Раздел III

ВОКРУГ ДОСТОЕВСКОГО

Л

ЛАВРЕНТЬЕВА Аграфена Тимофеевна (1810—после 1877), крестьянка села Даровое, юродивая. Младший брат писателя А. М. Достоевский вспоминал: «В деревне у нас была дурочка, не принадлежащая ни к какой семье; она всё время проводила, шляясь по полям, и только в сильные морозы зимой её насильно приючивали в какой-либо избе. Её было уже тогда лет 20—25; говорила она очень мало, неохотно, непонятно и несвязно; можно было только понять, что она вспоминает постоянно о ребёнке, похороненном на кладбище. Она, кажется, была дурочкой от рождения и, несмотря на своё таковое состояние, претерпела над собою насилие и сделалась матерью ребёнка, который вскоре и умер. Читая впоследствии в романе брата, Фёдора Михайловича, “Братья Карамазовы” историю Лизаветы Смердящей, я невольно вспомнил нашу дурочку Аграфену…» [Д. в восп., т. 1, с. 78—79]

Аграфена послужила прототипом не только Лизаветы Смердящей, но и, в какой-то мере, — Марьи Тимофеевны Лебядкиной в «Бесах».

ЛАВРОВ Вукол Михайлович (1852—1912), переводчик, журналист, издатель журнала «Русская мысль» (с 1880 г.). Достоевский познакомился с ним в Москве во время Пушкинских торжеств 1880 г., неоднократно упоминал его имя в письмах к А. Г. Достоевской и, в частности, 27 мая 1880 г. писал: «Вчера, по настоятельному приглашению, был на вечере у Лаврова. Лавров — это мой страстный, исступлённый почитатель, питающийся моими сочинениями уже многие годы. Он издатель и капиталист “Русской мысли”. Сам он очень богатый неторгующий купец. Два брата его купцы, торгуют хлебом, он же выделился и живёт своим капиталом. 33 года, симпатичнейшая и задушевная фигура, предан искусству и поэзии. На вечере у не<го> было человек 15 здешних учёных и литераторов, тоже некоторые из Петербурга. Появление мое вчера у него произвело восторг…» В декабре 1880 г. Достоевский прислал Лаврову отдельное издание «Братьев Карамазовых» с дарственной надписью.

Сохранилась телеграмма Достоевского к Лаврову (1880) и одно письмо Лаврова к писателю.

ЛАВРОВ Пётр Лаврович (1823—1900), публицист, философ, один из идеологов народничества. В феврале 1861 г. был избран казначеем Литературного фонда и, конечно, общался в этом качестве с секретарём Комитета фонда — Достоевским. Встречались они и на различных вечерах и в салонах, но близких отношений между ними никогда не было. Более того, именно Лавров, будучи членом ревизионной комиссии Литфонда, поднял в 1865 г. вопрос о том, что Достоевский, являясь членом комитета, против правил получил за короткое время две ссуды по 1500 рублей. Впоследствии писатель в письме к А. Н. Майкову (1 /13/ апр. 1871 г.) из Дрездена вспоминал: «В 64 году я выпросил себе вспоможение за границу по болезни. (Иначе что бы я стал делать с тогдашнею моею падучею, да ещё в петербургском климате.), из-за этого Лавров и с ними 100 человек подняли такой гам, что я должен был выйти из членов комитета. Будь пострадавшим — больной, искалеченный физически и нравственно — вечный труженик, они плюнут, а не помогут. А будь нигилист, сейчас вспоможение дадут. Вы вспомните, из кого там состоит Комитет!..» Достоевский имел здесь в виду, что в комитете Литфонда было немало западников вроде Лаврова. Имя его упоминается в ироническом ключе в записных тетрадях и публицистике Достоевского.

ЛАМАНСКИЙ Владимир Иванович (1833—1914), брат Е. И. и П. И. Ламанских; публицист, критик, учёный-славист, профессор Петербургского университета, академик (с 1899 г.), один из руководителей Славянского благотворительного общества. Достоевский, который тоже был активным участником Общества, сблизился с Ламанским в 1860-е гг. и высоко ценил его. В «Воспоминаниях» А. Г. Достоевской есть такие строки: «Фёдор Михайлович истинное просвещение высоко ставил, и между умными и талантливыми профессорами и учёными он имел многолетних и искренних друзей, с которыми ему было всегда приятно и интересно встречаться и беседовать. Таковыми были, напр<имер>, Вл. И. Ламанский, В. В. Григорьев (востоковед), Н. П. Вагнер, А. Ф. Кони, А. М. Бутлеров…» [Достоевская, с. 431] Ламанский вместе с братьями был на именинах писателя 17 февраля 1872 г., и вообще бывал у него неоднократно.

Сохранилось одно письмо Достоевского к Ламанскому от 20 апреля 1877 г.

ЛАМАНСКИЙ Евгений Иванович (1825—1902), брат В. И. и П. И. Ламанских; финансист, управляющий Государственным банком, основатель первого Общества взаимного кредита, автор исследований по истории денежного обращения и кредитных учреждений в России. В 1849 г. привлекался к допросам по делу петрашевцев, но судим не был и находился лишь под секретным надзором. Достоевский в ходе следствия подтвердил факт своего знакомства с братьями Ламанскими, в том числе и с Владимиром и то, что тот присутствовал на одном из чтений письма В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю. Впоследствии Достоевский встречался с Ламанским и, в частности, он присутствовал вместе с братьями на именинах писателя 17 февраля 1872 г.

ЛАМАНСКИЙ Порфирий Иванович (1824—1875), брат В. И. и Е. И. Ламанских; статский советник, чиновник департамента внешней торговли, впоследствии — Министерства путей сообщения. Достоевский познакомился с ним и его братом Евгением на вечерах у М. В. Петрашевского и С. Ф. Дурова, братья Ламанские присутствовали при чтении Достоевским письма В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю. Порфирий привлекался к делу петрашевцев, но был освобождён до суда и находился под секретным надзором полиции. Позднее Достоевский общался с Ламанским, в частности, в 1871 г. обращался к нему с просьбой помочь в трудоустройстве своего пасынка П. А. Исаева.

В письме к А. Г. Достоевской от 6 февраля 1875 г. в Старую Руссу Достоевский сообщил: «Вообрази, Порфирий Ламанский умер от того, что закололся в сердце кинжалом. Его, впрочем, хоронили по христианскому обряду…» Причиной самоубийства стало умственное расстройство Ламанского, и это объясняет черновую запись к роману «Подросток», относящуюся к князю Сокольскому: «Года же два назад у Ст<арого> Князя был припадок разжижения мозга (Ламанский)…» [ПСС, т. 16, с. 88]

ЛАМБЕРТ Евгений, француз, воспитанник пансиона Л. И. Чермака с ноября 1831 г., где Достоевский вполне мог учиться с ним одновременно не менее года. Впервые имя Ламберт (Ламбер) появляется у Достоевского в эпиграфе к повести «Крокодил», затем персонаж с таким именем встречается в неосуществлённом замысле «Житие великого грешника». И, наконец, Ламберт — один из основных персонажей романа «Подросток».

ЛАМОВСКИЙ (Ломовский) Александр Михайлович (?—1893), воспитанник пансиона Л. И. Чермака, впоследствии муж его дочери, А. Л. Чермак; преподаватель математики. Достоевский в пансионе дружил с Ламовским, сохранил дружеские отношения до конца жизни, встречался с ним и его женой. Имя Ламовского упомянуто в черновых записях 1860-х гг. к предполагаемой переработке «Двойника».

ЛАТКИН Василий Николаевич (?—1867), кредитор Достоевского, один из главных «виновников» отъезда писателя за границу весной 1867 г. В письме к А. Н. Майкову от 16 /28/ августа 1867 г. из Женевы Достоевский писал: «Кредиторы ждать больше не могли, и в то время, как я выезжал, уже было подано ко взысканию Латкиным…» Сохранилось письмо Латкина к Достоевскому с просьбой об уплате долга.

ЛЕБЕДЕВ Николай Константинович (1846—1888), писатель (псевд. Н. Морской), сотрудник «Нового времени», «Нивы» и др., автор романов «Аристократия Гостиного двора. Картины нравов», «Содом», «Купленное счастье» и др. По воспоминаниям метранпажа М. А. Александрова, Достоевский незадолго до смерти очень благожелательно отозвался о творчестве Лебедева: «— А вы знаете, ведь это очень большой талант — этот Лебедев... Вот этот может действительно создать что-нибудь. Его романы очень и очень недурны. Но у него есть некоторые не совсем хорошие стороны... очень немногое, впрочем; он легко может исправиться; только сам он, очевидно, этих недостатков не замечает... Надо ему указать их... Мне очень хотелось бы с ним поговорить об этом, я бы сказал ему. Вообще я бы мог ему сказать кое-что полезное для него...» [Д. в восп., т. 2, с. 315—316] И далее Александров рассказывает, как передал Лебедеву отзыв Достоевского, чем очень его обрадовал. Ещё ранее Достоевский в письме к В. Ф. Пуцыковичу от 29 августа 1878 г. интересовался: «Кто такой Н. Морской, печатающий “Новом времени” роман: “Аристократия Гостиного двора”? Не Буренин ли? Прелестная вещица, хоть и с шаржем…» В библиотеке Достоевского имелось отдельное издание этого романа Лебедева и другие его книги с дарственными надписями. Сохранилось одно письмо Лебедева к Достоевскому от 29 августа 1880 г. с просьбой посодействовать в издании романа «Купленное счастье».

ЛЕВЕНТАЛЬ Николай Густавович, чиновник особых поручений при тверском губернаторе П. Т. Баранове. Скорее всего, именно Левенталь послужил прототипом Блюма в романе «Бесы».

«ЛЕВИАФАН», альманах, задуманный В. Г. Белинским в 1846 г., после ухода из «Отечественных записок». Достоевский в письме к М. М. Достоевскому от 1 апреля 1846 г. сообщал, что для этого «исполинской толщины» альманаха пишет «две повести: 1-е) “Сбритые бакенбарды”, 2-я) “Повесть об уничтоженных канцеляриях”, обе с потрясающим трагическим интересом…» Кроме Достоевского, Белинский планировал опубликовать в «Левиафане» И. С. Тургенева, А. И. Герцена, И. И. Панаева, А. Н. Майкова и др. Альманах так и не вышел, а многие материалы, подготовленные для него, были опубликованы чуть позже в «Современнике». Достоевский свои повести, предназначенные для «Левиафана», тоже так и не написал, а наброски позже использовал в других произведениях.

ЛЕЖЕ Луи (1843—1923), профессор русской литературы Парижского университета, французский делегат на Пушкинском празднике 1880 г. в Москве. По воспоминаниям А. Ф. Кони, на Леже «Пушкинская речь» Достоевского произвела громадное впечатление: «Профессор русской литературы в Парижском университете, Луи Лежэ, приехавший специально на Пушкинские празднества, говорил мне вечером в тот же день, что совершенно подавлен блеском и силой этой речи, весь находится под её обаянием и желал бы передать свои впечатления во всем их объёме “au Maitre” [мэтру, учителю], то есть Виктору Гюго, в таланте которого, по его мнению, так много общего с дарованием Достоевского…» [Д. в восп., т. 2, с. 245] Надо полагать, Кони передал этот отзыв Достоевскому, который чрезвычайно высоко ценил талант В. Гюго. В свою очередь, сам Леже произнёс своё слово о Пушкине на русском языке, хотя и с сильным акцентом. Позже, написав «Воспоминания славянофила», французский профессор упомянул в них о Пушкинских торжествах в Москве и дал портрет Достоевского — русского гения, с печатью былых страданий на лице.

ЛЕЙБИН Н., хозяин фотоателье в Семипалатинске, предполагаемый автор снимка 1858 г., на котором запечатлены Достоевский и Ч. Ч. Валиханов.

ЛЕОНТЬЕВ Евтихий (Евгений) Иванович (?—1892), генерал-майор, хозяин дома в Старой Руссе, в котором Достоевские прожили зиму 1874—1875 гг. В письме писателя к пасынку П. А. Исаеву от 10 сентября 1874 г. содержатся подробности: «Мы остались на зиму в Старой Руссе по общему соглашению с Анной Григорьевной <…>. В будущем году, примерно в мае, ей надо будет, по давнишнему совету докторов, съездить за границу, в Швальбах, на железные воды, от малокровия. Таким образом, пришлось бы нанимать в Петербурге до мая, подниматься, хлопотать и проч. В Старой же Руссе и климат лучше, и для детей лучше, и вдвое дешевле. Мне же надо работать, нужна, стало быть, большая отдельная от детей комната. В Петербурге нанимать такую квартиру стоит 1000 руб. Здесь я имею 7 больших комнат, меблированных (весь этаж), за 15 руб. в месяц, дрова стоят два рубля сажень, говядина, дичь и проч. втрое дешевле петербургского. Чего же было думать? И хотя придётся, по делам, быть раза три в зиму в Петербурге, дней на 10 каждый раз, но и при этом, по расчёту денежной выгоды, чуть не вдвое выйдет против петербургского. Но главная выгода, кроме денежной, как я сказал уже, в том, что больше уединения для работы, и в том, что детям здесь здоровее и привольнее…»

Так случилось, что именно в эту зиму, 14 февраля 1875 г., скоропостижно умерла жена хозяина, А. И. Леонтьева, «от удара» (так тогда именовался инсульт), о чём А. Г. Достоевская сообщила в тот же день мужу в Петербург, куда он как раз выехал «по делам».

ЛЕОНТЬЕВ Иван Леонтьевич (псевд. И. Щеглов) (1855—1911), прозаик, драматург, автор романов «Гордиев узел», «Миллион терзаний», многих пьес. В 1911 г. в газете «Биржевые ведомости» (№ 24, 29 янв.) напечатал мемуарный очерк «Три мгновения (Из воспоминаний о Ф. М. Достоевском)», где рассказал, как в конце 1875 г., будучи ещё гвардейским офицером, пришёл подписаться на «Дневник писателя» и по счастливой случайности сумел поговорить-пообщаться с самим Фёдором Михайловичем, а потом дважды видел его на публичных чтениях. А. Г. Достоевская писала Леонтьеву (Щеглову) 9 февраля 1911 г.: «Сердечную благодарность приношу вам за ваши воспоминания о моём незабвенном муже. Так вы видали его лично? Как я рада, что он произвёл впечатление добродушного и сердечного человека! Ведь принято изображать Феодора Михайловича хмурым, озлобленным человеком…» [ЛН, т. 86, с. 539]

ЛЕОНТЬЕВ Константин Николаевич (1831—1891), философ, писатель (псевд. Н. Константинов), критик консервативного направления. Встречи Достоевского с Леонтьевым носили случайный характер, названия его статей, имя упоминаются несколько раз в письмах Достоевского 1870-х гг. Леонтьев в своих трёх статьях о Достоевском («Варшавский дневник», 1880, № 162, 169, 173; Гр, 1891, № 204—206; РВ, 1900, № 9) рассматривал его творчество как отражение чуждых православию идей «розового» социализма. Достоевский намеревался в «Дневнике писателя» 1881 г. отвечать Леонтьеву на первую статью и в черновых записях рабочей тетради 1880—1881 гг. оценил идеи критика как «нечто безрассудное и нечестивое» [ПСС, т. 27, с. 51]

ЛЕОНТЬЕВ Павел Михайлович (1822—1874), профессор Московского университета, журналист, соредактор М. Н. Каткова по журналу «Русский вестник» (с 1856 г.) и газете «Московские ведомости» (с 1865 г.). Имя его упоминается в статье Достоевского «Щекотливый вопрос», в записной тетради 1875—1876 гг., письмах к А. Г. Достоевской. О том, какую важную роль играл Леонтьев в редакции РВ именно с точки зрения Достоевского, можно судить из его письма к жене от 4 января 1872 г., где речь идёт о расчётах за роман «Бесы»: «Потом он [Н. Н. Воскобойников] мне сказал, что с прошлого года все выдачи денег производятся не иначе, как с согласия Леонтьева, которому сам Катков уступил в этом добровольно деспотическую власть. Таким образом, всё зависит от согласия Леонтьева, а в расположении этого человека ко мне я не могу быть уверенным. Воскобойников даже полагает, что Катков не отвечал мне сегодня единственно потому, что не успел ещё переговорить с Леонтьевым…»

