Четвёртая охота

Рассказ

1

Вечер пятницы — самое блаженное время на неделе. Позади — пять дней каторги. Впереди — два курортных дня.

В пятницу вечером Виктор всегда настроен благодушно. По дороге со службы он заглянул в ресторан «Студенец», клюкнул у стойки сто пятьдесят водочки, запил яблочным соком, а закусывать нагрузочной сизой котлетой предусмотрительно не стал. И вот теперь, наполнив истомившийся желудок домашним наваристым борщом и фаршированным перцем (что-что, а готовила тёща классно!) и попивая чаёк с клубничным вареньем, Виктор удобно откинулся на спинку стула, шуршал газетами и журналами. Самые сногсшибательные новости зачитывал вслух.

Марина убирала-мыла посуду и, как всегда при этом, куксилась — посуду мыть она почему-то не любила. Всё, что ни вычитывал муж, ей не нравилось, раздражало её, вызывало недоверие. Зато Лидия Семёновна — слушательница идеальная: и ахала вовремя, и ужасалась где надо, и переспрашивала то и дело с неподдельно заинтересованным видом. Виктор охотно перечитывал строку или объяснял чудное, заковыристое словцо.

— Вот это да! — в очередной раз для затравки обронил он, глотнул полную ложечку светло-рубинового варенья, не торопясь запил уже остывшим чаем. — Какой кошмар!

— У тебя всё — «кошмары», — ворчнула Марина, глянув поверх очков (очки у неё чудом каким-то держались на кончике носа). — Пейте скорей, мне посуду домыть надо.

— Что там, что там, Виктор? Читай, миленький, читай, — перебила Лидия Семёновна, махнула на дочь сухой веснушчатой ладошкой: замолчи!

— Да вы посмотрите, чего писать начали, а! Вот — о «красном терроре» после революции. Ужас!

Виктор, томя слушательниц, заглотнул ещё две ложечки варенья, сделал несколько крупных глотков, прожевал ягоды. Начал читать:

«Член Учредительного собрания И. И. Котов был вытащен на расстрел из трюма баржи с переломанной ногой и рукой и выбитым глазом... В Екатеринодаре пытают так: жертву растягивают на полу застенка, двое тянут за голову, двое за ноги. Растягивают таким образом мускулы шеи, по которой бьют рукояткой нагана. Шея вздувается, изо рта и носа идёт кровь, жертва терпит невероятные страдания...»

— Постой, постой, Виктор! — Лидия Семёновна во все глаза смотрела на зятя. — Я что-то не поняла. Это что, белогвардейцы так мучили наших?

— Ха! Белогвардейцы! — Виктор злорадно фыркнул. — Белогвардейцев. Белогвардейцев так мучили ваши. И не только белогвардейцев...

Лидия Семёновна поджала губы, но Виктор не дал расцвесть её чувству оскорблённого большевистского достоинства.

— Вы дальше, дальше послушайте:

«В одиночке истязали учительницу Добровольскую, вина которой заключалась в том, что у неё нашли чемодан с офицерскими вещами. Предварительно она была изнасилована. Изнасилование происходило по старшинству чина. После этого приступили к пытке. Сначала порезали ножом её тело, затем щипцами раздавили пальцы на руках... Потом расстреляли.

В Симферополе устраивали заключённым клизмы из битого стекла и ставили свечи под половые органы. В Царицыне имели обыкновение сажать пытаемых на раскалённую сковороду, пилили им кости. В Харькове комендант ЧК Саенко вонзал в тело жертвы нож на один-два сантиметра и затем проворачивал его в ране. Также любил Саенко скальпировать кисти рук...»

Виктор, стараясь подчеркнуть спокойствие духа, хотел, не отрывая взгляда от журнальной страницы, попасть ложечкой в варенье, но промахнулся мимо вазочки — и раз, и другой. Досадливо швырнул ложечку на стол. Мельком заметил: Марина бросила посуду, застыла с тряпкой в руке, поправила очки — слушает. Виктор прокашлялся — в горле запершило — продолжил:

«В киевской ЧК пытаемого привязывали к столбу, потом к нему привязывали одним концом железную трубу. В неё запускали крысу и поджигали в трубе паклю. Крыса вгрызалась в тело пытаемого. В Воронеже арестованных сажали голыми в бочку, сплошь утыканную гвоздями. Священникам натягивали на голову венец из колючей проволоки. А в Полтаве всех священников сажали на кол...»

