Лыжи

Этюд

Март. Безоблачное небо так ярко голубеет, и снег так ослепительно сверкает, что кажется — это не действительность, а акварель гениального художника. В природе праздник. Над пологим берегом реки прозрачный воздух звенит от гомона и смеха мальчишеской ватаги. На лыжах, на санках и даже без ничего — на валенках беспрестанно съезжают они на заснеженный лёд реки и снова штурмуют горку.

Вот мальчонка лет восьми карабкается в гору и никак не может сладить с лыжами, которые раза в три больше его. Подтянет одну, а вторая, вырвавшись из-под контроля, неожиданно дёргает его вниз. Тут уж не до веселья. Слёзы обиды наворачиваются на глаза, и мальчонка, сев на перекрещённые лыжи, громко плачет.

Вот другой, Юрка, наоборот так ловко управляется со своими лыжами, что любо посмотреть. Он шутя съезжает, разгоняясь, как на коньках; шутя забегает в гору и даже раза два уже прыгнул с обрывчика.

Малыши, которым до лыж ещё дорасти надо, по двое, по трое снуют взад-вперёд на санках и совершенно не реагируют на окрики.

В самый разгар веселья на дороге к горке появляются великолепнейшие, изящные лыжи и пара алюминиевых красивых палок, которые несёт на плечах Толя — десятилетний мальчик. Он подходит к берегу, не торопясь закрепляет лыжи (с ботинками!), не торопясь вдевает руки в петли палок и важно съезжает вниз. Гомон несколько поутих. Кто с восхищением, кто с завистью смотрит на Толю и на его шикарные лыжи. Толя же делает вид, что ничего не замечает и со скучающим выражением на лице, деловито, по всем правилам искусства — «лесенкой» поднимается на берег и снова съезжает.

Но долго центром внимания ему быть не пришлось. О нём забывают, к его лыжам привыкают и снова каждый занят сам собой. Толе это кажется. обидным.

— Эй, ты! Не лезь под ноги!.. Ну-ка, дай дорогу!.. — покрикивает он, чтобы не забывали о его персоне.

И все подчиняются: конечно, таким лыжам нужен простор.

Толе уже скучно, уже не хочется кататься и он, встав на дорогу, ведущую к обрывчику, стоит и дуется на самого себя, на ребят, на солнце.

— Э, друг, посторонись-ка! Сам не прыгаешь, так другим не мешай…

Толя оглянувшись, пренебрежительно окидывает взглядом Юрку, его старенькие короткие лыжи и неожиданно для самого себя говорит:

— Кто сказал, что не прыгаю? Я первый стою, значит и прыгаю первым…

Сказал и стало страшно. Снежный покров сбегает вниз и там, где обрыв, видна каёмка чёрной земли, а река где-то внизу, далеко.

Толе сразу стало жарко, и ноги странно ослабли, но отказаться уже нет никакой возможности — засмеют.

— Ну, что, же ты? Долго ещё будешь? — подталкивает сзади Юрка.

Толя вздыхает поглубже, ещё полминуты медлит и отталкивается палками.

Снег сразу вдруг стал полосатым, и край обрыва стремительно понёсся ему навстречу. Лыжи зависли над пустотой. Толя вскрикнул, отшатнулся назад, но… поздно. Земля, деревья, ребятишки — всё завертелось. И хлоп — полный рот снегу.

Некоторое время было тихо. Затем раздался смех, сначала негромкий, потом всё громче и громче, пока не стал оглушительным. Толя сел и вместо своих новых прекрасных лыж увидел безобразные, с неровными краями обломки.

За воротом начал таять снег. Смех назойливо звенел в ушах. Лыжи сломаны. Тут поневоле заплачешь. И Толя скорее отвернулся, чтобы хоть слёз-то его не заметили.

Он подбирает палки, оставшиеся целыми, и, понурившись, идёт по льду прочь. Отойдя немного, он, уже не сдерживаясь, плачет навзрыд.

А горка по-прежнему веселится. Светит солнце, сверкает снег.

/1973/