ЛЕСКОВ Николай Семёнович (1831—1895), писатель (псевд. М. Стебницкий), автор романов и повестей «Некуда», «На ножах», «Захудалый род», «Соборяне», «Воительница», «Очарованный странник» и др. В 1861 г. Лесков начал сотрудничать в журнале «Время», где и познакомился с Достоевским. После публикации повести Лескова «Леди Макбет нашего уезда» («Леди Макбет Мценского уезда») в 1-м номере «Эпохи» за 1865 г. возникли серьёзные осложнения с выплатой гонорара, что охладило и без того не очень близкие отношения Лескова с Достоевским. Впоследствии, работая над «Бесами», Достоевский в письме к А. Н. Майкову от 18 /30/ января 1871 г. так отозвался об «антинигилистическом» романе Лескова «На ножах»: «Много вранья, много чёрт знает чего, точно на луне происходит. Нигилисты искажены до бездельничества, — но зато отдельные типы! Какова Ванскок! Ничего и никогда у Гоголя не было типичнее и вернее. Ведь я эту Ванскок видел, слышал сам, ведь я точно осязал её! Удивительнейшее лицо! Если вымрет нигилизм начала шестидесятых годов — то эта фигура останется на вековечную память. Это гениально! А какой мастер он рисовать наших попиков! Каков отец Евангел! Это другого попика я уже у него читаю. Удивительная судьба этого Стебницкого в нашей литературе. Ведь такое явление, как Стебницкий, стоило бы разобрать критически да и посерьезнее…» Позже, в ДП за 1873 г. («Смятенный вид»), Достоевский раскритиковал рассказ Лескова «Запечатленный ангел» за принижение автором роли православной церкви и психологические просчёты. В ответ Лесков под псевдонимом «Свящ. Касторский» (РМ, 1873, 23 апр.) высмеял рассказ «Дьячок» М. А. Недолина, напечатанный в «Гражданине» (1873, № 15—16) и попутно обличил невежество в церковных вопросах редактора Гр — Достоевского. Тот, в свою очередь, ответил в ДП статьёй «Ряженый». В 1874 г. среди черновиков «Подростка» Достоевский набросал эпиграмму на Лескова, высмеивая приверженность писателя к церковной тематике и обыгрывая название его нового романа «Захудалый род»:

Последняя запись Достоевского о Лескове в рабочей тетради среди набросков к ДП 1881 г. полна иронии: «Лесков — специалист и эксперт в православии» [ПСС, т. 27, с. 46]

Лесков уже после смерти Достоевского в статьях «Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви» (1883) и «О куфельном мужике и проч. Заметки по поводу некоторых отзывов о Л. Толстом» (1886) всё ещё продолжал полемику с автором «Братьев Карамазовых» об истинном знании русского православия.

ЛЕТКОВА (в замуж. Султанова) Екатерина Павловна (1856—1937), участница женского движения, переводчица, писательница, автор сборников прозы «Мёртвая зыбь» (в 2-х т.), «Раб» и др. Встречалась с Достоевским в последние годы его жизни и написала воспоминания об этом. Интересны, в частности, её суждения об отношении «передовой студенческой молодёжи» к Достоевскому, автору ДП, в связи с еврейским вопросом: «В студенческих кружках и собраниях постоянно раздавалось имя Достоевского. Каждый номер “Дневника писателя” давал повод к необузданнейшим спорам. Отношение к так называемому “еврейскому вопросу”, отношение, бывшее для нас своего рода лакмусовой бумажкой на порядочность, — в “Дневнике писателя” было совершенно неприемлемо и недопустимо: “Жид, жидовщина, жидовское царство, жидовская идея, охватывающая весь мир…” Все эти слова взрывали молодёжь, как искры порох…» Любопытно и то, как делился живой классик с начинающей писательницей своим горьким опытом: «Никогда не продавайте своего духа... Никогда не работайте из-под палки... Из-под аванса. Верьте мне... Я всю жизнь страдал от этого, всю жизнь писал торопясь... И сколько муки претерпел... Главное, не начинайте печатать вещь, не дописав ее до конца... До самого конца. Это хуже всего. Это не только самоубийство, но и убийство... Я пережил эти страдания много, много раз... Боишься не представить в срок... Боишься испортить... И наверное испортишь... Я просто доходил до отчаяния... И так почти каждый раз...» [Д. в восп., т. 2, с. 448—449]

Любопытно и то, что Н. К. Михайловский, с которым Леткова поддерживала дружеские отношения, в статье-рецензии на её сборник «Мёртвая зыбь» сопоставлял её творчество с творчеством Достоевского, признавая, что у писательницы нет ни силы, ни «жестокости» его таланта.

ЛИВЧАК Осип (Иосиф) Николаевич (1839—1914), литератор, журналист, редактор журнала «Страхопуд», преподаватель математики, изобретатель машины для штампования матриц. О знакомстве в конце 1870-х гг. Достоевского с Ливчаком есть рассказ в воспоминаниях М. А. Александрова: Ливчак привёз в Петербург свой военно-технический проект переправы войск через реки и просил писателя, как патриота, имеющего связи с высокопоставленными лицами, посодействовать во внедрении этого полезного для русской армии, ведущей войну с Турцией, изобретения. Достоевский убедил визитёра, что таких высоких связей в военном ведомстве не имеет, однако ж вторую просьбу уважил — написал письмо-рекомендацию Ливчаку в редакцию НВр по поводу того, что тот, как уверяет, нашёл «доказательство» разрешения задачи четвёртого измерения. Благодаря письму писателя, Ливчак демонстрировал своё «открытие» в присутствии Д. И. Менделеева, А. Н. Аксакова, А. М. Бутлерова, Н. П. Вагнера и самого Достоевского.

Известно письмо Ливчака к Достоевскому всё с той же просьбой о продвижении «военно-технического проекта» (дескать, Вы обязаны, это судьба!). Ответ писателя от 6 мая 1878 г., явно свидетельствовал о том, что настойчивый проситель его допёк: «Это ужасные слова, Иосиф Николаевич: СУДЬБА (!) навязывает на меня такую страшную обузу, а между тем кто я и что я? Я больной человек, которого доктора гонят из Петербурга, чтоб начать пить воды, да, кроме того, я, обременённый семейством, необходимо должен нынешним летом лечить детей на водах в Старой Руссе. Наконец, я живу своим трудом, и у меня есть свои родные, заветные мечты и намерения. Я, например, теперь затеял свой труд и, летом же, несмотря па лечение (потому что у меня нет отдыха), намерен и должен приступить к труду моему. И вот я всё это бросай: “Сама, дескать, судьба назначает меня”, потому что я, по Вашему взгляду, в настоящем случае “как нельзя более подхожу к той роли, которую навязывает мне эта судьба”. И вот я бросай детей, труд свой, забудь своё здоровье, облекайся во фрак и гоняйся за аудиенцией у е<го> в<еличества> в Кронштадте, в Свеаборге, хлопочи, излагай, докладывай. Мало того: Вы дозволяете мне наконец вскрыть Ваш пакет, познакомиться с Вашим изобретением с обязанностию “проштудировать” его и, наконец, придумать, создать особую форму изложения проекта (особенно нравится мне тут Ваше словцо: «докладчик», которым Вы облекаете будущую роль, предназначенную мне судьбой) и — о ужас — добиваться аудиенций и отстаивать проект, разумеется, и в той дальнейшей комиссии, куда перешлёт его, без сомнения, его высочество, и т. д. и т. д.

Без сомнения, меня, слабого, немощного, вечно обременённого болезнями и обязанностями человека, мог бы подвигнуть патриотизм и вынудить от меня готовность на такие огромные труды и на обязанности уже высшие, чем к детям, к семейству или к собственному делу. Но ведь этот патриотизм может явиться, согласитесь сами, лишь в том случае, если я буду убеждён в том, что Ваш проект есть именно всё, что надо, и что Англия будет им (и только им) побеждена. Но ведь я, пока, не имею убеждения полного об истине Вашего проекта. Кроме того, если б я и познакомился с ним, то, по недостатку технических знаний, ни за что не мог бы решить сам: “Истина ли это или нет?”. А посему, оставаясь в таком неразрешенном положении, я, конечно, не могу вполне верить, а стало быть, не могу для того дела, в которое и сам не уверовал, иметь настолько патриотизма, чтобы взять на себя такие жертвы, труды и заботы. Да ещё под какою ответственностью!..»

ЛИНОВСКИЙ Николай Осипович (1846—после 1911), писатель (псевд. Н. Пружанский), автор романа «Новый Моисей», сборника повестей и рассказов «Бездна жизни» и др. В «Автобиографии» (1911) признался, что на литературное поприще подвиг его Достоевский — роман «Преступление и наказание» так его потряс, что он сам попробовал написать что-нибудь в этом духе. В газете «Новые люди» (1910, № 2, 1 мар.) Линовский опубликовал воспоминания о своих трёх встречах с Достоевским.

ЛИПРАНДИ Иван Петрович (1790—1880), действительный статский советник, чиновник по особым поручениям Министерства внутренних дел. В юности близко был знаком с А. С. Пушкиным, арестовывался по подозрению в причастности к декабристам. В марте 1848 г. Липранди взялся по собственной инициативе и с благословения министра внутренних дел Л. А. Перовского за разоблачение тайного общества М. В. Петрашевского, для чего заслал туда, кроме главного шпиона П. Д. Антонелли, ещё и двух агентов — купца В. М. Шапошникова и мещанина Н. Ф. Наумова. Впоследствии Липранди отошёл от «государственных» дел, занялся литературой и наукой и считал, что участие в разоблачении петрашевцев погубило его чиновничью карьеру.

Достоевский упоминает имя Липранди в ДП 1876 г. в главе «Несколько слов о Жорж Занде».

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ФОНД (Общество для пособия нуждающимся литераторам и учёным) — создан в 1859 г. по инициативе А. В. Дружинина. Первое собрание Общества состоялось 8 ноября 1859 г. под председательством Е. П. Ковалевского. Протоколы заседаний общества публиковались в газетах. Достоевский после переезда в Петербург из Твери, с начала 1860-х гг. принимал активное участие в делах Литфонда, а 2 февраля 1863 г. его избрали в Комитет общества и на этом же заседании — его секретарём. Сохранилась толстая тетрадь с надписью на обложке: «В книжный магазин Кожанчикова. Книга для записывания взносов членов Общества для пособия нуждающимся литераторам и учёным. — В книге сорок восемь листов. Секретарь Ф. Достоевский». Секретарём Комитета писатель был до 1865 г., когда сложил с себя эти обязанности после того, как некоторые члены Комитета во главе с П. Л. Лавровым обвинили его в нарушении устава Общества: получил за короткое время две ссуды по 1500 рублей (необходимых для расплаты с долгами после закрытия «Эпохи» и поездки за границу на лечение), хотя, как член Комитета, вообще не имел права их получать.

Впоследствии Достоевский с горечью писал об этом А. Н. Майкову (1 /13/ апр. 1871 г.) из Дрездена: «Будь пострадавшим — больной, искалеченный физически и нравственно — вечный труженик, они плюнут, а не помогут. А будь нигилист, сейчас вспоможение дадут. Вы вспомните, из кого там состоит Комитет!..» Достоевский имел здесь в виду, что в комитете Литфонда было засилье западников вроде Лаврова.

ЛОБОДА (урожд. Пашковская) Стефания Матвеевна (1827—1887), писательница (псевд. Крапивина), печаталась в «Детском чтении», «Живописном обозрении», «Семье и школе», других периодических изданиях, в том числе и — в «Гражданине» в пору редактирования его Достоевским. В воспоминаниях В. В. Тимофеевой приводится своеобразная «рецензия» писателя на творчество Лободы: «Раз, читая в корректуре какой-то рассказ или повесть (кажется, автор была Крапивина), где <…> подробно изображались все приготовления к чаю, Фёдор Михайлович обратился ко мне и сказал:

— Так это у неё хорошо тут описано, как они собираются чай пить, что мне даже самому захотелось. Просто слюнки текут!..»

Известно 5 писем Лободы к Достоевскому (1873—1879) и одна его записка к Лободе от 10 апреля 1874 г.

ЛОВЧИНСКИЙ Яков Яковлевич, ординатор военного госпиталя в Омске. А. Е. Ризенкампф называл его «добрым и сострадательным человеком» [ЛН, т. 86, с. 551]. В «Записках из Мёртвого дома» Достоевский, вероятно, имел в виду как раз Ловчинского, вспоминая (гл. «II. Продолжение»): «В то время у нас был ординатором один молоденький лекарь, знающий дело, ласковый, приветливый, которого очень любили арестанты и находили в нём только один недостаток: “слишком уж смирен”. В самом деле, он был как-то неразговорчив, даже как будто конфузился нас, чуть не краснел, изменял порции чуть не по первой просьбе больных и даже, кажется, готов был назначать им и лекарства по их же просьбе. Впрочем, он был славный молодой человек. <…> Наш ординатор обыкновенно останавливался перед каждым больным, серьёзно и чрезвычайно осматривал его и опрашивал, назначал лекарства, порции. Иногда он и сам замечал, что больной ничем не болен; но так как арестант пришел отдохнуть от работы или полежать на тюфяке, вместо голых досок, и, наконец, всё-таки в тёплой комнате, а не в сырой кордегардии <…>, то наш ординатор спокойно записывал им какую-нибудь febris catarhalis [катаральная лихорадка] и оставлял лежать иногда даже на неделю…»

ЛОМАЧЕВСКИЙ Дмитрий Платонович (1836—1877), журналист, писатель, автор широко известного в своё время романа-фельетона «С квартиры на квартиру» (1868). В письме к Достоевскому из Парижа от 27 марта /8 апр./ 1863 г. И. С. Тургенев рекомендовал Ломачевского как начинающего писателя. Ломачевский вместе с рекомендацией принёс Достоевскому очерк «Русская колония Александрова близ Потсдама», которая так и не была напечатана. Позднее Ломачевский получил работу корректора в «Эпохе».

ЛОМНОВСКИЙ Пётр Карлович (?—1860), инженер-полковник, инспектор классов Главного инженерного училища, впоследствии генерал-лейтенант и начальник этого училища (с 1844 г.). Его имя упоминается в письмах Достоевского конца 1830-х гг.

ЛОНГИНОВ Михаил Николаевич (1823—1875), библиограф, литератор (псевд. Скорбный поэт), секретарь Общества любителей российской словесности (1859—1864 гг.), начальник Главного управления по делам печати (с 1871 г.). В мае 1872 г. ввёл составленные им «Правила», направленные против свободомыслия печати и вообще приобрёл славу реакционера. Достоевский познакомился с Лонгиновым ещё в начале 1860-х гг., 4 апреля 1864 г. вместе с ним участвовал в литературном утре в Москве. 11 ноября 1873 г. Достоевский, будучи редактором «Гражданина», обратился к начальнику Главного управления по делам печати Лонгинову с письменной просьбой походатайствовать о разрешении розничной продажи его издания. Лонгвинов исполнил просьбу и испросил в Министерстве внутренних дел право розничной продажи Гр «ввиду благонамеренного направления этого журнала».

ЛОПАТИН Василий (1810—?), арестант Омского острога. Родом из крестьян Тобольской губернии. Осуждён 9 июня 1847 г. за убийство на 8 лет. В ноябре 1850 г. за драку в остроге и нанесение арестанту Г. Евдокимову ранения шилом получил тысячу ударов шпицрутенами. В «Записках из Мёртвого дома» выеден под фамилией Ломов.

ЛОПАТИН Лев Михайлович (1855—1920), профессор Московского университета, редактор журнала «Вопросы философии и психологии», философ-идеалист, близкий по своим взглядам к Вл. В. Соловьёву. На Пушкинских торжествах в Москве 1880 г. был помощником Л. И. Поливанова (председателя комиссии Общества любителей российской словесности по открытию памятника А. С. Пушкину) и в этом качестве был специально приставлен к Достоевскому, как одному из самых почётных гостей. Имя его неоднократно упоминается писателем в письмах тех дней к А. Г. Достоевской. В частности, 31 мая 1880 г. он сообщал: «Затем посетил меня Лопатин, тот молодой человек, на которого возложил Поливанов хлопотать о моих билетах в Думе, о доставлении мне всех нужных сведений и проч. Я с ним разговорился и к приятному удивлению моему нашёл в нём человека чрезвычайно умного, весьма мыслящего, чрезвычайно порядочного и в высшей степени моих убеждений…»

ЛОХВИЦКИЙ Александр Владимирович (1830—1884), юрист, один из редакторов «Судебного вестника», автор статьи «Уголовные романы» (О «Преступлении и наказании»), опубликованной в этом журнале (1869, № 14). Достоевский был знаком с ним с начала 1860-х гг., 6 марта 1863 г. они вместе участвовали в литературно-музыкальном вечере в пользу студентов Медико-хирургической академии в зале Благородного собрания в Петербурге. В 1877 г. Достоевский пригласил Лохвицкого в качестве адвоката по делу о наследстве А. Ф. Куманиной, но тот отказался, ибо был уже исключён из состава присяжных поверенных.