— Перестань, Виктор! — пискнула Лидия Семёновна, — Да не может такого быть! Ну-ка, дай: в нашем журнале такого не могут написать.

Она схватила журнал, достала из кармана халата очки, вооружила глаза, вгляделась в строчки, забормотала:

«...в Одессе офицеров привязывали цепями к доскам... так... медленно вдвигали в топку... так... и жарили... Других разрывали пополам лебёдками...»

— Какой ужас! Я не могу, не могу... На!

Лидия Семёновна отшвырнула журнал, сняла очки, начала машинально протирать их платочком.

— А, чего только не пишут, — вернулась Марина в своё скептически раздражённое состояние духа. — Всему верить — с ума сойдёшь.

Она с ожесточением принялась драить кастрюлю. Виктор между тем допил чашку, снова наполнил, положил варенье в чай, размешал, отхлебнул с причмоком, отыскал место, на котором прервалось чтение:

«Среди одесских палачей был Джонстон. Он сдирал кожу с живого человека, перед казнью отрезал жертве конечности. С Джонстоном могла конкурировать в Одессе молодая девушка-палач Вера Гребеннюкова (Лора). Она вырывала волосы, отрубала руки-ноги, отрезала уши... В Таганроге на металлургическом заводе красногвардейцы бросили в печь около пятидесяти юнкеров и офицеров, предварительно связав их по рукам и ногам в полусогнутом положении...»

— Помните, Лидия Семёновна, как вы рыдали на фильме о Лазо, когда его японцы в топку паровоза запихивали? А если б вот про это кино снять, а?

И, забыв хлебнуть, продолжил:

«В Екатеринодаре рубили раненых топорами, выкалывали им глаза, отрубали головы. В Благовещенске были найдены офицеры с иглами под ногтями, с вырванными глазами, с вбитыми в плечи на месте погон гвоздями. В Уссурийском крае в 1918 году были найдены трупы чешских солдат. У них отрезаны половые органы, вскрыты черепа, изрублены лица, вырваны глаза, отрезаны языки. Двадцать пять священников были расстреляны в Перми, а епископ Андроник заживо зарыт в землю...»

Виктор захлопнул журнал, бросил на холодильник, зло высказался в сторону тёщи:

— А вы говорите — Иван Грозный! А вы говорите — тридцать седьмой год!

Нега и комфорт пятницкого вечера улетучились. Остро захотелось скандала, ругани. Виктор со злорадной радостью тирана уже глянул было на жену и тёщу, но в самый последний миг обуздал себя, взял в руки — два курортных дня дороже. Он высвободил из-под обеденного столика затёкшие ноги, вытянул их через всю кухню, расслабился.

— Л-л-ладненько... Чего там местная «Правда» опять врёт?

Он взял областную газету, перечеркнул крест-накрест взглядом первую страницу, вторую, третью. На четвёртой споткнулся.

— Ага... Так, так, так... Вот: «Совершили побег два особо опасных преступника…» Ничего себе! «Убили охранника, милиционера. Вооружены пистолетом и автоматом...»

— Никуда я завтра не поеду, — решительно отрезала Марина, — Ни по какие грибы! Мне что, жить надоело? Там по лесу эти бандюги с автоматами разгуливают, а я поеду...

— Ну, во-первых, автомат у них всего один, — как можно жёстче прервал Виктор, — Во-вторых, чего им в лесу делать? Не май месяц. А в-третьих, по грибы мы поедем в любом случае — даже если весь концлагерь у них разбежится.

— Вот всегда ты так! Лишь бы тебе, лишь бы тебе! — в голосе Марины зазвенели тревожные нотки — слёзы на подходе. — Ну не хочу я, не хочу! Я на работе вымоталась, дома дел невпроворот — дай мне отдохнуть хоть в выходные, в конце концов!

Виктор вслушался в себя: так-с, в руках себя держит — твёрд и спокоен. Победа будет за нами!

— Во-первых, идти завтра по грибы мы договаривались ещё неделю назад. Договаривались? Во-вторых, скоро хорошей погоде конец: завтра у нас последний шанс припасти хоть ведёрко грибов на зиму. Так? И в-третьих, милая моя, какие такие особые дела по дому могут быть у женщины, не имеющей детей, а? Обед, как всегда, Лидия Семёновна сварганит. Сварганите, Лидия Семёновна?

