ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

10. Валя

Тенденция, как видим, определилась странная и многознаменательная: косяком пошли-поплыли в моей судьбе женщины старше меня, с детьми и замужние. Поэтому вовсе неудивительно, что следующей в этом списке оказалась Валентина.

Пришед из армии и отгуляв-отпив месяц, я сразу после Нового года устроился в районную газету фотокором.

За этот месяц были у меня кой-какие проходные и мимолётные танцы-жманцы-обжиманцы со знакомыми девчонками, но душа моя и сердце моё ещё были буквально переполнены Машей.

Через неделю службы в редакции, сдав свой первый фоторепортаж в номер, я, довольный удачным дебютом, вечером после рабочего дня возюкался, насвистывая, в фотолаборатории, мыл-убирал ванночки. Был день выпуска номера (газета выходила трижды в неделю), за стеной, в типографии пыхтела и постукивала печатная машина. Вскоре она затихла, а на пороге лаборатории объявился гость — печатник Дмитрий. Я его чуток знал — с его младшим братом когда-то учился в одном классе.

— Ну что, служивый, — сказал Дмитрий, — надо бы отметить начало трудовой биографии!

Да кто бы стал отказываться! Благо, магазин продуктовый имелся совсем рядом с редакцией.

Через полчаса мы сидели с Дмитрием за столом в сельхозотделе, где стоял мой стол, на газете был создан-сервирован натюрморт: хлеб, колбаска, консервы, баночка солянки. Выпили по первой.

— Стоп! — сказал печатник. — А чего это мы без женщин? Там наш главбух Валентина Григорьевна сидит годовой отчёт составляет — пригласим?

Да кто бы возражал! Благо, главная бухгалтерша мне очень даже показалась симпатичной женщиной, хотя видел я её до этого мельком.

Через минуту Валентина Григорьевна украсила своим присутствием наш скромный стол, выпила, не жеманясь, из гранёного стакана глоточек, закусила колбаской. Было ей уже за тридцать, но смотрелась она ещё о-го-го как: подтянута, стройна, в меру накрашена. Но самое главное, исходила от неё и сразу уловилась-почувствовалась моим организмом та необыкновенно возбудительная флюидная волна, которая красит женщину ярче любой косметики и делает привлекательной в глазах особи мужеска пола без всяких логических доводов и разъяснений. Такую женщину просто хочется и — всё!

Добавляло во мне жару и то, что Валентина Григорьевна посматривала на меня с каким-то интересом, слушала меня с подчёркнутым вниманием, заглядывала зачем-то в глаза, странно всхохатывала. К тому же мысль о десяти годах разницы в возрасте, словно острая приправа, горячила воображение.

После посиделок, когда бутылочка опустела, наша дама спросила каким-то призывным голосом, с явно угадываемым подтекстом:

— Ну что, мальчики, кто-нибудь проводит меня до дома, а то темно совсем?

Вопрос был, можно сказать, риторическим: Дмитрий проживал совсем в другой стороне, а нам с Валентиной Григорьевной, как тут же выяснилось, оказалось по дороге — мы жили в двухэтажках практически по соседству.

Вскоре мы сидели у Валентины Григорьевны дома, пили чай, чинно беседовали-общались. Сразу, разумеется, выяснилось-уточнилось, что она замужем, но муж (то ли геолог, то ли моряк — не помню) на длительные сроки дарует ей свободу, мотаясь то ли по морям и океанам, то ли по степям и горам. Детей нет. Свобода, как известно, пьянит. Ничего удивительного, что и Валентина Григорьевна от чая как-то вдруг захмелела, да и во мне хмеля явно добавилось. Я начал ладошку ни с того ни с сего ей целовать, потом коленки, а затем и до губ добрался. Сопротивления было мало. Вернее, его не было вовсе. Валентине Григорьевне явно нравилось то, что я делаю…

Утром проснулся я в её постели, ощущая спиной твёрдые её соски.

Ни хрена себе!

Увы, роман наш был недолгим. Стыдно признаваться, но Валентине Григорьевне, судя по всему, не очень нравились мои постельные подвиги, они её не удовлетворяли. Да и то! Я в те времена в вопросах «эратическага» содержания ещё был лох лохом — спешил сам насытиться абы как, да и на боковую. Нашей главной бухгалтерше с её ну очень богатым постельно-жизненным опытом это, само собой, нравится не могло. Валентина Григорьевна всё чаще начала жаловаться, что, мол, прелюдия, наши ласки-поцелуи перед слиянием тел ей слаще и милей, чем само действо. Ну ещё бы! Уж наукой поцелуев-ласк я овладел вполне — особенно с Машей. Пыталась, конечно, Валентина Григорьевна меня наставлять-учить, чего-то подсказывала и предлагала, но, во-первых, приходил я в гости обычно не совсем трезвым или совсем нетрезвым и потому учёбе поддавался туго; а во-вторых, Валентина Григорьевна, видимо, не возжигала во мне костёр любви и страсти до такой степени, чтобы я, забыв про отдых и сон, неутомимо вновь и вновь подминал её под себя.