ЛУРЬЕ Софья Ефимовна (1858—1895), дочь банкира-еврея из Минска. Весной 1876 г. обратилась к Достоевскому с письмом, где просила советов — как и ради чего стоит ей жить. Писатель ответил письмом, затем состоялось их личное знакомство, о котором Достоевский рассказал в ДП (1876, июнь): девушка собралась ехать сестрой милосердия на войну в Сербию и просила напутствия Достоевского. Эта поездка не удалась, впоследствии Лурье за короткий период написала Фёдору Михайловичу ещё 7 писем, поверяя ему свои самые заветные мысли. В одном из ответных писем (от 11 марта 1877 г.) он даже советовал ей не торопиться принимать предложение, которое ей сделал жених, если она не уверена в своей любви: «Голубчик мой, скрепитесь: не любя ни за что нельзя выйти. Но, однако, поразмыслите: может быть, это один из тех людей, которых можно полюбить потом? Вот мой совет: от решительного слова уклоняйтесь до времени. У матери Вашей выпросите время для размышления (ничего отнюдь не обещая). Но к человеку этому присмотритесь, узнайте об нем всё короче. Если надо, сойдитесь и с ним более дружественно, для честности, однако, намекнув ему, чтоб он как можно меньше надеялся. И после нескольких месяцев строгого анализа — решите дело в ту или в другую сторону. Жизнь же с человеком немилым или несимпатичным — это несчастье. Но вот, однако ж, прошёл месяц. Может быть, Вы уже давно как-нибудь решили и мой совет придёт поздно. 35 и 19 лет мне не кажутся большой разницей, вовсе даже нет. Не знаю почему, но мне бы самому, лично, хотелось, чтоб этот человек Вам поправился, так чтоб Вы вышли замуж! Одно Вы не написали: какого он закона? Еврей? Если еврей, то как же он надворный советник? Мне кажется, евреи только слишком недавно получили право получать чины. Чтоб быть же надворным советником, надо служить по крайней мере 15 лет…»

В мартовском выпуске ДП за 1877 г., почти целиком посвящённом еврейскому вопросу, Достоевский процитировал одно из писем Лурье с её рассказом о похоронах в Минске «общечеловека» доктора Гинденбурга. Всего известны 3 письма Достоевского к Лурье 1876—1877 гг.

ЛЫЖИН Павел Петрович (1829—1904), присяжный поверенный. Сохранилась повестка квартального надзирателя Казанской части о назначенной на 6 июня 1865 г. описи имущества Достоевского за неуплату долгов, в том числе и по векселю Лыжину 450 руб. Подобные повестки заставили писателя обратиться в очередной раз в Литературный фонд (получил 7 июня ссуду в 600 руб.), а чуть позже, 1 июля 1865 г., заключить весьма невыгодный контракт с издателем Ф. Т. Стелловским.

П. П. Лыжин послужил, вероятно, одним из прототипов П. П. Лужина в «Преступлении и наказании» (в черновиках к роману указана его фамилия).

ЛЬВОВ Фёдор Николаевич (1823—1885), петрашевец, штабс-капитан лейб-гвардии Егерского полка; мемуарист, публицист. Посещал не только «пятницы» М. В. Петрашевского, но и кружки Н. А. Момбелли, С. Ф. Дурова. Был арестован 29 апреля 1849 г. (на неделю позже других, так как сначала по ошибке вместо него арестовали однофамильца П. С. Львова), приговорён к расстрелу, заменённому 12 годами каторги, которую сначала отбывал в Шилкинском заводе Нерчинского округа, затем в Александровском заводе. В 1856 г. вышел на поселение, служил в Главном управлении Восточной Сибири, жил в Иркутске, сотрудничал с Н. А. Спешневым в «Иркутских губернских ведомостях», вместе с Петрашевским составил «Записку о деле петрашевцев», написал «Выдержки из воспоминаний ссыльнокаторжного». С 1863 г. ему разрешили жить в столицах. В 1870-х гг. Львов был секретарём Русского технического общества, активно публиковался как популяризатор науки.

Достоевский познакомился с Львовым осенью 1848 г., в своих «Объяснениях и показаниях…» этого знакомства не отрицал и признал также, что Львов присутствовал на заседании, когда он, Достоевский, читал письмо В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю. Именно Львов зафиксировал в воспоминаниях, как на эшафоте Достоевский, вспомнив-упомянув перед этим «Последний день приговорённого к смерти» В. Гюго, обратился к Спешневу с полувосклицанием-полувопросом по-французски: «Nous serons avec le Christ» [«Мы будем вместе с Христом»] –– «Un peu de poussiere» [«Горстью праха»], — ответил тот с усмешкой [Летопись, т. 1, с. 175]

ЛЮБИМОВ Дмитрий Николаевич (1864—1942), сын Н. А. Любимова; крупный государственный чиновник, впоследствии губернатор в Вильне. Оставил воспоминания о Достоевском, где подробно рассказал о «Пушкинской речи», а также об обеде у них дома зимой 1880 г., в котором, помимо Достоевского, участвовали М. Н. Катков, Б. М. Маркевич, К. Н. Леонтьев, П. И. Мельников (Андрей Печерский). Здесь особенно интересно свидетельство сына издателя «Русского вестника» о некоторых подробностях печатания «Братьев Карамазовых»: «За обедом Достоевский говорил мало и неохотно. <…> Но он оживился, когда заговорили о “Братьях Карамазовых”, которые тогда печатались. Маркевич, говоривший очень интересно и красиво, постоянно вскидывал лорнет и, обводя им присутствовавших, чрезвычайно тактично рассказывал о том громадном впечатлении, которое произвела в петербургских сферах поэма “Великий Инквизитор”, как в светских, так и в духовных. Многое из обмена мыслей по этому поводу я тогда не понял. Говорили главным образом Катков и сам Достоевский, но припоминаю, что из разговора, насколько я понял, выяснилось, что сперва, в рукописи у Достоевского, все то, что говорит Великий Инквизитор о чуде, тайне и авторитете, могло быть отнесено вообще к христианству, но Катков убедил Достоевского переделать несколько фраз и, между прочим, вставить фразу: “Мы взяли Рим и меч кесаря”; таким образом, не было сомнения, что дело идет исключительно о католичестве. При этом, помню, при обмене мнений Достоевский отстаивал в принципе правильность основной идеи Великого Инквизитора, относящейся одинаково ко всем христианским исповедованиям, относительно практической необходимости приспособить высокие истины Евангелия к разумению и духовным потребностям обыденных людей…»

ЛЮБИМОВ Николай Алексеевич (1830—1897), учёный-физик, профессор московского университета, публицист, соредактор М. Н. Каткова по журналу «Русский вестник»; отец Д. Н. Любимова. Фактически он редактировал РВ, и в основном с ним Достоевский имел дело при публикации своих романов на страницах журнала. Однако ж наиболее важные вопросы правки (например, исключение главы «У Тихона» из «Бесов») и ставок гонорара решал Катков. Сохранилось 33 письма Достоевского к Любимову (1866—1881) и 13 писем Любимова к Достоевскому. Приезжая в Москву, Достоевский обязательно встречался с Любимовым, сохранились воспоминания сына редактора, как автор «Братьев Карамазовых» обедал у них дома. В одном из последних писем к Любимову (8 ноября 1880 г.) Достоевский, отсылая «Эпилог» своего последнего романа, писал: «Ну вот и кончен роман! Работал его три года, печатал два — знаменательная для меня минута. <…> мне же с Вами позвольте не прощаться. Ведь я намерен ещё 20 лет жить и писать. Не поминайте же лихом…» Жить Достоевскому оставалось менее 3-х месяцев.

ЛЮСТИХ (Люстиг) Вильгельм Иосифович (1844—1915), адвокат, председатель Совета присяжных поверенных. Он был защитником Е. П. Корниловой, дело которой подробно освещалось в ДП, и о нём Достоевский упоминал неоднократно. В ноябре 1878 г. Люстих, по поручению Достоевского вёл дело о наследстве А. Ф. Куманиной. Известно два письма Люстиха к Достоевскому.

ЛЯПУХИН, почтальон в Семипалатинске, у которого Достоевский нанимал квартиру. Ляпухин отвёз пасынка писателя П. А. Исаева в Омск на учёбу в Сибирский кадетский корпус. В письме к В. Д. Констант от 31 августа 1857 г. Достоевский сообщал: «Отправили мы его с добрым и честным человеком, хозяином дома, в котором мы квартируем и которого Паша очень любил. Он смотрел за Пашей как нянька и доставил его превосходно…» Упоминается о квартирном хозяине Ляпухине и в других письмах Достоевского. Любопытно ещё и то, что жена почтальона уже в конце XIX в. рассказывала семипалатинским краеведам, будто после писателя-жильца осталось много исписанной бумаги, которыми она накрывала кринки с молоком и оклеивала стены. Естественно, все эти рукописи пропали.

М

МАДЕРСКИЙ Александр Тимофеевич (1822—?), петрашевец, вольнослушатель Петербургского университета, учитель. Он жил в доме М. В. Петрашевского и бывал на всех его «пятницах», на которых даже «хозяйничал». Достоевский упоминает в своих «Объяснениях и показаниях…», что часто видел Медерского [так в тексте] на вечерах-собраниях. Мадерского арестовали 23 апреля 1849 г., но следствие вскоре признало его имеющим лишь косвенное отношение к петрашевцам, он был выпущен на свободу до суда и с уже явными признаками психической болезни.

МАЙДЕЛЬ Фёдор, фон — барон из Ревеля, с которым Достоевский, вероятно, был знаком и общался, приезжая к М. М. Достоевскому в гости. Считается, что именно фон Майдель послужил прототипом спесивого барона Вурмельгельма из «Игрока».

МАЙКОВ Аполлон Николаевич (1821—1897), поэт. Достоевский познакомился с ним в 1846 г. у В. Г. Белинского и подружился на всю жизнь. Долгие годы Майков был самый конфиденциальным адресатом писем Достоевского (сохранилось 40 его писем к другу-поэту и 44 письма Майкова к нему). Некоторое охлаждение в их отношениях наступило после 1875 г., когда «Подросток» появился в «Отечественных записках», и Майков посчитал это сближением писателя с западниками. Майков в юности также посещал кружок М. В. Петрашевского, привлекался к следствию, но был отпущен под надзор полиции. Сохранился в записи его мемуарный рассказ о том, как Достоевский однажды, незадолго до ареста, ночевал у него и ночью агитировал его войти в ещё более радикальный кружок Н. А. Спешнева, но Майков благоразумно от этого отказался, очень резонно предупредив друга: они, заговорщики, «идут на явную гибель», то есть, попросту говоря, на самоубийство, — и пытался отговорить Достоевского от этого гибельного пути, ибо им, поэтам, литераторам, людям непрактическим, делать в политической борьбе нечего. Впоследствии Майков придерживался славянофильских, патриотических воззрений, был одним из главных сотрудников почвеннических журналов братьев Достоевских «Время» и «Эпоха».

Особенно близкие отношения сложились между Майковым и Достоевским в 1860-е и начале 1870-х гг.: Аполлон Николаевич был крёстным отцом детей писателя, очень часто выручал его деньгами, выполнял многочисленные поручения Достоевского по издательским и денежным делам, когда тот жил с семьёй за границей, в подробнейших письмах сообщал ему важнейшие новости российской жизни. О тоне их переписки можно судить хотя бы по первым же строкам первого многостраничного письма Достоевского к Майкову из-за границы — из Женевы (16 /28/ авг. 1867 г.): «Эвона сколько времени я молчал и не отвечал на дорогое письмо Ваше, дорогой и незабвенный друг, Аполлон Николаевич. Я Вас называю: незабвенным другом и чувствую в моём сердце, что название правильно: мы с Вами такие давнишние и такие привычные, что жизнь, разлучавшая и даже разводившая нас иногда, не только не развела, но даже, может быть, и свела нас окончательно. Если Вы пишете, что почувствовали отчасти моё отсутствие, то уж кольми паче я Ваше. Кроме ежедневно подтверждавшегося во мне убеждения в сходстве и стачке наших мыслей и чувств, возьмите ещё в соображение, что я, потеряв Вас, попал ещё, сверх того, на чужую сторону, где нет не только русского лица, русских книг и русских мыслей и забот, но даже приветливого лица нет! <…> А мне Россия нужна, для моего писания и труда нужна (не говорю уже об остальной жизни), да и как ещё! Точно рыба без воды; сил и средств лишаешься. Вообще об этом поговорим. Обо многом мне надо с Вами поговорить и попросить Вашего совета и помощи. Вы один у меня, с которым я могу отсюда говорить. <…> Еще слово: почему я так долго Вам не писал? На это я Вам обстоятельно ответить не в силах. Сам сознавал себя слишком неустойчиво и ждал хоть малейшей оседлости, чтоб начать с Вами переписку. Я на Вас, на одного Вас надеюсь. Пишите мне чаще, не оставляйте меня, голубчик! А я Вам теперь буду очень часто и регулярно писать. Заведемте переписку постоянную; ради Бога! Это мне Россию заменит и сил мне придаст…»

Что любопытно, несмотря на многолетнюю и очень доверительно-близкую дружбу, они так и сохранили до конца обращение друг к другу на «Вы». Точно также это было у Достоевского с другими самыми близкими конфидентами — сибирским товарищем А. Е. Врангелем и племянницей С. А. Ивановой.

Достоевский был близко знаком и общался и с родными Майкова: отцом Николаем Аполлоновичем — художником, академиком живописи; матерью Евгенией Петровной — писательницей, хозяйкой литературного салона, широко известного в Петербурге; братьями — критиком Валерианом, прозаиком, издателем детских журналов «Подснежник» и «Семейные вечера» Владимиром, историком и будущим академиком Леонидом; общался с женой поэта — Анной Ивановной Майковой (урожд. Штеммер) (1830—1911), знал и их сына, также носящего имя Аполлон, родившегося в 1867 г.

МАЙКОВ Валериан Николаевич (1823—1847), критик и публицист; брат А. Н. Майкова. Достоевский познакомился с ним в 1846 г., когда Майков организовал свой кружок, а затем и возглавил после ухода В. Г. Белинского из ОЗ критический отдел в журнале А. А. Краевского. В самой своей фундаментальной статье «Нечто о русской литературе в 1846 году» (ОЗ, 1847, № 1) Майков глубоко и верно оценил творчество раннего Достоевского, и, в частности, дал классическое определение: «Гоголь — поэт по преимуществу социальный, а г. Достоевский по преимуществу психологический…» В свою очередь, Достоевский в 1861 г. в статье «Г-н —бов и вопрос об искусстве» помянул Майкова добрым словом: «…после Белинского занялся в “Отечественных записках” отделом критики Валериан Николаич Майков, брат всем известного и всеми любимого поэта, Аполлона Николаича Майкова. Валериан Майков принялся за дело горячо, блистательно, с светлым убеждением, с первым жаром юности. Но он не успел высказаться. Он умер в первый же год своей деятельности. Много обещала эта прекрасная личность, и, может быть, многого мы с нею лишились…»

15 июля 1847 г. Валериан Майков неожиданно умер во время купания на даче от апоплексического удара, не дожив и до 24-х лет.

МАКАРОВ Алексей Алексеевич (1835—1901), подпоручик (впоследствии полковник), младший помощник квартального надзирателя 3-го квартала Казанской части, где Достоевский жил с 1864 по 1867 г. В июне 1865 г. писатель получил повестку за подписью Макарова — он приглашался в полицейскую контору в связи с угрозой описи имущества из-за неоплаченных векселей.

Вероятно, не случайно полицейский исправник Макаров в «Братьях Карамазовых» носит именно эту фамилию.

