un maitre d’armes” [“Записки учителя фехтования”]…»

АННЕНКОВ Павел Васильевич (1813 /1812/—1887), критик, прозаик, историк литературы, автор книги «Замечательное десятилетие» (1880), близкий друг И. С. Тургенева. С Достоевским познакомился в доме В. Г. Белинского в начале декабря 1845 г., на чтении автором «Двойника». Между ними установились вполне дружеские отношения. Когда же произошёл разрыв Достоевского с кружком Белинского и «Современником», изменились отношения и с убеждённым западником Анненковым. Способствовала разрыву и статья Анненкова «Заметки о русской литературе прошлого года», где он, благожелательно отозвавшись о рассказе Достоевского «Честный вор», раскритиковал его повести «Хозяйка» и «Слабое сердце» [С, 1849, № 1].

В начале 1860-х гг. Анненков по просьбе Тургенева, сотрудничавшего с журналом «Эпоха», встречался несколько раз с Достоевским. Позже, 6 июля 1875 г. Достоевский, возвращаясь из Эмса, встретил в поезде Анненкова и через него передал Тургеневу давнишний долг в 50 талеров.

Следующий этап их взаимоотношений носил скандальный характер. В 4-м номере «Вестника Европы» за 1880 г. появились очередные главы мемуаров Анненкова «Замечательное десятилетие. 1838—1848», где утверждалось, что автор «Бедных людей» якобы потребовал от Н. А. Некрасова при первой публикации романа в «Петербургском сборнике» выделить его из массы остальных материалов — обвести каймой. На это возразил А. С. Суворин, который в своей газете «Новое время» (1880, № 1473) сообщил, что просмотрел «Петербургский сборник» 1846 г. и никакой каймы вокруг романа Достоевского не обнаружил. На это редакция ВЕ в майском номере ответила, что речь шла не о «Бедных людях», а о «Рассказе Плисмылькова», написанном Достоевским для альманаха «Левиафан». В свою очередь, НВр (№ 1449 и 1500) опять поправило оппонентов, напомнив, что рассказа с таким названием у Достоевского не было, а для «Левиафана» он собирался написать «Сбритые бакенбарды» и «Повесть об уничтоженных канцеляриях». В письме к Суворину (14 мая 1880 г.) Достоевский просил его ещё раз выступить с опровержением сплетни о кайме. В номере НВр от 18 мая было опубликовано заявление, что Достоевский, который находится на лечении в Старой Руссе, просит редакцию заявить от его имени, «что ничего подобного тому, что рассказано в “Вестнике Европы” П. А. Анненковым насчёт “каймы”, не было и не могло быть». Впоследствии в отдельном издании своих воспоминаний Анненков снял только фразу «Роман и был действительно обведён почётной каймой в альманахе», а остальное всё оставил без изменения.

Узнав, что Анненков принимает участие в Пушкинских торжествах, Достоевский писал А. Г. Достоевской (27 мая 1880 г.): «Приехал и Анненков, то-то будет наша встреча…» 7 июня, описывая думский обед, писатель сообщал жене: «Анненков льнул было ко мне, но я отворотился…» Наконец, вечером 8 июня, описывая оглушительный успех своей Пушкинской речи, Достоевский сообщает Анне Григорьевне: «Анненков подбежал жать мою руку и целовать меня в плечо…» Подбежал Анненков вслед за Тургеневым, который обнимал Достоевского «со слезами», и оба друга-западника, обнимая автора речи, кричали: «Вы гений, вы более чем гений!» Правда, вскоре восторг Анненкова по поводу «Пушкинской речи» утих. Недаром Достоевский, подготавливая единственный выпуск ДП за 1880 г., весь посвящённый «Пушкинской речи», писал Е. А. Штакеншнейдер ((17 июля 1880 г.), что замыслил дать комментарий к речи ещё на «эстраде», сразу после её произнесения: «…когда, вместе с Аксаковым и всеми, Тургенев и Анненков тоже бросились лобызать меня, и, пожимая мне руки, настойчиво говорили мне, что я написал вещь гениальную! Увы, так ли они теперь думают о ней! И вот мысль о том, как они подумают о ней, сейчас как опомнились бы от восторга, и составляет тему моего предисловия…»

АННЕНКОВА Прасковья Егоровна (урожд. Полина Гёбль) (1800—1876), жена декабриста И. А. Анненкова. Последовала за мужем в Сибирь, с 1841 г. жила с ним в Тобольске, где в самом начале 1850 г. вместе с дочерью (впоследствии О. И. Ивановой), Ж. А. Муравьёвой, Н. Д. Фонвизиной и П. Н. Свистуновым посещала в местном остроге Достоевского и С. Ф. Дурова. Жёны декабристов подарили петрашевцам Евангелия, свой экземпляр Достоевский хранил всю жизнь, постоянно его перечитывал и даже сверял по нему свою судьбу до самого последнего дня. А. Г. Достоевская писала о событиях утра 28 января 1881 г., как это Евангелие «подсказало» Фёдору Михайловичу, то он нынче умрёт

О своей встрече в Тобольске Достоевский вспоминал в главе «Старые люди» (ДП, 1873), в первом послекаторжном письме к брату М. М. Достоевскому (фев. 1854 г.). В апреле 1853 г. Достоевский встречался с Анненковой в Омске, куда она приезжала к дочери и зятю. Пытался он встретиться с семейством Анненковых и в 1859 г., возвращаясь из Сибири в Центральную Россию через Нижний Новгород, где И. А. Анненков служил в то время советником, но их в городе не оказалось. Сохранилось письмо Достоевского к Анненковой из Семипалатинска от 18 октября 1855 г. с горячими словами признательности: «Я всегда буду помнить, что с самого прибытия моего в Сибирь Вы и всё превосходное семейство Ваше брали во мне и в товарищах моих по несчастью полное и искреннее участие…»

АНТОНЕЛЛИ Пётр Дмитриевич (1825—?), студент Петербургского университета. С декабря 1848 г. он в качестве агента Министерства внутренних дел был внедрён в общество М. В. Петрашевского. Донесения Антонелли на имя И. П. Липранди стали главным материалом для обвинения петрашевцев и вынесения им суровых приговоров. По воспоминаниям Д. Д. Ахшарумова и самого Достоевского, уже в день ареста петрашевцев (23 апреля 1849 г.) им стало известно имя доносчика, так как чиновник по неосторожности (или специально) показал им список, где напротив фамилии Антонелли значилось — «агент по найденному делу» [Д. в восп. Т. 1. С. 272] Роль Антонелли в деле петрашевцев получила огласку, и жизнь у шпиона-доносчика в Петербурге началась неуютная — он подвергается оскорблениям и даже публичным: к примеру, петрашевец П. И. Белецкий (чудом избежавший ареста) оскорбил Антонелли при встрече на улице, за что был тут же выслан из столицы в Вологду. Даже рекомендации шефа-покровителя Антонелли, крупного чиновника Министерства внутренних дел И. П. Липранди, не помогли тому найти работу ни в одном из столичных ведомств, и он был вынужден податься из Петербурга прочь — в провинцию, в глушь, в небытие.

АНТОНОВИЧ Максим Алексеевич (1835—1918), публицист, критик, естествоиспытатель. В первой половине 1860-х гг., будучи членом редакции, возглавляя литературно-критический отдел «Современника», вёл активную полемику с журналами братьев Достоевских «Время» и «Эпоха», в основном подписываясь псевдонимом «Посторонний сатирик» (которым пользовался также и М. Е. Салтыков-Щедрин). Антонович и начал эту полемику статьёй «О почве (Не в агрономическом смысле, а в духе “Времени”)» (С. 1861. № 12), на которую Достоевский, в частности, ответил в статье «Два лагеря теоретиков». Наибольшей остроты полемика персонально между Антоновичем и Достоевским достигла в 1864 г., когда критик С в ответ на статью Достоевского «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах» разразился сразу двумя памфлетами — «Торжество ерундистов» и «Стрижам» (С, 1864, № 7). На этот раз Достоевский сделал «Необходимое заявление», что отказывается вести полемику на таком уничижительном ругательном вплоть до оскорблений личного характера уровне. Антонович ответил в сентябрьском номере С сразу пятью статьями против Э, объединённых заглавием «Литературные мелочи». После этого Достоевский окончательно отказался иметь дело с данным господином («Чтобы кончить») и далее полемика между С и Э, вплоть до прекращения последней, велась между Антоновичем и Н. Н. Страховым. Имя Антоновича часто встречается в текстах Достоевского и, к примеру, в записной тетради 1864—1865 гг. о нём сказано — «маленький шиш г-н Антонович». И чуть далее: «Но ведь то, что написал г-н Антонович, было слишком глупо даже и для г-на Антоновича».

АРИСТОВ Павел (1828—?), каторжник Омского острога из неслужащих дворян Московской губернии. Был лишён всех прав состояния и осуждён на 10 лет за «ложное возведение на невинных лиц государственного преступления»: по существу, он сыграл роль псевдо-Антонелли — донёс в III Отделение о некоем тайном обществе в Петербурге, вызвался внедриться в него и быть осведомителем, взял на это деньги, но всё оказалось ложью. Перед этим Аристов уже неоднократно совершал мелкие преступления и даже уже сидел в Воронежском остроге за кражу. В Омский острог он прибыл в за три месяца до Достоевского. В каторге Аристова презирали, звали по кличке «Крапо». Жил в остроге так же бурно, как и на воле: шпионил, воровал, подделывал деньги и документы, совершил две попытки побега, неоднократно наказывался палками, получил добавочный срок. После каторги Аристов был сослан в глухие места Якутской губернии.

В «Записках из Мёртвого дома» выведен как А—в. О нём рассказывает в своей книге «Каторжане» и Ш. Токаржевский.

АРСЕНЬЕВ Алексей, читатель «Дневника писателя». Посетил Достоевского в его петербургской квартире 19 ноября 1876 г., а на следующий день написал ему письмо с объяснением своего нежданного визита и словами благодарности за то утешение, какое доставило ему чтение статьей писателя в сентябрьской и октябрьской книжках ДП.

АРСЕНЬЕВ Дмитрий Сергеевич (1832—1915), адмирал, воспитатель Великих князей С. А. и П. А. Романовых. В начале 1878 г. Арсеньев посетил Достоевского «от имени государя» с пожеланием-предложением — познакомить своих воспитанников с писателем, дабы он своими беседами благотворно на них повлиял. Затем Достоевский получил от Арсеньева четыре письма (15, 19, 20 мар. и 23 апр. 1878 г.) по поводу обеда у Великих князей, а сам обед состоялся 24 апреля (на нём присутствовал и сам Арсеньев). 3 марта 1879 г. Арсеньев пригласил писателя на обед к Сергею Александровичу, который и состоялся (снова с участием Арсеньева) через день — 5 марта.