Конечно, Виктор понимал — колет он жестоко, но не мог удержаться, да и сегодня затягивать ссору не хотелось: приходилось бить по больному. Марина сдалась, затихла, не ответила, отвернулась к раковине.

— Ну вот и чудненько, — Виктор звучно хлопнул себя по коленям, встал, привычно долбанулся о плафон. — Чтоб ты треснул!

Потирая затылок, пошёл в прихожую, принялся копаться в нише — собираться в поход. Впрочем, всё рыбацко-грибное снаряжение лежало в куче. Виктор для порядка проверил, в рюкзаке ли всякие мелочи — спички, верёвка, ножи, валидол... Положил туда же туристский топорик: не дай Бог забыть! Успокоенный, устроился в большой комнате перед телевизором.

Вскоре к нему присоединились жена и тёща. Сидели молча, впитывали откровения программы «Новости». После сводки погоды («Ага –– Москва пророчит вёдро в наших палестинах!») Виктор привычно переключил на третий канал: чем там на этот раз Невзоров запугивает?

«Муж убил свою жену из ревности. Всю ночь в ванной, таясь от пятилетнего сына, распиливал и разрубал на части труп, выносил в сумках на пустырь, закапывал...

Мужчину тридцати двух лет убили дома жена и тёща (Виктор хмыкнул, покосился на своих), потом отрезали ему голову, руки, ноги, половые органы, вспороли живот, вынули кишки и выложили их на красивом жостовском подносе. Убили после того, как застали его насилующим родную восьмилетнюю дочь извращенческим способом...»

— О, Господи, — вздохнула Лидия Семёновна, закуталась плотнее в шаль.

«В канализационном люке найден труп неизвестной молодой женщины. Жертва изнасилована и зарезана, на теле — двадцать две ножевых раны...»

За десять минут никто, кроме Невзорова, не уловчился бы напихать в уши телезрителей столько ужасов и кошмаров. Но, странное дело, смотреть «600 секунд» становилось уже наркотической потребностью. И если в последнее время Марина по-прежнему смотрела передачу молча, сосредоточенно и хмуро, если Лидия Семёновна продолжала охать, ахать и стенать, то Виктор нервы свои закалил: мог даже в самом убийственном месте телешоконовостей зевнуть, с хрустом, пугая тёщу, откусить яблоко, всласть потянуться — мол, нас не застращаешь, не таковские!

Невзоров не без юмора пожелал потенциальным жертвам и убийцам спокойной ночи. Виктор переключил на местную программу. На экране угрюмый майор — не чета питерскому ведущему и не в пример ему бэкая и мэкая –– бубнил о преступлениях областного масштаба. Но скучать тоже не приходилось — в родном сонном городе дела творились ещё те. За неделю: два убийства, шесть разбойных нападений, три изнасилования, одиннадцать случаев тяжких телесных повреждений...

Ничегошеньки себе! И опять — про побег. Майор показал фотокарточки джеков-потрошителей: один — молодой, чернявый, похож на кавказца, взгляд весёлый, циничный; второй — в годах, лицо каменное, квадратное, колючие глазки упрятаны под бровями, от взгляда — даже телефотонеживого — морозец по коже. Такому только попадись под ноготь!

— Ну что, бай-бай? — зевнул Виктор, пристанывая, потянулся, — Завтра чуть свет подниматься.

Лидия Семёновна с еле слышным вздохом встала, зашаркала в свою комнату. Понятно, её воля, она бы до упора телек смотрела — чего ей при хронической бессоннице делать?

Пока Виктор плескался под душем, Марина разложила диван-кровать, взбила подушки. Потом долго возюкалась у серванта, уже в ночной рубашке, с распущенными волосами, — ублаговонивала лицо, руки, шею кремами и мазями. Виктор уже подрёмывал, когда жена, выключив наконец свет, перекарабкалась через него к стенке, юркнула под одеяло, затихла, лёжа на спине.

Виктор поколебался, пораздумывал, но всё же — на всякий случай — как бы ненароком притиснулся к боку Марины, скользнул ладонью по её бедру. Марина нервно дёрнулась, демонстративно выставила спину, свернулась калачиком.

«Ну и ладненько, — успокоился Виктор, — надо выспаться...»

Он тоже отвернулся, поджал оголившиеся ноги под одеяло и поплыл-закачался на первых волнах сонного беспамятства. Последняя мысль: «Будильник завёл? Завёл...» — померцала и канула в тьму.

