Глик двадцать первый

Диагноз мой прозрачен — шизо!

Но это только с точки зрения, так называемых, здравомыслящих людей, то есть, попросту говоря, — скучных нормальных дебилов. Это именно они, совершенно искренне убеждённые, что мир трёхмерен, деньги имеют цену, а любовь бывает только в старых книжках да импортном кино, — узнай они о моих виртуальных свиданиях, посчитали бы меня глюканутым и постарались изолировать-упрятать в психушку.

Впрочем, я и сам за себя слегка тревожился. Я порой, заглушив комп, пытался урезонивать себя: границ-то переходить не надо! Должен, обязательно должен оставаться в мозгу кусочек-участочек хотя бы с пятачок, с копеечку — всегда трезвым, холодным и здравомыслящим. Да, обязательно должен, чтобы всегда оставалась возможность вернуться в этот, пусть серенький, невзрачный, скучноватый и слякотный, но всё же — родной мир.

Вот в свете этих разумных рассуждений я в субботу, проспавшись, и отказался, во-первых, от идиотского плана — повторить-испытать то, что было накануне, и, во-вторых, унырнуть в глубины фильма «В постели с врагом». На предыдущем свидании я, конечно, запредельно превысил чувственный порог и теперь понимал, что мне трудно будет испытать ещё более горячий, ещё более жгучий, ещё более острый восторг наслаждения, когда я смогу, когда мне позволено будет ласкать не только грудь, но и…

Сценарий «В постели с врагом» как раз обещал многое в этом плане (тьфу, «в свете», «в плане» — задолбало это «Радио России»!), я даже предполагал, что в некоторых сценах я даже смогу, как мне уже порой это удавалось и ранее, слегка выйти за рамки сценария и не только сымитировать половой акт, но и на самом деле совершить его, довести дело до конца…

Так вот, по здравом рассуждении я от этих скверных затей отказался. Повторять прошедшее свидание с Джулией ни в коем случае не следовало, ибо, безусловно, подобного безумия в одной и той же ситуации вторично мне уже не испытать. Что же касается другой задумки, то уже в выражениях, в каких я обмусоливал эту затею, было что-то не то и не так: надо же — «сымитировать половой акт»! Ещё бы словцо «коитус» употребил! Подсознательно я понимал-догадывался, в чём дело: если себя, своё поведение я смогу как-то подкорректировать, то над внутренним миром Джулии-Лауры я вряд ли буду властен, а только представить себе — обнимать, ласкать, целовать женщину, входить в неё, зная, что она тебя в этот момент ненавидит, что ей гадко и больно, что она морщится и чуть не плачет от обиды и отвращения…

Бр-р-р!

Одним словом, я сжевал засохший копчик батона, обмакивая его в малиновое варенье и запивая чайком, затем шустро сбегал на рынок за килькой для кота (еле-еле хватило последних денег на килограмм), усмирил-успокоил оголодавшего вконец зверя, достал кассету с «Ноттинг Хилл» (уж разумеется!) и засел за работу. Я горбатился перед дисплюем целый день до вечера — очень уж мне хотелось создать сценарий поподробнее, потщательнее, понасыщеннее. О, в мире «Ноттинг Хилла» хватало материала на полнокровный любовный роман-эпопею! И ведь никто не поверит: когда я закончил монтаж в полвторого ночи, я выключил машину и совершенно в ублаготворённом, блаженном состоянии завалился спать. Я сознательно не стал гнать лошадей и суетиться: и так весь день я видел перед глазами Джулию, любовался ею. К тому же, я был уверен, что она придёт ко мне ночью, во сне, а прекрасную историю нашей лондонской красивой любви мы проиграем-переживём завтра — на свежие головы и полные сил. С этим я и уснул — счастливый, как младенец-олигофрен в патентованных подгузниках «Huggies». Назавтра меня ждал океан (уж скажу красиво!) блаженства…

Назавтра меня ждал сюрприз. Только-только я, покончив со всякими рутинными делами-заботами, power’нул свой Pentium, приготовил тактильное снаряжение и начал обнажаться, — в дверь позвонили. Есть в русском фольклоре довольно грубоватое, но очень меткое выражение — «точно серпом по яйцам». Вот именно, от подобных нежданных звонков можно и кастратом-импотентом стать! Я на всякий случай спрятал под стол провода-присоски, натянул обратно майку, пошёл открыл. Ба — знакомые всё лица! На пороге стояла Анна Иоанновна. Грешно, конечно, признаваться, но я ни капельки, ни на малейшую йоту не соскучился. В отличие — от Бакса: тот орал благим матом от восторга и кидался ей чуть ли не на грудь. Понятно, скучно предателю со мной, да и, жидёнок хитрый, помнил, что именно Анна, как правило, притаскивала колбасу из внешнего мира в дом, а наш кот-извращенец от варёной псевдо-«Докторской» или фальшивой «Телячьей», как уже упоминалось, тащился не слабже, чем другие хвостато-полосатые от живых мышей.