АРСЕНЬЕВ Илья Александрович (1820—1887), журналист, издатель. Был редактором политического отдела газеты «Северная почта», редактором-издателем журнала «Заноза» и газеты «Петербургский листок», в 1867—1871 гг. издавал основанную им «Петербургскую газету». В «Петербургском листке» (1881, № 22, 31 янв.) за подписью И. Ар—ев опубликовал статью «Из воспоминаний о Фёдоре Михайловиче Достоевском». Арсеньев писал, что познакомился с тогда ещё начинающим писателем Достоевским в 1848 г. через его зятя П. А. Карепина, дал ему при одной из встреч Евангелие французского издания, которое затем случайно оказалось у М. В. Петрашевского, из-за чего Арсеньева вызывали в жандармское управление; после же возвращения Достоевского из Сибири они встречались ещё раза три.

Илья Арсеньев упоминается в статье «Журнальная заметка. О новых литературных органах и о новых теориях» и в черновых материалах к «Подростку».

АРХАНГЕЛЬСКАЯ, петербургская домовладелица, в доме которой на Серпуховской улице (№ 15, рядом с Технологическим институтом) в квартире на 2-м этаже семья Достоевских жила по возвращении из-за границы с июля 1871 г. по сентябрь 1872 г.

АРХАНГЕЛЬСКАЯ Александра Гавриловна, студентка. «На масленице» 1877 г. (в период с 30 янв. по 6 фев.) посетила Достоевского, и беседа их продолжалась почти два часа. Об этом напомнила она писателю в письме от 23 марта 1877 г. из Крапивны Тульской губернии, куда была выслана под надзор полиции по причинам, которые ей самой, по её словам, не удалось узнать. К писателю она обратилась за разрешением своих сомнений по поводу «мировых вопросов»: «Из нашей личной, хотя очень короткой беседы я вынесла впечатление, что Вы хорошо знакомы как с прошедшей историей человечества, так и с настоящим положением вещей и, конечно, много и глубоко думали обо всех проявлениях человеческого духа, поэтому будущий ход истории для Вас гораздо яснее…» [Материалы, т. 11, с. 232] Архангельская просит Достоевского осветить её вопросы на страницах «Дневника писателя». Ответил ли писатель Архангельской лично, неизвестно, но, думается, на страницах ДП она находила ответы на многие свои вопросы о смысле жизни.

АСКОЧЕНСКИЙ (Оскошный, Отскоченский) Виктор Ипатьевич (1813—1879), журналист, писатель, историк, редактор еженедельника «Домашняя беседа» в 1858—1877 гг., автор книги «Краткое начертание истории русской литературы», романов «Асмодей нашего времени», «Записки звонаря», сборника стихов «Басни и отголоски», пьесы «Марфа Посадница, или Падение Новгорода» и др. Аскоченский пользовался дурной славой реакционера и верноподданнического мракобеса, его критиковали и высмеивали даже в умеренных изданиях. Достоевский тоже не мог пройти мимо такой колоритной фигуры в русской журналистике и литературе. К примеру, в статье-памфлете «Щекотливый вопрос. Статья со свистом, превращениями и переодеваниями» «Оратор» так его саркастически характеризует: «Итак: в журнальном мире существует один, впрочем весьма почтенный джентльмен, издающий один журнал с весьма мрачным направлением. Человек он ловкий, а потому выезжает на благонамеренности. Враги его отыскали, что когда-то у него была какая-то Лурлея, полногрудая Лурлея, к которой он писал в своё время стишки…» Аскоченского, действительно, зло высмеивали в «Искре» за его юношеские эротические стихи. Имя Аскоченского упоминается и в других статьях Достоевского: «Г-н —бов и вопрос об искусстве», «Последние литературные явления. Газета “День”», «Образцы чистосердечия», «По поводу элегической заметки “Русского вестника”», «Опять “молодое перо”»… Когда Достоевский стал редактором «Гражданина», Аскоченский, вероятно, встретился с ним (в записной книжке Достоевского за 1872 г. есть запись, что Аскоченский справлялся об его адресе, помеченная восклицательным знаком в скобках), чтобы предложить своё сотрудничество, однако ж в Гр он не публиковался: скорей всего, редактор посчитал, что «консерватизм» Аскоченского не имеет ничего общего с консерватизмом возглавляемой им газеты-журнала.

АСТАФЬЕВА А. А., хозяйка дома на углу Малой Мещанской улицы и Екатерининского канала в Петербурге под № 118, в котором Достоевский и М. Д. Достоевская проживали с сентября 1861 г. по август 1863 г. в кв. № 4 во втором этаже (пять комнат с кухней). В этом же доме на третьем этаже жил брат писателя М. М. Достоевский, в квартире которого размещались редакции журналов «Время» и «Эпоха».

АХМАТОВА Елизавета Николаевна (1820—1904), писательница и переводчица. Её повести, публикуемые под псевдонимом Лейла, успеха не имели. Больше она прославилась как издательница и редактор ежемесячно выходившего «Собрания иностранных романов, повестей и рассказов в переводе на русский язык». В марте 1861 г. обратилась к Достоевскому в письме с предложением поставлять для журнала «Время» переводы иностранных романов и уголовных процессов. Переводы и проза Ахматовой ни во «Времени», ни в «Эпохе» не появились, но Достоевский стал подписчиком «Собрания иностранных романов…» и, по-видимому, общался с их издательницей-редактором лично. В апреле 1864 г. она послала Достоевскому свою повесть «Моё завещание» для возможной публикации в Э и в сопроводительном письме приглашала его придти «поговорить, если эта повесть заслужит Ваше одобрение» [Летопись, т. 1, с. 453] Известно 3 письма Ахматовой к Достоевскому, есть сведения об одном несохранившемся письме писателя к Ахматовой, написанном в первой половине февраля 1863 г. с жалобой на плохую доставку её «журнала».

АХШАРУМОВ Дмитрий Дмитриевич (1823—1910), петрашевец, врач-гигиенист; брат Н. Д. Ахшарумова. Закончил восточный факультет Петербургского университета, служил в Министерстве иностранных дел. С декабря 1848 г. начал посещать «пятницы» М. В. Петрашевского. 23 апреля 1849 г. был арестован с другими петрашевцами. В Петропавловской крепости Ахшарумов не выдержал тяжести заключения и угроз — сломался, написал подробнейшее покаянное письмо-признание, наговорив в нём «много лишнего» и на себя, и на товарищей по тайному обществу. Сам он впоследствии в своей мемуарной книге «Из моих воспоминаний (1849—1851 гг.)», вышедшей в 1905 г., каялся, что, мол, упал в заключении духом и был испуган угрозой смертной казни. В этой же книге он вспоминал, как их вывели 22 декабря 1849 г. на Семёновский плац к эшафоту: «Момент этот был поистине ужасен. Видеть приготовление к расстрелянию, и притом людей близких по товарищеским отношениям, видеть уже наставленные на них, почти в упор, ружейные стволы и ожидать — вот прольётся кровь и они упадут мёртвые, было ужасно, отвратительно, страшно <…> Сердце замерло в ожидании, и страшный момент этот продолжался с полминуты. При этом не было мысли о том, что и мне предстоит то же самое, но все внимание было поглощено наступающею кровавою картиною…» [Д. в восп., т. 1, с. 321] В последний момент смертную казнь Ахшарумову заменили на 4 года арестантских рот и ссылкой. Впоследствии он закончил Медико-хирургическую академию и проявил себя как врач и учёный в области санитарии и социальной гигиены.

С Достоевским Ахшарумов особенно близок не был. Есть сведения об одной их встрече в первой половине 1860-х гг.: Н. Д. Ахшарумов в записке от 13 октября 1864 г. просит Достоевского передать брату 25 экземпляров со своим романом «Мудрёное дело» (опубликован в № 5—7 «Эпохи») и оставшийся гонорар.

АХШАРУМОВ Николай Дмитриевич (1820—1893), писатель; брат Д. Д. Ахшарумова. Служил в военном министерстве, в 1845 г. вышел в отставку в чине коллежского секретаря, посвятив себя, как и Достоевский, литературе. В № 3 «Отечественных записок» за 1850 г. под псевдонимом А. Чернов опубликовал повесть «Двойник» — прямое подражание «Двойнику» Достоевского. В первом послекаторжном письме к брату М. М. Достоевскому от 30 января — 22 февраля 1854 г. писатель интересуется: «Кто такой Чернов, написавший “Двойник” в 1850 году?..» На этом переклички не закончились. В 1858 г. (ОЗ, № 11—12) появляется роман Ахшарумова «Игрок», а в 1866 г. издатель Ф. Т. Стелловский меняет название романа Достоевского «Рулетенбург» также на «Игрок». В свою очередь, повесть Ахшарумова «Под колесом» (1883) написана явно под влиянием «Игрока» Достоевского. Ну и, наконец, роман Ахшарумова «Мудрёное дело. Очерк из летописей русской словесности» был опубликован в журнале «Эпоха» (1864, № 5—7), и Достоевский в записной тетради 1864—1865 гг. набрасывает свои впечатления от 3-й части романа, и помечает под знаком «нота бене»: «NB. Из этого статью: “Нигилистические романы”». Такая статья не появилась.

Ахшарумов, судя по всему, часто общался с Достоевским, был участником литературного кружка при журналах «Время» и «Эпоха». 13 октября 1864 г. он запиской известил Достоевского, что не может лично его навестить и просил передать брату, Д. Д. Ахшарумову, 25 экземпляров романа «Мудрёное дело» и оставшийся гонорар. Перу Ахшарумова принадлежит проницательная статья о романе Достоевского «Преступление и наказание» («Всемирный труд», 1867, № 3), где он подчеркнул главную мысль в романе, что наказание героя начинается ещё раньше, чем преступление совершено, и что муки нравственной пытки во сто крат сильнее всякой каторги и казни.

Б

БАБИКОВ Константин Иванович (1841—1873), писатель. Родился и жил в Москве. Был знаком с А. А. Григорьевым. Публиковался в журналах «Время» и «Эпоха». Главное произведение — роман «Глухая улица» (Э, 1864, № 10—12; отд. изд. 1869) — хроника жизни нескольких мещанских семей. Личное знакомство Бабикова с Достоевским произошло, вероятно, в 1864 г., когда тот проживал в Москве из-за болезни первой жены, М. Д. Достоевской. Когда Достоевский жил за границей, Бабиков задумал издать сборник «Чаша», для которого Достоевский написал статью «Знакомство моё с Белинским» (1867). Рукопись до Бабикова не дошла, потерялась, сборник также не вышел, так что незадачливый издатель позже просил Достоевского вернуть выплаченные за статью вперёд 200 рублей серебром. Сохранилось и письмо Бабикова к Фёдору Михайловичу от начала 1870 г., в котором он просит выручить его 25 рублями, ибо проигрался в трактире. Всего известно 6 писем Бабикова к Достоевскому; 3 письма Достоевского к Бабикову не сохранились.

