Своя среди чужих

Книги каждого писателя, пишущего о войне, — это главы величайшей эпопеи… Всё новые и новые страницы грандиозного единого произведения создаются в первую очередь для нас, для тех, кто родился после войны. Люди старших поколений, читая произведения о тех огненных днях, вспоминают, мы же — познаём. Память народная передаётся по наследству.

Ещё одна глава эпопеи — эта книга: Аркадий Макеев «Дом под вязами» (Харьковское книжное издательство, 1979). Она попала мне в руки случайно — и немудрено: издана она в Хабаровске, небольшим тиражом. И искренне жаль, что «Дом под вязами» увидели и увидят не так уж много читателей… Впрочем, надо сначала попытаться доказать, что жалеть есть о чём.

В повести описана жизнь детей, женщин и стариков военного тыла. А. Макеев сумел, избежав сентиментальности, рассказать о счастливом детстве в страшные годы войны. Повесть наполнена светом, красками, теплом.

Чтобы легче это было понять, приведу цитату из книги:

«А городок наш сонный, в стороне от железных дорог, весь потонувший в вишнёвых садах и архаической тишине. По вечерам далеко слышно, как над старой колокольней вьются и кричат галки. И дом наш, окружённый столетними вязами, весь охваченный их шелестом и как бы хранимый ими от разрушительного бега времени, стоял на окраинной улочке, за которой уже только плетни, огороды, шалаши караульщиков, а дальше — солнечная синева полей, редкие перелески, деревенские церковки на взгорьях и осколочек реки на горизонте.

…Мир был полон зелени, солнца и тишины. Тихо шелестели над домом громадные вязы. В их тени земля даже в сильную жару оставалась чёрной и влажной. Весь день под вязами неподвижно висели в воздухе блестящие зелёные мухи, быстро-быстро трепеща крылышками; потом вдруг все разом срывались с мест, крутились до полного исчезновения из виду — и вдруг снова все разом замирали, словно бы подвешенные на ниточках…»

Прошу прощения за столь длинную выписку, но по ней можно понять ритм, очарование стиля этой небольшой вещи.

Двойной взгляд героя повести на своё детство — память ребёнка тех лет плюс осмысление взрослого человека, пишущего сейчас, — позволяет высветить то главное, что было в жизни военного тыла.

Мы видим мир глазами пяти-, восьмилетнего мальчонки. Он впервые «находит» себя ещё до войны, в сонном городишке в глубине России, даже и не в городишке, а на окраинной улице. Эта улица со своими законами, привычками и взаимоотношениями жителей стала в повести символом той части России, которая не видела войну в лицо, но которая войну пережила, испытала. Улица — полноправное действующее лицо произведения, и потому я буду писать это слово с заглавной буквы.

Жизнь Улицы до войны — это, по воспоминаниям ребёнка, пережившего войну, — состояние, близкое к счастью, сложенному из тишины, безоблачного неба, сытости…

Даже война не вдруг всколыхнула эту устоявшуюся жизнь. По крайней мере, так чувствовал мальчик. Он даже запомнил, что «и взрослые не сразу смогли ощутить всю грандиозность надвигающихся на нас событий». Чрезвычайно важны тут вскользь упомянутые рассуждения отца мальчика, что, дескать, война долго не протянется, что их городка война не коснётся. Многие тогда так думали…

Уже пропали в магазинах и спички, и мыло, и сахар; одного за другим проводила Улица мужчин; появились эвакуированные, а люди всё ещё «по-старому жили, по-старому мыслили, не веря и не желая верить, что это старое, обжитое, привычное разрушается стремительно и навсегда».

Люди даже не замечают, как они сами меняются, как женщины начали безоглядно верить в приметы, как эти женщины военных лет вдруг начали курить — и курить страстно — крепчайшую махорку. Замечает все эти реалии военного времени детский взгляд.

Этот же детский взгляд замечает рождение той силы, которая помогла выстоять, выжить «всем смертям назло», — силы взаимопомощи, единения перед общей бедой. Наиболее ярко эта сила русского характера проявилась во взаимоотношениях Улицы и главной героини повести — учительницы Войнаровской.

На мой взгляд, А. Макееву удалось нарисовать новый и неожиданный, истинно русский женский характер. Удивительно то резкое и вместе с тем органичное сочетание силы и слабости в одном образе. Силы — духовной. Слабости — физической.