МАКАРОВ Данила Савинович (1841—после 1925), крестьянин с. Даровое. С ним Достоевский встречался, когда посетил бывшее имение своих родителей в 1877 г. Сохранился записанный в 1925 г. рассказ Макарова о смерти отца писателя, М. А. Достоевского, льющий воду на мельницу тех, кто поддерживает версию об убийстве: «Черемошинские мужики задумали с ним кончить. Сговорились между собой — Ефимов, Михайлов, Исаев да Василий Никитин. <…> Петровками, о сю пору, навоз мужики возили. Солнце уже высоко стояло, барин спрашивает, все ли выехали на работу? Ему говорят, что из Черемошни четверо не поехало, сказались больными. “Вот я их вылечу”, — велел дрожки заложить. А у него палка вот какая была. Приехал, а мужики уже стоят на улице. — “Что не едете” — “Мочи, — говорят, — нет”. Он их палкой одного, другого. Они во двор, он за ними. Там Василий Никитин — здоровый, высокий такой был, его сзади за руку схватил, а другие стоят, испугались. Василий им крикнул: “Что же стоите? Зачем сговаривались?”. Мужики бросились, рот барину заткнули, да за нужное место, чтоб следов никаких не было. Потом вывезли, свалив в поле, на дороге из Черемошни в Даровое. А кучер Давид был подговорён. Оставил барина да в Моногарово за попом, а в Даровое не заезжал. Поп приехал, барин дышал, но уже не в памяти. Поп глухую исповедь принял, знал он, да скрыл. Крестьян не выдал. Следователи потом из Каширы приезжали, спрашивали всех, допытывались, ничего не узнали. Будто от припадка умер, у него припадки бывали…» [Нечаева, с. 54]

При восприятии этого рассказа надо помнить, что Макаров родился уже после смерти М. А. Достоевского и всю историю передавал с чужих слов.

МАЛЫЙ ПРИКОЛ, имение брата А. Г. Достоевской — И. Г. Сниткина в Курской губернии (близ города Мирополье), где семья писателя провела лето 1877 г. Здесь Достоевский работал над майско-июньским выпуском «Дневника писателя» за 1877 г.

МАМОНТОВ Анатолий Иванович (1840—1905), владелец книжных магазинов в Петербурге и Москве, в которых продавался «Дневник писателя». Имя его упоминается в переписке писателя с женой и в объявлении о подписке на ДП 1877 г.

МАНГО (1795—?), пленный французский солдат наполеоновской армии, надзиратель в пансионе Л. И. Чермака. По воспоминаниям младшего брата писателя А. М. Достоевского, это был очень добродушный и хладнокровный мужчина лет 45-ти, хорошо справляющийся со своими обязанностями надзирателя. Его имя упоминается в записной тетради, а также в тексте «Преступления и наказания», где Катерина Ивановна Мармеладова вспоминает о «французе Манго», который учил её французскому языку.

МАНКИРОВАТЬ (фр. manguer) — пренебрегать, обходить вниманием. Один из самых часто употребляемых (наряду с фраппировать) «амбициозных» глаголов в мире Достоевского. К примеру, в «Преступлении и наказании», желая хоть как-то сгладить свой отказ присутствовать на поминках по Мармеладову, Раскольников просит Соню: «— Ну-с, так вот и извините меня перед нею, что я, по обстоятельствам независящим, принужден манкировать и не буду у вас на блинах... то есть на поминках, несмотря на милый зов вашей мамаши…» Раскольников, конечно, заранее знал-предвидел, как польстит «образованной» Катерине Ивановне этот французский оборот. В другом месте тот же Раскольников, с помощью этого слова-выражения ставит на место поручика Пороха, принявшего его за оборванца: «— Да и вы в присутствии, — вскрикнул Раскольников, — а кроме того, что кричите, папиросу курите, стало быть, всем нам манкируете. — Проговорив это, Раскольников почувствовал невыразимое наслаждение…»

МАРИИНСКАЯ БОЛЬНИЦА ДЛЯ БЕДНЫХ, место службы отца писателя, М. А. Достоевского. Построена в 1803—1806 гг. на Божедомке, окраинной в то время улице Москвы неподалёку от Марьиной рощи, по повелению вдовы Павла I Марии Фёдоровны (аналогичная была построена и в Петербурге). Наименование «Мариинской» больница получила после кончины императрицы в 1828 г. Отец писателя поступил сюда на службу 24 марта 1821 г. (через три месяца после отставки из военного госпиталя) — на вакансию лекаря при отделении приходящих больных женского пола. Здесь же, при больнице, в правом флигеле (если смотреть с улицы) семья занимала казённую квартиру, где 30 октября 1821 г. и родился будущий писатель. Вскоре семья перебралась в левый флигель, откуда Достоевский вместе с братом Михаилом уехал в мае 1837 г. в петербургское Главное инженерное училище. А до этого Мариинская больница, её двор с садом были миром, в котором он жил и рос. Именно здесь он испытал первые потрясения, сохранившиеся в памяти на всю жизнь. Незадолго до своей смерти он в салоне А. П. Философовой рассказывал о случае из детства, когда он жил в Москве в больнице для бедных: «…я играл с девочкой (дочкой кучера или повара). <…> Какой-то мерзавец, в пьяном виде, изнасиловал эту девочку, и она умерла, истекая кровью <…> меня послали за отцом в другой флигель больницы, но было уже поздно…» [Летопись, т. 1, с. 20]

МАРИЯ ФЁДОРОВНА (урожд. Мария-София-Фридерика-Дигмара, дочь датского короля Христиана IX) (1847—1928), супруга (с 1866 г.) будущего Александра III. Услышав весной 1880 г. чтение-выступление Достоевского на одном из благотворительных концертов в доме графини А. Ф. Менгден, тогда ещё цесаревна (жена наследника престола) пришла в восторг и пожелала с ним познакомиться лично. Чуть позже, 8 мая 1880 г., Достоевский был приглашён в дом Великого князя К. К. Романова на специально устроенный вечер для более близкого знакомства с будущей императрицей.. Писатель читал на этом вечере отрывок из «Братьев Карамазовых» и рассказ «Мальчик у Христа на ёлке», Мария Фёдоровна сама разливала чай, слушала внимательно, опять пришла в восхищение и даже прослезилась. Достоевский чрезвычайно дорожил этим знакомством и в письме к А. Г. Достоевской от 27—28 мая 1880 г. сообщал: «Я рассказал Каткову о знакомстве моём с высокой особой у графини Менгден и потом у К<онстантина> К>онстантиновича>. Был приятно поражён, совсем лицо изменилось…» Можно представить, какой бальзам пролился на сердце Фёдора Михайловича при виде «изменившегося» лица сановного монархиста М. Н. Каткова.

МАРКЕВИЧ Болеслав Михайлович (1822—1884), действительный статский советник, член совета Министерства народного просвещения, писатель, автор «антинигилистических» романов, печатавшихся в РВ, «Марина из Алого Рога», «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Встречи Достоевского с Маркевичем носили случайный характер. Большой интерес в публике вызвал репортажный очерк Маркевича «Несколько слов о кончине Достоевского» (МВед, 1881, № 32, 1 фев.), в котором он изложил подробности последних часов жизни писателя во всём блеске второстепенного беллетриста: тут и «вскрикивающий стенящим голосом» пасынок писателя, и дочка, «белокурая девочка с раздирающим криком», и «несчастная женщина», жена писателя, которая «вскрикивает» и «конвульсивно вскакивает с кресла», и «весь бледный, с лихорадочно горевшими глазами» А. Н. Майков… Позже А. Г. Достоевская в своих «Воспоминаниях» прокомментировала: «…мой дорогой муж скончался в присутствии множества лиц, частью глубоко к нему расположенных, но частью и вполне равнодушных как к нему, так и к безутешному горю нашей осиротевшей семьи. Как бы для усиления моего горя в числе присутствовавших оказался литератор Бол. М. Маркевич, никогда нас не посещавший, а теперь заехавший по просьбе графини С. А. Толстой узнать, в каком состоянии нашёл доктор Фёдора Михайловича. Зная Маркевича, я была уверена, что он не удержится, чтобы не описать последних минут жизни моего мужа, и искренне пожалела, зачем смерть любимого мною человека не произошла в тиши, наедине с сердечно преданными ему людьми. Опасения мои оправдались: я с грустью узнала назавтра, что Маркевич послал в “Московские ведомости” “художественное” описание происшедшего горестного события. Чрез два-три дня прочла и самую статью (“Московские ведомости”, № 32) и многое в ней не узнала. Не узнала и себя в тех речах, которые я будто бы произносила, до того они мало соответствовали и моему характеру, и моему душевному настроению в те вечно печальные минуты…» [Достоевская, с. 400—401]

МАРКОВ Евгений Львович (1835—1903), писатель, критик, сотрудник газеты «Голос» и журнала «Русская речь». В письмах Достоевского имя его упоминается неоднократно и всегда в негативном контексте: писатель не принимал либерального западничества Маркова и к тому же считал его не очень умным человеком. Характерны в этом плане строки из письма к К. П. Победоносцеву от 24 августа /5 сент./ 1879 г. из Эмса: «Здесь я читаю мерзейший “Голос”, — Господи, как это глупо, как это омерзительно лениво и квиетично окаменело на одной точке. Верите ли, что злость у меня иногда перерождается в решительный смех, как, например, при чтении статей 11-летнего мыслителя, Евг<ения> Маркова, о женском вопросе. Это уж глупость до последней откровенности…» Не понравилась Достоевскому статья Маркова «Романист-психиатр» об его творчестве в «Русской речи» (1879, № 5—6), где критик упрекал его в искажении действительности и увлечении психическими болезнями своих героев. В письме к Е. А. Штакеншнейдер (15 июня 1879 г.) Достоевский прокомментировал нападки критика-беллетриста так: «…Евг. Марков сам в нынешнем году печатает роман с особой претензией опровергнуть пессимистов и отыскать в нашем обществе здоровых людей и здоровое счастье. Ну, и пусть его. Уж один замысел показывает дурака. Значит ничего не понимать в нашем обществе, коли так говорить…» Позднее о «Братьях Карамазовых» в том же журнале Марков отзовётся более благожелательно (1879, № 12).

МАРКУС Фёдор Антонович, эконом Мариинской больницы для бедных (с 1829 г.), товарищ отца писателя М. А. Достоевского. По воспоминаниям А. М. Достоевского, Маркус проживал в одном с ними больничном флигеле и часто бывал у них вместе с женой Анной Григорьевной, а после смерти М. Ф. Достоевской ещё чаще стал приходить и отвлекать отца от мрачных мыслей разговорами — рассказчиком Маркус был отменным.

Судя по всему, Маркус послужил прототипом Петра Ипполитовича — квартирного хозяина Аркадия Долгорукого в «Подростке»: в черновых материалах упоминается его имя.

МАРТЬЯНОВ Пётр Кузьмич (1827—1899), писатель, поэт-юморист, автор воспоминаний «В переломе века (отрывки из старой записной книжки)», вошедших в 3-й том его мемуаров «Дела и люди века» (1896). Здесь среди прочего содержится рассказ о Достоевском на каторге, источником которого, вероятно, послужили воспоминания «гардемаринов-морячков», разжалованных в солдаты бывших воспитанников Петербургского морского кадетского корпуса, несших службу при Омском остроге — П. Брылкина, В. фон Геллесема, А. Калугина, С. Левшиным, А. Лихарева и М. Хованского. Портрет писателя-петрашевца выглядит здесь довольно мрачно: «Ф. М. Достоевский имел вид крепкого, приземистого, коренастого рабочего, хорошо выправленного и поставленного военной дисциплиной. Но сознанье безысходной, тяжкой своей доли как будто окаменяло его. Он был неповоротлив, малоподвижен и молчалив. Его бледное, испитое, землистое лицо, испещрённое тёмно-красными пятнами, никогда не оживлялось улыбкой, а рот открывался только для отрывистых и коротких ответов по делу или по службе. Шапку он нахлобучивал на лоб до самых бровей, взгляд имел угрюмый, сосредоточенный, неприятный, голову склонял наперёд и глаза опускал в землю. Каторга его не любила, но признавала нравственный его авторитет; мрачно, не без ненависти к превосходству, смотрела она на него и молча сторонилась. Видя это, он сам сторонился ото всех, и только в весьма редких случаях, когда ему было тяжело или невыносимо грустно, он вступал в разговор с некоторыми из арестантов. <…> Характер Ф. М. Достоевского, по рассказам одного из “морячков”, был вообще несимпатичен, он смотрел волком в западне; не говоря уже об арестантах, которых он вообще чуждался и с которыми ни в какие человеческие соприкосновения не входил, ему тяжелы казались и гуманные отношения лиц, интересовавшихся его участию и старавшихся по возможности быть ему полезными. Всегда насупленный и нахмуренный, он сторонился вообще людей, предпочитая в шуме и гаме арестантской камеры оставаться одиноким, делясь с кем-нибудь словом, как какой-нибудь драгоценностью, только по надобности…» [Д. в восп., т. 1, с. 337—340]

Далее у Мартьянова рассказано, как однажды один из «морячков», находившийся в карауле при остроге, спас Достоевского от наказания розгами, которому приказал подвергнуть его плац-майор Кривцов — успел сообщить коменданту генералу А. Ф. де Граве о случившемся, тот приехал, остановил приготовления к экзекуции и сделал плац-майору выговор.

МАСЛЯННИКОВ Константин Иванович (1847—1899), юрист, присяжный поверенный. В 1876 г. Маслянников, прочитав в октябрьском выпуске ДП главу «Простое, но мудрёное дело» о процессе Е. П. Корниловой, выбросившей в состоянии аффекта падчерицу из окна, предложил Достоевскому, желающему облегчить участь подсудимой, свою помощь. Известны 4 письма Маслянникова к Достоевскому и 2 письма писателя к адвокату, касающиеся дела Корниловой.

Впоследствии Маслянников опубликовал в НВр (1882, № 2380, 12 окт.) воспоминания «Эпизод из жизни Ф. М. Достоевского» с подробным рассказом о том, как он помогал писателю в его благородном деле спасения Корниловой.

МЕЙ Лев Александрович (1822—1862), поэт, драматург, переводчик славянофильского направления, автор замечательных лирических стихов, ставших романсами, исторических драм (в том числе «Царская невеста» и «Псковитянка», ставших операми). В 1860 г. вошёл в литературный кружок братьев Достоевских, активно печатался в журнале «Время». Мея, как и его товарища-поэта А. А. Григорьева, рано свело в могилу пристрастие к разгульной жизни.

МЕНГДЕН (в замуж. Волоцкая) Аделаида Фёдоровна, графиня (?—1886), знакомая Достоевского. В её доме он выступал с чтением своих произведений на благотворительных вечерах, по крайней мере, 2 раза: 29 апреля и 22 декабря 1880 г. На первом из этих вечеров присутствовала будущая императрица Мария Фёдоровна, которая в антракте пригласила писателя во внутренние комнаты, благодарила за выступление и долго с ним беседовала. В своём дневнике Великий князь К. К. Романов, уточняет, что цесаревна от выступления Достоевского в доме графини Менгден пришла в такой восторг, что попросила князя устроить специальный вечер и пригласить писателя, дабы она смогла с ним поближе познакомиться, что и произошло 8 мая 1880 г.

