Маршрут, ведущий к людям

Повесть Николая Плотникова «Маршрут Эдуарда Райнера» сначала заставляет обратить на себя внимание, если можно так выразиться, чисто внешними данными. Во-первых, её представляет читателям такой известный писатель, как Георгий Семёнов. Во-вторых, как мы узнаём из предисловия, её автору уже под шестьдесят, и, согласитесь, для дебютанта возраст не совсем обычный, даже в наше время, когда средний возраст молодых писателей всё более и более приближается к среднему (зрелому) возрасту вообще. Ну и, наконец, в-третьих, первое произведение начинающего прозаика появляется сразу в «Новом мире», а это, по-моему, является своеобразной гарантией литературного качества повести.

Одним словом, «Маршрут Эдуарда Райнера» просто нельзя не прочитать. А когда прочитаешь, то невольно хочется вернуться к предисловию и поспорить с одним суждением уважаемого Г. Семёнова. Вот оно: «И если ему (Н. Плотникову. — Н. Н.) удалось создать остросюжетную повесть на таком, казалось бы, исхоженном вдоль и поперёк материале, то я не сомневаюсь в успехе будущих его произведений». Нет-нет, с заключительной частью фразы я не спорю: от Н. Плотникова, без сомнения, можно ожидать запоминающихся произведений, хороших и разных, но вот насчёт остросюжетности и исхоженности «вдоль и поперёк» материале повести согласиться трудно. Думаю, мало кто будет спорить с тем, что эпитет «острый» в применении к сюжету произведения связывается с ожиданием резких и неожиданных фабульных поворотов, детективных приёмов повествования, динамичных, щекочущих нервы читателя эпизодов и т. п. Ничего такого, в общем-то, в «Маршруте Эдуарда Райнера» нет. Это не значит, впрочем, что повесть не захватывает и не увлекает — напротив, но Н. Плотников добивается эффекта читабельности не обострением сюжета, а глубиной содержания. Той самой глубиной, которая заставляет читать, как говорится, не отрываясь, произведения, например, В. Астафьева, В. Маканина или самого Г. Семёнова. Короче, мне хотелось бы предостеречь читателей «Маршрута Эдуарда Райнера» от неправильного истолкования нечаянно, как мне думается, оброненного автором предисловия определения «остросюжетная» повесть.

Что же касается исхоженности вдоль и поперёк материала, то я, откровенно говоря, не совсем понял вкладываемый Г. Семёновым в эти слова смысл. Если на то пошло, то, как известно, всё уже в мире сказано (читай — написано), и наша задача: повторить уже известное более увлекательно и нешаблонно, по-своему. Да, действительно, литература издавна исследует два противоположных и противоборствующих человеческих типа — сильный и слабый, деловой и инфантильный, физик и лирик, сверхчеловек и человек обыкновенный…

Сегодняшняя советская литература фокусирует внимание, в первую очередь, на образах именно сильных, утилитарных, прагматичных личностей. Вспомним, к примеру, Пушкарёва из романа А. Проханова «Место действия», или Лосева, каким он рисуется в первой половине романа «Картина» Д. Гранина. Но, как я ни пытался, а записать Райнера в родные братья этих героев как-то не получается.

Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что Н. Плотников создал образ, аналогов которому в нашей прозе последнего времени найти трудно. Если уж необходимо наглядное сопоставление, то я осмелюсь привлечь для этого образы из русской классики: в Эдуарде Райнере слились воедино горьковский Лара и чеховский фон Корен. Презрение к слабым, сознание своего превосходства, разумности собственных действий и утилитарное отношение буквально ко всему на свете зоолога из «Дуэли» дополненное антипатией к человеку вообще и стремлением к одиночеству сына орла и женщины из «Старухи Изергиль» — вот в общих чертах портрет Эдуарда Райнера.

Уже с самого начала повести он показан сложившейся личностью, уже убеждённым до мозга костей эгоистом. Откуда он такой появился? На какой почве возрос и какими соками питался этот чуждый нашей русской человеческой природе тип?.. Однако, стоп! Вспомним, что русская литература подчёркивала несвойственность русской натуре подобного железного характера. Недаром, например, в жилах того же фон Корена или гончаровского Штольца течёт холодная немецкая кровь. В соответствие с популярной тогда теорией о присущей каждой нации определённой доминирующей черты характера, наши классики не без основания надеялись, что читатель уже по одной фамилии героя сможет составить себе предварительное и самое хотя бы общее мнение о нём. Впрочем, теория эта, видимо, жива и поныне, и, мне кажется, не случайно герой повести Н. Плотникова выведен потомком суровых и жестоких скандинавов и как визитную карточку носит непривычное для русского уха имя — Эдуард Райнер.

Я не зря обронил эпитет «жестокий». Бывает жестокость садиста и жестокость чёрствого, бездушного человека. Райнер — из вторых. Сам он сознательно, из удовольствия, не будет мучить никого, но мучения испытывают сами люди, соприкасающиеся с ним.

«Тебе холодно, противно или больно, ты, может быть, заболел или ещё хуже, но никто не должен этого знать. Это никого не касается. Таков был закон Райнера и ему подобных, и они презирали тех, кто жил не так…»

Вроде бы ничего чересчур страшного в этом кредо райнеров нет — закон сильных людей, но всё же, если вдуматься, это закон не людей, а — волков.

Признаюсь, мне не доводилось встречать в реальной жизни людей, подобных Райнеру, но я верю писателю — они есть. Может быть, и не с такой крайней степенью неприступного индивидуализма и эгоизма, но ведь литература имеет право на гиперболизацию явлений для более нагладного их показа.

