Новенький

Рассказ

Видеозапись «Рассказ "Перекрёсток" читает автор» можно посмотреть в соцсетях:

В ротной каптёрке — жара.

От шинелей, парадок, сапог, сменных портянок и прочего солдатского добра, разложенного, развешанного и просто брошенного по углам — духота. Под потолком пылает лампа. Давно пора бы развиднеться, но зимние сугробистые тучи висят сразу за окном, и день никак не может заглянуть в заиндевевшее стекло.

Декабрь.

Дежурный по штабу уходит, а старшина 5 й роты Федоренко, дремотно щуря заплывшие жиром глаза, с минуту рассматривает новенького и скептически поджимает мясистые, словно у породистой деревенской девки, губы. Во взгляде его можно прочитать недовольство — то ли преждевременной побудкой, то ли внешним видом «пополнения».

Да и то! Новенький совсем не производит впечатления гренадера. Смотрится он малорослым, щупленьким — хилым. Шинель не по росту свисает с его пацаньих плеч, поношенная шапчонка накрывает всю стриженую голову и пригибает книзу уши. Глаза новенький имеет большие, голубые — девчоночьи. Вдобавок он, то и дело шмыгая курносым носом-пуговкой, каждый раз проводит по нему шершавым рукавом шинели и периодически поддёргивает под мышку скатанную в свёрток парадку. И это, называется, он по стойке «смирно» стоит!

— Как кличут-то тебя, воин, Аникой, что ли? — усмехается старшина.

— Почему? — искренне удивляется новенький. — Акулов я, Алексей. Военный строитель рядовой Акулов.

— Ишь ты! Грозная у тебя, брат, фамилия, — констатирует Федоренко. — А ответь-ка мне, Акулов Алексей, где это твоя новая шапка может быть?

— Нету, — потупившись и краснея, тихо отвечает новенький, а потом с каким-то непонятным вызовом добавляет: — Мне и в этой хорошо.

— Ну-ну… Как говорится, дело хозяйское, — ставит Федоренко точку в разговоре и поднимается из-за стола. — Пойдём-ка, «хыщник», на место определяться.

Старшина показывает Акулову свободную койку на втором ярусе и удаляется в свою каптёрку-раковину. Только он начинает маститься на лежак додремать утрешнее, как звонит дежурный по части:

— Старшина, почему ваш участок плаца до сих пор не убран? Даю полчаса. Лично приду проверить.

Федоренко кладет трубку, в сердцах чертыхается и велит дневальному позвать новенького. Через мгновение Акулов перед ним.

— Товарищ старшина, по вашему приказанию явился!

— Какой такой старшина, да ещё и святой, ко мне явился?

— Не старшина, а я, Акулов, рядовой, по-вашему, товарищ старшина, приказанию не явился, а прибыл!..

Повеселевший Федоренко хмыкает от удовольствия.

— Эк, брат, и накрутил ты! Вот что: дежурный по роте выдаст тебе метлу — срочно нужно подмести плац до третьего подъезда. Понял?

— Понял.

— Не «понял», а «есть»! — пытается быть жёстким старшина.

— Ну, есть.

— Э-эх, иди с глаз долой! Через двадцать минут проверю.

Федоренко наблюдает сквозь проталинку в окне, как Акулов выходит из подъезда и обозревает снежную пустынь плаца. Крупяной снег сыплет густо и настойчиво. Новенький опускает клапана шапчонки, левую руку упрятывает поглубже в рукав шинели, а правой перехватывает связку голых прутьев и принимается водить ею из стороны в сторону. Появляется полынья тёмного асфальта, но потом, пока Акулов дыханием пытается согреть руки, она прямо на глазах бледнеет, сужается и исчезает вовсе.

«Вот чудило на мою голову, — вздыхает старшина, — ещё и руки отморозит…»

— Свиридов! — кричит он дежурному по роте. — Отнеси-ка новенькому рукавицы.

Акулов торопливо натягивает солдатские трёхпалые перчатки и с удвоенной энергией принимается за дело. Снегопад словно пугается его натиска и постепенно стихает. Тёмная дорожка асфальта начинает расти…

Приближается время обеда. Сержант Свиридов берёт новенького на заготовку в столовую. Акулов бегом разносит по столам объёмистые огняные бачки с супом и кашей, прохладные чайники с киселём, стопки алюминиевых чашек. Теперь ему жарко, и он часто утирает пот со лба тыльной стороной ладони.

Появляется личный состав роты. Чумазые, в чёрных от солярки и серых от цемента рабочих бушлатах и телогрейках, воины-строители рассаживаются за длинные столы. Гомон, смешки, звяканье посуды смешиваются в сплошной гул. Акулов приглядывается к своим новым товарищам, стараясь угадать в них будущих друзей.

Он садится за последний стол, чтобы самому наконец основательно пообедать, и сразу чувствует во всем теле приятную усталость.

— Новый, что ли? — спрашивает его солдат в пригнанной и чистой форме. — Какой призыв?

— Декабрьский, — охотно откликается Акулов.

— Салага, значит? Так-так… — многозначительно роняет сосед.

— Перестань, Гандобин! — одёргивает его сидящий рядом Свиридов. — Хоть за едой отдохни.

