Эстафета извергов

1

Когда был объявлен приговор суда, многие присутствующие в зале не поверили своим ушам — 8 (восемь) месяцев тюремного заключения. Всего восемь!

А дело было так. В селе Вирятино Моршанского уезда проживала семья Саяпиных — муж, жена, дочка. Сам Н. А. Саяпин, мужик высокий, широкоплечий, очень сильный. Обыкновенно, физически сильные люди бывают добродушными, но с Саяпиным Бог что-то напутал, душу в него вложил далеко не ангельскую. Характерный штрих: поймает, бывало, курицу, подвесит её за лапы вниз головой и любуется, как бедный цыплок трепыхается и кудахчет. Это свидетели рассказывали на суде.

Но главным развлечением Н. А. Саяпина было дело поважнее и потяжелее — он обожал жену. Бить. Он для этой цели даже приспособление изобрёл: вынул половицу и изготовил своеобразный станок для битья — просунет в отверстие ноги жены, половицей притиснет и бьёт её, и бьёт. Начинал бить он обычно лениво, покрякивая нехотя, но с наслаждением вслушиваясь в стоны и крики родной жертвы. Потом он входил в раж…

Вопли жены хмелили его, он начинал бить уже наотмашь, изо всех сил. Наконец, бросал ремень, хватал полено или кочергу и наносил два-три последних удара. Жена стихала, теряла сознание.

Маленькая дочка — ей десять лет — во время дикой сцены дрожит в углу на печке, прячется: слушает, как кричит мать…

В последнее время Саяпин, наскучив прежним рутинным битьём, придумал нечто новенькое. Он принялся дрессировать жену на воздержание к пище. Позавтракает сам, в одиночестве, укажет на остатки пиши на столе и грозно молвит.

— Не сметь трогать! Ни кусочка!

Придёт вечером домой и, узрев, что приказ его нарушен, супу убавилось в кастрюльке, приступал к экзекуции. И здесь у него появилась новинка: вспомнил опыты с курицей и решил применить на жене. Процесс был такой: Саяпин сгребал худенькую свою жену, подвешивал к потолку (специальный крюк вбил) за ноги, а потом садился за стол и принимался вечерять. Ест кашу и на качающуюся вниз головой прекрасную половину своей семьи поглядывает. Поест плотно, ремень выдернет из брюк, рукава рубахи закатает и принимается за дело. Сечёт висящую, пока та голос не потеряет. А девочка вся дрожит, скорчившись на печи, дико глянет украдкой на подвешенную за ноги мать и опять схоронится. Плакать боялась — услышит отец…

Однажды Саяпина, решившись, прибежала, наконец, к местным властям — спасите! Там с ней, как водится, побеседовали, посоветовали:

— Живите согласнее. Семья — ячейка общества. Стерпится — слюбится…

После очередного избиения, совсем обезумевшая, женщина повесилась. Когда петля стиснула горло, и она захрипела, дочка закричала ей с печки:

— Мама! На что ты давишься?!

Но было уже поздно.

Тамбовский окружной суд дал истязателю и убийце 8 месяцев отсидки, дабы он поскорее вернулся и принялся подвешивать вверх ногами уже дочку.

2

Думаю, что жители села Вирятина несказанно удивятся и обидятся: у нас, мол, не было такого дикого происшествия! Выдумал всё автор!

Было, уважаемые. Увы, было. Только о нём не могут помнить даже самые почтенные старожилы. Пора признаться: история, рассказанная здесь, произошла в селе Вирятино Моршанского уезда (ныне — Сосновского района) без малого 120 лет назад, летом 1872 года. А наткнулся я на неё, перечитывая «Дневник писателя» Фёдора Михайловича Достоевского. Великий русский писатель, упомянув об этом страшном случае в ряду прочих подобных, ставил проблему мягкости, несерьёзности приговоров за смертоубийственные преступления. Гуманиста мучило всеобщее падение нравов в период тогдашней перестройки. (Возможно, не все читатели «Ведомостей» знают, что модный термин «перестройка» придуман не горбачёвцами, так называли период, который переживала Россия после реформ 1861 года.)

Достоевский верил, — что перестройку можно пережить, он убеждённо писал: «Народ спасёт себя сам, себя и нас…» — то есть дворянство, интеллигенцию. Что сказал бы Фёдор Михайлович, если б довелось ему узнать историю о том, как убивали трёхлетнего ребёнка в Моршанске эпохи перестройки-2, в сегодняшнем Моршанске?..

Жизнь Валентины Михайловны Бутовой сложилась непросто. Но, слава Богу, подрастала дочка, ладным парнем вырос сын Виталий… Когда стукнуло ему 24 года, привёл он в дом знакомить с родителями свою зазнобу, девушку по имени Люба. Будущая невестка понравилась матери: приветливая, скромная.