МЕНДЕЛЕЕВ Дмитрий Иванович (1834—1907), учёный-химик, открывший периодический закон химических элементов (таблица Менделеева), автор свыше 500 научных трудов, член корреспондент Петербургской академии наук, один из создателей Русского химического общества. Достоевский познакомился с ним, заинтересовавшись спиритизмом как модным увлечением петербургского общества в 1870-е гг. Менделеев возглавлял специальную Комиссию для исследования медиумических явлений при физико-химическом обществе Петербургского университета. Писатель присутствовал на вечере у Менделеева в конце марта 1876 г., на котором видные спириты А. Н. Аксаков, А. М. Бутлеров, Н. П. Вагнер и др. проверяли опыт О. Н. Ливчака с завязыванием узлов на припечатанной верёвке. В главке январского выпуска ДП за 1876 г. «Спиритизм. Нечто о чертях. Чрезвычайная хитрость чертей, если только это черти» Достоевский весьма иронично писал о чересчур «материалистичном» подходе Менделеева к вопросам спиритизма: «Ну что, например, если у нас произойдёт такое событие: только что учёная комиссия, кончив дело и обличив жалкие фокусы, отвернётся, как черти схватят кого-нибудь из упорнейших членов её, ну хоть самого г-на Менделеева, обличившего спиритизм на публичных лекциях, и вдруг разом уловят его в свои сети, как уловили в своё время Крукса и Олькота, — отведут его в сторонку, подымут его на пять минут на воздух, оматерьялизуют ему знакомых покойников, и всё в таком виде, что уже нельзя усумниться, — ну, что тогда произойдёт? Как истинный учёный, он должен будет признать совершившийся факт — и это он, читавший лекции! Какая картина, какой стыд, скандал, какие крики и вопли негодования! Это, конечно, лишь шутка, и я уверен, что с г-ном Менделеевым ничего подобного не случится, хотя в Англии и в Америке черти поступали, кажется, точь-в-точь по этому плану…» По воспоминаниям сына учёного, И. Д. Менделеева, отец его, в свою очередь, так отзывался о Достоевском: «Странный был человек <…> уверяет: “Одновременно верю и не верю в духов”. Когда говорит — не то смеётся, не то серьёзно относится — сам при том не знает, как именно… Запутанное создание: тут и глубина, и величайшая наивность сплетаются…» [Белов, т. 1, с. 539]

Достоевский не раз встречался с Менделеевым и на различных литературных вечерах. Сохранилось свидетельство, что Менделеев в день смерти Достоевского пришёл в студенческую аудиторию расстроенный, бледный и прочёл вместо лекции по химии блестящую лекцию о скончавшемся писателе и его творчестве, оставившую глубокий след в памяти студентов.

МЕНЬШОВА (в замуж. Шер) Агриппина Ивановна (?—1915), знакомая Достоевских по Старой Руссе. Имя её упоминается в переписке писателя с женой. А. Г. Достоевская была, можно сказать, наперсницей Меньшовой в сердечных делах: та полюбила некоего поручика Коровайкина, который уехал в Петербург и перестал ей писать, и девушка написала 18 мая 1876 г. письмо Анне Григорьевне с просьбой узнать, что с ним случилось. Однако ж впоследствии Меньшова вышла замуж за другого офицера расквартированного в Старой Руссе полка, стала госпожой Шер. Через несколько лет она овдовела, и А. Г. Достоевская выхлопотала ей пенсию.

Агриппина Меньшова послужила прототипом Аграфены Светловой (Грушеньки) в «Братьях Карамазовых».

МЕРЕЖКОВСКИЙ Дмитрий Сергеевич (1865—1941), писатель, автор нескольких сборников стихов, пьес, трилогии «Христос и Антихрист». Лет с 13-ти начал сочинять стихи. В «Автобиографической заметке» вспоминал, как в 1880 г. отец, С. И. Мережковский, который незадолго до того познакомился с Достоевским в салоне графини С. А. Толстой, привёз его к писателю домой на «литературный экзамен»: «Краснея, бледнея и заикаясь, я читал ему свои детские, жалкие стишонки. Он слушал молча, с нетерпеливою досадою. Мы ему, должно быть, помешали.

— Слабо, плохо, никуда не годится, — сказал он наконец. — Чтоб хорошо писать — страдать надо, страдать!..» [Белов, т. 1, с. 541] Причём отец будущего поэта в ответ высказался, что, мол, лучше уж не писать, чем страдать. Однако ж Мережковский отца не послушал, написал много книг, в том числе и фундаментальные труды о Достоевском — «Л. Толстой и Достоевский» (1903) и «Пророк русской революции» (1906). Правда, первую такой авторитет, как Н. А. Бердяев посчитал слишком схематичной, а вторую А. Г. Достоевская, — слишком радикальной. Это не помешало позже Мережковскому поддерживать знакомство и переписываться с вдовой писателя.

МЕРКУРОВ Аполлон Николаевич (1801—1871), ротмистр в отставке. В феврале 1838 г. Достоевского и его брата Михаила с Меркуровым познакомил И. Н. Шидловский. Судя по письмам Фёдора и Михаила той поры, братья часто бывали у Меркурова дома, были знакомы со всей его семьёй, в том числе и женой, Марией Крескентьевной. Вскоре Меркуров уехал из Петербурга и уже в письме от июля—августа 1844 г. Достоевский сообщает брату подробности новой встречи со старым знакомым: «Ну теперь все черти помогай тебе, а не угадаешь, кого я открыл в Петербурге, милый брат. — Меркуровых!! Я встретился с ними случайно и, разумеется, возобновил знакомство. Я тебе всё расскажу. Во-первых, брат, это люди хорошие. <…> Они разбогатели и имеют тысяч семь годового дохода. Живут отлично. Старик Меркуров, кажется, умер, и они разделились. Ты напрасно предполагал, что он в жандармах. Он служил в жандармах только полгода; потом перешел в Ольвиопольск<ий> гусарский полк (на юге). Потом был прикомандирован в Петербург к образцовому полку. Это было, когда ты производился в офицеры (и мы не знали). Наконец, опять служил и теперь штаб-офицер, вышел в чистую отставку и живёт в Петербурге. Меня приняли превосходно. Они совершенно такие же, как и прежде…» И далее Достоевский пишет, что Меркуров выручил его 50-ю рублями и с радостью готов вернуть какой-то старый долг Михаилу, для чего сообщает брату подробный адрес Меркурова, который оказался его соседом: «Живёт он рядом со мною: у Владимирской церкви, по Владимирской улице, в доме Нащокина…»

МЕЩЕРСКИЙ Владимир Петрович, князь (1839—1914), внук историка Н. М. Карамзина; крупный чиновник Министерства внутренних дел и Министерства народного просвещения, идеолог контрреформ, был близок ко двору, издатель консервативно-монархического «Гражданина» (с 1872 г.), публицист, писатель, автор романов «Женщины из петербургского большого света», «Один из наших Бисмарков», «Граф Обезьянинов» и многих других, не получивших признания ни у критики, ни у читателей. Достоевский познакомился с Мещерским, скорее всего, в 1872 г. и в 1873—1874 гг. редактировал Гр. Уход писателя с поста редактора во многом был спровоцирован ухудшением отношений с князем-издателем. Достоевского угнетала необходимость выслушивать указания издателя, с которым он расходился во взглядах на действительность, приходилось и править бесчисленные бездарные опусы Мещерского, по сути из-за него Достоевский как редактор подвергся аресту на двое суток и штрафу (напечатал без разрешения министра двора заметку Мещерского «Киргизские депутаты в С.-Петербурге»). О напряжённости отношений между издателем и редактором свидетельствуют строки из письма Достоевского к Мещерскому от 3—4 ноября 1873 г., в котором речь идёт о статье последнего, в которой он рекомендует правительству установить надзор над студентами: «Но 7 строк о надзоре, или, как Вы выражаетесь, о труде надзора правительства, я выкинул радикально. У меня есть репутация литератора и сверх того — дети. Губить себя я не намерен…»

Всего известно 4 письма Достоевского к Мещерскому (1873—1874) и 53 письма и записки князя к писателю (1872—1880).

МЕЧТАТЕЛЬСТВО, одна из трёх (наряду с двойничеством и подпольностью) доминант человеческой души, присущих многим героям Достоевского. Уже главные герои первого произведения писателя Варвара Добросёлова и Макар Алексеевич Девушкин были мечтателями по сути, по способу мышления, по характеру — только мечтательство и помогало им ещё жить и надеяться. Варенька так сама о себе и говорит-пишет: «Я была слишком мечтательна, и это спасло меня…» Своеобразным художественным «трактатом» о мечтательстве можно считать краеугольную в этом плане повесть 1848 г. «Белые ночи», имеющую подзаголовок «Из записок мечтателя». Главный герой, Мечтатель, рассказывая Настеньке о самом себе в третьем лице, заканчивает свой «гимн мечтательству» так: «Воображение его снова настроено, возбуждено, и вдруг опять новый мир, новая, очаровательная жизнь блеснула перед ним в блестящей своей перспективе. Новый сон — новое счастие! Новый приём утончённого, сладострастного яда! О, что ему в нашей действительной жизни! На его подкупленный взгляд, мы с вами, Настенька, живём так лениво, медленно, вяло; на его взгляд, мы все так недовольны нашею судьбою, так томимся нашею жизнью! Да и вправду, смотрите, в самом деле, как на первый взгляд всё между нами холодно, угрюмо, точно сердито... “Бедные!” — думает мой мечтатель. Да и не диво, что думает! Посмотрите на эти волшебные призраки, которые так очаровательно, так прихотливо, так безбрежно и широко слагаются перед ним в такой волшебной, одушевлённой картине, где на первом плане, первым лицом, уж конечно, он сам, наш мечтатель, своею дорогою особою. Посмотрите, какие разнообразные приключения, какой бесконечный рой восторженных грёз. Вы спросите, может быть, о чём он мечтает? К чему это спрашивать! да обо всем... об роли поэта, сначала не признанного, а потом увенчанного; о дружбе с Гофманом; Варфоломеевская ночь, Диана Вернон, геройская роль при взятии Казани Иваном Васильевичем <…> Нет, Настенька, что ему, что ему, сладострастному ленивцу, в той жизни, в которую нам так хочется с вами? он думает, что это бедная, жалкая жизнь, не предугадывая, что и для него, может быть, когда-нибудь пробьёт грустный час, когда он за один день этой жалкой жизни отдаст все свои фантастические годы, и ещё не за радость, не за счастие отдаст, и выбирать не захочет в тот час грусти, раскаяния и невозбранного горя. Но покамест ещё не настало оно, это грозное время, — он ничего не желает, потому что он выше желаний, потому что с ним всё, потому что он пресыщен, потому что он сам художник своей жизни и творит её себе каждый час по новому произволу. И ведь так легко, так натурально создается этот сказочный, фантастический мир! Как будто и впрямь все это не призрак! Право, верить готов в иную минуту, что вся эта жизнь не возбуждения чувства, не мираж, не обман воображения, а что это и впрямь действительное, настоящее, сущее! Отчего ж, скажите, Настенька, отчего же в такие минуты стесняется дух? отчего же каким-то волшебством, по какому-то неведомому произволу ускоряется пульс, брызжут слёзы из глаз мечтателя, горят его бледные, увлаженные щёки и такой неотразимой отрадой наполняется всё существование его? Отчего же целые бессонные ночи проходят как один миг, в неистощимом веселии и счастии, и когда заря блеснёт розовым лучом в окна и рассвет осветит угрюмую комнату своим сомнительным фантастическим светом, как у нас, в Петербурге, наш мечтатель, утомлённый, измученный, бросается на постель и засыпает в замираниях от восторга своего болезненно-потрясенного духа и с такою томительно-сладкою болью в сердце? Да, Настенька, обманешься и невольно вчуже поверишь, что страсть настоящая, истинная волнует душу его, невольно поверишь, что есть живое, осязаемое в его бесплотных грезах!..»

В этих признаниях героя Достоевского, конечно, много автобиографического, автопортретного. В последующих произведениях основные герои, как правило, были «больны» мечтательством, будь то Неточка Незванова или Иван Петрович, Родион Раскольников или Аркадий Долгорукий, Подпольный человек или Смешной человек… Причём, очень многие мечтатели в мире Достоевского (как и в жизни) ещё и герои пишущие, поверяющие мечты свои бумаге.

МИЛЛЕР Орест Фёдорович (1833—1889), профессор Петербургского университета, публицист, фольклорист, историк литературы, товарищ председателя совета Славянского комитета. Достоевский познакомился с ним в первой половине 1870-х гг. и о тогдашнем его отношении к профессору-слависту свидетельствует запись среди черновых материалов к «Подростку»: «Мы видим омерзительно застаревшихся либералистов (Оресты Миллеры), износивших свою чудную идейку, почти жалеющих, что состоялось освобождение крестьян и проч.» [ПСС, т. 16, с. 6] Вскоре после этого вышла в свет книга Миллера «Русская литература после Гоголя» (1874), где много внимания автор уделил творчеству Достоевского. Видимо, это заставило и писателя более внимательно приглядеться к трудам Миллера и в более поздних записях к тому же «Подростку» имя Миллера упоминается уже вполне благожелательно, а уже после публикации статей Миллера «Славянство и Европа» (1877) появляется в набросках к «Дневнику писателя» 1877 г. и ключевая фраза: «Ор<ест> Миллер, соединивший в себе славянофильство с европейничаньем» [ПСС, т. 25, с. 228] То есть, по существу, Достоевский разглядел-признал в профессоре собрата-почвенника.

Сам Миллер о своём отношении к писателю вспоминал: «С Достоевским под конец его жизни сблизило меня Славянское общество, которого он был товарищем председателя, и совместное участие с ним в публичных чтениях, на которых доставались ему именно со стороны молодёжи самые восторженные овации. Это, как и посещение его молодёжью и письма от неё с разных сторон, окончательно сделали для меня Достоевского примером победоносного поглаживания не по шёрстке» [ЛН, т. 86, с. 487]

Орест Миллер участвовал в составлении книги «Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского» (1883) и опубликовал в ней «Материалы для жизнеописания Ф. М. Достоевского», став по существу первым биографом писателя, составил сборник из произведений Достоевского «Русским детям» (1883), написал очерк «Дом и кабинет Достоевского» (1887).

Известно одно письмо Достоевского к Миллеру от 4 января 1874 г. и 8 писем Миллера к писателю (1874—1880)

МИЛЮКОВ Александр Петрович (1816—1897), педагог, писатель, историк литературы, автор книги «Очерки по истории русской поэзии» (1848). Достоевский познакомился с ним в 1848 г. на вечере у А. Н. Плещеева, ближе сошёлся в кружке С. Ф. Дурова. В 1849 г. Милюков привлекался к следствию по делу петрашевцев, но был отпущен под надзор полиции. В своих «Объяснениях и показаниях…» Достоевский отозвался о нём так: «Милюкова, казалось мне, все любили за весёлый и добродушный характер…» 24 декабря 1849 г. Милюков вместе с М. М. Достоевским прощался в Петропавловской крепости с Достоевским при отправке его в Омск, а 28 декабря 1859 г. присутствовал на новоселье в Петербурге возвратившегося из Сибири писателя. В дальнейшем они дружески общались, Достоевский посещал «вторники» Милюкова. Милюков приглашал Достоевского к сотрудничеству в журнале «Светоч», редакцией которого заведовал, позже сам активно сотрудничал в журналах братьев Достоевских «Время» и «Эпоха». Именно Милюков в октябре 1866 г. посоветовал Достоевскому обратиться к помощи стенографистки, чтобы к сроку написать роман «Игрок», и, благодаря его хлопотам, писатель нашёл своё личное счастье, познакомившись с А. Г. Сниткиной, которая стала его женой.

Позднее, после отъезда Достоевского за границу, дружба между Достоевским и Милюковым ослабевает — судя по переписке тех лет и воспоминаниям А. Г. Достоевской, духовная близость между ними (если она была) и взаимопонимание сошли постепенно на нет. Свою роль сыграло в этом и то, что Милюков после смерти жены сошёлся с некоей З. В. Нарден, которая дурно относилась к его дочерям: в Женевском дневнике Анны Григорьевны описывается, как однажды после получения от знакомых очередных сведений о том, что творится в семье Милюковых, Фёдор Михайлович даже заявил, что если бы находился в Петербурге, то «отколотил» бы Милюкова или дал пощёчину его любовнице за издевательства над дочерью Людмилой Милюковой…

К слову, Достоевский был хорошо знаком и поддерживал отношения со всеми членами семьи Милюкова: с женой, Агнессой Петровной, умершей в январе 1864 г. от водянки, дочерьми Людмилой и Ольгой (сохранилась запись писателя в её альбом от 24 мая 1860 г. с подробностями его ареста в апреле 1849 г.), был крёстным отцом сына Бориса.

После смерти Достоевского Милюков опубликовал в «Русской старине» (1881, № № 3, 5) воспоминания о нём. Сохранилось 5 писем Достоевского к Милюкову (1860—1867) и 2 письма Милюкова к писателю (1859, 1870). Отдельные черты Милюкова в шаржированном виде отразились в образе Липутина из «Бесов».