Спину приятно нежило-грело тело жены. Хорошо! Правда, острые её позвонки несколько нарушали комфорт, ну да ладно...

 2

 Погода, против ожидания и подлых заверений телека, подкачала. Серая набухшая масса дождя-сеянки заполнила лес до отказа. Сырость, слякоть, мзга — хоть плачь.

Но вот сверху, с невообразимо дальней высоты прорезались широкие кроваво-багряные лучи, в один момент разметали, иссушили набрякшие тучи и оставили в лесу только рыхлый, почти совсем прозрачный туман. Однако ж, уютнее не стало...

Виктор вдруг обратил внимание: в лесу — поразительно тихо. Обыкновенно какие-нибудь птахи тренькают, на худой конец — вороны галдят. А тут — обморочная тишина, звенящая. Даже верхушки деревьев застыли, онемели, не шелестят.

Марина, по привычке, отстаёт, растворяется за кустами.

— Марина, чёрт тебя дери! Сказано — не отставай!

Жена с испуганным выражением на лице подбегает, прижимается к мужу, испуганно смотрит по сторонам.

— Рядом иди! — приказывает строго Виктор и слышит, как гулко, странно разносится голос его в пустом притихшем лесу.

«Какие тут, к чёрту, грибы!» — злится он и упрямо шагает вперёд. Противный — цепкий и плотный — кустарник досаждает до бешенства.

Но вот они выбираются на хорошее место: высоченные сосны и осины стоят редко, кустов и травы почти нет. На хвойно-лиственной подстилке там и сям торчат заманчивые бугорки, а кое-где грибные шляпки прямо-таки высовываются, выглядывают на свободу. Вот это да — белые, подосиновики, волнушки, маслята... Хоть косой коси!

Виктор, забыв все тревоги и страхи, бросается от одного гриба к другому, режет подряд, восклицая:

— Говорил ведь, говорил — на всю зиму припасём!

Корзина полнится прямо на глазах.

— Стоп, — приказывает сам себе Виктор. — Чего это я? Надо же только белые брать, отборные.

Он без сожаления вываливает почти полную корзину, выбирает из кучи красавцы боровики, выпрямляется, с наслаждением выгибает уставшую спину...

И вдруг видит: невдалеке — ну, метров тридцать-сорок, не больше — мимо него мчится меж деревьями кабан.

Матёрый секач, клыки громадные — на бегу поворачивает тяжёлую голову и злыми глазками убийцы зыркает на Виктора, несётся дальше: туп! туп! туп!.. Так и чудится — земля дрожит.

Виктор приваливается плечом к сосне — ноги подламываются. Чёрт-те что! Столько лет в лес ходит, всегда мечтал хотя бы издали кабанов увидеть, но вот такого дикого и так близко... У Виктора озноб по коже пробегает — какой же жуткий, какой многозначительный взгляд у зверя.

И в этот миг снова раздаётся дробный топ. Виктор вздрагивает, со страхом вглядывается: вслед за первым секачом мчится второй. Этот — поменьше, но жилист, также могуч и весь какой-то тёмный, почти чёрный. Он нагло, с усмешкой буравит человека зрачками и бьёт копытами дальше, за вожаком.

Виктор переводит дух.

И тут до него наконец доходит: бегут звери не по прямой, не мимо, а по кругу. Они огибают его, обегают и теперь находятся уже где-то за спиной. Там, где Марина!

Виктор вертит головой — жены рядом нет. Он, забыв про корзину, бросается сквозь лес, летит сломя голову гигантскими прыжками и уже через минуту слышит смертный крик Марины. Этот крик-вопль раскалённой иглой впивается Виктору в сердце, парализует его. Виктор запинается, падает на четвереньки, крадучись ползёт ещё несколько метров. Раздвигает кусты руками и отшатывается...

На небольшой поляне уничтожают его жену. Марина, совершенно голая, вся в ссадинах и кровоподтёках, распята на толстом стволе поверженного дуба. Она ещё жива. Двое — один коренастый, приземистый, с квадратным щетинистым затылком; второй чернявый, высокий, худой — копошатся над ней. Виктор с ужасом догадывается — убийцы только что изнархатили его жену, глумливо, садистски изнасиловали и теперь, наслаждаясь, добивают. Коренастый, рыча от удовольствия, медленно режет тело Марины ножом, рисует на животе кровавые узоры. Чернявый, похрюкивая, сплющивает пальцы на её руках щипцами, вглядывается в её глаза. Из распахнутого рта Марины вырывается уже не крик, а какой-то дикий предсмертный хрип...