И полностью раскрыться этот характер мог только в обстоятельствах чрезвычайных. До войны, в «далёкое» мирное время, Верочка Войнаровская жителям Улицы казалась совсем другой: не приспособленной к жизни, чужой, лишней. О ней и её муже — тоже учителе — не уставали судачить во всех дворах Улицы. Это ж надо, стула приличного в доме нет, а они из-за политики Коминтерна до развода чуть ли не ссорятся! Такие люди «не от мира сего», чудаки, всегда вызывали и вызывают усмешку, им обычно покровительствуют, свысока на них посматривая…

И вот эта девочка, у которой «глазищи да коса, а больше и нет ничего, непонятно, как с мужем-то жила», эта «чужая», непонятная, стала своей, стала воплощённой совестью и воплощённым моральным духом всей Улицы. Ещё и не поняли, не осознали, что война накатила, а Верочка уже вслед за мужем в военкомат побежала — на фронт проситься. Потом (куда уж ей на фронт!) в ПВО записалась, бегала по дворам «оборону от бомбёжек» организовывала… Жители Улицы улыбались, острили. Сначала.

Тонко изображает А. Макеев Войнаровскую. Она слаба не только физически, она поначалу несколько абстрактно, книжно себе представляла, что такое война, и больно ударилась о действительность, тяжело переживая своё бессилие. Однако представления-то были книжные, а сила духа — подлинная. «Внешне стала она молчалива и как-то робка, словно сбита с толку происходящим. Недоумение застыло в её больших прекрасных глазах. Я думаю, эта женщина легко пошла бы на подвиг — с гранатой на танк, в тыл к немцам, на эшафот, на крест, на костёр. Но война оказалась для неё не такой, как она ожидала. И вот она сникла, смирилась — но только внешне. На самом деле она не признавала своего поражения, где-то глубоко в ней горел всё тот же яростный огонь, и вспышки его временами прорывались наружу».

Этот «яростный огонь» повёл её работать на колхозное поле, и обратно привезли её на телеге полуживую… Этот огонь заставил женщин Улицы взяться за стирку промасленных тряпок, чтобы сшить из них костюмчики детдомовским детям… Этот огонь вернул мальчонке-рассказчику детство, чуть было не украденное войной… И жители Улицы, сплочённые этим огнём, в свою очередь, не дали ему погаснуть — благодаря их помощи смогла выжить эта девочка, они её обогревали и подкармливали.

Недаром маленький философ приходит к выводу: «Я думаю, что и вся наша улица, все эти женщины с их огородами, коровами, треугольничками фронтовых писем и ежедневной тяжёлой борьбой за кусок хлеба,— все они, сами того не сознавая, тоже нуждались в Войнаровской и тоже потеряли бы что-то важное, если бы Войнаровская от нас уехала. Не только она без нас, но и мы без неё не смогли бы тогда прожить».

Да, тогда не могли. А когда война кончилась? Сразу после войны Верочка Войнаровская вместе с мужем, который из «чудака» превратился в седого полковника, уезжает от Улицы и её жителей далеко-далеко — в Вену. Мне кажется, А. Макеев хотел подчеркнуть ту мысль, что такие, как Войнаровская, люди с чересчур обнажённой душой, сплачивающие вокруг себя «мир», нужны наиболее всего в годину страшных испытаний. Потому-то ещё до отъезда той Верочки уже нет, она, с высокой причёской, в каракулевой шубке, в длинных перчатках, кажется мальчику и всей Улице уже «незнакомой маленькой дамой».

Я замечаю, что число цитат всё множится и множится. И это неизбежно. Каждая деталь, каждый отдельный эпизод этой повести о русском характере, о детстве, о войне, о первых-первых намёках ещё детской любви, так значимы, так выразительны, акварельны по краскам, что теряют в пересказе, блёкнут, если начать рассуждать о них. Есть в повести, как принято говорить, и отдельные недостатки, но, право, просто не хочется на них останавливаться.

Необычный женский характер в центре повествования, свежий чистый язык ставят «Дом под вязами» в ряд запоминающихся произведений. И если когда-нибудь книга эта появится в центральном издательстве (а почему бы и нет?), то в аннотации хорошо бы подчеркнуть — особенно рекомендуется юному поколению читателей.