Я за котом-то наблюдал, а надо бы и к себе прислушаться-присмотреться. Что ж, и злости в душе чуток плескалось, и обиды, и досады, и раздражения, и печали, одним словом, — тот ещё коктейльчик, вполне подходящий для того, чтобы, выплеснувшись через край, воспламенить приличную семейную ссору-драчку. Но, надо сказать честно, среди этих скандально-раздорных ингредиентов в душе своей я, к своему удивлению, обнаружил и толику светлого чувства. Господи, да в чём дело-то?! А-а-а, милые мои, да всё в той же отравной, но такой вкусно-желанной с голодухи колбаске производства бандитских частных предприятий! Я ведь и думать до сего момента не желал, чем же мне придётся нынче пообедать — в холодильнике остались только банки с вареньем, килька для кота, треть бутылки подсолнечного масла и початая баночка горчицы. Правда, в хлебнице ещё хранилось полбуханки чёрствого хлеба, а под мойкой в закутке — с полведра картохи и десяток луковиц, однако ж, при таком рационе, прошу прощения, вставать перестанет всё, что должно у мужика вставать, так что вскоре про либидо всякое забудешь. (Разумеется, я мог бы заглянуть к матушке родимой и там напитаться, но, во-первых, она упёртая вегетарианка — уж не знаю, добровольная или вынужденная, — ест только каши да овощи; а, во-вторых, у неё даже и каши-овощи, можно сказать, лимитированы, ибо моя Вера Павловна и в наши босховские дни продолжает тратить все свободные деньги на книги, дабы продолжать жить в своём «четвёртом сне»…)

Правую руку Анны оттягивала тяжёлая сумка — обычно из дому она всегда привозила гору вкуснотищи. Я невольно облизнулся и, сделав голос помягче, спросил:

— Ты насовсем?

— Тебя не касается! — буркнула Анна.

Она попыталась обдать-облить меня презрением, но это у неё не шибко-то получилось: при своих 160 сантиметрах ей никак не удавалось взглянуть на меня сверху вниз, тем более она была в туфлях без каблуков, в джинсах и широкой кофте-блузе, делавших её ещё коренастее и приземистее, чем была она на самом деле.

— Меня всё касается, ибо я твой муж и повелитель, — попробовал добавить я игривости в тон.

— Х…итель! — пресекла мои поползновения супруга, скинула обувь, сунула ноги в тапки и прошла на кухню.

Матюгаться в злую минуту она умела — сказывалось деревенское детство с отцом-алкоголиком и высшее филологическое образование. Настроение её, признаться, поставило меня в тупик: уж за столько дней можно было бы и успокоиться. Я прошёл вслед за ней, прислонился плечом к дверному косяку и, сложив по-наполеоновски руки на груди, молча стал наблюдать, как она вытаскивает из сумки и раскладывает на столе целлофановые пакеты с розовым мясом, домашней жирной колбасой, шматом солёного сала, крупными яйцами, румяными пирожками, пупырчатыми огурчиками, алыми помидорами, сочной зеленью… Я чуть слюной не подавился! Но тут начало происходить нечто чудовищное: супружница отделила четыре кокушка, два пирожочка (наверняка — с ливером!), несколько огурчиков и помидорчиков, отрезала пластик сальца и кусочек колбаски, сформировала пучочек зелени, — всё это бережно спрятала в холодильник, а остальное убрала обратно в сумку.

— Что происходит? — не выдержав, в скорбном предчувствии спросил я.

— То и происходит, — снизошла до комментария она. — Я пробуду здесь до среды, и вот это (она открыла «Полюс»), на верхней полке — мне еда. Остальное мама передала Вовке — ему я сейчас и отвезу.

— Ка-а-ак Вовке? — вскричал я. — А я?!

— А ты — где деньги на видеопорнуху и пьянки берёшь, там и на пропитание бери!

— Да какая порнуха! Ты же знаешь, что это для диссертации!.. А деньги у меня, правда, украли! И Вован твой жрать этого не будет, он же теперь только устриц и красную икру жрёт!..

— Ну это его, не твоё дело, что жрать, а я тебя, мой милый, больше содержать не намерена. Если ты хоть кусочек с верхней полки возьмёшь — ты вор и последний шакал!