МИЛЮТИН Владимир Алексеевич (1826—1855), петрашевец, философ, экономист, правовед, профессор Петербургского университета. Милютин, Вал. Н. Майков, М. Е. Салтыков-Щедрин и некоторые другие отошли в начале 1847 г. от М. В. Петрашевского и организовали свой кружок, который посещал и Достоевский. Встречался он с Милютиным и на литературных вечерах у А. Н. Плещеева. Милютин по делу петрашевцев не привлекался, хотя имя его в бумагах следствия упоминалось. По воспоминаниям А. Н. Майкова, Достоевский, незадолго до ареста приглашая его в тайный радикальный кружок, ставящий целью переворот в России, упоминал среди членов кружка и Милютина — Майков в этот кружок войти отказался.

МИНАЕВ Дмитрий Дмитриевич (1835—1889), поэт-сатирик, сотрудник журналов «Светоч», «Русское слово», «Гудка», «Искры». Достоевский познакомился с ним в Твери осенью 1859 г., когда Минаев с рекомендательным письмом А. П. Милюкова приехал от журнала «Светоч» приглашать Достоевского к сотрудничеству. Позже они встречались в литературной кружке при редакции «Светоча». Фельетоны Минаева имели успех, и Достоевский пригласил его в журнал «Время». В 1-м же номере Вр Минаев опубликовал юмористический разбор четырёх книг переводов из Г. Гейне, однако ж фельетон Минаева для этого номера Достоевского не удовлетворил, и он срочно написал вместо него свой — «Петербургские сновидения в стихах и прозе», включив в текст отдельные стихотворные фрагменты из минаевского фельетона. На этом сотрудничество их и кончилось. В дальнейшем Минаев сочинил на Достоевского ряд язвительных эпиграмм и сатир вроде «На союз Ф. Достоевского с кн. Мещерским» (см. Бесы), «Ужасный пассаж, или Истинное повествование о том, как один господин важного сана обратился в водолаза и что от этого произошло (подражание Ф. Достоевскому) (пародия на Крокодила») или такого, к примеру, «пассажа», опубликованного в «Петербургской газете» (1876, № 23):

МИРЕЦКИЙ Александр (1822—?), каторжник Омского острога, поляк, из дворян. За участие в подготовке к восстанию в Царстве Польском был лишён всех прав, получил 500 шпицрутенов и 10 лет каторги. Прибыл в Омск 22 августа 1846 г. (на 3,5 года ранее Достоевского). В «Записках из Мёртвого дома» и рассказе «Мужик Марей» обозначен сокращённо М—цкий.

МИХАИЛ ПАВЛОВИЧ (1798—1849), Великий князь, сын Павла I, командир Отдельного гвардейского корпуса, главный начальник Пажеского, всех сухопутных кадетских корпусов и Дворянского полка, генерал-инспектор по инженерной части. Достоевский, как воспитанник Главного инженерного училища, не только имел возможность лицезреть Великого князя на различных смотрах и официальных мероприятиях, но и, по воспоминаниям А. И. Савельева, имел «удовольствие» лично общаться с ним: «Раз даже Достоевский, будучи ординарцем, представлялся великому князю Михаилу Павловичу, подходя к которому и сделав на караул, он оробел и вместо следующей фразы: “К вашему императорскому высочеству” — громко сказал: ”К вашему превосходительству”. Этого было довольно, чтобы за это досталось и начальству, и самому ординарцу…» [Д. в восп., т. 1, с. 170]

МИХАЙЛОВ Владимир Васильевич (1832—1895), педагог (преподаватель и воспитатель Елизаветградского реального училища), писатель, автор статей о воспитании, повести «Игрушечка», драмы «Не хуже других», сборника «Рассказы двенадцатилетнему человеку». 19 ноября 1877 г. написал Достоевскому как автору «Дневника писателя» письмо о войне и, в частности, роли Красного Креста, на которое писатель в декабрьском номере ДП за 1877 г. в заключительном разделе «К читателям» ответил: «Корреспонденту, написавшему мне длинное письмо (на 5 листах) о Красном Кресте, сочувственно жму руку, искренне благодарю его и прошу не оставлять переписки и впредь. Я непременно вышлю ему то, о чём он просил…»

Достоевский написал Михайлову 16 марта 1878 г., очень благодарил за его «прелестное, умное, симпатичное» письмо и, судя по тексту, вложил в конверт «то, о чём он просил», т. е. свою фотографию. Но самое главное, писатель почувствовал к корреспонденту из Елизаветграда такую симпатию, что настоятельно попросил его помочь в работе над романом «Братья Карамазовы», который он замыслил: «В Вас чувствуешь своего человека, а теперь, когда жизнь проходит, а меж тем так бы хотелось ещё жить и делать, — теперь встреча с своим человеком производит радость и укрепляет надежду. Есть, значит, люди на Руси, и немало их, и они-то жизненная сила её, они-то спасут её, только бы соединиться им. Вот для того, чтобы соединиться, и Вам отвечаю и жму Вам руку от всего сердца. <…> А теперь одно дело: Вы не прочь мне ещё писать, как упомянули в Вашем письме. Я это очень ценю и на Вас рассчитываю. В Вашем письме меня очень заинтересовало, между прочим, то, что Вы любите детей, много жили с детьми, да и теперь с ними бываете. Ну вот и просьба к Вам, дорогой Владимир Васильевич: я замыслил и скоро начну большой роман, в котором, между другими, будут много участвовать дети и именно малолетние, с 7 до 15 лет примерно. Детей будет выведено много. Я их изучаю и всю жизнь изучал, и очень люблю, и сам их имею. Но наблюдения такого человека, как Вы, для меня (я понимаю это) будут драгоценны. Итак, напишите мне об детях то, что сами знаете. И о петербургских детях, звавших Вас дяденькой, и о елизаветградских детях, и о чем знаете. (Случаи, привычки, ответы, слова и словечки, черты, семейственность, вера, злодейство и невинность; природа и учитель, латинский язык и проч. и проч. — одним словом, что сами знаете.) Очень мне поможете, очень буду благодарен и буду жадно ждать…»

Михайлов ответил на это письмо, тоже прислал свою фотографию. О дальнейшей переписке Достоевского и педагога-писателя сведений не сохранилось.

МИХАЙЛОВСКИЙ Николай Константинович (1842—1904), критик, публицист революционно-демократического толка, ведущий сотрудник, член редакции «Отечественных записок» (1868—1894), затем редактор журнала «Русское богатство», один из идеологов народничества. Встречи Достоевского с ним носили случайный характер: на собраниях участников сборника «Складчина», на похоронах А. Н. Некрасова… Михайловский в статье «Литературные и журнальные заметки. Февраль 1873 г.» (ОЗ, 1873, № 2) весьма критически отозвался о «Бесах» и посоветовал автору вместо «беса нигилизма» обратиться к изображению «беса национального богатства». В записных тетрадях Достоевского последних лет жизни имя Михайловского упоминается неоднократно и тоже всегда в критическом, полемическом плане, вроде: «Критик Михайловский цитующий в статьях своих стихи своего патрона Некрасова. Знаете, я бы этого не делал» [ПСС, т. 24, с. 90].

А. Г. Достоевская, описывая в своих «Воспоминаниях» историю публикации «Подростка» в ОЗ, назвала Михайловского в ряду «литературных врагов» своего мужа. Михайловский присутствовал на похоронах Достоевского. Вскоре он написал фундаментальную статью о творчестве Достоевского с тенденциозным названием «Жестокий талант» (ОЗ, 1882, № 9—10), в которой упор сделал на пристрастие писателя к изображению тёмных сторон жизни.

МОЗЕР, хозяйка отеля «Люцерн» в Эмсе, в котором Достоевский проживал в 1875 г. В письме к А. Г. Достоевской от 29 мая /10 июня/ 1875 г. он набросал портрет Мозер: «Теперешняя хозяйка моя M-me Moser высокая (на два вершка выше меня), сухая как щепка, рыжая немка, ещё не старая, с официальными улыбками. Не знаю, уживусь ли…» Ужился. В следующих письмах из Эмса писатель будет сообщать новые подробности и о хозяйке, и об её муже учителе, и двух детях — девочке и мальчике «4-х и 3-х лет», которые так полюбили постояльца из России, что приносили ему цветы. Вскоре в повести «Кроткая» (1876) Достоевский «наградит» фамилией Мозер ростовщика, о котором упомянет главный герой.

МОЛЛЕР Егор Александрович (1812—1879), беллетрист, сотрудник «Русского слова». Его повесть «Под качелями» была опубликована во «Времени» (1861, № 6). Достоевский помогал нищенствующему Моллеру материально (судя по пометкам в записной книжке вручал ему то 2, то 6 руб.), а на заседании комитета Литературного фонда 13 мая 1863 г. выпросил для Моллера 100 руб., ибо тот не мог «заниматься срочной работой для журналов, оканчивая свою драму» [Летопись, т. 1, с. 404].

МОМБЕЛЛИ Николай Александрович (1823—1902), петрашевец, поручик лейб-гвардии московского полка. Посещал «пятницы» М. В. Петрашевского с осени 1848 г., а кроме того и кружок С. Ф. Дурова. По свидетельству А. Н. Майкова, Достоевский назвал имя Момбелли среди семи участников ещё более тайного кружка во главе с Н. А. Спешневым, ставившего себе целью произвести переворот в России. Поручика арестовали вместе с другими 23 апреля 1849 г., приговорили к смертной казни, заменённой 15-ю годами каторги, и сослали в забайкальский Александровский завод. В 1856 г. он отравился рядовым на Кавказ, был произведён в офицеры, дослужился до майора.

В своих «Объяснениях и показаниях…» в ходе следствия Достоевский несколько раз упоминал Момбелли, признал факт его присутствия на чтении им, Достоевским, «переписки Белинского с Гоголем».

В 1870-е гг. Достоевский встречался с Момбелли в Петербурге, о чём свидетельствуют пометки в записных тетрадях писателя. Кроме того сохранилась записка Момбелли к Достоевскому от 20 октября 1872 г. с сообщением о том, что О. И. Иванова (урожд. Анненкова) взяла у него адрес писателя, желая возобновить с ним знакомство, и с выражением сожалений, что сам он не успел повидаться с Достоевским перед отъездом своим из столицы.

МОРДВИНОВ Николай Александрович (1827—1884), петрашевец, чиновник Министерства внутренних дел. Посещал «пятницы» М. В. Петрашевского, а кроме того и кружок С. Ф. Дурова. По воспоминаниям А. Н. Майкова, Достоевский назвал имя Мордвинова в числе семи участников ещё более тайного кружка, ставившего себе целью произвести политический переворот, и Мордвинов даже хранил в своём доме печатный станок в разобранном виде. Это свидетельство считается спорным, тем более, что Мордвинов даже к суду не привлекался, над ним был учреждён всего лишь полицейский надзор. Достоевский в своих «Объяснениях и показаниях…» упоминал имя Мордвинова, но тоже подчёркнул его «безобидность»: «Но он всегда был молчалив. Я ничего не заметил особенного…» [ПСС, т. 18, с. 169]

МОРОЗОВ Андрей Иванович, владелец книжного магазина в Москве, издатель лубочных книг. Достоевский продавал через его магазин свои издания в 1880 г. и упомянул его имя в письме с Пушкинских торжеств к А. Г. Достоевской от 31 мая 1880 г.

«МОСКОВСКИЕ ВЕДОМОСТИ», газета Московского университета, основанная в 1756 г. С 1863 г. издатель-редактор — М. Н. Катков (чуть позже, с 1865 г, его соредактором стал П. М. Леонтьев), при котором издание приобрело ярко выраженное консервативно-монархическое направление. Катковская газета входила в круг постоянно читаемых Достоевским изданий, бессчётное количество раз упоминается в его текстах, письмах, записных книжках. В ДП за 1876 г. (окт., гл. 2) Достоевский написал-упомянул, что это издание — «бесспорно лучшая наша политическая газета».

Именно «Московским ведомостям» Достоевский предоставил право первой публикации своей «Пушкинской речи» (1880, № 162, 12 июня).

МУРАВЬЁВА (урожд. Бракман) Жозефина Адамовна (1814—?), жена декабриста А. М. Муравьёва. В январе 1850 г. вместе с П. Е Анненковой и её дочерью, О. И. Ивановой, Н. Д. Фонвизиной встречалась в Тобольске с Достоевским и С. Ф. Дуровым. Жёны декабристов подарили петрашевцам по Евангелию, и писатель свой экземпляр сохранил до конца жизни. В письме к М. М. Достоевскому после выхода из острога (фев. 1854 г.) Достоевский писал-вспоминал о встрече в Тобольске: «Ссыльные старого времени (то есть не они, а жёны их) заботились об нас, как об родне. Что за чудные души, испытанные 25-летним горем и самоотвержением. Мы видели их мельком, ибо нас держали строго. Но они присылали нам пищу, одежду, утешали и ободряли нас…» А затем вспоминал о встрече-знакомстве с жёнами декабристов в ДП за 1873 г.

Н

НАБОКОВ Иван Александрович (1787—1852), генерал-адъютант, комендант Петропавловской крепости, председатель Секретной следственной комиссии по делу петрашевцев. Фактически следствием по делу петрашевцев руководил член Государственного совета князь П. П. Гагарин, Набоков же основное внимание уделял своим основным обязанностям — коменданта крепости: по воспоминаниям Д. Д. Ахшарумова, генерал лично посещал камеры арестованных, дабы удостовериться в их «благополучном проживании» за решёткой. А. П. Майков вспоминал, что именно Набоков разрешил ему вместе со старшим братом Достоевского, М. М. Достоевским, проститься с писателем-петрашевцем перед его отправкой в Сибирь, что и произошло 24 декабря 1849 г. в Комендантском доме Петропавловки. А младший брат писателя, А. М. Достоевский, арестованный по ошибке с петрашевцами, вспоминал, как добр и участлив был к нему Набоков, даже разместил в своей квартире и напоил чаем с сухарями, заявив дежурному офицера: «— Никогда я не допущу, чтобы совершенно невинный находился под арестом и сидел в каземате. Вы правильно сказали, князь, что комиссия не имеет право освободить господина Достоевского без разрешения государя, но я, как председатель комиссии и как комендант крепости, делаю его своим арестантом…» [Д. в восп., т. 1, с. 156]

НАВРОЦКИЙ Александр Александрович (1839—1914), чиновник военно-судебного ведомства, впоследствии генерал-лейтенант в отставке, издатель-редактор журнала «Русская речь» (1879—1883), писатель (псевд. Н. А. Вроцкий), автор многочисленных поэтических произведений (в том числе ставшим знаменитым «Утёс Стеньки Разина»), исторических драм, романа «Семейство Тарских» и др. В 1878 г. Навроцкий, задумав издание славянофильской «Русской речи», советовался с Достоевским, у которого был большой опыт издания и редактирования периодических изданий близкого направления («Время», «Эпоха», «Дневник писателя»). Позже Достоевский встречался с Навроцким, следил за его изданием и высказал своё мнение по этому поводу в письме к О. А. Новиковой от 28 марта 1879 г.: «Насчет “Русской речи” могу сообщить лишь то, что знаю, знаю же обстоятельно весьма лишь немногое. Навроцкий настоящий редактор-издатель, единственный (кажется) собственник журнала и уже несомненно главный и автономный распорядитель. До начала журнала, когда я с ним виделся и говорил, хоть и видел в нём человека не тупого, но никак не мог сообразить: для чего ему надо издавать журнал? Теперь же понимаю, в чём дело: он сам оказался стихотворцем и писателем драм в стихах, и, мне кажется, он решился даже рискнуть капиталом, чтоб видеть собственные свои сочинения в печати. Человек он, говорят, честный, но с великим самомнением и судит сотрудников своих даже свысока. Мне сообщили заверно, что он отверг 3 стихотворения Фета и не напечатал их потому, что они “безграмотны” (!) Jalousie de métier [фр. ревность соперника по профессии], должно быть. Входить в сношения нужно с ним прямо. <…> Вообще же журнал не возбудил здесь (кроме статей Данилевского и Градовского) никакого эффекта. Вот всё, что могу сообщить, но пока пусть это между нами. Я с Навроцким встречаюсь в домах (у Философовой, у гр. Толстой) и не желал бы, чтоб до него дошли мои откровенные мнения, хотя в журнале его никогда ничего не напечатаю…»