Гораздо больше всё же среди нас таких, как Дима Кузнецов. Он — товарищ Райнера по туристскому байдарочному маршруту и его антипод по сути своего характера. Постоянно рефлектирующий, придавленный к тому же гибелью старшего брата-альпиниста, страдающий от одиночества, но не умеющий общаться с людьми, мечтатель в душе и слабовольный по натуре Дима, попадая в ледяное биополе Райнера, проходит, в общем-то, нравственную и физическую закалку, начинает ощущать жизнь во всей её полноте. Относясь вначале к Райнеру с определённой долей преклонения (человек-легенда!), Дима, в конце концов, сумел избавиться от розовых очков и взглянуть на Райнера нормальными глазами и, мягко говоря, невзлюбить его. Читатель, обыкновенно, становится на сторону одного из противостоящих друг другу героев, думаю, симпатии в данном случае у большинства на стороне Димы Кузнецова — человека со слабинками, но живого, горячего, отзывчивого, понятного…

Естественно, кому-то может понравиться и заглавный герой повести. Он не так уж однозначен, как можно подумать, читая эту рецензию — мне просто хотелось сконцентрировать внимание на главном в этом образе. Но ведь есть люди в повести (группа альпинистов), которые уважают — и вроде бы искренне — Райнера за его силу, смелость и волю характера. Есть женщины, которые любят его, и есть сын, который тянется к нему. Плюс ко всему Райнер не курит и не пьёт, что оченно ценится (говорю это без малейшей иронии) в современном мужчине. Да и афоризм Димы — «эгоисты всегда туполобы» — в приложении к Райнеру опровергается начисто… И всё же на большинство нормальных людей Райнер производит (и обязательно должен производить) впечатление неприятное. Он, по-моему, может нравиться или таким же райнерам, или людям, стремящимся походить на него.

Ещё стоит обратить внимание на то, что в произведении Н. Плотникова своеобразный поединок идёт не только между главными героями, но и — как бы это поточнее сформулировать? — между цивилизацией и природой, что ли, причём поединок этот происходит в сердце человека. Эпиграфом к повести можно было бы поставить известный клич Жан-Жака Руссо «Назад к природе!».

«Дима силился и не мог представить себе городскую жизнь, она казалась надуманной, искусственной. Настоящая жизнь была только здесь — вечная жизнь зверей, птиц, рыб, елей, гранитов, облаков… Машин, денег, газет, кино, секса, водки — всего этого будто не только здесь, но и вообще нигде никогда не существовало…»

Подобные мысли, преломленные через Димино сознание, не раз варьируются на протяжении повествования. Если именно этот момент в «Маршруте Эдуарда Райнера» имел в виду Г. Семёнов, то, вероятно, согласиться с его мнением можно: тема, и правда, уже знакомая. Странное дело, мы всё более и более тревожимся, что «техносфера», города-мегаполисы порабощают человека, деформируют его природный характер, укорачивают его жизнь, заставляют позабыть о радостях бытия. А, посмотрите, прирост городского населения неуклонно год от года растёт, города из маленьких стремятся вырасти в большие, из больших — в гигантские. Мы отлично понимаем, что процесс этот, увы, необратим, что земной шарик наш не такой уж громадный, и природа вынуждена всё больше сжиматься и отступать под натиском урбанизации. Но ведь тревога-то, несмотря на знание, не исчезает, и литература — обнажённый нерв цивилизованного общества — не может не реагировать на наболевшие вопросы сегодняшнего дня. Так, может, всё же найдёт человек выход из этого тупика, может, сумеет совместить казалось бы несовместимое — «техносферу» и «природосферу», чтобы не метаться от одного полюса к другому, пытаясь найти самого себя в себе?..

Само собой, Н. Плотников не ставит так впрямую подобные вопросы и, тем более, не пытается дать на них какие-то однозначные ответы. Он просто рисует реалистическими красками окружающий мир, а размышлять должны ещё и мы сами, читатели. Поломать, к примеру, голову над тем, почему природа, призванная выступать очищающим душу человеческую катализатором, так по-разному воздействует на героев повести? Ведь Райнер стремится всем своим существом к природе, но почему-то считает себя её хозяином, а не сыном. В отличие от Димы, который действительно обретает самого себя при прикосновении с природой, соединяющей, а не разделяющей его с другими людьми. Райнер именно в городе более человечен, а наедине с природой, с самим собой менее всего ощущает себя гомо сапиенсом…

Счастлив ли Эдуард Райнер? Право, не знаю. Автор в финале «наказывает» его распространённой «городской» болезнью — инфарктом миокарда. Его чудом спасают те самые люди, от которых он с высокомерным презрением только что отвернулся, ушёл в глушь природы, в наслаждение одиночеством. На последних страницах повести душу «сверхчеловека» тревожат какие-то новые чувства, он вроде бы начинает понимать зависимость людей друг от друга, пытается присмотреться к ним внимательнее. Не знаю, мне лично подобная метаморфоза с Райнером показалась несколько литературной, так же, как и свалившийся на него инфаркт…

Итак, по суровой и прекрасной Карелии два абсолютно разных человека совершают путешествие на одной байдарке. Маршрут похода выбирал Эдуард Райнер (о чём заявлено в заглавии повести), стремясь уйти по нему как можно дальше от надоевших и презираемых людей. Но в силу обстоятельств маршрут выводит и самого Райнера и его спутника Диму — к людям. Дима в лице сельского учителя дяди Миши и его племянницы Нины обретает подлинно близких и любимых людей, в душе Райнера начинают прорастать первые ростки нормального отношения к человеку вообще — и это уже намало.

Разумеется, этот краткий обзор не смог охватить все проблемы и всю глубину произведения Н. Плотникова. Думается, читатель, прочитав «Маршрут Эдуарда Райнера», найдёт поводы для собственных серьёзных размышлений.

А повесть, поверьте, такие поводы даёт.