— Да подавись ты своей вонючей колбасой, дура пахотная!

Ух и разозлился-психанул я — чуть, выскакивая из кухни, кота пинком не шуганул — тот, гад, терзал клыками кусмень колбасы и сладострастно урчал от восторга. Впрочем, — кот-то здесь при чём? Судя по всему начинается в доме нашем настоящая «Война Роз». Напомню тем, кто не смотрел: это — фильмец штатовский, Дени Де Вито, что ли, где супруги Роз (мужа играет Майкл Дуглас, а её — не помню), прожив 18 лет вместе, начинают битву-развод с дележом дома и, в конце концов, убивают друг друга, вместе погибают… Ничего себе — аналогии!

Гордым быть — глупым слыть… Нищему гордость, что корове седло… Губа толще, брюхо тоньше… Смирение паче гордости… Господи, да знал я, знал-помнил, филолог хренов, всю эту народную премудрость! Но паче-то паче, а характер дурацкий враз не переделаешь. Я знал, я уверен был, что если по-доброму подкачусь к Анне, умаслю-разжалоблю — она перестанет кукситься и к жирной еде меня подпустит. Но я сделал губу как можно толще, брюхо подтянул потоньше, дождался в обед, пока она натрескается пирогов да пышек и освободит кухонное пространство, затем поджарил себе картошечки на постном масле и запил чайком с «таком». Ничего — жить можно! Угнетало только, что кофе оставалось чашки на три, а без кофе я — как без мозгов. (Правда, растворимого якобы «Якобса» имелось с полбанки, но ведь это не кофе, так — баловство.)

Вечером, перед ужином, когда я ещё общался с компьютером (наводил порядок в папке «JULIA»), Анна заглянула в дверь комнаты, строго спросила:

— Ну что, жрать-то будешь?

Я задумчиво глянул на неё, с сожалением цокнул языком:

— Нет, жрать я не буду.

— Ну, хватит, хватит тебе! — прикрикнула супружница тоном, каким урезонивают избалованных детей мамаши-курицы.

— Нет, мне не хватит — пусть тебе останется, — бросил я уже через плечо, опять уткнувшись в экран.

С экрана мне улыбалась Джулия — я как раз добавил чуть резкости в этот портрет, и взгляд моей красавицы стал ещё более проникновенен и ласков.

— Ну и чёрт с тобой! Он ещё кобениться будет, идиот! — раздалось сзади, дверь смачно хлопнула.

— Вот такая наша селяви! — грустно сказал-пожаловался я.

Джулия понимающе улыбалась…

Делать нечего, в понедельник перед обедом я побежал в Дом печати (благо, он находится совсем неподалёку от издательства) — трясти папашиного ископаемого должника. Но рэкетир из меня был ещё тот, наглости мне явно не хватало, из-за этого я и попал сразу же впросак. Дело в том, что в предбаннике кабинета главного редактора «Барановской жизни» никого не оказалось. Я подождал минут пять, а затем всё же решился торкнуться в редакторскую дверь. Но нет, чтобы, как и положено правому человеку, распахнуть её ногой и гордо войти, я тихонечко взялся приоткрывать её, дабы заглянуть деликатно в щёлочку — занят ли господин (или товарищ — хрен там разберёт!) Кулькин? Дверей оказалось две, уже преодолев первую, я услышал какие-то странные звуки, похожие на всхлипы или стоны, однако остановиться не догадался и приоткрыл вторую… Бог мой! Я отпрянул, но было уже поздно — меня заметили…

Через минуту из кабинета выскочила распаренная белобрысая девица в смятой мини-юбке и с размазанной губной помадой, запыхано и встревожено спросила, приглаживая растрёпанную причёску:

— Что такое? Вы к кому? По какому вопросу?

Отступать было поздно, я вынул визитку, вручил, деловито и сухо добавил:

— Мне к Науму Эрастовичу по личному, но важному делу — он в курсе.

Через полминуты я имел удовольствие лицезреть полузабытую и еле узнаваемую физию «дяди Коли». Да, да! Я вспомнил: в те времена его почему-то чаще называли Николаем, Николаем Эрастовичем, дядей Колей… Впрочем, какое мне до этого дело. Меня другое больше поразило: этот завязавший, по уверению Аркадия Телятникова, человек находился явно с большого бодуна — опухшая донельзя физиономия с затерявшимся носом-пятачком между щёк напоминала персонажей программы «Куклы», руки заметно тряслись, в атмосфере клубились ароматы перегара, пива и чего-то мятного — то ли валидола, то ли жвачки-резинки…

— Здравствуй, здравствуй! — чересчур бодро вскричал Кулькин, кривясь от головной боли. — Вот ты какой вымахал! А я ведь тебя на коленях качал — помнишь?