НАДЕЖДИН Алексей Степанович (отец Алексей) (1833—?), священник из Старой Руссы, подавший в 1880 г. прошение в Синод о снятии с него духовного сана. В связи с этим прошением К. П. Победоносцев, который хотел понять-разобраться, почему тот пришёл к такому судьбоносному решению, просил Достоевского, который проживал в Старой Руссе и не мог не знать Надеждина, дать отзыв об этом человеке. Писатель 25 июля 1880 г. ответил-сообщил довольно подробно: «Батюшка Румянцев есть мой давний и истинный друг, достойнейший из достойнейших священников, каких только я когда-нибудь знал. Это в его доме квартирует Ваш отец Алексей Надеждин. <…> Румянцев с отцом Алексеем хоть и знакомы (живут в одном доме), но не очень. По моему желанию Румянцев тотчас пригласил к себе отца Алексея, гулявшего в саду, выпить чаю, который уже стоял на столе. Отец Алексей хоть и отнекивался, но наконец пришёл, и я провёл с ним целый час, ничего ему о Вашем поручении не объявляя. Вот моё наблюдение и заключение:

Сорок семь лет, лыс, черноволос, мало седины. Лицо довольно благообразное, но геморроидальное. Сложения, по-видимому, от природы крепкого. Но решительно болен. Выходит из священства по совершенной невозможности служить от нездоровья. Это уже дело невозвратимое, и сам он ни за что не согласится оставаться священником, так сам заявлял несколько раз в разговоре. Болезнь его странная, но, по счастью, мне известная, ибо сам я болен был этою же самою болезнию в 47-м, 48-м и 49-м годах. Имею тоже одного брата (ещё живущего), точь-в-точь этою же болезнию больного. Главное основание её — сильнейшее брюшное полнокровие. Но в иных характерах припадки этой болезни доходят до расстройства нравственного, душевного. Человек заражается беспредельною мнительностью и под конец воображает себя больным уже всеми болезнями и беспрерывно лечится у докторов и сам себя лечит. Главная причина та, что геморрой в этой степени влияет на нервы и расстраивает их уже до психических припадков. Отец Алексей убеждён уже несколько лет, что от геморроя произошло в нем малокровие мозговое, анемия мозга. Прошлый год согласился отслужить Светло-Христовскую заутреню, рассказывает он, и так ослабел, что отнялись ноги и не мог стоять. Служил тоже раз всенощную и не докончил. С тех пор перестал служить. “Если б, кажется, мне сказали теперь, что завтра мне надо служить, то я всю ночь бы не спал и дрожал и наверно бы и в церковь не дошёл, а упал бы в обморок”. (Видна по крайней мере большая совестливость к службе и к совершению таинства.) Прежде он был домашним священником у Воейкова, потом смотрителем в каком-то богоугодном заведении Невской лавры, давал много уроков, по 8 часов в неделю. <…> Теперь всё время проводит в лечении, здесь пьёт какую-то для него составленную воду, о болезнях своих говорить любит много и с увлечением. Не знаю, так ли он экспансивен и на другие темы, ибо других тем у него, очевидно, теперь и нет: всё сейчас сведет на разговор о болезни своей. Простодушен и не хитёр, хотя вряд ли с большой потребностью духовной общительности. Несмотря на простодушие, несколько мнителен, уже не по отношению только к болезням. Кажется, совершенно честный человек. Вид порядочности несомненный. Убеждений истинных, далеко не лютеранин, смотрит на православных русских нашего образованного общества весьма правильно. Совестливость есть, но есть ли жар к духовному делу — не знаю. Будущего не столь боится: “один человек не беден”, — сказал мне. Несколько обижен, что на просьбу его в вспомоществовании положили дать ему 48 рублей в год или платить за него в больницу, буде ляжет, до излечения. Я пролечил всё, что скопил, говорит он, никого не беспокоил, и вот только 48 рублей. Впрочем, если и осуждает, то без большой злобы. Последняя черта: кажется, довольно комфортолюбив, любит отдельную комнату, хотя бы одну, но только вполне приспособленную. Любит бывать один, любит читать книгу, немного маньяк, но сообщества людей не столь чуждается. Вот всё, что я умел заметить. Посылаю Вам скороспелую не ретушёванную фотографию. Главное же и окончательное наблюдение, что продолжать священствовать ни за что не захочет. — Вид его довольно независимый, не пройдошлив, не искателен, не интересан — этого в высшей степени нет. Скорее девиз его: “оставьте меня в покое”…»

НАДЕИН Митрофан Петрович (1839—1916), общественный деятель народнического толка, изобретатель, книгопродавец. Свою книготорговую деятельность Надеин начинал под руководством известного издателя и книгопродавца Ф. Ф. Павленкова, их совместный «Книжный магазин для иногородних», открытый в 1867 г. в Петербурге, был связан с революционными кругами и торговал среди прочего народнической литературой. Впоследствии Надеин при своём магазине открыл бесплатную библиотеку. Достоевский продавал у Надеина свои сочинения, а после банкротства А. Ф. Базунова перенёс подписку на «Дневник писателя» в магазин Надеина. В свою очередь, Надеин в том же 1876 г. разорился и его магазин перешёл в другие руки.

Имя Надеина встречается в записных тетрадях Достоевского 1870-х гг. Сохранилось одно письмо писателя к Надеину от 16 октября 1876 г. (по денежным вопросам) и 3 письма книгопродавца к Достоевскому (1873—1876).

НАЗАРЬЕВА (урожд. Манкошева) Капитолина Валерьяновна (1847—1900), детская писательница (псевд. Н. Левин, К. Н., Мека, Панов), автор романов «В когтях нищеты», «Скорбный путь» и др. 3 февраля 1877 г. написала Достоевскому письмо с просьбой подсказать, где она может купить «Бедных людей» и со словами восхищения его творчеством и, в частности, «Кроткой». После ответа писателя (не сохранился), во втором послании сообщила сведения о себе: 29 лет, разведённая, мать троих детей, живёт «редакционной работой». Назарьева подарила Достоевскому свою книгу «Иллюстрированные рассказы из природы и жизни (Для детей старшего возраста)» (1877). В 3-м письме к Достоевскому (от 16 февраля 1877 г.) писательница просила Достоевского помочь её найти переводческую работу.

НАПОЛЕОН (Наполеон I Бонапарт, Napoleon I Bonaparte) (1769—1821), французский император в 1804—1815 гг. Выходец с Корсики, карьеру он начинал в чине мл. лейтенанта артиллерии, во время Великой Французской революции был уже бригадным генералом, при Директории командовал армией. В ноябре 1799 г. совершил государственный переворот, с 1804 г. провозгласил себя императором и установил диктаторский режим. Прославился как удачливый полководец, до 1812 г. вёл победоносные войны, значительно расширив владения Франции. После поражения в войне с Россией 1812 г. начался распад наполеоновской империи и закат его судьбы. Окончательное поражение потерпел в 1815 г. в битве при Ватерлоо: жизнь закончил пленником англичан на острове св. Елены.

Имя Наполеона приобрело символическое, знаковое звучание и значение в европейской общественной жизни и литературе. В том числе и русской. В классических строках А. С. Пушкина «Мы все глядим в Наполеоны…», как всегда у поэта, сформулирована суть темы наполеонизма, к которой обращались потом все без исключения крупные писатели «золотого века» русской литературы, вплоть до Л. Н. Толстого с его «Войной и миром». В творчестве Достоевского тема эта в какой-то мере прозвучала уже в одной из самых ранних вещей — «Господине Прохарчине», где Марк Иванович пристанет к больному уже Прохарчину с тревожным вопросом: «Наполеон вы, что ли, какой? что вы? кто вы? Наполеон вы, а? Наполеон или нет?! Говорите же, сударь, Наполеон или нет?..» Наибольшее развитие «наполеоновская» тема получила в «Преступлении и наказании», где она становится одной из краеугольных в теории Раскольникова. В «Идиоте» о своей якобы встрече с Наполеоном расскажет-сочинит простодушному князю Мышкину спившийся болтун генерал Иволгин. В романе «Подросток» Наполеон упоминается-вспоминается Аркадием Долгоруким как один из вдохновителей его «идеи». В «Братьях Карамазовых» лакей Смердяков жалеет, что Наполеон в своё время не завоевал Россию и не «облагородил» её… Наполеон не только, можно сказать, стал действующим лицом, персонажем многих произведений Достоевского, но и в письмах, публицистике, записных книжках писателя имя его встречается неоднократно.

Квинтэссенцией размышлений Достоевского о Наполеоне и наполеонизме можно считать его слова, зафиксированные в дневнике А. П. Сусловой во время их совместного путешествия, и рассуждение-признание Раскольникова Соне Мармеладовой: 1) «Когда мы обедали, он, смотря на девочку, которая брала уроки, сказал: “Ну вот, представь себе, такая девочка с стариком, и вдруг какой-нибудь Наполеон говорит: «Истребить весь город». Всегда так было на свете”…» [Д. в восп., т. 2, с. 13]; 2) «— Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моём месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта, ни перехода через Монблан, а была бы вместо этих красивых и монументальных вещей просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?), ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы оттого, что это уж слишком не монументально и... и грешно? Ну, так я тебе говорю, что на этом “вопросе” я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы ему не пришло, что это не монументально... и даже не понял бы он совсем: чего тут коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!..»

НАРЫШКИНА (урожд. Куракина) Елизавета Алексеевна, княгиня (1840—после 1910), известная благотворительница, одна из великосветских дам, с которой Достоевский встречался в салоне С. А. Толстой и, как вспоминала А. Г. Достоевская, знакомством с которой дорожил.

НАТУРАЛЬНАЯ ШКОЛА, название начального этапа развития критического реализма в русской литературе 1840-х гг. Термин изобрёл Ф. В. Булгарин, пренебрежительно обозвав так последователей Н. В. Гоголя в своей газете «Северная пчела» (1846, 26 янв.). В. Г. Белинский, подхватив это определение, переосмыслил значение прилагательного «натуральное», во главу угла поставив его суть — ПРАВДИВОЕ изображение действительности. Программной для Натуральной школы стала статья Белинского «Взгляд на русскую литературу 1846 года», а фундаментальными изданиями — альманах «Физиология Петербурга» и «Петербургский сборник», составленные и изданные Н. А. Некрасовым. Печатными органами нового направления стали «Отечественные записки» и «Современник». В критике и литературоведении принято термином «натуральная школа» обозначать гоголевское направление в русской литературе.

Достоевский дебютировал романом «Бедные люди» в «Петербургском сборнике» и был провозглашён самим Белинским лидером натуральной школы. Повести и рассказы «Двойник», «Господин Прохарчин», «Ползунков» и ряд других ранних произведений писателя по тематике и выбору героев ещё вполне укладывались в рамки этого направления, но уже Белинский отметил, что Достоевский сворачивает куда-то на свою дорогу, всё дальше уходит от «физиологии» к «психологии», от «натурализма» к «реализму». Обыграв известное выражение Достоевского («Все мы вышли из “Шинели” Гоголя»), можно сказать: посещение писателем в гоголевской «шинели» уроков в «натуральной школе» стало только первым, хотя и очень важным этапом в его творческом становлении на пути к высотам психологического, «фантастического» реализма.

НЕВОРОТОВА Елизавета Михайловна (1837—1918), знакомая Достоевского в Семипалатинске. По свидетельству её племянницы Н. Г. Никитиной, солдат Достоевский познакомился с Неворотовой, торговавшей калачами на семипалатинском рынке, в 1854 г., покупал у неё калачи, подружился с ней, может быть, даже и влюбился в неё и написал красивой лотошнице целую пачку (более «двух десятков») писем, которые, увы, не сохранились. Эта романтическая история могла произойти, конечно же, только до встречи Фёдора Михайловича с М. Д. Исаевой, бурный роман с которой начался летом 1854 г. и завершился в феврале 1857 г. свадьбой.

НЕКРАСОВ Николай Алексеевич (1821—1877), поэт, издатель ряда сборников и альманахов, в том числе «Петербургского сборника» (1846), издатель-редактор «Современника» (1847—1866), «Отечественных записок» (1866—1877). Достоевский познакомился с ним в мае 1845 г., когда Д. В. Григорович, выслушав с восхищением «Бедных людей» в чтении автора, отнёс рукопись Некрасову — об этом подробно вспоминал в ДП за 1877 г. (янв., гл. 2) сам Достоевский. Именно Некрасов заявил восторженно В. Г. Белинскому, потрясая романом никому ещё не известного автора: «Новый Гоголь явился!» «Бедные люди» стали украшением «Петербургского сборника», а вдохновлённый Достоевский, помимо новых произведений, написал объявление для следующего альманаха Некрасова «Зубоскал», вместе с ним и Григоровичем сочинил фарс «Как опасно предаваться честолюбивым снам» для ещё одного задуманного поэтом сборника («Первое апреля»).

На этом первый безоблачный этап их взаимоотношений закончился. Вскоре Некрасов совместно с язвительным И. С. Тургеневым (и, возможно, И. И. Панаевым) высмеяли обидчивого Достоевского в стихотворном шарже «Послание Белинского к Достоевскому»:

Достоевского особенно задело, что бывшие приятели-друзья издевались на тем, как он упал в обморок перед великосветской красавицей А. В. Сенявиной в салоне графа М. Ю. Виельгорского. Позже Некрасов в неоконченной повести «Как я велик!» вывел Достоевского под именем Глажиевского и в довольно ироничном свете описал историю его дебюта — правда, автор «Бедных людей» никогда об этом не узнал. Сам он в письме к старшему брату М. М. Достоевскому от 26 ноября 1846 г. так объяснял ситуацию разрыва: «Скажу тебе, что я имел неприятность окончательно поссориться с “Современником” в лице Некрасова. Он, досадуя на то, что я всё-таки даю повести Краевскому, которому я должен, и что я не хотел публично объявить, что не принадлежу к “Отечеств<енным> запискам”, отчаявшись получить от меня в скором времени повесть, наделал мне грубостей и неосторожно потребовал денег. Я его поймал на слове и обещал заемным письмом выдать ему сумму к 15-му декабря. Мне хочется, чтобы сами пришли ко мне. Это всё подлецы и завистники. Когда я разругал Некрасова в пух, он только что семенил и отделывался, как жид, у которого крадут деньги. Одним словом, грязная история. Теперь они выпускают, что я заражён самолюбием, возмечтал о себе и передаюсь Краевскому затем, что Майков хвалит меня. Некрасов же меня собирается ругать…»

После возвращения из Сибири Достоевский пытался опубликовать у Некрасова в С повесть «Село Степанчиково и его обитатели», но поэт-редактор, в конце концов, отклонил рукопись. Когда братья Достоевские основали журнал «Время», Некрасов откликнулся на просьбу о сотрудничестве и опубликовал в нём стихотворение «Крестьянские дети» и отрывки из поэмы «Мороз Красный нос». Однако ж впоследствии между почвенническим «Временем» (а затем «Эпохой») и революционно-демократическим журналом Некрасова вспыхнула резкая полемика. Отзывы Достоевского о Некрасове и его поэзии в конце 1860-х — начале 1870-х гг. неоднозначны: к примеру, глава «Влас» «Дневника писателя» за 1873 г. посвящена некрасовскому герою, в котором Достоевский видел символический прекрасный образ, свидетельствующий о величии русского народа и способности его к «восстановлению и самоспасению». Но в том же ДП («По поводу выставки») автор о дилогии Некрасова «Русские женщины» отозвался отнюдь нелицеприятно: «Я читал две последние поэмы Некрасова — решительно этот почтенный поэт наш ходит теперь в мундире <…> мундирный сюжет, мундирность приёма, мундирность мысли, слога, натуральности… да, мундирность даже самой натуральности…»

Следующий этап — публикация на страницах некрасовских ОЗ «Подростка» (1875), что вызвало неудовольствие как со стороны друзей-товарищей Достоевского, вроде А. Н. Майкова, так и со стороны соредакторов-соратников Некрасова, вроде М. Е. Салтыкова-Щедрина. Сам же Некрасов по крайней мере от начала «Подростка» пришёл в восхищение, как сообщал Достоевский жене 9 февраля 1875 г.: «Вчера только что написал и запечатал к тебе письмо, отворилась дверь и вошёл Некрасов. Он пришел, “чтоб выразить свой восторг по прочтении конца первой части <…> Всю ночь сидел, читал, до того завлёкся, а в мои лета и с моим здоровьем не позволил бы этого себе”. “И какая, батюшка, у вас свежесть (Ему всего более понравилась последняя сцена с Лизой). Такой свежести в наши лета уже не бывает и нет ни у одного писателя. У Льва Толстого в последнем романе лишь повторение того, что я и прежде у него же читал, только в прежнем лучше” (это Некрасов говорит). Сцену самоубийства [Оли] и рассказ он находит “верхом совершенства”. И вообрази: ему нравятся тоже первые две главы. <…> Вообще Некрасов доволен ужасно. <…> Одним словом, в результате, то, что мною в “Отеч<ественных> записках” дорожат чрезмерно и что Некрасов хочет начать совсем дружеские отношения. Просидел у меня часа 1 1/2, так что я опять чуть не опоздал к Симонову…»

Перед смертью Некрасова Достоевский навещал его, был затем на его похоронах и произнёс речь, которая произвела глубокое впечатление на присутствующих. Эти свои мысли об умершем поэте Достоевский поместил в декабрьском выпуске ДП за 1877 г. и вообще всю 2-ю главу посвятил Некрасову. И признался сам себе и читателям: «Короче, в эту ночь я перечёл чуть не две трети всего, что написал Некрасов, и буквально в первый раз дал себе отчет: как много Некрасов, как поэт, во все эти тридцать лет, занимал места в моей жизни! Как поэт, конечно. Лично мы сходились мало и редко и лишь однажды вполне с беззаветным, горячим чувством, именно в самом начале нашего знакомства, в сорок пятом году, в эпоху “Бедных людей”…» И далее писатель сформулировал главное, на его взгляд, в поэзии Некрасова: «Некрасов же, несмотря на замечательный, чрезвычайно сильный ум свой, был лишён, однако, серьёзного образования, по крайней мере, образование его было небольшое. Из известных влияний он не выходил во всю жизнь, да и не имел сил выйти. Но у него была своя, своеобразная сила в душе, не оставлявшая его никогда, — это истинная, страстная, а главное, непосредственная любовь к народу. Он болел о страданиях его всей душою, но видел в нём не один лишь униженный рабством образ, звериное подобие, но смог силой любви своей постичь почти бессознательно и красоту народную, и силу его, и ум его, и страдальческую кротость его и даже частию уверовать и в будущее предназначение его. О, сознательно Некрасов мог во многом ошибаться. <…> Но сердцем своим, но великим поэтическим вдохновением своим он неудержимо примыкал, в иных великих стихотворениях своих, к самой сути народной. В этом смысле это был народный поэт…»

Из их переписки сохранилось только 4 письма Достоевского к Некрасову (1847—1875) и 9 писем Некрасова к Достоевскому (1862—1875).

