Глик двадцать седьмой

Но прежде я встренулся, как говорят барановские бабки, со своим шурином Вованом. И тоже — по-настоящему.

В воскресенье с утра я возился с компом — создавал-строил отдельный виртуальный дуплекс для нас с Джулией. Я так и назвал новую папку — «DUPLEX». Конечно, до того увлёкся, что язык прикусил. Вдруг очередь звонков в дверь — резко, грубо, настойчиво, нетерпеливо, по-хозяйски, я бы даже сказал, похабно. Я подумал: Анна пришла «на вы». Открыл — братан её. Бритоголовый, узкие тёмные очочки, чёрная кожанка с заклёпками на голое тело, на руках автоперчатки дырчатые, на ногах спортивные серые штанцы с тройными красными лампасами и кроссовки.

Не буду приводить здесь в подробностях его гнусный жаргон-говор, суть же его словесного поноса сводилась к тому, что я должен съехать с квартиры, так как мне есть куда уйти, а Аньке, видите ли, некуда. На мой резонный вопрос: входит ли в это «некуда» двухэтажный коттедж самого Вована-братана и трёхкомнатная квартира тётки? –– гость мой незваный отвечать не пожелал, обиделся и приступил к угрозам. Угрозы сводились к следующему: если я до 1-го октября жилплощадь не освобожу добровольно, меня заставят это сделать, но хорошенько перед этим нашинкуют, и с квартиры я вылечу уже с поломанными рёбрами, выбитыми мозгами, расплющенными яйцами… И т.д., и т.п., и пр.

Я слушал молча минуты три и вдруг сказал:

— Согласен!

Вован моргала вылупил.

— Согласен, — повторил я, — освободить свою квартиру до первого октября. Но — с небольшим условием…

Дело в том, что когда я смотрел сосредоточенно на радугу в брызгах слюны этого придурка, мне в голову вскочила блестящая идея.

— Я согласен, но и ты согласись, Вован Иваныч, что с квартирой моей расставаться мне тяжко. Сублимация данной парадигмы инвертирует катарсис моего альтер эго как априори, так и постфактум. Ву компронэ? Ду ю андастэнд ми? Ферштеен?

Обалдуй обалдело на меня смотрел.

— Ты бы, конечно, мог сказать мне: «Короче, Склифосовский!», — помог я. — Что ж, скажу короче и понятней. Дело в том, Вовочка, что когда я смотрел сосредоточенно на радугу в брызгах… Впрочем, нет, это опустим! Одним словом, я требую за свою жертву небольшой подарочек, а именно — всего-навсего «мыльницу».

— Каку ещё, блин, таку мыльницу? –– уж совсем перестал он врубаться.

— Ну, «мыльницу» обыкновенную! Вы же сами теперь фотоаппараты так называете. Мне срочно, очень срочно эту вещь надо заиметь. Можно и не самую дорогую — лишь бы цветные снимки хорошо шлёпала.

Когда Вован до конца въехал — обрадовался как пацан, засуетился:

— Да какой базар, блин! Да в один миг нарисуем! –– видно, не особо-то и хотелось моему бывшему родственничку ломать мне рёбра, вышибать мозги и плющить яйца…

Мы дружненько спустились вниз, в торговый центр «Баранов» (который располагался тут же, в моём, теперь уже — как полагал-верил Вован — бывшем, доме), приобрели мыльницу за 600 рэ, почти самую дешёвую, плюс две плёнки по полтиннику. Уж на будущую печать фотографий (15 рублей штука!) я требовать-вымогать деньги с экс-шурина не стал — как-нибудь по собственным сусекам наскребу.

Уже при расставании с Вованом возле его джипа (разумеется, он его прямо у подъезда на тротуаре припарковал) я, вспомнив, что устами младенцев и идиотов глаголит истина, поинтересовался:

— Слушай, Вовчик, может ты хоть в курсе: с чего это Анна так бескомпромиссно на меня взъелась, а?

— Не знаю, чё там «компромиссно», но ты, типа, блин, ваще — завёл бабцу на стороне и бакланишь. Не мог втихаря, чё ли?

— Да какая, к чёрту, баба? –– прибалдел уже я. — Ты, блин, за базар отвечаешь? Разок только и сходил на сторону, снял блядёшку… Что же, из-за какой-то бляди семью, блин, рушить?