Он стоял посреди просторного кабинета, протягивая ко мне обе руки. Насчёт «вымахал» — это он, конечно, пережал: я был ниже его почти на голову. Когда он устроился в своём редакторском кресле, а я на стуле у приставного столика, ему вздумалось было расспрашивать меня о житье-бытье. Но в мои планы не входило чересчур затягивать трогательную встречу и продолжительно вдыхать смачные пары перегара.

— Отец сообщил, что вы в курсе… — пробурчал угрюмо я.

— Да, да, конечно, в курсе, в курсе! –– засуетился-зачастил Наум Эрастович, приглаживая седые прядки на мокром лбу. — Я не отказываюсь. Только уточнить надо… Александр почему-то считает, что сто рублей вчера — это чуть ли не две тыщи сегодня… Абсурд! Он совсем не знает нашей жизни! Хорошо им там, в Штатах! Это максимальные цены выросли в двадцать раз, а в среднем — в десять, не больше…

Он пытался заглянуть мне в глаза — соглашаюсь я или нет?

— Сколько вы мне отдадите? –– напрямик спросил я.

— Ну, сколько, сколько… Тысячу. Поверь, больше не могу!

Я не верил, но не драться же мне с ним. Да и тыща рубликов для меня — целое состояние.

— Давайте.

Я ожидал резонно, что он полезет во внутренний карман своего модного крапчатого пиджака, достанет бумажник крокодиловый не хуже, чем у Ричарда Гира… Но Наум Эрастович выудил из ящика стола какой-то бланк, черкнул на нём несколько слов, размашисто расписался и протянул мне.

— Вот с этой бумажкой — в бухгалтерию, на пятый этаж. Передавай привет отцу, сообщи, что я ему напишу или позвоню, когда время будет. Ну, рад был повидаться!

Мы оба с явным облегчением пожали друг другу потные руки. Уже выходя из предбанника, я заметил, как блондинистая подружка-секретарша Кулькина шмыгнула к нему в кабинет. На бланке похмельным почерком еле понятными иероглифами была написана моя фамилия и — «включить в ведомость рекламных агентов за июнь: 1000 (одна тысяча) рублей (без налога)». Чёрт, не попасть бы в соучастники какой аферы! Кулькину-то, видно не привыкать стать, а я вдруг стрелочником окажусь…

Впрочем, думать об этом не хотелось — хотелось пить и есть. И не просто, а — вкусно и сладко! С тридцатью баксами в деревянном эквиваленте за пазухой я почувствовал себя миллионером Эдвардом. Правда, в отличие от него, я себе сухой закон не объявлял, так что заявился вечером домой уже слегка подшофе, с бутылкой «Рябины на коньяке», палкой копчёной колбасы, приличным кусом сыра и прочей вкусной снедью на закуску. Но главное, главное — я был так по-фашистски жесток, так иезуитски коварен, что хоть сию минуту меня на электрический стул. Суть в том, что я купил-таки Анну свою Иоанновну, поймал на крючок, заставил поступиться принципами (привет мифической Нине Андреевой!). Она, Анна-то, конечно, злилась и ругалась, когда я вынимал из кейса «Рябину», откупоривал, причащался и манерно, ёрничая, закусывал сервелатом. («Опять деньги взаймы берёшь? Опять пьянки устраиваешь?!») Но пришлось ей удивлённо замолчать-заткнуться, когда я бутыль псевдоконьячную закрыл и вместе с колбасой остатней спрятал в свой сектор холодильника. А взамен я из дипломата выудил три бутылочки «Толстяка забористого», а из пакета — упаковку килограммовую царских креветок. И так как Анна буквально онемела, я состроил дебильную рожу и проиграл-изобразил рекламную хохму-слоган:

— Ты где был?.. Пиво пил!.. Ха-ха! Угощаю!

Супружница моя от креветок тащилась почище, чем наш Баксик от варёной колбасы, но так как стоили они уже за полторы сотни, она и вкус их позабыла. Ломалась и форс держала бедная Анна совсем не долго — сама же отварила креветочки, бокалы под пиво полотенчиком протёрла, сидели мы за общим столом и даже чего-то там беседовали. Больше того, мы потом и видео вместе смотрели — я ведь купил наконец-то в этот день «Тайну заговора»: это где Джулия с Мэлом Гибсоном…

Прямо-таки не вечер получился, а — рождественский семейный праздник!