«Что же я? Что же это я? Ведь у меня — топор...»

Виктор пытается заставить себя вскочить, но вязкое оцепенение приклеивает его к сырой земле. И дело, он осознает, не в автомате за спиной коренастого и пистолете, торчащем из-за пояса вертлявого, дело в другом...

Виктор не выдерживает и, зарыдав от бессилия, бьёт кулаком по земле. И тут же, захлебнувшись, испуганно захлопывает рот. Но — поздно. Эти двое, резко развернувшись, прицельно упираются зрачками прямо в него. Особенно невыносим взгляд приземистого.

Виктор, собрав остатки воли, вскакивает и бросается прочь. На бегу оглядываясь, он с безумным страхом видит — убийцы скачут за ним. Виктор нажимает, уже летит почти по воздуху, чудом уклоняясь от стволов и перемахивая коряжины.

«Только б не стреляли! Только б не...»

И тотчас же сзади взрывается автоматная очередь.

«Всё — конец!» — успевает подумать Виктор.

И –– падает...

 3

 Автоматная очередь не прерывается — какая-то странная, звонкая, заливистая.

Виктор встрепенулся и открыл глаза. Будильник верещал ещё секунду-две. В комнату проникал свет погожего солнечного утра.

Зашевелилась Марина (она удивительно как умела не слышать трезвона будильника), уткнулась в плечо Виктора курносым носишкой, уютно засопела. Виктор всмотрелся в её лицо, неожиданно для себя чмокнул в ухо и весь передёрнулся, вспомнив шизофренический сон.

— Марина... Эй, Марина Васильевна! Вставай, вставай — труба зовёт.

Он ещё раз поцеловал жену, на этот раз — в висок. Марина сразу и полностью проснулась, подозрительно прищурилась:

— Чего это ты?..

Виктор бережно хранил в себе умильно-благодушное настроение, сменившее давящий ночной страх. Даже Лидия Семёновна, как всегда колготившаяся сверх меры, долго не могла вывести его из себя. Лишь когда она уже в пятый раз завела: «Друг от дружки там в лесу не отходите... В чащобу далеко не лезьте...» — Виктор одёрнул:

— Ну сколько можно, Лидия Семёновна? Может, прикажете вокруг дома нашего грибы искать? Идите досыпать, ей-Богу, не мотайте нервы на кулак.

— Да я чего? Ничего... — привычно стушевалась Лидия Семёновна. — Только вы в чащобу-то шибко уж не лезьте — встренете кого ненароком...

Тьфу! Лучше молчать.

На автостанции людей уже — хоть митинг открывай. Корзин и пластмассовых вёдер — море разливанное. Паразитство! Конечно, надо было первым рейсом, шестичасовым, ехать, а теперь — к бою готовьсь!

Виктор, расхристанный и пунцовый, выдрался с билетами от кассы, застегнулся. Марина ждала на платформе. Остатки утрешнего настроения ещё имелись, Виктор пошутил:

— Давай всучим диспетчеру трояк, пусть объявит по автовокзалу: мол, сбежали два вооружённых преступника, бродят по лесу вокруг города. Точно говорю — сразу в пустом автобусе поедем.

Марина не настроилась на его волну, хмуро буркнула:

— А может, и вправду бродят. Радости мало.

— Да хватит тебе! Боишься — домой иди. Я и один две корзины наберу.

И вновь, как давеча утром, что-то шевельнулось в душе Виктора — захотелось приобнять жену, прижать к себе, чмокнуть в щёку. Марина в модных изящных очках и по-бабьи завязанном платочке, казавшаяся ещё тоньше под просторной не по росту штормовкой, была сейчас — как и когда-то, в первые дни их жаркой томительной любви — родной, милой, желанной...

Через час от этих сантиментов не осталось и следа. Столпотворение при посадке в помятый автобусик, тряска и шум-гам-лай в пути уже приспустили настроение. Но главное — кретин водитель не объявлял остановки, спрашивать у попутчиков не хотелось (все как псы цепные!) и, пожалуйста, проскочили: вместо Второго кордона очутились на Третьем. Казалось бы, ничего страшного: всего-то пять-шесть кэмэ разницы. Однако ж...