— Да ты чё, в натуре, передо мной-то пургу гонишь? Говорю, Анька уверена на все сто — бабца у тебя на стороне и давно уже. Раз, базарит, её любит, пускай, блин, к ней и сваливает жить!..

Да-а-а, чудны дела Твои, Господи! Видно, и вправду говорят: любовь скрыть-спрятать невозможно. Значит, она даже и не к матери меня жить гонит? А если б Анна до конца догадалась, кого я люблю и в каких дуплексах жить собираюсь, — точно б не ушла, а по 03 звякнула и в психушку меня спровадила…

Впрочем, абы да кабы, да во рту б росли грибы! Пора было за дело браться. Я быстренько освоил «мыльный» аппарат и начал, пугая кота вспышкой, общёлкивать комнату по периметру. Потом подумал и, на всякий случай, так же тщательно фотозафиксировал с разных точек кухню и ванную. Как раз истратил целиком одну плёнку. Тут же, не мешкая, я прихватил деньги, спустился снова вниз, сдал отснятую плёнку в фотомастерскую «Позитив» (которая тоже находилась в нашем безразмерном доме) и со спокойной душой отправился отметить окончание этого важного этапа в моей новой жизни парой кружечек пива. Оставалось-то пустяки: загнать завтра, когда готовы будут, все эти панорамные фото через сканер в папку «DUPLEX»…

Увы, пиво я пил без особого кайфа: разговор с Вованом меня, признаться, встревожил. Если Анна настроилась выжить меня из квартиры — она от этой мысли так просто не откажется. Надо же, ну никак я не ожидал с её стороны такого накала взрывной ненависти. Видимо, и в самом деле она женским своим острым чутьём поняла-осознала вполне и до конца, что сердце моё, душа, да и тело, действительно, уже глубоко и безраздельно принадлежат другой. Меня, если уж честно, в последнее время самого приводила в недоумение и даже слегка как бы пугала моя страсть, её накал и, если только можно так выразиться, настоящность. Ведь до чего дошло: я порой уже без всякой виртуальной реальности-обстановки начинал общаться с Джулией. О том, как я перед включением компа привстаю с кресла, тянусь рукой (тщательно, тщательно вымытой!) к портрету из «Marie Claire», провожу подушечкой большого пальца по нежным губам, говорю ласково: «Здравствуй, Джулия!», — и вижу при этом явственно, как губы эти божественные чуть-чуть сильнее раздвигаются в ответной улыбке, — это я уже упоминал. А как раз в нынешнее утро добавилось к чудесному ритуалу ещё вот что: как, опять же, я упоминал, на рабочем столе компа у меня на фоне фирменных облаков Windows помещён один из портретов Джулии — майка-топик с большим вырезом, обе руки подняты за голову, в резком контрастном освещении видны каждая ложбинка тела и лица, рисунок кожи.

И вот я не удержался, взял, да и провёл белой стрелкой-указателем мыши по губам Джулии, подбородку, спустился на шею — ласково пощекотал, скользнул ещё ниже, к тёмной подмышечной ложбинке, убегающей под чёрную материю топа… И вдруг Джулия явно ответила-отреагировала: она как бы шевельнулась, чуть передёрнула плечами, слегка опустила уголок губ, словно вот-вот взвизгнет и рассмеётся от приятной щёкотки. Взгляда её видно не было из-за густой тени, но мне явно увиделось, как блеснул огонёк-отблеск в её зрачке, она лукаво на меня покосилась: мол, ну хватит заигрывать-то!..

Есть такая дурацкая, якобы, восточная, якобы, мудрость: дескать, сколько слово «халва» не повторяй — во рту слаще не станет. Да смотря как повторять-то!

А вот наша, отечественная, народная поговорка-мудрость, как всегда, не в бровь, прямо, а в глаз: не было бы счастья, да несчастье помогло. Я это к тому, что и не представляю, как бы выдержал-переждал две недели, указанных Иваном Валентиновичем, если бы не подлые отвлекающие заботы о хлебе насущном. Финансы опять не то что запели романсы, они их завопили, завизжали, зарычали, завыли и загундосили не слабже наших рок-вопил доморощенных. И я снова обратил свой жадный раскосый взор на изобильную Америку: пора было всерьёз намекать фатеру, что голод здесь, в России, совсем не тётка. И, надо же, только я сел за пентюха сочинять такое дипломатическо-вымогательное мэйло, как обнаружил в своём виртуальном почтовом ящике упаковку мыла от самого мистера Николаеффа. Распечатал, почитал-понюхал — вонючее оказалось мыльце, с гнильцой:

…Да, Коля, ты пишешь про Джулию Робертс. Я тебе уже задавал вопрос, только ты не ответил. Я повторю: почему именно Джулия Робертс? Этот вопрос возникает у меня всякий раз, когда ты говоришь о ней.

