Злая собака

Рассказ

Моросит надоедливый осенний дождь. Капли долбят лужи, разбросанные по сырой земле, и, кажется, никогда не перестанут этого делать. Воздух сырой, чахоточный, тяжёлый.

Молодая собака Мушка всего третий год живёт на свете. Она никак не может найти себе место, где бы не доставала её вода. Тяжёлый живот, волочившийся почти по земле, мешает, тянет всё тело вниз и делает её неуклюжей, как черепаха. Сама Мушка, с отвислыми ушами, опущенным хвостом и мокрой шерстью, облепившей грубыми куделями её бездомное тело, представляла собой довольно плачевное зрелище.

Хозяина у Мушки не было, и она постепенно прижилась около большого многоквартирного дома; спала где придётся и кормилась Бог знает чем. Это было забитое существо. Она ещё в жизни не то что никого не кусала, а даже не смела залаять или огрызнуться, когда мимоходом, от нечего делать пинали её прохожие, или когда мальчишки пробовали на ней новые рогатки. Она только печально смотрела на обидчика, и в глазах её можно было прочесть: «Ну, что я вам сделала? Зачем вы меня мучаете?».

Мушка ждала щенят. Скулила. Проходивший мимо парень, которого почему-то качало, заорал:

— Чего воешь, стерва! Цыц!

И подняв кусок доски, швырнул в угол, где она сидела. Доска ударила по лапе. Мушка только взвизгнула и испуганно замолкла, затихнув и сжавшись как можно больше. Потом из окна на неё долго смотрела девушка и, выбежав, сунула под нос что-то вкусно пахнущее. Мушка в знак благодарности хотела лизнуть ей руку, но та с жалостливо-брезгливым выражением на лице отодвинулась и, прошептав: «Бедненькая!», — убежала в дом. После еды стало теплее.

Под утро у Мушки появились пять крепеньких, как маленькие бочоночки, щенят. Она облизала их и, прикрыв от дождя своим телом, утомлённо заснула.

С каждым днём щенята заметно прибавляли в росте и в весе, зато их мать всё сильнее обтягивалась шкурой. Голод донимал её, и, несмотря на страх за детей, она иногда покидала угол, чтобы найти что-нибудь погрызть.

В этот день она долго терпела. Наконец, когда живот начало дёргать судорогами голода, она поднялась и, стараясь не обращать внимания на отчаянный писк оставляемых детей, потрусила в неизвестность. Долго она не могла ничего найти, пока мальчонка, идущий из хлебного магазина, не кинул ей ломоть хлеба, крикнув:

— Ешь! Ешь! Вон у меня ещё сколько!

Она, наверное, подумала: «Есть же и среди них хорошие!».

Когда она приближалась к дому, за которым находилась её норка, сердце у неё почему-то сжалось, и она убыстрила бег. Жуткая картина представилась ей. Около её угла стояли двое людей, у ног которых валялись три её детёныша, страшно неподвижных, и один из парней с пьяной ухмылкой кричал другому:

— Всё равно я выше! Не спорь, я выше!

Пищавший щенок, неестественно изгибаясь, взлетел высоко в воздух и потом, отчаянно суча лапками, начал падать. Он ударился об край крыши сарая, замолк, и, вертясь, уткнулся в землю, не подавая признаков жизни.

— Я же говорил!

— Ну-ка, а я!

Какая-то сила бросила Мушку вперёд. Разум помутился. Она вцепилась в первого из них. Она, которая никогда не смела даже залаять, — рвала, кусала, хрипя от ненависти, от горя и от сознания своей слабости.

Негодяи сначала опешили, потом тот, на котором она висела, пнул её, пнул ещё раз и ещё, пока она не оторвалась, и уже вдвоём они продолжали пинать: тупо, со всей силы, злобно.

Она почувствовала только первые удары. Потом мир начал темнеть в её глазах, всё стёрлось в быстронесущуюся мимо серую стену.

Жизнь кончилась.

/1972/