В районе Второго кордона Виктор с Мариной уже бывали. В те разы, сойдя с просёлка и углубившись в лес, они поворачивали точно на солнце. Часа за два-три, набрав грибов, выходили на магистральное шоссе прямёхонько к автобусной остановке. Притом они всегда помнили, справа рядом — оживлённый просёлок. При случае всегда можно выскочить на него, голоснуть попутке.

А теперь? За последние четверть часа автобус дважды сворачивал. Небо уже всерьёз затягивало невесть откуда нахлынувшими облаками. Скоро солнце замаскируется вовсе. Само собой, можно и по дороге топать обратно до Второго кордона, но не обидно ли?

— И всё ты! — плеснул Виктор на Марину злостью. — Как язык проглотила, спросить не могла...

— Сам бы и спрашивал, — огрызнулась Марина.

— Ладно, чего теперь разоряться. Пошли... кул-л-лёма!

Вместе с ними выбрались из автобуса грибников пять-шесть, но все они гурьбой отправились в противоположную от солнца сторону. Оно и лучше — грибочки не любят массовых нашествий. Виктор достал из рюкзака нож в ножнах, топорик в чехле — приладил на поясе. Вооружившись, сразу почувствовал себя увереннее. Он внимательно зафиксировал совсем уже исчезающее в серых клубах солнце и решительно зашагал в лес. Марина со своим ножичком — за ним.

Азарт грибной охоты с первых минут захватил их целиком. Важно, кто первым найдёт гриб — тот и герой дня. К удивлению и искренней досаде Виктора, Марине везло чаще, да что там чаще — почти всегда. Как она умудрялась со своими очками в минус пять диоптрий обнаруживать грибы буквально на пустом месте — уму непостижимо. Вот и на этот раз уже вскоре Марина проворно нагнулась к небольшой кочке — раз, раз! — ножичком сверкнула и победно подняла-выставила два крепких чёрных груздя.

— Вот так, Витенька!

— Зато я первым боровик найду, — кисло отпарировал Виктор и, сжав зубы, пошёл на штурм леса.

Грибы, словно оробев, начали сдаваться целыми семейками. Ну прямо, как в нынешнем сне. Виктор уже всерьёз подумывал — надо бы, действительно, только белые брать...

Вдруг в душе его исподволь, из глубины возник какой-то дискомфорт. Что такое? Он осмотрелся, глянул вверх — над деревьями висело непроницаемое матовое стекло неба. Виктор понял: они — заблудились. Он вообще плохо ориентировался в лесу.

И тут послышался странный шум... Или — кажется? Что это –– кабан?

— Марина! — вскрикнул он.

— Я здесь, — отозвалась она.

Самой не видно, а голос — близко.

— Иди сюда!

— Ну подожди, здесь маслят полно.

— Я сказал — иди сюда! — голос его сдавило от ярости. — Иди немедленно ко мне!

Марина появилась, недовольно глянула.

— Господи, что такое? Чего ты?

— Где, по-твоему, находится госдорога? — Виктор цедил слова всё так же сдавленно, психуя.

Жена неуверенно огляделась, подумала, махнула через плечо ножом:

— Там.

— «Там, там», — передразнил зло Виктор. — По мордам! Надо на просёлок снова выбираться — плутать начали.

— А просёлок где?

— «Где, где»... На бороде! Вон там твой просёлок.

— И совсем не там. Надо вон туда...

— Иди за мной! — рявкнул Виктор. — Иди и не отставай.

Ему опять почудились треск и топот за деревьями. Он нервно схватился за топорик, расстегнул чехол. Спешно зашагал к просёлочной дороге. Марина, вполголоса ворча, — следом.

Внезапно на небе протаяла полынья, солнце ударило лучом прямо им в спины. Вот тебе и на! Виктор смущённо крякнул, сдвинул кепку на затылок.

— Гляди ты, совсем в другую сторону прём...

Марина только вздохнула:

— Баламут ты у меня...

 4

 По расчётам Виктора, до магистрали оставалось километров шесть. Ещё часа полтора ходу. Притом особо теперь можно и не охотиться: корзины уже руки оттягивают — добыча добрая.