БАЗУНОВ Александр Фёдорович (1825—1899), издатель и книгопродавец. Служил в Московском коммерческом суде, когда в 1850-х гг. получил по наследству от отца Ф. В. Базунова книжный магазин в Петербурге и переехал туда. В 1862—1876 гг. занимался издательской деятельностью. Достоевский заключил с Базуновым 16 января 1862 г. договор на отдельное издание «Записок из Мёртвого дома» — тиражом 5 тыс. экз. и гонораром в 3,5 тыс. руб. серебром, причём получил одну тысячу сразу, авансом. Издание вышло в том же году. В 1867 г. в издательстве Базунова вышел в 2-х томах роман «Преступление и наказание», в 1871 г. — отдельное издание «Вечного мужа». Кроме того, Достоевский был постоянным покупателем в книжном магазине Базунова, и там же принималась подписка на журналы «Время», «Эпоха» и «Дневник писателя». Сохранилась доверенность Достоевского на получение денег по договору с Базуновым (1862) и расписка в получении от него денег (1871), имя этого издателя и книгопродавца в переписке Достоевского встречается более десяти раз. Известно одно письмо Базунова к Достоевскому (1866).

Издательство Базунова потерпело в 1876 г. крах, он уехал за границу, но в том же году вернулся и до самой смерти работал простым приказчиком в книжной лавке в Гостином дворе.

БАЗУНОВ Иван Григорьевич, дядя А. Ф. Базунова, владелец книжного магазина в Москве, где принималась подписка на журналы «Время» и «Эпоха», Достоевский бывал у него. Имя «московского» Базунова упоминается в 5-ти письмах Достоевского.

БАКАНИН Анатолий Иванович, вольнослушатель юридического факультета Петербургского университета. Работал корректором в журнале «Время», а также публиковал на его страницах очерки и переводы по «юридической» тематике, в частности, «Убийцы Пешара» (Вр, 1862, № 2). Вероятно, Баканина имел в виду Достоевский в письме к А. Н. Островскому от 24 августа 1861 г. по поводу публикации пьесы «Женитьба Бальзаминова»: «Корректор у нас хороший, — один студент, знает своё дело хорошо, и если особенно попросить его, то он и особенное внимание обратит…»

БАКУНИН Михаил Александрович (1814—1876), революционер, теоретик анархизма, один из идеологов народничества. С 1840 г. жил за границей, был знаком с К. Марксом и Ф. Энгельсом, перевёл на русский язык «Манифест коммунистической партии». Участник революционных событий в Париже, Праге, Дрездене. В 1851 г. был выдан австрийским властями России, шесть лет находился в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях, затем сослан в Сибирь, откуда совершил побег в 1861 г. за границу. Сотрудничал с А. И. Герценом и Н. П. Огарёвым, создал «Альянс социалистической демократии», позже стал членом 1-го Интернационала, вместе с С. Г. Нечаевым развернул агитационную кампанию по подготовке социальной революции в России.

Достоевский, возможно, встречался с Бакуниным в июле 1862 г. у Герцена. Некоторые исследователи называли Бакунина в числе прототипов Николая Ставрогина. Его имя упоминается в подготовительных материалах к «Бесам» («Гр<ановский>: Бакунин — старый, гнилой мешок бредней, ему легко детей хоть в нужник нести»), в романе спародированы речь Бакунина на конгрессе «Лиги мира и свободы» (1867 г.), его статьи и прокламации.

БАЛАСОГЛО Александр Пантелеймонович (1813—1893), петрашевец, чиновник; друг М. В. Петрашевского. В показаниях Достоевского зафиксировано, что он знал Баласогло, но, судя по всему, близко они не общались. В одном из своих донесений агент П. Д. Антонелли отмечал, что чтение Достоевским «Письма Белинского к Гоголю» вызвало восторженное одобрение «в особенности у Баласоглу и Ястржембского» [ПСС, т. 18, с. 178] Баласогло в ноябре 1849 г. без суда был сослан в Петрозаводск.

БАЛЛИН Николай Петрович (1829—1904), общественный деятель, публицист, издатель и книгопродавец. Увлекался фурьеризмом и хотя «пятницы» М. В. Петрашевского не посещал, но был близок с петрашевцами В. А. Головинским и П. Н. Филипповым. Встречался в 1848—1849 гг. с Достоевским и оставил любопытные воспоминания: «Достоевский, хотя и пользовался в нашем кружке репутацией умного и талантливого писателя, мне не нравился, хотя тогдашние повести его некоторые мне нравились. Он мне казался крайне самомнительным, самолюбивым и сентиментальным. Он как бы хвастался своей впечатлительностью и тем, что закуривался папиросами до дурману в голове…» [Белов, т. 1, с. 72] Известно письмо Баллина к Достоевскому от 19 декабря 1876 г. из Харькова с отзывом о повести «Кроткая».

БАЛЬЗАК (Balzac) Оноре, де (1799—1850), французский писатель, автор цикла романов под названием «Человеческая комедия», в свою очередь подразделявшегося на три части: «Этюды о нравах», «Философские этюды» и «Аналитические этюды» и включавшего в себя почти сто произведений. Наиболее известные романы и повести: «Гобсек», «Тридцатилетняя женщина», «Отец Горио», «Евгения Гранде», «Утраченные иллюзии», «Блеск и нищета куртизанок», «Шагреневая кожа» и др.

Бальзак — один из любимейших писателей Достоевского с юных лет. В письме к брату М. М. Достоевскому от 9 августа 1838 г. он извещает, что им прочитан «почти весь Бальзак» и добавляет в скобках: «(Бальзак велик! Его характеры — произведения ума вселенной! Не дух времени, но целые тысячелетия приготовили бореньем своим такую развязку в душе человека)». И в конце жизни, буквально за месяц до смерти Достоевский, по свидетельству Л. И. Веселитской (будущей писательницы В. Микулич), так же «восхищался Бальзаком» и ставил его неизмеримо выше модного тогда Золя. Когда же девушка наивно спросила, кого он выше ставит — себя или Бальзака? — Достоевский, «подумав секунду», ответил: «Каждый из нас дорог только в той мере, в какой он принёс в литературу что-нибудь своё, что-нибудь оригинальное. В этом всё. А сравнивать нас я не могу. Думаю, что у каждого есть свои заслуги…» [Белов, т. 1, с. 144]

В 1844 г. Достоевский начал свою литературную деятельность с перевода романа Бальзака «Евгения Гранде», а закончил в 1880 г. «Речью о Пушкине», в первоначальный вариант которой был включён фрагмент-рассуждение об эпизоде из романа Бальзака «Отец Горио» (разговор Бьяншона и Растиньяка): «У Бальзака в одном его романе один молодой человек, в тоске перед нравственной задачей, которую не в силах ещё разрешить, обращается с вопросом к [любимому] другу, своему товарищу, студенту, и спрашивает его: послушай, представь себе, вот ты нищий, у тебя ни гроша, и вдруг где-то там, в Китае, есть дряхлый, больной мандарин, и тебе стоит только здесь, в Париже, не сходя с места, сказать про себя: умри, мандарин, и он умрёт, но за смерть мандарина тебе какой-то волшебник <…> пришлёт затем миллион, и <…> никто этого не узнает, и главное он где-то в Китае, он, мандарин, всё равно что на луне или на Сириусе — ну что, хотел бы ты сказать: “Умри, мандарин”, чтоб сейчас же получить эт<от> миллион? <…> Студент ему отвечает: <…> “Он стар, твой мандарин? Но нет, я не хочу!” Вот решение французского студента». [ПСС, т. 26, с. 288]

В последний момент перед произнесением «Пушкинской речи» Достоевский почему-то сократил-убрал этот фрагмент, но в данном случае важно другое: несомненная связь этого значимого для Достоевского бальзаковского текста с проблематикой «Преступления и наказания» и «Братьев Карамазовых».

БАРАНОВ Павел Трофимович, граф (1815—1864), тверской генерал-губернатор; муж Е. А. Барановой. В письме к Э. И. Тотлебену от 4 октября 1859 г. из Твери Достоевский сообщает: «Две недели тому назад я был у здешнего губернатора графа Баранова. Я изложил ему всё моё дело и просил передать моё письмо к князю Долгорукому, шефу жандармов; в письме моём я прошу князя исходатайствовать мне у государя позволение поселиться в Петербурге для излечения моей болезни и для всех тех причин, о которых я сейчас упомянул. <…> Граф Баранов принял меня прекрасно и обещал всё с своей стороны; но советовал только подождать до половины октября, потому что князя нет в Петербурге…» Баранов содействовал писателю в его хлопотах по возвращению в Петербург: известно его письмо к В. А. Долгорукову от 3 ноября 1859 г. с просьбой помочь Достоевскому и с доброй оценкой его поведения во время проживания в Твери. Сохранилось письмо Баранова к Достоевскому от 25 ноября 1859 г. с известием о разрешении писателю жить в столице.

Есть предположение, что граф Баранов послужил одним из прототипов губернатора фон Лембке в «Бесах».

БАРАНОВА (урожд. Васильчикова) Анна Алексеевна, графиня (1927—?), жена П. Т. Баранова, двоюродная сестра графа писателя В. А. Соллогуба. Достоевский был представлен ей в Петербурге, в салоне Соллогуба на волне успеха романа «Бедные люди». В Твери их знакомство возобновилось. Писатель в письме брату М. М. Достоевскому от 1 октября 1859 г. сообщал: супруга губернатора «несколько раз убедительнейше приглашала бывать у них запросто по вечерам», что Достоевский с охотою и делал. Тем более, что сам Баранов хлопотал о разрешении опальному писателю жить в столице. Есть мнение, что в образе губернаторши Юлии Михайловны фон Лембке из «Бесов» отразились отдельные черты тверской губернаторши.

БАРСОВ Елпидифор Васильевич (1836—1917), этнограф, археолог. При отъезде за границу Достоевские остановились на один день в Вильно и 15 /27/ апреля 1867 г. осматривали город в сопровождении Барсова, который уже был, по уверению А. Г. Достоевской, «знакомый Фёдора Михайловича» [Летопись, т. 2, с. 104]. Впоследствии (в 1870 г.) Барсов стал членом Общества любителей российской словесности, принимал в этом качестве активное участие в Пушкинских торжествах 1880 г., где встречался с Достоевским. Писатель упоминает о нём в письме к жене от 23—24 мая 1880 г.