НЕКРАСОВА Екатерина Степановна (1847—1905), историк литературы, впоследствии сотрудница Румянцевского музея, почитательница Достоевского. Именно она, по воспоминаниям А. М. Барсуковой, выдвинула идею увенчать венком Достоевского после его триумфальной «Пушкинской речи», что и было исполнено — громадный венок был ему поднесён в зале Благородного собрания 8 июня 1880 г. и, несмотря на лёгкое сопротивление писателя, надет на него.

НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО Василий Иванович (1844—1936), брат известного режиссёра Вл. И. Немировича-Данченко; писатель, автор более 250 (!) книг — сборников стихов, очерков, рассказов, повестей и романов. Достоевский, став редактором «Гражданина», по воспоминаниям издателя князя В. П. Мещерского, однажды заявил ему, что открыл талантливого автора, присылавшего свои очерки из Архангельской губернии, где находился в ссылке. Очерки и стихи Немировича-Данченко активно печатались в Гр, а их автор, благодаря хлопотам Достоевского и Мещерского был «помилован», появился в Петербурге. Сохранились сведения, что Достоевский встречался с ним в 1870-е гг. лично и не только в редакциях, но и, к примеру, на вечерах у А. Н. Майкова. Судя по всему, в воспоминаниях метранпажа М. А. Александрова приведено мнение Достоевского именно о плодовитом Немировиче-Данченко, которое более внушает доверие, чем свидетельство Мещерского: «О другом современном литераторе (Перед этим речь как раз шла о бездарных романах самого Мещерского. — Н. Н.), писавшем уже чрезвычайно литературно — и прозою и стихами, — не знаю почему, Фёдор Михайлович составил себе пренебрежительное мнение, которого неизменно держался постоянно...

Ещё во время редактирования “Гражданина”, когда этому литератору симпатизировал издатель “Гражданина”, радушно открывший ещё в первый год издания страницы этого журнала его произведениям (что, к слову сказать, не помешало помянутому литератору впоследствии инсинуировать его), составляя однажды с издателем номер журнала, Фёдор Михайлович, по поводу продолжения довольно объёмистого произведения помянутого изящного литератора, начатого печатанием ещё до его редакторства, высказался за изгнание его со страниц журнала совсем или, по крайней мере, до более свободного места.

— Но ведь это такая милая, такая литературная вещь, — возразил издатель.

— Не понимаю, что вы находите хорошего в литературном произведении, где только и речи, что: были мы там-то, потом поехали туда-то, там пробыли столько-то времени и видели то-то и прочее в таком роде, без идеи, даже без мысли, — проговорил Фёдор Михайлович с оттенком лёгкой досады и заходил по кабинету издателя, где этот разговор происходил.

Издатель едва заметно пожал плечами, улыбнулся и более не возражал.

Так начатое произведение изящного литератора и осталось недоконченным в “Гражданине” <…> Впоследствии литератор этот стяжал себе довольно значительную и относительно прочную известность, благодаря которой в 1877 году он получил от одной большой петербургской газеты предложение отправиться на театр войны в качестве её специального корреспондента, но Фёдор Михайлович относился к его писанию по-прежнему, и когда однажды в разговоре я сослался на его корреспонденцию с театра войны, Фёдор Михайлович нахмурился мгновенно и сказал:

— Ну, уж этого-то лучше бы вовсе не читать!..» [Д. в восп., т. 2, с. 295]

НЕОФИТОВ Александр Тимофеевич, дальний родственник писателя по материнской линии; профессор всеобщей истории Практической академии коммерческих наук. Был одно время душеприказчиком по наследству А. Ф. Куманиной, но вскоре был исключён из числа наследников, ибо попал под суд за подделку ценных бумаг. В газетах, в частности в МВед, в 1865—1866 гг. много писали о процессе над подделывателями билетов займа, упоминалось в этих корреспонденциях имя Неофитова и купчихи Куманиной, у которой он взял 15 тыс. руб. под залог фальшивых свидетельств лотерейного займа. Дело, касающееся куманинского наследства, не могло не привлечь внимание Достоевского. Неофитов упоминается в черновиках к «Преступлению и наказанию» и в самом тексте романа, где о его преступлении говорит Лужин: «…там, в Москве, ловят целую компанию подделывателей билетов последнего займа с лотереей, — и в главных участниках один лектор всемирной истории».

НЕЧАЕВ Михаил Фёдорович (1801—1839), дядя писателя, брат его матери М. Ф. Достоевской, сын Ф. Т. Нечаева; главный приказчик в суконном магазине. А. М. Достоевский вспоминал, как дядя завёл в их доме «шашни» с горничной Верой, из-за чего произошёл крупный скандал, и Нечаев примерно с 1834 г. перестал бывать в доме сестры и появился потом только на её похоронах. Пристрастие к вину быстро свело его самого в могилу — он скоропостижно умер в рождественские праздники под новый 1840-й г., от своей пагубной страсти. Достоевский, узнав об этом, писал 28 января 1840 г. А, А. и А. Ф. Куманиным: «Смерть дяденьки заставила меня пролить несколько искренних слёз в память его. Отец, мать, дяденька, и всё это в 2 года! Ужасные годы!..»

НЕЧАЕВ Сергей Геннадиевич (1847—1882), революционер, организатор тайного общества «Народная расправа», автор «Катехизиса революционера». Был мастером мистификации и провокации. Афишируя свои связи с вождями русской эмиграции и европейского революционного движения, организовал в Москве несколько пятёрок по преимуществу из студентов Петровской земледельческой академии, которые и назвал «Народной расправой». В ноябре 1869 г. организовал убийство студента И. И. Иванова, обвинив его в предательстве, и бежал за границу. В 1872 г. был выдан швейцарскими властями русскому правительству как уголовный преступник, был осуждён на 20 лет каторги, умер в Алексеевском равелине Петропавловской крепости.

Нечаевское дело легло в основу сюжета романа «Бесы», а сам Нечаев послужил главным прототипом Петра Верховенского.

НЕЧАЕВ Фёдор Тимофеевич (1769—1832), дед писателя по материнской линии, его крёстный отец; московский купец 3-й гильдии. В 1790 г. переселился из Боровска Калужской губернии в Москву, открыл торговлю сукном, разбогател. Женился на дочери коллежского регистратора, корректора Московской духовной типографии Варваре Михайловне Котельницкой, в браке родилось трое детей: дочерей Александру (будущую А. Ф. Куманину), Марию (будущую мать писателя М. Ф. Достоевскую) и сына Михаила (М. Ф. Нечаева). Во время Отечественной войны 1812 г. разорился. Вскоре овдовел и женился вновь на О. Я. Антиповой (Нечаевой). Младший брат Достоевского Андрей, вспоминал о дедушке: «В то время, как я начал его помнить, это был уже старичок лет шестидесяти пяти. <…> Дедушка всякую неделю приходил к нам к обеду и, кажется, всегда в один и тот же день, ежели не ошибаюсь, в четверг. По праздникам же он всегда обедал у старшего зятя своего, Куманина. В этот день мы, дети, ещё задолго до прихода его, беспрестанно выглядывали в окна, и как только, бывало, завидим идущего с палочкой дедушку, то поднимался такой крик, что хоть образа выноси из дома!.. Но вот он входит в переднюю, тихонько раздевается… Маменька встречает его, и он, перецеловав всех нас, оделяет нас гостинцами; а потом садится в гостиной и ведёт разговор с маменькой…» [Д. в восп., т. 1, с. 47—48] И далее мемуарист, описав обед с дедушкой, сообщал, как в 1832 г. он умел от «грудной водянки», и эта была первая смерть и первые похороны близкого человека, которые они, братья Достоевские, видели в своей жизни и по-настоящему пережили (кроме, конечно, смерти сестры Любы в 1829 г., но тогда они были ещё совсем маленькие).

НЕЧАЕВА (урожд. Антипова) Ольга Яковлевна (1794—1870), вторая жена (с 1814 г.) деда писателя Ф. Т. Нечаева. После смерти мужа жила в семье его старшей дочери А. Ф. Куманиной. В своих «Воспоминаниях» младший брат писателя А. М. Достоевский писал о Нечаевой довольно неприязненно и уверял, что мать их, то есть М. Ф. Достоевская, мачеху не любила. Однако ж сам Достоевский относился к Нечаевой всегда почтительно, в письме к ней от 28 января 1840 г. называл её «любезнейшей бабушкой» и признавался в «почтении, любви и уважении» к ней. Позже, в письме к В. И. Веселовскому от 14 /26/ авг. 1869 г. по поводу наследства Куманиной писал: «Затем, что досталось остальным родственникам, племянникам и внукам Александры Фёдоровны и, главное, Ольге Яковлевне Нечаевой (жившей с нею и ходившей за ней), которую мы все, Достоевские, называем нашею бабкой, жива ли она и совершенно ли здорова? (Я считаю, что в деле о нарушении завещания, если б оно началось, мнение Ольги Яковлевны может иметь чрезвычайную важность.)…»

НИКИФОРОВА Мария Васильевна, знакомая А. Г. Достоевской, помогавшая ей в издательских делах. Достоевский писал жене 15 /27/ июля 1876 г. из Эмса, чтобы она непременно взяла помощницу, если будет много подписки на ДП — «хоть Никифорову». Имя Никифоровой упоминается и в письмах Анны Григорьевны и ещё ранее в её «Женевском дневнике» 1867 г., где упоминается, что они с мужем много «толковали» о Никифоровой и Фёдор Михайлович очень её хвалил.

НИКОЛАЙ I (1796—1855), российский император с 1825 г., третий сын Павла I. Сыграл одну из главных ролей в судьбе Достоевского — писателя-петрашевца. В марте 1848 г., получив сведения об «антиправительственных» собраниях у М. В. Петрашевского, поручил заниматься этим дело Министерству внутренних дел (а не III Отделению, которым был в то время недоволен) и, что называется, лично держал расследование под контролем. Из-за соперничества МВД и тайной канцелярии делу петрашевцев было придано преувеличенное, раздутое значение. 21 апреля 1849 г. Николай I распорядился «приступить к арестованию» посетителей «пятниц» Петрашевского. Рано утром 23 апреля 1849 г. было арестовано большинство из них. В тот же день император назначил Секретную следственную комиссию, которая через несколько месяцев работы пришла к выводу, что общество Петрашевского реальной угрозы для государства не представляло и что это дело было — «заговором идей». Ознакомившись с материалами и выводами Секретной следственной комиссии, Николай I повелел судить петрашевцев Военно-ссудной комиссии, которая тоже пришла к выводу, что никакого тайного общества на самом деле не было, но наказание «вольнодумцев» будет иметь важное значение в назидание другим и вынесла смертные приговоры наиболее «опасным» петрашевцам, в том числе и Достоевскому. После этого дело поступило в Генерал-аудиториат, который заменил смертную казнь различными сроками каторжных работ — Достоевскому было определено 8 лет. Николай I на этом приговоре собственноручно начертал: «На 4 года и потом в рядовые» [ПСС, т. 18, с. 190], что возвращало Достоевскому после отбытия наказания гражданские права, в отличие от каторжан с полным сроком. Но, фактически смягчив приговор, император усугубил моральную сторону наказания: повелел объявить помилование только в самую последнюю секунду, когда осуждённые испытают-переживут весь предсмертный ужас. В высших канцеляриях был составлен «Проект приведения в исполнение приговора над осуждёнными злоумышленниками», своего рода сценарий, в котором подробно и в деталях были прописаны мизансцены расстрельного действа: и как везти преступников к месту казни, и как их одеть, и какую дробь должны бить барабаны и размеры эшафота продумали заранее…

Со смертью Николая I судьба Достоевского (как и остальных петрашевцев) начала меняться к лучшему: вскоре он был произведён в офицеры, получил возможность писать и печататься и, наконец, обрёл свободу.

НОВИКОВА (урожд. Киреева) Ольга Алексеевна (1840—1925), публицистка славянофильского толка; дочь хозяйки известного московского литературного салона А. В. Киреевой, жена генерала И. П. Новикова. Значительную часть жизни прожила в Англии и писала статьи, выпускала книги об англо-русских отношениях. Достоевский познакомился с ней, судя по всему, в 1878 г., так как в письме к А. Г. Достоевской от 22 июня 1878 г. из Москвы упоминает, что Новикова-Киреева зовёт его в гости. Вскоре писатель преподнёс Новиковой экземпляр «Преступления и наказания» с дарственной надписью, между ними завязалась переписка. Новикова была на Пушкинских торжествах в Москве 1880 г. и назвала «Пушкинскую речь» Достоевского гениальной в письме к нему от 9 июня 1880 г. А в письме к английскому издателю В. Стэду, сообщая о смерти писателя, она подчеркнула: «Нет в настоящее время человека в России, которого влияние было бы очевиднее и полезнее…» [ПСС, т. 30₁, с. 434] И далее в этом письме она рассказала о своих встречах с Достоевским.

Всего сохранилось 2 письма Достоевского к Новиковой (1879) и 7 писем Новиковой к писателю (1879—1880).

НОВОВЕЙСКИЙ, поляк, солдат, знакомый писателя по Семипалатинску. З. А. Сытина, дочь ротного командира А. И. Гейбовича, вспоминала: «Бывая у Достоевских, я часто находила там одного солдата. Это был поляк по фамилии Нововейский. Не знаю, был ли он разжалован в солдаты, или просто служил по набору, но Фёдор Михайлович очень любил его. Когда он приходил, Достоевский всегда приглашал его садиться, разговаривал с ним долго, угощал чаем или оставлял обедать. Нововейский был тихий, скромный, болезненный человек. Вскоре он женился, и я встречала его несколько раз у Достоевских вместе с женой; она носила повязку, какие носят у нас в Сибири все женщины из простого народа. Фёдор Михайлович и Марья Дмитриевна были очень любезны к обоим Нововейским, и я слыхала от моей покойной матери, что Фёдор Михайлович много помогал им в материальном отношении…» [Д. в восп., т. 1, с. 373] В письме к самому Гейбовичу уже из Твери (23 окт. 1959 г.) Достоевский интересовался: «Что сталось с Нововейским?..»