Марина расстелила газету на низком пне у края обширной вырубки. Накрыла походный стол: тугие яйца, сахарные на изломе помидоры, бутерброды с пахучим сыром, густой бодрящий чай на мяте. Жевали молча, устало жмурились на разгулявшееся солнце. И куда только все тучи разметало? Ветра внизу, у земли, почти нет, теплынь — как в разгаре бабьего лета. Да и желтизны в лесу ещё довольно мало — припозднилась нынче осень.

Виктор прожевал бутерброд, сделал два солидных глотка из термосной крышки и намеревался уже завалиться на пяток минут покейфовать, как вдруг поперхнулся, схватил Марину за плечо. На другом краю вырубки показались двое мужчин. Один: низкий, коренастый — в бушлате защитного цвета. Второй: высокий, тонкий — в ярко-голубой куртке.

У низкорослого за плечом торчит ствол автомата...

Сердце Виктора обмирает, потом ухает куда-то вниз. В подвздохе вспыхивает стонущая боль. Может, они пойдут в сторону? Но нет, двое идут прямиком на них.

— Витя, Витенька, это они? Это, что — они? Ой!

Пара минут ещё есть: вырубка завалена кривыми стволами, разлапистыми ветками, утыкана столбиками пней. Виктор и Марина, не сводя глаз с мужчин, пихают шмутки в рюкзак, подхватывают корзины. До ближайших деревьев — метров двадцать. Бежать Виктор и Марина почему-то не решаются — семенят. Перед тем, как нырнуть под кроны, Виктор ещё раз оглядывается — те явно нажимают.

— Быстрей, Марина!

Виктор цепляет жену за руку и почти бежит. В мозгу стучат, сталкиваются мысли: «Может — на просёлок? Где его теперь искать? Да ещё наперерез рванут... Главное — оторваться от них...»

— Витя! Я не могу! — задыхается Марина. — Вить!

— Брось корзину!

Марина на бегу откидывает руку, разжимает пальцы. Корзина с маху трахается о ствол берёзы...

Виктор нутром чует: те отстают всё больше. Надо передохнуть. Марина поминутно спотыкается, почти падает. Он поддерживает жену, замирает, затаивает болезненное дыхание, вслушивается: вроде — тихо. Виктор кепкой утирает своё лицо, промокает щёки и лоб Марине. Она, сняв очки, закрыв глаза, никак не может надышаться.

— Вот гадство, везёт же нам! Надо ж так нарваться! — Виктор сам слышит дрожь в своём голосе. — Давай-ка в темпе к дороге — шутки плохи.

Но не успевает он сделать и пяти шагов, как левый сапог его проваливается, черпает воды.

— В лоб твою мать!!!

Виктор шмякает кепку об землю: как же это он забыл? Ведь здесь — болото, и они впоролись по узкой косе в самую его сердцевину.

— Бегом! — Виктор поворачивается, подхватывает жену под локоть. — Бегом, Марина, бегом!

Он запинается о свою корзину, с проклятием отшвыривает её ногой.

Только-только выскакивают они на крыло болота, как невдалеке за деревьями возникает голубое пятно. В сапоге оглушительно чавкает болотная жижа. Виктор, ступая левой ногой только на носок, съёживается и, увлекая за собой Марину, крадётся вправо. Ему почему-то мнится, что эти хотят обогнуть болото другой стороной.

И — снова промашка. Оставив топь за спиной, Виктор вытягивается во весь рост, оглядывается и видит убийц в страшной близости за деревьями.

«Мамочка моя! Может –– опять сон?» Но Виктор с тоскою сознает: это — не сон.

Вдруг передний из них, тот, в голубой куртке, машет им рукой, что-то властно кричит. Ветер сминает, отбрасывает слова. Коренастый начинает снимать с плеча автомат...

Виктор подхватывается и, уже не таясь, бросается прочь в полную мощь своих длинных ног. Бежит зигзагами, в ушах — свист, ветки так и норовят вышибить глаза. Виктор, выставив ладони, на лету расчищает перед собою спасительное пространство.

«Марина!» — словно вспышка в мозгу. Он выкручивает на мгновение шею: жена, нелепо подпрыгивая и размахивая руками, во всю мочь несётся за ним.

— Не отставай! — хрипит он и наддаёт сильнее.

Только б выскочить на дорогу! Только б не сбиться в сторону!

Нежданно, как из-под земли, перед ним вырастает высокий зелёный забор. Поверху топорщится в два ряда колючка. Доносится злобный брех собак. То ли склад какой, то ли — тюрьма? На тюрьму не похоже — вышек нет...