БАРСОВ Николай Павлович (1839—1889), выпускник Историко-филологического факультета Петербургского университета, корреспондент СпбВед в Австрии. Именно в этот период опубликовал в журнале «Время» свои работы: перевод «Теоретического очерка истории» Г. Гервинуса (1861, № 11), статью «О значении Бокля. История цивилизации в Англии» (1862, № 6). В 1862 г. Достоевский намеревался вместе с Барсовым совершить часть путешествия по Европе вместе [Материалы, т. 9, с. 278]. Впоследствии Барсов был профессором Варшавского университета.

БАРТЕНЕВ Пётр Иванович (1829—1912), редактор журнала «Русский архив». В 1867 г. случился неприятный заочный инцидент между Достоевским и И. С. Тургеневым, которому друг П. А. Анненков сообщил, что Достоевский якобы передал Бартеневу для публикации в «Русском архиве» своё частное письмо к А. Н. Майкову (от 16 /28/ авг. 1867 г.) с описанием визита к Тургеневу в Баден-Бадене, который во время этой встречи позволил себе очень резкие выпады против России («Если б провалилась Россия, то не было бы никакого ни убытка, ни волнения в человечестве…») Недоразумение удалось тогда разрешить, а впервые Бартенев встретился с Достоевским на Пушкинских торжествах в Москве 1880 г. Писатель упоминает об этом в письме к А. Г. Достоевской от 3—4 июня 1880 г.

БАРЧ Иван Мартынович (1831—1890), хирург, главный врач Максимилиановской больницы в Петербурге. В мае 1872 г. он делал операцию дочери Достоевского двухлетней Любе, у которой неправильно срослась после перелома рука. В «Воспоминаниях» А. Г. Достоеской этому событию посвящено несколько страниц, причём она сообщает, что Барч «был старинный знакомый Фёдора Михайловича» [Достоевская, с. 249]. Имя Барча упоминается в письмах Достоевского этого периода к жене из Старой Руссы (5, 8, 9 и 14 июня 1872 г.)

БАХ (Bach) (1843—?), хозяйка отеля «Ville d’Alger» в Эмсе, в котором Достоевский останавливался в 1874, 1876 и 1879 гг. В его письме А. Г. Достоевской от 13 /25/ июля 1876 г., в частности, сообщается: «…M-me Бах очень внимательна. Она овдовела и оказалось, что она француженка, но из Алжира, а я и не знал этого, по крайней мере теперь говорю по-французски. Ей тридцать три года, и к ней ходит жених — степеннейший сорокалетний эмзец <…>. Я ей сказал, что самое лучшее ей поскорей выйти замуж, хотя у ней трое детей и на лицо она уже старенька…»

БАХИРЕВ Алексей Иванович (1833 — после 1884), прапорщик, 7-го Сибирского линейного батальона в Семипалатинске; брат А. И. Бахирева. С ним Достоевский одно время жил на одной квартире. С Бахиревым Достоевский передал письмо (от 18 февраля 1855 г.) к П. Е. Анненковой в Тобольск, в котором характеризовал его как «очень скромного и очень доброго молодого человека, простую и чистую душу», однако ж добавлял в самом конце: «А. И. Бахирева я очень уважаю, но не во всём с ним откровенен». Известно письмо Бахирева к писателю (от 8 февраля 1857 г.) из Катон-Карагая, куда он был переведён, в котором он поздравлял Достоевского с производством в прапорщики. Впоследствии Бахирев дослужился до подполковника.

БАХИРЕВ Андрей Иванович (1818 — после 1903), штабс-капитан 7-го Сибирского линейного батальона в Семипалатинске, ротный командир Достоевского; брат Ал. И. Бахирева. Известно, что он присутствовал при освидетельствовании прапорщика Достоевского лекарем Ермаковым 21 декабря 1857 г., когда Достоевский хлопотал об отставке.

БЕКЕТОВ Алексей Николаевич (1824—?), воспитанник Главного инженерного училища; старший брат А. Н. и Н. Н. Бекетовых. Входил (вместе с Д. В. Григоровичем, Н. И. Витковским, И. И. Бережецким) в «литературный кружок», организованный в училище Достоевским. По воспоминаниям К. А. Трутовского, Достоевский в тот период особенно часто общался с Бекетовым.

Позже, в начале весны 1846 г. Достоевский, уже став писателем, посещал кружок братьев Бекетовых, в который, кроме самого Бекетова и двух его братьев, входили Григорович, А. Н. Майков, В. Н. Майков, А. Н. Плещеев, А. В. Ханыков, С. Д. Яновский. Осенью того же года Достоевский переехал в дом на Васильевский остров (1-я линия, № 26), где вместе с братьями Бекетовыми создал «ассоциацию» с общим хозяйством, которая в феврале 1847 г. прекратила существование с отъездом младших Бекетовых в Казань.

БЕКЕТОВ Андрей Николаевич (1825—1902), ботаник, публицист, ректор (с 1876 г.) Петербургского университета; брат Ал. Н. и Н. Н. Бекетовых, дед поэта А. А. Блока. Достоевский в 1846 г. посещал кружок братьев Бекетовых, а с ноября этого года по февраль 1847 г. жил вместе с ними и другими членами «ассоциации» в одной квартире на Васильевском острове, о которой подробно сообщал в письме к М. М. Достоевскому от 26 ноября 1846 г. Достоевский общался с Андреем Бекетовым и в начале 1860-х гг., когда во «Времени» печатался перевод романа Э. Гаскелл «Мери Бартон», сделанный его женой Е. Г. Бекетовой. Ректор университета Бекетов участвовал в похоронах Достоевского.

БЕКЕТОВ Николай Николаевич (1827—1911), профессор Харьковского и Петербургского университетов, академик; младший брат Ал. Н. и Ан. Н. Бекетовых. Достоевский в юности посещал кружок братьев Бекетовых и жил с ними «ассоциацией» на одной квартире (см. выше). Во второй половине 1870-х гг. Николай Бекетов написал Достоевскому два письма, писатель ответил одним, которое не сохранилось.

БЕКЕТОВА (урожд. Карелина) Елизавета Григорьевна (1834—1902), переводчица; жена А. Н. Бекетова, бабушка поэта А. А. Блока. В 1861 г. Достоевский предложил ей перевести роман английской писательницы Э. Гаскелл «Мери Бартон», этот перевод был осуществлён и опубликован в журнале «Время» (1861, № 4—9). По воспоминаниям Блока, его бабушка, помимо Достоевского, общалась с Н. В. Гоголем, Л. Н. Толстым, А. А. Григорьевым, Я. П. Полонским и другими известными писателями.

БЕЛИНСКАЯ (урожд. Орлова) Мария Васильевна (1812—1890), жена В. Г. Белинского. 26 апреля 1846 г. Достоевский в письме из Петербурга к брату М. М. Достоевскому в Ревель сообщал, что Белинский уехал в путешествие на юг России, а жена его с ребёнком (дочерью Ольгой) отправляется в Гапсаль проездом через Ревель, и обращался с горячей просьбой — найти няньку для её годовалой дочери: «M-me Белинская, весьма слабая, пожилая и больная женщина, принуждена ехать одна-одинёшенька, да ещё с ребёнком…» Достоевский собирался приехать в Ревель вместе с Белинскими, но ему это сделать не удалось, и он приехал к брату только в конце мая. При встрече с Михаилом Михайловичем жена Белинского передала ему ещё одно письмо от Достоевского (от 16 мая 1846 г.), в котором он просил принять «m-me Белинскую и её интереснейшую сестрицу» (А. В. Орлову) «хорошенько». Приём им, вероятно, так понравился поначалу, что они дальше не поехали, остались в Ревеле и вернулись в Петербург вместе с Достоевским 31 августа. Правда, в одном из ответных писем того периода (от 12 июля 1846 г.) к жене Белинский обещал не проболтаться о впечатлении, произведённом на неё «ревельскими родственниками» Достоевского.

12 декабря 1862 г. Белинская написала Достоевскому из Москвы письмо, в котором выразила желание встретиться после 15-летнего перерыва. Писатель ответил 5 января 1863 г., кратко сообщал о себе и обещал летом, когда будет в Москве, обязательно навестить её. Белинская ответила на это письмо 17 февраля 1863 г. В начале лета Достоевский привёз в Москву тяжело больную жену М. Д. Достоевскую, но состоялась ли его встреча с Белинской — неизвестно.

БЕЛИНСКИЙ Виссарион Григорьевич (1811—1848), критик. Учился в Московском университете, из которого был исключён в 1832 г. Первая крупная критическая публикация — цикл «Литературные мечтания. Элегия в прозе» («Молва», 1834). Достоевский познакомился с Белинским в самом начале лета 1845 г., когда тот уже пользовался славой самого влиятельного критика России. Рукопись романа «Бедные люди» никому не известного начинающего литератора Белинскому передал Н. А. Некрасов. Сам Достоевский через 30 с лишним лет (в январском выпуске ДП за 1877 г.) вспоминал: «“Новый Гоголь явился!” — закричал Некрасов, входя к нему с “Бедными людьми”. — “У вас Гоголи-то как грибы растут”, — строго заметил ему Белинский, но рукопись взял. Когда Некрасов опять зашёл к нему, вечером, то Белинский встретил его “просто в волнении”: “Приведите, приведите его скорее!” <…> Помню, что на первый взгляд меня очень поразила его наружность, его нос, его лоб; я представлял его себе почему-то совсем другим — “этого ужасного, этого страшного критика”. Он встретил меня чрезвычайно важно и сдержанно. “Что ж, оно так и надо”, — подумал я, но не прошло, кажется, и минуты, как всё преобразилось: важность была не лица, не великого критика, встречающего двадцатидвухлетнего начинающего писателя, а, так сказать, из уважения его к тем чувствам, которые он хотел мне излить как можно скорее, к тем важным словам, которые чрезвычайно торопился мне сказать. Он заговорил пламенно, с горящими глазами: “Да вы понимаете ль сами-то, — повторял он мне несколько раз и вскрикивая по своему обыкновению, — что это вы такое написали!” Он вскрикивал всегда, когда говорил в сильном чувстве. “Вы только непосредственным чутьём, как художник, это могли написать, но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду, на которую вы нам указали? Не может быть, чтобы вы в ваши двадцать лет уж это понимали. <…> А эта оторвавшаяся пуговица, а эта минута целования генеральской ручки, — да ведь тут уж не сожаление к этому несчастному, а ужас, ужас! В этой благодарности-то его ужас! Это трагедия! Вы до самой сути дела дотронулись, самое главное разом указали. Мы, публицисты и критики, только рассуждаем, мы словами стараемся разъяснить это, а вы, художник, одною чертой, разом в образе выставляете самую суть, чтоб ощупать можно было рукой, чтоб самому нерассуждающему читателю стало вдруг всё понятно! Вот тайна художественности, вот правда в искусстве! Вот служение художника истине! Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..”