— А тебя колышет, да? Трогают тебя? — огрызается тот.

— Зануда! — машет сержант рукой и отворачивается.

Когда рота уходит, Акулов вместе со вторым дневальным сдаёт на кухню грязную посуду, моет столы горячей водой, подметает пол под ними и только потом идёт в казарму. Там он пристраивается на табурете у окна и намеревается заслуженно отдохнуть. Сразу вспоминается родимый дом, он видит мать, отца, братуху, слышит их говор…

— Акулов! К старшине! — прерывает его грёзы крик дневального.

Федоренко, уже отоспавшийся, находится в благодушном расположении духа.

— Слушай, брат, — доверительно говорит он новенькому, — приказано нам полы в казарме подраить. Что ты думаешь на этот счёт?

— Думаю, мыть надо, — серьёзно отвечает Акулов.

— Как говорится, нет вопросов. Ведро и тряпку получишь у дежурного.

Казарма — размерами с добрый спортзал. Через час старшина проверяет работу: заглядывает, кряхтя, под койки, смотрит придирчиво за дверями, даже тумбочки от стен отодвигает — везде блеск и чистота.

— Молодец, «хыщник», получается! — одобрительно хлопает Федоренко солдата по плечу. — Теперь отдыхай.

Новенький опускается на табурет и вытягивает одеревеневшие ноги. Надвигается вечер. Казарма погружается в полумрак. В умывальной комнате утомительно капает из нескольких кранов вода. Всё это нагоняет на Акулова вязкую дремоту…

Но вскоре вспыхивает свет. Воины возвращаются с работы. Казарма наполняется вдруг и сразу. В одном помещении гомонят и двигаются более сотни человек. Кто переодевается в чистую форму, кто спешит в умывальник. В одном углу уже слышится бренчание гитары, из другого доносятся всплески смеха, в третьем разгорается ссора…

На Акулова пока никто не обращает внимания. Он тихо сидит в своём углу и приглядывается с любопытством ко всему происходящему вокруг. На лице его светится улыбка. Уж очень ему хочется с кем-нибудь поговорить!

В 18 часов 30 минут личный состав роты направляется на ужин. Новенький садится за последний стол и только тогда замечает, что в соседях у него снова Гандобин. С кем, с кем, а с этим типом Акулову общаться что-то не хочется. Может, пересесть? Пока раздумья длятся, Гандобин вдруг хватает его кусок хлеба и перекладывает к своей чашке.

— Что это? — удивляется новенький.

—Чего-о-о? Много будешь жрать, плохо будешь спать! Усёк? — угрожающе обрывает сосед.

Сидящий напротив младший сержант тянется через стол, перекладывает хлеб на прежнее место и веско произносит:

— Слушай, Гандоба, отстань от парнишки. Усёк?

— Поду-у-умаешь! Скоро салагам и слова не скажи! — злобится Гандобин, но утихает.

После ужина, построения части и строевой подготовки наступает час личного времени. Акулов пристраивается в бытовой комнате и начинает подшивать свежий подворотничок на гимнастёрку. Он так погружается в это занятие, что невольно вздрагивает от неожиданного толчка в плечо. Над ним стоит Гандобин.

— Чё, оглох? На-ка, подшей мне сначала. Да пошустрей!

Новенький пару секунд смотрит широко открытыми глазами и молча склоняется над своим шитьём.

— Ты чё борзеешь, салага? — Гандобин вырывает из рук Акулова гимнастёрку и швыряет в угол.

Шум в бытовке мгновенно стихает. Одни Гандобина боятся, другие не желают связываться. Тех, кого он сам опасается, сейчас здесь нет.

— Ну-у! — взвинчивая себя, почти визжит он и бьёт Акулова кулаком в плечо. Раз, другой…

И вдруг рожу его обжигает хлёсткая пощёчина. Этот внезапный отпор так ошеломляет Гандобина, что у него отваливается нижняя челюсть. Он мгновение таращится сверху вниз на новенького и только собирается «взорваться», как раздаётся едкий голос старшины:

— Ну что, брат Гандобин, невкусно?

Гандобин резко оборачивается, хочет что-то вякнуть, но, как часто бывает в подобных случаях, дыхания не хватает, и из горла его вырывается звук, похожий на утвердительное: да!

—Ха-ха-ха! — хохочет басом Федоренко, прислонясь к косяку двери.

— Ха-ха-ха! Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! — смеются дружным хором салаги прямо в глаза блатному Гандобе.

Смех толчками вырывается из груди Акулова, хотя он всё ещё красен от гнева и кулаки его плотно сжаты.

Даже когда Гандобин, потный от позора и бессильной ярости, исчезает, веселье в бытовке стихает не сразу. Наконец старшина делает глубокий вздох, промокает вышитым платочком глаза, трубно сморкается в него же и от души произносит:

— Молодец! Ну молодец!.. Вот что, брат, айда-ка в каптёрку, шапку тебе хорошую подыщем — негоже такому орлу в старье ходить…

Акулов, пунцовый уже от смущения, подбирает гимнастёрку с пола и идёт за старшиной. На фоне Федоренко смотрится он совсем мальчишкой.

Узкой своей спиной чувствует новенький взгляды ребят, с которыми предстоит ему вместе служить целых два года.