Виктор затравленно дышит, туго, с трудом соображает. Влево плотный забор уходит в тёмную глубь леса, сливается с ним, кажется бесконечным. В другой стороне виден обрыв деревянной стены, вероятно — угол. А где же ворота?

Марина подбегает из последних сил. На перекошенном от изнеможения и страха лице очков нет. На лбу кровавится ссадина. Подломив неловко ноги, жена падает, упирается в землю руками перед собой: дыхание — со всхлипами, голова мотается вверх-вниз, вверх-вниз...

«Сил у неё не хватит... нет, не хватит...», — свербит в голове Виктора. Он одёргивает себя, встряхивается.

— Снимай штормовку и свитер.

Сам скидывает с себя рюкзак, куртку, олимпийку. Хватается за пояс — ножа в чехле нет. Топорик –– оставить? Да толку от него против автомата, только бежать мешает...

Виктор бросается вправо — вдоль забора. Еле сдерживая себя, умеряя рысь, на буксире тащит Марину.

— Ну, шевелись же, чёр-р-рт!

Обрывистые лихорадочные мысли: «Если ворота за углом — туда вбежать? Там люди должны быть... А если одни собаки?..»

Вот и угол. Виктор всматривается назад. Никого. Слава Богу! Скользит взглядом по окрестности... Сволочи, вон они! Спешат наперерез. Проклятое голубое пятно маячит метрах в ста. Только б не стреляли!..

И тут Виктор замечает трёх женщин. Первый порыв — броситься к ним: люди, живые люди! Но счастливая чёрненькая мыслишка шмыгает в мозгу, обжигает радостью:

«Они отвлекут, отвлекут на себя...»

Женщины — две пожилые и молодуха — с пустыми корзинами деловито вышагивают навстречу тем.

«Господь вас спаси и сохрани!»

Виктор, дёрнув оцепеневшую Марину, резко сворачивает и на полусогнутых скользит вдоль забора. И в ту же минуту слышит мощный гул впереди. Это же трасса...

— Дорога!

 5

 Они выбрались на бетонку рядом с автобусной остановкой, но другой, километра на два выше своей, привычной. Остановились, не доходя до толпы. Пассажиры, человек десять, все как один выпучились на них, зашептались меж собой, заволновались.

Виктор глянул на жену и внутренне ахнул: растрёпанная, в крови, летняя белая маечка –– в грязи, разодрана на плече, открытые руки под октябрьским знобким ветерком посинели, покрылись пупырышками... Сам он, конечно, не краше.

Вспышка радости начала притухать, гаснуть. Виктор обнял поникшую Марину, согревая, прижал к себе, тупо упёрся в толпу взглядом. «Пропади всё пропадом — живы и ладно... Деньги-то в рюкзаке остались — как доедем?..»

Внезапно по нервам что-то ударило. Виктор повернул голову — голубое пятно! Оно проявлялось всё отчётливее, приближалось, и, наконец, из-за стволов показались те двое.

«Не может быть! Здесь же — люди...»

Виктор отпрянул, стиснул Марину так, что она застонала, но глаз не открыла.

Парень в голубой куртке шёл прямо на них и... улыбался. Виктор отступил шаг, другой... И тут с ужасом потаённого ещё стыда понял: он знает этого человека. Больше того, парень этот — Олег, кажется? — служит в одной с ним конторе, только кабинет его этажом выше.

Олег приближался, улыбаясь всё неувереннее, пробормотал:

— Я смотрю, ты это или не ты? Кричу, кричу, а вы — бежать…

За его спиной маячил похожий на него мужик в солдатском бушлате, за плечом его из рюкзака торчала какая-то палка или трубка.

Виктор напрягся, хотел удержать себя, скрутить, но не успел. Что-то всплыло из глубин прямо к горлу, перекрыло дыхание. Он резко оттолкнул Марину, вскинул белые кулаки перед лицом оторопевшего парня и, взбешённо потрясая ими, завизжал:

— Что-о-о? Что-о-о-о?! Не позво-о-олю!! Я не позво-о-о-олю!!!

Он захлебнулся, затопал ногами, тоненько, страшно завыл в голос.

Люди испуганно, встревожено смотрели на него.

На земле сидела озябшая Марина и, закрыв ладошками лицо, тихо плакала.