Всё это он тогда говорил мне. Всё это он говорил потом обо мне и многим другим, ещё живым теперь и могущим засвидетельствовать. Я вышел от него в упоении. Я остановился на углу его дома, смотрел на небо, на светлый день, на проходивших людей и весь, всем существом своим, ощущал, что в жизни моей произошёл торжественный момент, перелом навеки, что началось что-то совсем новое, но такое, чего я и не предполагал тогда даже в самых страстных мечтах моих. (А я был тогда страшный мечтатель.) “И неужели вправду я так велик”, — стыдливо думал я про себя в каком-то робком восторге. О, не смейтесь, никогда потом я не думал, что я велик, но тогда — разве можно было это вынести! “О, я буду достойным этих похвал, и какие люди, какие люди! Вот где люди! Я заслужу, постараюсь стать таким же прекрасным, как и они, пребуду «верен»! О, как я легкомыслен, и если б Белинский только узнал, какие во мне есть дрянные, постыдные вещи! А всё говорят, что эти литераторы горды, самолюбивы. Впрочем, этих людей только и есть в России, они одни, но у них одних истина, а истина, добро, правда всегда побеждают и торжествуют над пороком и злом, мы победим; о к ним, с ними!”

Я это всё думал, я припоминаю ту минуту в самой полной ясности. И никогда потом я не мог забыть её. Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая её, укреплялся духом. Теперь ещё вспоминаю её каждый раз с восторгом…»

О своём знакомстве с Белинским и его реакции на его дебютное произведение Достоевский в художественной форме рассказал в романе «Униженные и оскорблённые», введя в повествование фигуру известного критика Б.

Очень высоко поначалу оценил Белинский и «Двойника», первые главы которого Достоевский читал в его доме в начале декабря 1845 г. на специально для этого устроенном вечере. В своих статьях того периода критик неизменно положительно отзывался-писал о «Бедных людях» и частично о «Двойнике» (ОЗ, 1846, № 2, 3; С, 1847, № 1, 11; 1848, № 1), считал Достоевского лидером «натуральной школы», привлёк его к участию в затеваемом им альманахе «Левиафан», однако ж вскоре мнение его о творчестве молодого писателя начало меняться. Уже законченный «Двойник», а затем «Господин Прохарчин», «Хозяйка» и другие новые произведения Достоевского вызвали глубокое разочарование у Белинского, он посчитал их растянутыми, непонятными, совершенно чуждым критику-реалисту показался фантастический колорит той же «Хозяйки». Достоевский тоже поначалу в письмах к брату М. М. Достоевскому писал о Белинском и своих отношениях с ним в восторженных тонах: «Я бываю весьма часто у Белинского…» (8 окт. 1845 г.); «Белинский любит меня как нельзя более…» (16 нояб. 1845 г.); «Представь себе, что наши все и даже Белинский нашли, что я даже далеко ушёл от Гоголя…» (11 фев. 1846 г.) и т. д. Однако ж уже вскоре тон начал понижаться: «Но вот что гадко и мучительно: свои, наши, Белинский и все мною недовольны за Голядкина…» (1 апр. 1846 г.); «Что же касается до Белинского, то это такой слабый человек, что даже в литературных мнениях у него пять пятниц на неделе…» (26 нояб. 1846 г.)

Вскоре Достоевский окончательно порвал с кружком Белинского и «Современника», начинает публиковаться только в «Отечественных записках» А. А. Краевского, считая прежних сотоварищей по литературе (И. С. Тургенева, И. И. Панаева, Некрасова и самого Белинского) чуть ли не врагами. Тем более, что Достоевский, с его мнительным, вспыльчивым и неврастеническим характером, склонен был всё преувеличивать и воспринимать болезненнее, чем оно того стоило. По крайней мере, печатно Белинский весьма деликатно критиковал молодого писателя лишь за неумение совладать со своим художественным даром и ни в коем случае сомнений в его таланте не высказывал. Более того, и в приватных разговорах суровый критик выражал не раздражение или насмешку, а — тревогу за творческую будущность начинающего романиста. Так, в доме Панаевых, за картами, он как-то заметил: «Что за несчастье, ведь несомненный у Достоевского талант, а если он, вместо того, чтобы разработать его, вообразит уже себя гением, то ведь не пойдёт вперёд…» [Д. в восп., т. 1, с. 220]

Именно Белинский посеял в душе начинающего писателя ростки «социализма» и «атеизма». В главе «Старые люди» ДП за 1873 г., почти целиком посвящённой воспоминаниям о Белинском, Достоевский вспоминал, что застал великого критика «страстным социалистом» и тот начал с обращения его в свою «веру», и признавался: «В последний год его жизни я уже не ходил к нему. Он меня невзлюбил; но я страстно принял всё учение его…» И чуть далее добавлял, что если бы Белинский прожил больше, он кончил бы эмиграцией «и скитался бы теперь маленьким и восторженным старичком с прежнею тёплою верой» по различным конгрессам. И именно за чтение в собрании у М. В. Петрашевского письма Белинского к Н. В. Гоголю Достоевский был сначала приговорён к смертной казни, а затем отбывал каторгу и солдатчину в Сибири. Именно за эти десять лет и переосмыслил писатель кардинально свои убеждения.

В письме к Н. Н. Страхову из-за границы от 18 /30/ мая 1871 г. Достоевский, характеризуя современное положение в Европе, даёт попутно Белинскому подробную и совершенно убийственную характеристику: «…если б Белинский, Грановский и вся эта шушера поглядели теперь, то сказали бы: “Нет, мы не о том мечтали, нет, это уклонение; подождём ещё, и явится свет, и воцарится прогресс, и человечество перестроится на здравых началах и будет счастливо!» <…> Они до того были тупы, что и теперь бы, уже после события, не согласились бы и продолжали мечтать. Я обругал Белинского более как явление русской жизни, нежели лицо: это было самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни. Одно извинение — в неизбежности этого явления. И уверяю Вас, что Белинский помирился бы теперь на такой мысли: “А ведь это оттого не удалось Коммуне, что она всё-таки прежде всего была французская, то есть сохраняла в себе заразу национальности. А потому надо приискать такой народ, в котором нет ни капли национальности и который способен бить, как я, по щекам свою мать (Россию)”. И с пеной у рта бросился бы вновь писать поганые статьи свои, позоря Россию, отрицая великие явления её (Пушкина), — чтоб окончательно сделать Россию вакантною нациею, способною стать во главе общечеловеческого дела. Иезуитизм и ложь наших передовых двигателей он принял бы со счастьем. Но вот что ещё: Вы никогда его не знали, а я знал и видел и теперь осмыслил вполне. Этот человек ругал мне Христа по-матерну, а между тем никогда он не был способен сам себя и всех двигателей всего мира сопоставить со Христом для сравнения. Он не мог заметить того, сколько в нём и в них мелкого самолюбия, злобы, нетерпения, раздражительности, подлости, а главное, самолюбия. Ругая Христа, он не сказал себе никогда: что же мы поставим вместо него, неужели себя, тогда как мы так гадки. Нет, он никогда не задумался над тем, что он сам гадок. Он был доволен собой в высшей степени, и это была уже личная, смрадная, позорная тупость. Вы говорите, он был талантлив. Совсем нет, и Боже — как наврал о нем в своей поэтической статье Григорьев. <…> О Белинском и о многих явлениях нашей жизни судим мы до сих пор ещё сквозь множество чрезвычайных предрассудков…»

Конечно, это чрезвычайно полемичное суждение нельзя считать за окончательное и бесповоротное. Надо учитывать, что приведено оно в частном письме, да ещё к такому человеку, как Страхов и, что особенно важно, как раз в период работы над «Бесами» — самом «антиреволюционным» романом Достоевского. Вероятно, наиболее объективный портрет великого критика писатель создал в статье «Знакомство моё с Белинским» (1867), которая, к сожалению, была при пересылке утеряна.

БЕЛИХОВ (Беликов) Григорий (? — 1857), подполковник, командир 7-го Сибирского линейного батальона в Семипалатинске, в котором служил Достоевский после каторги. В письмах писателя того периода (1855—1857) имя Белихова упоминается не раз, причём нередко Достоевский называет батальонного командира «отцом». Портрет его сохранился в воспоминаниях А. Е. Врангеля о Достоевском: «Скоро он сделался домашним человеком даже у своего батальонного командира, Беликова, к которому являлся, как и всюду, в своей серой солдатской шинели <…>. Беликов был преоригинальная личность, достойная быть описанною. Главное его качество было хлебосольство и добродушие. Он происходил из кантонистов. Очень маленький ростом, с круглым брюшком, юркий и подвижный, с большим красным носом, говорил всем “ты, батюшка” и готов был первому встречному отдать последнюю рубашку. Всегда навеселе, любил карты и особенно прекрасный пол…» [Белов, т. 1, С. 90—91] Весной 1954 г. в доме Белихова Достоевский познакомился с А. И. Исаевым и М. Д. Исаевой — своей будущей первой женой. Сохранился рапорт прапорщика Достоевского батальонному командиру Белихову от 27 июня 1857 г., связанный с подорожной и прогонными для пасынка Павла Исаева, определённого в Омский кадетский корпус.

В том же 1857 г. подполковник Белихов при сдаче батальона майору Денисову застрелился, скорей всего, из-за материальной недостачи в батальонной кассе. Видимо, Белихов послужил в какой-то мере прототипом батальонного командира подполковника Верховцева из «Братьев Карамазовых», «добродушнейшего хлебосола», который пытался застрелиться из недостачи в батальонной кассе, когда сдавал дела новому командиру-майору.

БЕЛОВ Евгений Александрович (1826—1895), историк, педагог, журналист. В 1867—1891 гг. преподавал историю в Александровском лицее. Достоевский, познакомившись с трудами Белова «Смутное время» и «Пётр Великий» (обе — 1872), пригласил его к сотрудничеству в «Гражданине», редактором которого был в тот период. В письме писателя к А. Г. Достоевской от 23 июля 1873 г. есть строки: «Мне ужасно начинает нравится один из новых моих сотрудников, Белов (пишет критич<еские> статьи, но далеко живёт. А кажется, мы могли бы сойтись…» Рецензии Белова печатались в Гр регулярно (1873, № 21, 26, 30—32), кроме того, новый сотрудник работал с редакционной почтой. В середине августа между Достоевским и Беловым произошла размолвка-спор по литературно-идеологическим мотивам, что не помешало дальнейшему сотрудничеству его в Гр. Известны 3 письма Белова к Достоевскому; одно ответное письмо Достоевского к Белову не сохранилось.