Вскоре ещё новость: молодые ребёночка ждут. Со свадьбой решили поторопиться. Люба переехала в дом жениха, хотя и теснотища в нём. Но верилось, что все трудности перемелются, впереди у молодых — долгие годы счастливой жизни.

Злая судьба распорядилась иначе. Нелепо, в один недобрый вечер погиб Виталий — разбился на мотоцикле…

Когда родилась Кристинка, Валентина Михайловна настояла на том, чтобы её записали на фамилию погибшего отца — Бутова. Люба с дочкой жила у своих родителей, но у Бутовых часто бывала, и внучка подрастала на глазах у бабушки. А вскоре Кристю определили в те самые детские ясли № 2, где работала и по сей день работает Валентина Михайловна.

— Уж такая девочка славная да пригожая росла, — рассказывает она сквозь слёзы. — Очень весёлая, радостная, смеяться любила. А уж говорушка какая, лопотунья! Говорить рано начала, и так бойко! Стихи вперёд всех запоминала. Подбежит ко мне: «Бабуленька! Бабуленька, я новые стихи знаю, слушай!» И давай наизусть тараторить… Уж на что муж у меня человек суровый, раздражительный, а как увидит, бывало, Кристиночку, услышит от нее: «Дедуленька!» — весь растает, разулыбается. Все её любили…

Вскоре Люба вышла замуж. В день свадьбы появилась с женихом у Бутовых, в подвенечном платье, счастливая. Валентина Михайловна на правах бывшей свекрови благословила молодых: «Живите дружно, Кристинку не обижайте!» И благословение это, судя по ребёнку, действовало: девочка по-прежнему была весела, жизнерадостна, ходила в нарядных платьицах и костюмчиках, доверчиво смотрела на мир и на людей.

Но не сложилась судьба и у Любы: семья её вскоре распалась. А потом, у Кристинки появился новый отчим, некий П-ров…

— Однажды раздеваю Кристинку, — вспоминает Валентина Михайловна, — и вижу: на спине, на попке синие следы от пряжки ремня. Я чуть не упала. Спрашиваю: «Кристинка, кто это тебя?» Отвечает: «Папа ремнём. Мама, только по ручкам и по губам била…» Я даже не могла поверить. А вечером Любе говорю: «Если будете Кристинку бить — лишу тебя материнства!..» Проходит несколько дней, она привела внучку к нам на выходной, я глянула — батюшки! У девочки синяк на лице и ножка повреждена, даже хромает! Я вскипела, кинулась, хотела милицию вызвать, а телефона ни у нас, ни у соседей нет. Кричу Любе: «Что вы с ней делаете! Оставь Кристинку у нас жить, раз она вам мешает!..» Нет, ни в какую. Забрала девочку из моих яслей, быстренько в другой детсад перевела. А вскоре уехали они в отпуск втроём на целый месяц, так что мы и ведать не ведали, что у них там творится...

Когда через месяц Валентина Михайловна прибежала в тот детский садик, где была сейчас её внучка, она снова увидела Кристину в синяках, с кровоподтёками на лице. Но самое, что поразило: измученная девочка устало глянула на бабушку и прошептала: «Я тебе, бабуленька, жаловаться не буду. Это я сама разбилась…» И сидела она в углу не играя и даже не двигаясь, видно, всё болело внутри, всё было отбито…

Валентина Михайловна побежала в милицию, умоляла спасти внучку. Там её стали успокаивать, мол, не надо преувеличивать опасность.

Когда последний раз бабушка видела внучку живой, та уж смотрела на мир совсем потухшим, больным взглядом, равнодушно погрызла яблоко, которое принесла ей Валентина Михайловна, странно спросила вдруг, глядя на родного дедушку: «А это кто?» Еле-еле узнала. Валентина Михайловна заплакала: «Кристиночка, деточка, да за что же тебя так бьют?» «Я на горшочек не попросилась… И меня не бьют, я сама на плиту горячую упала…» И дотронулась пальчиком до своей фиолетовой распухшей щеки.

Валентина Михайловна уже сама себе не верила, что всего два месяца назад смеющаяся Кристинка тараторила ей весёлые стихи…

В ясное сентябрьское воскресенье бабушке сообщили, что внучки её больше нет на этом свете. Вместо трёхлетней девчушечки, последней кровиночки-воспоминания о сыне, ей предъявили посиневший трупик с черепно-мозговой травмой…

* * *

В настоящее время адвокат П-рова, опасаясь чрезмерной строгости судей-земляков, добивается перенесения суда из Моршанска в другой город.

Возможно, что в каком-нибудь городе действительно найдется какой-нибудь судья, который даст садисту всего лет пять, максимум десять. Чтобы он вскоре вернулся из зоны в рассвете сил, вновь женился и принялся за новую маленькую жертву…