Это действительно не было с моей стороны (и уж тем более с её!) любовью. Но я не мог не включить данную историю в мой амурный реестр, потому что это была первая по-настоящему взрослая женщина в моей судьбе (будет у меня впоследствии дама старше меня аж на 16 лет, но тот роман и вовсе не стоит подробного описания) и, конечно, забыться она не могла.

Последней точкой стал анекдотичный случай, когда муж её, неожиданно вернувшийся из командировки, нас застукал. Валентина Григорьевна решительно дала мне отставку. Мне стало дюже обидно, да и не хотел я вот так сразу, резко и неожиданно рвать какие-никакие, а вполне устоявшиеся отношения, искать себе новую женщину и новую постель… Я по-идиотски заартачился, взялся ходить к Валентине Григорьевне по вечерам под дверь (муж уже опять уехал), звонить и стучаться, давая пищу для веселья её соседям. Она не открывала. На работе же говорить и выяснять отношения не было возможности — конспирацию мы соблюдали.

Но после двух-трёх таких моих назойливых визитов Валентина Григорьевна не выдержала и пошла ва-банк: утром, когда я сидел в сельхозотделе и мирно беседовал с завотделом Виктором Макарычем о наших газетных делах, она как фурия ворвалась в кабинет и громовым голосом, не таясь, отчеканила:

— Николай, если ты ещё раз посмеешь ломиться в дверь моей квартиры — я вызову милицию! Понятно? И, между прочим, соседи жалуются, что у них бельё с верёвок пропадает после твоих визитов!..

Мама миа! Вот этой глупости ей вовсе говорить не следовало…

Я сидел словно варёный рак — мне было конфузно и от скандальности сцены, и от того, что меня прилюдно опускают. Но в то же самое время (привет Достоевскому!) я испытывал в самых глубинных извивах души неизъяснимое наслаждение от осознания того, что Виктор Макарыч, этот солидный взрослый мужик, парторг редакции, допетривает, опупевая, что между мальчишкой-фотокором и главной бухгалтершей бурлит, кипит и пенится роман…

Каюсь, обида моя оказалась столь глубока, самолюбие моё мужское было так больно задето, что я не удержался и отомстил: сочинил-написал рассказец «Жена» — очень даже фельетонный по содержанию. Мало этого, опубликовал его в нашей же газете — ни ответственный секретарь (женщина), ни редактор (мужчина) этому не воспрепятствовали: Валентину Григорьевну в коллективе не любили.

ЖЕНА

Говорят, женщине столько лет, на сколько она выглядит. Галине Яковлевне Фискальцевой — уже за 30, но выглядит она только на 29 и потому считает себя ещё сильно моложавой. Сообразно этому она одевается: модно, ярко, молодо; только брюки носить не любит, хотя они и в моде, считает — скрывают фигуру.

Что касается характера Галины Яковлевны, то его лучше всех знает Вовка Булгаков, который работал в той же организации, что и Фискальцева, шофёром. Он однажды неосторожно, по молодому неразумию, со зла ляпнул о ней: «Птица с тонкими ногами!..» С тех пор говорит сам Вовка: «Уже семь месяцев не то что белого, вообще никакого свету не вижу!» Галина Яковлевна клевала, шпыняла его, строила такие всевозможные каверзы, которые описывать и то противно. Вовку спасла армия. Другие же боялись задевать главного плановика, помня заповедь: свяжись кой с чем, сам пахнуть будешь!

Теперь о муже. Это был третий муж Галины Яковлевны Фискальцевой. С первыми двумя, она говорит, не сошлись характерами. Но люди подозревали, что они просто-напросто сбежали от неё.

С Филиппом Портновым (она звала его Филей) Галина Яковлева жила уже четвёртый год. Целых три с лишним года! Досужие соседки шушукались по углам, что если бы не такая работа у Филиппа, и он давно бы сбежал. Филипп был геологом. Уезжал в командировки на три-четыре месяца, а то и на все полгода. Ростом он — так себе, даже чуть пониже Фискальцевой, немного лысоват, сутул и с добрыми щенячьими глазами. Любила его Галина Яковлевна или нет, сказать трудно, но факт, что на людях с ним показывалась очень редко, может быть, стеснялась.

Детей у неё не было. Нет, они могли быть, но в молодости ей не хотелось связывать себя, а теперь привыкла, да и считала, что после родов состарится сразу, вдруг. Детей ей заменяли канарейка Нюрка, кот Философ и телевизор «Горизонт». Когда муж уезжал в очередную командировку, Галина Яковлевна облегчённо вздыхала, закрывала на все замки дверь и в полумраке и спокойствии смотрела телевизор, ласкала Философа, или, на худой конец, дразнила канарейку. По правде говоря, она давно бы уже бросила своего геолога, до того он был добрым и скучным, но во-первых, — тридцать лет; а во-вторых, — деньги. Муж зарабатывал прилично.