БЕЛЫХ Ефим (1818—?), арестант Омского острога, бывший прапорщик Белостокского пехотного полка. Был приговорён к смертной казни, заменённой 12-ю годами каторги, за убийство мирного князя Мурзы бек Кубанова. В Омский острог прибыл 24 августа 1850 г., через 7 месяцев после Достоевского. В Записках из Мёртвого дома» выведен под именем Аким Акимыч.

БЕЛЯЕВ, корректор «Эпохи». Весьма эмоционально поминается Достоевским («негодяю Беляеву», «пьянчужка Беляев») в черновиках письма к другому корректору, Н. Будаевскому (29 авг. 1864 г.), где речь идёт о недоразумении с выплатой денег корректорам.

БЕМ Кароль (Карл), поляк, арестант Омского острога. Прибыл туда 3 июля 1850 г. (через 5,5 месяца после Достоевского), получив 2 года каторжных работ за причастность к «бунтовщикам». В «Записках из Мёртвого дома» выведен как Б—м, прославившийся в качестве отличного маляра. Полностью фамилия его упоминается в подготовительных материалах к «Братьям Карамазовым»: «Зачем же вы подкупали Бема тремя тысячами?» [ПСС, т. 15, с. 296]

БЕННИ Артур Иванович (1840—1867), журналист, переводчик. В февральском номере «Эпохи» за 1865 г. опубликован без подписи его очерк «Из петербургской форточки» (об англиканской церкви). 2 июня 1865 г. Достоевский посетил Бенни по его просьбе в Спасской части, где тот отбывал наказание по обвинению в связях с А. И. Герценом, и отдал ему часть долга в 45 рублей за эту публикацию. Сохранилось по крайней мере три письма Бенни к Достоевскому.

БЕРГ Фёдор Николаевич (1839—1909), литератор, журналист. В журнале «Время» опубликовал 25 стихотворений, в том числе «В поле» — с посвящением Достоевскому. В 1861 г. между ними возникло недоразумение из-за неправильно понятного Достоевским отзыва в статье Берга об «Униженных и оскорблённых». И хотя статья эта во Вр так и не появилась, но инцидент был исчерпан: сохранилось по этому поводу два письма Берга к Достоевскому и одно Достоевского к Бергу (от 12 июля 1861 г.).

БЕРГЕМАН Анна Петровна, знакомая А. Г. Достоевской. В самом конце 1876 г. и начале 1877 г. Достоевский по просьбе Бергеман вместе с А. Ф. Кони устраивал девочку Марфу в приют. Сохранилось по этому поводу письмо Бергеман к Достоевскому от 20 января 1877 г. с благодарностью за помощь в этом деле. В письмах писателя к А. Г. Достоевской из Эмса (13 /25/ и 16 /28/ авг. 1879 г.) Бергеман упоминается как «Бергеманша» и выражается беспокойство, что она своим приездом в Старую Руссу помешает поездке Анны Григорьевны с детьми в монастырь, основанный Нилом Столбенским («И, уж конечно, Нил лучше, чем Бергеманша…») Но и «Бергеманша» в гости не приехала, и поездка в монастырь по всяким другим причинам не состоялась.

БЕРЕЖЕЦКИЙ Иван Игнатьевич (1820 — после 1869), воспитанник Главного Инженерного училища; товарищ Достоевского. По воспоминаниям воспитателя А. И. Савельева, Достоевский и Бережецкий были очень дружны, много времени проводили вдвоём — читали, обсуждали прочитанное, вместе защищали «рябцов» (новичков) и служащих училища от хулиганствующих сотоварищей-кондукторов. «Пользуясь большим авторитетом у товарищей, они, Достоевский и Бережецкий, или прекращали задуманные проделки с учителями, или останавливали, — пишет Савельев, — Только то, что творилось внезапно, им нельзя было остановить, как, например, это случилось во время перемены классов, когда из четвёртого класса (называющегося Сибирью) вдруг, из открытых дверей, выбежал кондуктор О., сидевший верхом на учителе немецкого языка Н. Конечно, эта проделка не прошла даром. По приговору Достоевского и Бережецкого виновник проделки был порядочно товарищами старшего класса побит…» Тот же Савельев даёт штрихи к портрету Бережецкого: «Это был юноша очень талантливый и скромный, тоже, как Достоевский, любящий уединение, как говорится, человек замкнутый, особняк…» [Д. в восп., т. 1, с. 165—166] Бережецкий был членом литературного кружка в училище, в который помимо него и Достоевского входили Д. В. Григорович, А. Н. Бекетов, Н. И. Витковский.

Достоевский пылко писал, скорее всего, о Бережецком (не называя его имени) в письме к брату М. М. Достоевскому от 1 января 1840 г.: «Прошлую зиму я был в каком-то восторженном состоянии. <…> Я имел у себя товарища, одно создание, которое так любил я! <…> Читая с ним Шиллера, я поверял над ним и благородного пламенного Дон-Карлоса, и Маркиза Позу, и Мортимера. Эта дружба так много принесла мне и горя и наслаждения!..»

В данных строках как бы подводится итог этой дружбе: в 1840 г. Бережецкий был произведён в инженерные офицеры и перешёл из кондукторов в офицерский класс.

БЕРЕЗИН Илья Николаевич (1818—1896), учёный-ориенталист, профессор петербургского университета, издатель «Библиотеки восточных историков», «Русского энциклопедического словаря», «Турецкой хрестоматии», один из членов-учредителей Литературного фонда и казначей его комитета в пору секретарства в нём Достоевского (1863 г.). Известны 5 официальных писем Достоевского к Березину.

БЕССЕР Виктор Вилибальдович (1825—1895), петербургский врач — в 1860-х гг. лечил самого Достоевского и его братьев М. М. и Н. М. Достоевских. Писатель был не очень высокого мнения об этом докторе и в письме к Михаилу (8 /20/ сент. 1863 г.) писал по поводу того, что Бессер лечит тяжело больного «умирающего» Николая: «Про Колю я прочёл с грустию. Бессеру я ни в чём не верю. Это не доктор, а шарлатан; так по-моему. Кабы Боткин…» Однако ж, судя по всему, Бессер всё-таки помог Н. М. Достоевскому, и тот прожил ещё худо-бедно 20 лет. А чуть позже, летом 1864 г., этот же доктор верно поставит неутешительный диагноз М. М. Достоевскому.

БЕСТУЖЕВ-РЮМИН Константин Николаевич (1829—1897), историк, публицист, академик Петербургской Академии наук (с 1890 г.). Достоевский познакомился с ним, скорее всего, во второй половине 1870-х гг., в период активного сотрудничества обоих в Славянском благотворительном обществе, бывал на вечерах в его доме. Именно Бестужев-Рюмин 4 мая 1880 г. на собрании членов Общества предложил избрать делегатом от него на открытие памятника А. С. Пушкину в Москве Достоевского. На похоронах писателя 1 февраля 1881 г. Бестужев-Рюмин произнёс речь.

БИБИКОВ Пётр Алексеевич (1831—1875), публицист, переводчик, сотрудник «Времени». Опубликовал в журнале братьев Достоевских статьи «Феноменология войны» (1861, № 12), «По поводу одной современной повести» (1862, № 1), «Как решаются нравственные вопросы французской драмой» (1862, № 2), «От Петербурга до Екатеринославля» (1863, № 1—2, 4). Вероятно, перу Бибикова принадлежит и некролог Н. А. Добролюбова (1861, № 11). В письме к М. М. Достоевскому из Москвы от 29 февраля 1864 г. Достоевский предлагал завести в «Эпохе» отдел «Литературной летописи» и поручить вести его Бибикову, но замысел этот не осуществился.

БИЛЕВИЧ Николай Иванович (1812—1860), преподаватель российской грамматики в пансионе Л. И. Чермака во время учёбы там Достоевского и его старшего брата М. М. Достоевского. В своё время Билевич закончил Нежинскую гимназию высших наук, где его товарищами были Н. В. Гоголь, Е. П. Гребёнка, Н. Я. Прокопович, Н. В. Кукольник, сам писал стихи и прозу, печатался, уже будучи учителем, в «Невском альманахе», «Московском городском листке», он автор книг «Картинная галерея светской жизни, или Нравы девятнадцатого столетия» (1833), «Святочные вечера, или Рассказы моей тётушки» (2-е изд. 1839). Вероятно, именно Билевича имел в виду А. М. Достоевский, сообщая в своих «Воспоминаниях»: «Замечу лишь то, что в последние годы, т. е. около 36-го года, братья с особенным воодушевлением рассказывали про своего учителя русского языка, он просто сделался их идолом, так как на каждом шагу был ими вспоминаем…»

Возможно, Билевич послужил прообразом Николая Семёновича в «Подростке».

БЛАГОСВЕТЛОВ Григорий Евлампиевич (1824—1880), публицист, редактор журналов «Русское слово» (1860—1866) и «Дело» (1866—1880); соратник Д. И. Писарева. Известно несколько записок Благосветлова к Достоевскому 1864 г., касающиеся денежных вопросов. В «Дневнике писателя» (1876, апр.) Достоевский опроверг сплетню, проскользнувшую в журнале «Дело», оскорбительную для памяти М. М. Достоевского. В октябре 1880 г. писатель написал своему доброму знакомому и помощнику по изданию ДП метранпажу М. А. Александрову по его настойчивой просьбе рекомендацию в журнал «Дело», пояснив при этом, что он, Достоевский, «сильно антипатизировал тому литературному лагерю, к которому принадлежал Г. Е. Благосветлов» [Д. в восп., т. 2, с. 311]

Некоторые штрихи, связанные с Благосветловым (нажил дом литературой) Достоевский использовал при создании образа Ракитина в «Братьях Карамазовых».

БОБОРЫКИН Пётр Дмитриевич (1836—1921), издатель-редактор журнала «Библиотека для чтения» (1863—1865), писатель (романы «В путь-дорогу», «Жертва вечерняя», «Дельцы», «Китай-город», «Василий Тёркин» и др.). Письмом от 30 сентября 1863 г. Боборыкин пригласил Достоевского к сотрудничеству в БдЧт, однако ж сотрудничество это, несмотря на взятый Достоевским аванс в 300 руб. серебром, не состоялось. В 1865 г. после закрытия «Эпохи» Боборыкин согласился взамен выдать подписчикам Достоевского свой журнал, но БдЧт тоже была вскоре закрыта. Как правило, в текстах Достоевского имя Боборыкина и его произведения упоминаются в ироническом тоне. В рассказе «Бобок» спародированы отдельные мотивы и герои эротического романа Боборыкина «Жертва вечерняя» (1868), и недаром название рассказа Достоевского перекликается с фамилией Боборыкина (один из его псевдонимов — «Боб» был переделан фельетонистом В. П. Бурениным в «Пьера Бобо»).