У меня к ней более чем прохладное отношение — как раз если говорить о моём чувстве прекрасного. Обычная жилисто-выносливая девка, типа Мадонны, ни женственности, ни таланта особенного, в жизни — капризна, психованна, матершинница, прошла через все виды «любви», большого ума не наблюдается. Дают ей «Золотых глобусов» — по принципу, что на безрыбье и рак рыба. В Голливуде полный застой — ни одной хорошей актрисы. Сейчас взлетела Анджелина Джоли, сексапилочка с татуировкой на плече, взяла «Оскара». Ну, это уровень уж вообще ниже некуда.

На днях показали твою Джульку по ящику — хамство так и прёт, как свой рот раззявит, так все морщины и вылазят, и мат, мат без конца (у нас зуммер включают, но я по движению губ понимаю, что она выдаёт — здесь говорят: на четыре буквы!).

То есть я хочу сказать, что, конечно, ты можешь влюбиться в кого угодно, хоть в Бабу Ягу, это — не запрещено. Но, на мой взгляд, здесь есть совсем другой тип женщин — настоящие американские ДИВЫ. Например, кантри-певица Фэйт Хиллс. Ею я могу наслаждаться часами: голубоглазая блондинка, идеальное свежее лицо, женственная до умопомрачения, ноги — длиннее не бывает, и при этом — верная жена, мама трёх детишек. Вот кому Америка (белая Америка!) отдаёт свои предпочтения.

Если дальше идти, то — Шанайя Твэйн, канадка, которая утащила у Америки славу кантри-песни. Только в последнее время Фэйт Хиллс её помаленьку задвинула. Шанайя — моя любовь с первого взгляда. Лицо — ангела, ноги — по три метра, голос — сила и нежность. Шоумены, дебилы, изменили её стиль — в сторону супер-вупер модерн кантри, и она пошла на спад (плюс, конечно, она — не американка, а канадка, а народ здесь за этим следит!), но свои миллионы Шанайя сделала.

Есть Шэрон Стоун — пусть она уже не первой свежести, но хороша, шикарна!

Другими словами, ни в коей мере не хочу тебя разочаровывать, просто есть более достойные женщины на этом континенте (я бы даже понял ещё, если б ты втюрился в Мэрилин Монро — вот кто никогда не состарится! Это вечный символ женственности и самой Америки!)…

Нет, этот человек мне буквально в сердце плюнул! Можно только представить себе, что бы я накатал в ответ, если б только дал волю чувствам. Ишь, старпер вонючий! Надо же — «жилисто-выносливая»!.. Нет, это надо же додуматься — «ни женственности, ни таланта особенного»!.. Всё! Гуд бай, мистер Николаефф!

Я не стал ничего писать-объяснять, я просто объявил фатеру бойкот — нехай живёт как и жил в своей вонючей Америке и свои вонючие слюни пускает на покойницу Мэрилин Монро и потрёпанную отморозку Шэрон Стоун. Ценитель хренов!..

А питательно-материальные проблемы я решил и без него. Во-первых, как раз пошли обломные грибы в наших чернозёмно-барановских лесах, я тут же сделал ходку-вылазку и притартал аж целое ведро отборных опят — жарил-парил целую неделю, ел так, что за ушами трещало. А когда на грибы аллергия началась, я решился на преступный, в общем-то, поступок: нацепил кольцо обручальное на палец и отправился на рынок. Перед этим заглянул в ювелирный магазин, сверился — подобные колечки на полторы тысячи тянули. Ха, да мне таких денег о-го-го на сколько хватит! Правда, гнусная действительность опять доказала мне, что жизни я ни капельки не знаю. Обегал всю базарную сволочь, всех этих скупщиков черножопых, вымогающих у нас валюту и золото, — больше пятисот рваных за моё гименейно-драгоценное кольцо не дают. Плюнул и отдал — пущай подавятся, твари! И жизнь семейная не удалась, и на кольце обручальном не разжился! Ну и чёрт с ним! Не это главное…

Совсем не это!