* * *

В прошлый свой приезд Филипп не стал предупреждать заранее, а заявился, словно татарин. На стук никто не отозвался, и ему пришлось открыть дверь своим ключом. В кухне, комнате всё было в идеальном порядке, только в спальне супружеская постель была не убрана.

«Торопилась на работу…», — улыбнулся Филипп.

Он уже помылся в ванне, переоделся в чистое бельё и вдруг на столе в комнате увидел листок. На нём было написано: «Киса! Почему ты опять меня не разбудила?! Я снова опоздаю! Сержусь, но целую! Я».

Бедный Филипп вспотел и просидел над этой запиской почти два часа, пока жена не пришла с работы.

— Фи-и-лечка при-е-хал! Родненький! — Она нежно чмокнула его в лысину и вытерла губы. — Что ж ты не предупредил меня? Я даже не приготовила ничего!..

Филипп как-то виновато посмотрел на неё и протянул записку. Фискальцева на мгновение потерялась (благо, Филя не видел), но потом нашлась:

— Так это Клавка! Тьфу ты, опять забыла разбудить её, наверное, опоздала! Ну и память у меня! Ночевала она у меня, Клавка-то! Ты её должен помнить… с родинкой на щеке? Ну же, ну?

Филипп, конечно, «вспомнил», и отпуск прошел вполне благополучно. Перед тем, как отправить Филиппа на автобус, Галина Яковлевна под предлогом, что свои потеряла, забрала у него ключи от квартиры и села смотреть телевизор.

* * *

Филипп подходя к дому, замедлил шаги.

«Ещё решит, что специально, слежу за ней», — зябко подумал он.

Дело в том, что он должен был приехать завтра, но так удачно, в последний момент, вырвал билетик в кассе Аэрофлота, что сэкономил почти целые сутки. Обитая чёрным дерматином дверь его собственной квартиры отчуждённо поблёскивала в неярком свете сорокаваттки. Филипп поставил чемодан на площадку, пошарил в карманах, вспомнил, что ключей у него нет, и постучал. Ни звука. Он посмотрел на часы — вечер уже. Постучал ещё раз, посильнее. За дверью завозились.

— Кто? — её голос.

— Я… — хрипло ответил Филипп и поднял чемодан.

Секунд через десять захрустел ключ в замке, дверь распахнулась.

— Фи-и-илечка!.. — бросилась ему на шею жена. — А я тебя завтра ждала, родненький ты мой!

Филипп растаял, как шоколад, под ласками жены и начал раздеваться.

— Я вот здесь рому привёз, подарки всякие, — смущённо бормотал он, потроша чемодан.

Вдруг на кухне кто-то кашлянул (так кашляют, когда хотят обратить на себя внимание). Филя от неожиданности выронил экзотическую бутылку с ромом и вытаращил на супругу глазищи. Галина Яковлевна слегка покраснела, поправила локон парика и сказала:

— Понимаешь, милый, там это… ну у нас работает, понимаешь… Пришёл денег занять до аванса… Пьяница такой страсть! А отказать неудобно!..

Филипп изо всех сил закивал головой. Ему как-то неудобно стало, что жена так подробно и торопливо объясняется. И правда, может?..

Он прошёл вслед за Фискальцевой на кухню. Там сидел довольно таки молодой человек, в белой рубашке, при галстуке и красный, словно его только что отхлестали по щекам.

— Знакомьтесь, — прощебетала Галина Яковлевна, — это вот мой муж, Филипп, а это, так сказать, коллега — Родион.

Мужчины, натянуто улыбаясь, пожали друг другу потные ладони.

— Ну я пойду, — засуетился гость и начал поспешно вдёргивать руки в рукава пальто.

— Посиди ещё, Родион! — пропела Фискальцева.

Муж промолчал. Но парень по-быстрому смотал удочки.

Галина Яковлевна захлопотала у стола, ни на минуту не замолкая. Рассказывала о соседях, соседках, работе… Филипп молча сидел на стуле, моргал белесыми ресницами и спросил:

— Кто это был, Галя?

— Бога ради! — замерла супруга. — Уж не ревнуешь ли ты, Филя?! Ха-ха-ха! Оте-е-елло! Ой, уморил! Да ты что? Филечка! Я ж объяснила тебе! Неужели не веришь? Мне?! Не!? Веришь?!!.

Ночью Филипп не спал. Думал.

«Это всё работа проклятая… Она женщина всё же… Её понять можно… Чего винить-то уж…»

— Бога ради… Ха-ха-ха… — сквозь сон пробормотала жена и повернулась на бок.

Наступила тишина.

После этого я ещё почти полтора года работал в газете, каждый день сталкивался в редакции с Валентиной Григорьевной, но ни единого слова мы с ней друг другу больше не сказали, не произнесли — ни разу даже не поздоровались.

Наиполнейший обоюдный и взаимный бойкот.