Известно одно письмо Достоевского к Боборыкину (от 14 апр. 1864 г.) и 4 письма Боборыкина к Достоевскому.

БОГДАНОВ Иван Иванович, литератор, сотрудничавший в «Гражданине», когда редактором его был Достоевский. Известны 3 письма Богданова к Достоевскому; одно ответное письмо Достоевского к Богданову не сохранилось.

БОГУСЛАВСКИЙ Иосиф (1816—1857 или 1859), каторжник Омского острога, польский революционер из дворян. Был приговорён к 10 годам, находился в Омской крепости с 31 октября 1849 г. В «Записках из Мёртвого дома» обозначен как Б—кий (Б—ский; Б.), и Достоевский пишет о нём довольно тепло. После каторги Богуславский создал свои мемуары «Воспоминания сибиряка» (впервые печатались в краковской газете «Новая реформа» в 1896 г.), в которых, в частности, утверждалось, что Достоевский якобы ненавидел поляков и будто бы собирался выдать властям свои дружеские беседы с поляками-каторжанами, дабы получить прощение. При публикации Ш. Токаржевскому пришлось подобные места в мемуарах покойного товарища дополнить-скорректировать.

БОЖЕДОМКА (Новая Божедомка), улица в северной части Москвы (неподалёку от Марьиной рощи), на которой находилась Мариинская больница для бедных — место рождения Достоевского. Название улица получила от расположенного на ней в XVII в. «Убогого (Божьего) дома», т. е. морга при кладбище, на котором хоронили тела убогих, нищих и скитальцев. При советской власти Божедомка была переименована в улицу Достоевского.

БОНДОНЕЛЛИ Э., парижский фотограф, сделавший портрет Достоевского в 1862 г.

БОРЕЛЬ Пётр Фёдорович (1829—1898), русский художник, автор литографированного портрета Достоевского, созданного в 1862 году по фотографии М. Б. Тулинова (1861 г.) для «Портретной галереи А. Мюнстера».

БОРИСОВ, доктор тюремной больницы в Омском остроге. Достоевский так вспоминал-рассказывал о нём Ш. Токаржевскому: «Из нескольких тысяч дней, проведённых в Омской тюрьме, те, которые я провёл в больнице, были самыми спокойными и наилучшими <…> Молодой доктор Борисов с большим вниманием относился к больным политкаторжанам, а ко мне — в особенности. Часто просиживал у моей кровати, беседуя со мной. Интересовался делом, которое наградило меня каторгой…» [Д. в восп., т. 1, с. 330] Однажды добрый доктор Борисов чуть было не стал невольным виновником гибели писателя: уезжая срочно по делам, он вбежал в палату, предупредил Достоевского (он лежал с воспалением лёгких), что будет отсутствовать несколько дней и сунул конверт с тремя рублями. На беду это заметил с соседней койки арестант Ломов и решил с сообщником фельдшером отравить Фёдора Михайловича и ограбить. Его спасла собака Суанго, которая вбежала в палату и выбила в последний момент чашку с отравленным молоком из его рук (см. Токаржевский Ш.).

БОТКИН Сергей Петрович (1832—1889), известный петербургский врач-терапевт, профессор Медико-хирургической академии. Достоевский лечился у него в 1863—1865 гг. Имя его упоминается в «Преступлении и наказании», «Идиоте», «Бобке».

БОЧАРОВ Иван Петрович (1820—1892), писатель, юрист. В качестве частного поверенного помогал в 1865 г. Ф. Т. Стелловскому при заключении договора с Достоевским на издание собрания его сочинений. Позже (27 окт. /8 нояб./ 1869 г.) писатель в письме к А. Н. Майкову вспоминал: «К этому контракту принудил меня Стелловский силою, пустив на меня тогда (через Бочарова) векселя Демиса и Гаврилова и грозясь засадить меня в тюрьму…» В письме к В. И. Губину от 8 /20/ мая 1871 г. содержатся и подробности: «…явился ко мне Бочаров от Стелловского. Безграмотный Стелловский отдал рассмотреть достоинство рукописи Бочарову. Бочаров засыпал меня сладчайшими комплиментами, возвестил, что он послан от Стелловского с величайшей просьбою переменить название романа вместо “Рулетенбург” в какое-нибудь другое, более русское, “для публики”, как выражался Бочаров. Я согласился назвать роман вместо “Рулетенбурга” названием “Игрок”…»

Бочаров послужил, в какой-то мере, прототипом Чебарова в «Идиоте» и «Преступлении и наказании».

БРАУН (Панина) Марфа Петровна (наст. имя — Хлебникова Елизавета Андреевна), жена П. Н. Горского. Дочь помещика, она в 16 лет убежала из дома и объездила всю Европу. По возвращении в Россию вышла в 1860 г. замуж за Горского. В его описании выглядела так: «Роста Елизавета Хлебникова среднего, очень стройно сложена, походка и все движения грациозны, волосы русые в локонах, немного подстригает, редкие, глаза небольшие, серые, быстрые, лукавые, маленькие, нос умеренный, брови русые, на лбу морщинка… говорит тихо, сладко, вкрадчиво на французском, немецком, английском языках, как на русском.. пишет на этих языках тонко и правильно. Одевается небогато в чёрные бурнусы, серое платье, носит платок на голове, почти всегда синий…» [Д. и его вр., с. 258] Достоевский познакомился с Браун в 1864 г., когда она собиралась переводить для «Эпохи» и написать для журнала записки о своих путешествиях. Писатель помогал её материально, навещал в больнице, был некоторое время с нею дружен. Известно 8 писем 1864—1865 гг. Браун к Достоевскому, одно ответное письмо Достоевского к ней не сохранилось.

Отдельные черты Браун отразились в образе Катерины Ивановны Мармеладовой из «Преступления и наказания».

БРАФМАН Яков Александрович (?—1879), автор труда «Книга Кагала. Материалы для изучения еврейского быта. Собрал и перевёл Яков Брафман». Первые два издания этой книги (Вильно, 1869 и 1870) были в библиотеке Достоевского, а 3-е издание (СПб., 1875) Брафман лично подарил писателю с надписью: «Фёдору Михайловичу Достоевскому в знак глубокого уважения от автора 1877 апреля 6». Достоевский использовал этот труд при освещении «еврейского вопроса» на страницах «Дневника писателя» 1877 г.

БРЕММЕР, хозяин квартиры в доме Я. Х. Шиля на углу Малой Морской и Вознесенского проспекта в Петербурге, где Достоевский жил (от жильцов, на 3-м этаже) с апреля 1847 до ареста по делу М. В. Петрашевского 23 апреля 1849 г. В квартире Бреммера писатель закончил «Хозяйку», создал-написал рассказы «Ползунков», «Честный вор», «Ёлка и свадьба», «Чужая жена и муж под кроватью», повести «Слабое сердце», «Белые ночи», начал «Неточку Незванову».

БРЕТЦЕЛЬ (урожд. Любимова) Анна Алексеевна, фон (?—1932), жена Я. Б. фон Бретцеля. Встречалась с Достоевским на вечере 21 марта 1880 г. в зале петербургского Благородного собрания в пользу слушательниц Женских педагогических курсов (была одной из устроительниц), о чём оставила воспоминания, особенно интересные подробностями встречи на этом вечере Достоевского с И. С. Тургеневым [см. ЛН, т. 86, с. 315—321].

БРЕТЦЕЛЬ Яков Богданович, фон (1842—1918), врач; муж А. А. фон Бретцель. С начала 1870 гг. — домашний врач семейства Достоевских. Имя его неоднократно упоминалось в переписке того периода Достоевского с женой. Именно Бретцель по вызову А. Г. Достоевской первым прибыл к постели умирающего писателя вечером 26 января 1881 г. Незадолго до своей смерти Бретцель написал воспоминания о Достоевском с подробностями о его здоровье, характере, последних часах жизни, и в которых, в частности, рассказал также о вечере в зале Благородного собрания 21 марта 1880 г., где он с женой стали свидетелями довольно тёплой встречи Достоевского с И. С. Тургеневым [см. ЛН, т. 86, с. 309—314].

БРУСИЛОВ Николай, воспитанник пансиона Л. И. Чермака в Москве, поступивший туда в марте 1833 г. Достоевский познакомился с ним осенью 1834 г. Фамилия Брусилова несколько раз упоминается в подготовительных материалах к «Подростку» среди действующих лиц.

БРЮЛЛОВ Павел Александрович (1840—1914), художник. Во второй половине 1870-х гг. в доме С. В. Ковалевской познакомился с Достоевским. Сын художника, Б. П. Брюллов, записал рассказ отца об этой встрече, который особенно интересен тем, что касается творческого кредо Достоевского и его отношения к искусству: «Смысл его [Достоевского] речи сводился к тому, что творцами-изобретателями в Европе были только романские нации, немцы ж ничего не создали своего нового, а были только перерабатывателями и комментаторами того, что сделали романцы. Разговор перешёл на конкретные примеры, на художественное творчество. И тут, характерно для Достоевского, конкретные явления приняли размеры громадных символов. “У греков, — говорил он, — вся сила их представления божества в прекрасном человеке выразилась в Венере Милосской, итальянцы представили истинную Богоматерь — Сикстинскую мадонну, а мадонна лучшего немецкого художника Гольбейна? Разве это мадонна? Булочница! Мещанка! Ничего больше!..” Взяли пример из литературы. “Позвольте, а «Фауст» Гёте, разве это не оригинальное проявление, запечатление в одном фокусе глубокого творческого немецкого духа?” — сказал кто-то. — “«Фауст» Гёте? Это только переживание книги Иова, прочтите книгу Иова — и вы найдёте всё, что есть главного, ценного в «Фаусте»”. — “Позвольте, — возразил мой отец, — но в таком случае и Сикстинская мадонна есть тоже переживание античности, античного представления красоты…” — “Как! В чём же вы это видите?!” — “Да во всём, во всей трактовке, в каждой складке драпировки…” Надо же было произнести это злосчастное слово. Что тут сделалось с Достоевским! Отец мой от слов переходил к изображению. Достоевский вдруг вскочил, схватился руками за голову, побежал, лицо его исказилось, и он только с каким-то негодованием и ужасом стал повторять: “Драпировка!.. Драпировка!.. Драпировка!..” Я прямо думал, что с ним припадок будет, говаривал отец. Все притаили дыхание. Но Достоевский сел и замолчал вовсе, перестал разговаривать, а вскоре и ушёл. Отец мой, как художник, подошёл к оценке картины с формальной точки зрения, а для Достоевского такая точка зрения, особенно в вопросах, связанных с религией, в которых он жил нутром, была совершенно неприемлема. Для него невыносима была мысль, что в Сикстинской мадонне можно говорить о какой-то драпировке…» [Белов, т. 1, с. 119—120]

БУДАЕВСКИЙ Николай, корректор журнала «Эпоха». Известно одно письмо Будаевского к Достоевскому, и одно Достоевского к нему (черновое, от 29 авг. 1864 г.), касающиеся денежных расчётов.

БУМШТЕЛЬ Исай Фомич (1808—?), арестант Омского острога. Золотых дел мастер из Смоленской губернии, по национальности еврей, прибыл в крепость 24 августа 1850 г. (через 7 месяцев после Достоевского) за «смертоубийство», на 11 лет, был наказан плетьми (65 ударов) и клеймён. В «Записках из Мёртвого дома» выступает под фамилией Бумштейн, под этой же фамилией упомянут в повести «Дядюшкин сон». У Достоевского этот арестант описан с юмором и даже симпатией, а, к примеру, в воспоминаниях И. Богуславского портрет Бемштейна (так он назван) выглядит более неприглядно: «Потешной фигурой был этот еврейчик: маленький, щуплый, сухой, как скелет, всегда грязный за исключением субботы; табаком он злоупотреблял до того, что вызывал отвращение, считал себя образованным, а был невыразимо ограниченным; недоставало ему даже обычной еврейской сметливости…» [Белов, т. 1, с. 121]

БУНАКОВ Николай Фёдорович (1837—1904), писатель, педагог; член «Земли и воли». Опубликовал в журнале «Время» рассказ «Село на юру» (1861, № 5), повесть «Город и деревня» (1861, № 11—12); в «Эпохе» — рассказы «Наши браконьеры» и «Ума помрачение» (1864, № 12). Лично познакомился с Достоевским и его братом М. М. Достоевским в 1861 г., бывал на вечерах литературного кружка, сплотившегося вокруг Вр, о чём оставил воспоминания. В записной тетради Достоевского 1864—1865 гг. Бунаков упоминается несколько раз. Известно одно письмо Достоевского к Бунакову (от 15 мая 1865 г.) по поводу дальнейшей судьбы «Эпохи» и расчётов с авторами.

БУНТИНГ, петербургский зубной врач, у которого Достоевский лечился в середине 1870-х гг. Имя его упоминается в записной тетради 1872—1875 гг., в письмах к А. Г. Достоевской от 6 июня 1874 г. и 12 февраля 1875 г.

БУРДИН Фёдор Алексеевич (1826—1887), артист Александринского театра, автор переводов и переделок пьес иностранных драматургов; друг А. Н. Островского. В журнале «Эпоха» в статьях и рецензиях А. А. Григорьева и Д. В. Аверкиева неоднократно порицалась игра Бурдина и направление «бурдинизма» (претенциозность, ложная пафосность, дешёвая эффектность, рутина) на русской театральной сцене. Бурдин написал Достоевскому, как фактическому редактору журнала, письмо с протестом, на которое Достоевский ответил в 20-х числах октября 1864 г. Суть письма заключена в следующем абзаце: «Извините меня, милостивый государь, если я Вам замечу, что Вы принадлежите к тому разряду артистов, которые до того слишком уважают себя и ценят свои таланты и до того щекотливы, что почти всякое замечание, клонящееся не к прямому обожанию их артистических достоинств, считают за личную себе обиду. Вспомните, милостивый государь, что и Пушкин и Гоголь подвергались критике и хуле. Повторяю, — не знаю я никаких Ваших закулисных дел ни с Ап<оллоном> Григорьевым, ни с кем бы то ни было; но знаю наверно, что всё писанное ими о Вас совершенно совпадало с мнением редакции “Эпохи”…» Известно ещё одно письмо Бурдина к Достоевскому (от 29 окт. 1864 г.), на которое писатель не ответил.

БУРЕНИН Виктор Петрович (1841—1926), критик, поэт. Поначалу Буренин-критик высмеивал почвенничество Достоевского, негативно оценил также роман «Идиот», но затем поразил самого автора тонкой оценкой романа «Бесы», а затем и «Братьев Карамазовых». В рабочих записях 1872—1875 гг. есть строка: «Буренина очень тонкие отметки» [ПСС, т. 21, с. 255]. А в письме к А. С. Суворину от 14 мая 1880 г. писатель признавался: «Известие о Буренине, уехавшем на Волгу, мне тоже не нравится: я ждал, не напишет ли он чего-нибудь о моём последнем отрывке “Карамазовых”, ибо мнением его дорожу…» Однако ж Буренин противопоставлял Достоевского-романиста Достоевскому-публицисту. В СпбВед (1873, № 20, 20 янв.) он довольно резко писал: «Г-н Достоевский, как известно, романист, и как романист, как художник, он имеет значение крупное. <…> Но когда г-н Достоевский пускается в область мышления теоретического, когда он желает быть публицистом, философом, моралистом — он тогда ужасен, нет, больше чем ужасен — он невменяем по отношению к здравому смыслу и логике…» Вероятно, это выступление Буренина послужило поводом к тому, что в статье «Полписьма “одного лица”» (ДП, 1873) его полемические статьи против Н. М. Михайловского стали объектом пародии Достоевского.

БУССЕ Владимир (Вольдемар-Фердинанд) (1812—1842), преподаватель фортификации в Высшем инженерном училище. Достоевский в письме к А. И. Савельеву от 29 ноября 1880 г. писал: «В моё время преподавателями фортификации, полевой и долговременной, были <…> и Буссе, глубокоуважаемый и любимый нами, умнейший, добрейший и талантливый человек. Штабс-капитаном оставил он службу в инженерном училище (когда уже мы были в офицерских классах) и отправился на Кавказ, где в первом действии с горцами был убит…»

БУТАШЕВИЧ-ПЕТРАШЕВСКИЙ М. В. — см. Петрашевский М. В.

БУТКОВ Яков Петрович (1821—1856), писатель, автор сборника рассказов и очерков в 2-х ч. «Петербургские вершины» (1845—1846). Достоевский его знал довольно близко, они были ровесниками, дебютировали в литературе почти одновременно и в 1840-е годы даже дружили: нелюдимый Бутков только с Достоевским поддерживал доверительные отношения. Больше того, многие критики сопоставляли-сравнивали роман «Бедные люди» с произведениями Буткова, порой отдавая предпочтение последним, как, к примеру, сделал это анонимный рецензент журнала «Иллюстрация» (1846, № 4). Более серьёзные авторы рецензий и статей (А. А. Григорьев, А. В. Дружинин, Н. А. Добролюбов) ставили этих двух молодых писателей «натуральной школы» в один ряд, что, впрочем, тоже не соответствовало действительности. С. Д. Яновский вспоминал характерный в этом плане эпизод: «Фёдор Михайлович, зная хорошо особенности таланта описателя Петербургских углов (Так или ошибочно, или обобщая тематику Яновский называл «Петербургские вершины». — Н. Н.), предложил ему написать рассказ на тему какого-то анекдота или фантастического случая, измышлённого Фёдором Михайловичем. Яков Петрович задачу исполнил и, по назначению Фёдора Михайловича, должен был в первый вторник прочесть его у меня. <…> В восемь часов вечера все мы, собравшиеся в этот день, уселись вокруг стола со стаканами чая; Яков Петрович начал со свойственными ему откашливаниями, отплёвываниями и преуморительными подёргиваниями плечом чтение, но не успел он дойти и до половины своего рассказа, во время которого мы все смеялись и хохотали, как вдруг слышим, что Фёдор Михайлович просит автора остановиться. Бутков взглянул только на Фёдора Михайловича и, заметив побледневшее его лицо и сжатые в ниточку губы, не только чтение прекратил и тетрадку упрятал в карман своего пальто, но и сам очутился под столом, крича оттуда: “Виноват, виноват, проштрафился, думал, что не так скверно!” А Фёдор Михайлович, улыбнувшись на выходку Буткова, с крайним благодушием ответил ему, что писать так не только скверно, но и непозволительно, потому что “в том, что вы написали, нет ни ума, ни правды, а только ложь и безнравственный цинизм”. Потом Фёдор Михайлович указал нам недостатки того, что написал Яков Петрович, и произведение было уничтожено…»

Бутков выпускал книги, активно, как и Достоевский, печатался в престижных «Отечественных записках», но, как, опять же, и автор «Бедных людей», был вечно в долгу у «эксплуататора» А. А. Краевского, терпел нищету и даже голод. После разгрома петрашевцев и ареста Достоевского Бутков, судя по всему, пережил сильнейшее нервное потрясение, забросил литературу, ушёл в «подполье». Умер он в ноябре 1856 г. всеми забытый, в палате для нищих петербургской больницы. Достоевский, узнав об этом, с укором писал М. М. Достоевскому из Семипалатинска (9 мар. 1857 г.): «Друг мой, как мне жаль бедного Буткова! И так умереть! Да что же вы-то глядели, что дали ему умереть в больнице! Как это грустно!..»

Вероятно, не случайно забитый герой «Двойника» Яков Петрович Голядкин — полный тёзка Буткова. Он также, скорей всего, послужил прототипом и Васи Шумкова в «Слабом сердце».

БУТЛЕРОВ Александр Михайлович (1828—1886), учёный-химик, профессор Петербургского университета. Бутлеров проявлял интерес к спиритизму. Достоевский писал Н. П. Вагнеру (21 дек. 1875 г.) о статье Бутлерова «Медиумические явления», опубликованной в «Русском вестнике» (1875, № 11): «Я против статьи Бутлерова, и она меня раздражила ещё более. Я решительно не могу, наконец, к спиритизму относиться хладнокровно…» Достоевский вместе с Бутлеровым присутствовал на двух спиритических сеансах в феврале (у А. Н. Аксакова) и марте (у Д. И. Менделеева) 1876 г. Фамилия Бутлерова в ироническом контексте упомянута в фельетоне «Из дачных прогулок Козьмы Пруткова и его друга».

БЫКОВ Пётр Васильевич (1844—1930), поэт, переводчик, историк литературы. Публиковался в журналах «Искра», «Отечественные записки», «Дело» и др. В своих воспоминаниях «Силуэты далёкого прошлого» (1930) написал с подробностями, как в начале 1861 г. пришёл впервые в редакцию журнала «Время», познакомился с Достоевским, предложил свой перевод с французского рассказа А. Ашара (в № 8 за этот год был опубликован рассказ Ашара «Мечтательница» без указания имени переводчика), как Достоевский в другой раз снабдил его рекомендательными письмами в «Русский мир» и «Русское слово»… Достоверность некоторых свидетельств из этих воспоминаний вызывают сомнения. Имя Быкова упомянуто в записной тетради 1876—1877 г. Известно два письма Достоевского к Быкову (от 15 апр. 1876 г. и 13 янв. 1877 г.) по поводу биографии писателя, которую хотел написать Быков, и одно письмо Быкова к Достоевскому.