Стреловидные женщины и шевелящиеся зубы

Оригинален уже выбор темы. Вузовская жизнь настолько редкая гостья в нашей литературе, что повесть И. Грековой «Кафедра» несомненно вызовет и уже вызывает интерес у читателей. Особенно у студентов. Можно сказать, повесть эта — своеобразная замочная скважина, через которую подопечные со спокойной совестью могут понаблюдать за жизнью своих менторов и оракулов и убедиться лишний раз, что это обыкновенные смертные со своими страстями и недостатками.

Как известно, каждое произведение должно отличаться от других: искусство не терпит повторов, вещей-близнецов. Необходимый фактор — оригинальность. Повесть И. Грековой обладает этим качеством в предостаточном количестве. Даже мысль при чтении возникает: не самоцель ли это автора?

Фабула, правда, довольно проста. На кафедре кибернетики одного из московских институтов, в этом своеобразном микромирке, происходит смена «правительства»: умирает старый завкафедрой, мягкохарактерный Николай Николаевич Завалишин, и на его место приходит «со стороны» принципиальный до педантизма Виктор Андреевич Флягин. В повести и рассказывается, не торопясь и с подробностями, как бедный Флягин, неплохой в сущности мужик (это выясняется по ходу повествования), обосновывается в кресле зава, и как сотрудники кафедры во главе с доцентом Ниной Игнатьевной Асташовой вежливыми и не совсем способами сталкивают его с оного. Это — первая линия. Во второй колоритно даётся жизнь и злоключения двух типов студентов в лице отличницы Аси Усманской и неудачницы Люды Величко.

Форма же произведения несколько усложнена: мы, читатели, смотрим на мир то ироничным взглядом Асташовой, то умудрённым жизнью взглядом профессора Энэна, как звали за глаза Завалишина, то накрашенными наивными глазками Люды Величко.

Теперь вплотную подойдём к оригинальностям. Муки созидателя портретов героев автору повести просто неведомы. Два-три необычных эпатирующих штриха и перед читателем предстают: «полуседой, взъерошенный, с выражением привычной иронии на тонком лице» Маркин и «смуглая стреловидная женщина» Асташова, которая разговаривает «оскалив косенький зуб». У возлюбленного Асташовой, режиссёра, в свою очередь, когда он «смеялся, большие зубы выдавались вперёд, как на лошадином черепе — страшновато, но прекрасно».

Но рельефнее всех портрет Завалишина: «…это низенький старичок с жёлтой конической лысиной, обрамлённой снизу и сзади венчиком белых волос», и у него ко всему «седые уши, шевелящиеся вставные зубы, пегие щетинистые усы». Как видим, затасканное, высмеянное ещё Чеховым пресловутое «обрамление» забивается сразу «седыми ушами» и «шевелящимися зубами».

Сверхоригинальные встречаются и характеры. Возьмём, например, Асташову. Она переполнена иронией (и вообще окружающие считают её злой). Она сама не хуже самого автора даёт странные характеристики коллегам. Вот образчик: «Когда он говорит, остаётся впечатление, будто кто-то при тебе чешет правой ногой левое ухо». Она не замужем (впрочем, как и большинство женщин в повести), но имеет оригинального любовника — запойного пьяницу, который любит рассказывать ей об остальных своих женщинах. Нина Игнатьевна обожает и его лошадиные зубы, и его водочный перегар, и небритость, любит до того, что просиживает над ним как-то целую ночь в чужом дворе, пока он пьяный похрапывал на песочке. Благо, тепло было. Сама Асташова удивлённо думает: «…за что я его так люблю и всё же любя иступлённо». Мы тем более удивляемся, а потом просто констатируем: оригинальная в наше время, безрассудная любовь.

Оригинальна Нина Игнатьевна и дома, где эта «стреловидная женщина» «ближе к сорока» превращается в ребёнка и во всём подчиняется сыну. Сынишка готовит, убирает, растит двух младших братьев, воспитывает мать — в общем, тоже незауряден. Оригинальна она и на работе: вся кафедра уже нашла общий язык с Флягиным, а Нина Игнатьевна нет и не хочет по каким-то не совсем ясным причинам, и на ней «вся шерсть вставала дыбом, как на кошке при встрече с собакой», когда она с Флягиным разговаривала.

Можно было бы удивляться и языку «Кафедры», но автор благоразумно вставил в повесть фразу: «Сейчас вообще мало кто говорит правильно, среди молодёжи это особенно редко», которая объясняет, почему герои во главе с автором щеголяют друг перед другом такими перлами, как — «двойкостав», «пиршественно» и т. п. Упоминается в повести тайга из лиственных (!) деревьев, преподаватели «говорят сложносочинёнными предложениями, не поймёшь, где главное, где придаточное»… Жаль, что И. Грекова не принадлежит к числу сторонников одного из своих героев — Терновского, который «был на кафедре главным ревнителем чистоты языка», может, тогда бы перестала путать сложносочинённые предложения со сложноподчинёнными.

Что же касается второстепенных персонажей, то здесь, наоборот, автор не мудрствует лукаво. Надо сцену объяснения в любви — и Люда Величко слышит от своего поклонника: «А ты ничего чувиха!» Через несколько страниц уже её подруга Ася уже от своего воздыхателя слышит неповторимые слова: «А ты ничего гирла!»

В повести есть очень хорошие страницы (особенно записки Н. Н. Завалишина с его спорными, но интересными рассуждениями о нашем образовании, искусстве, молодёжи), интересны тема и круг действующих лиц — могло получиться значительное произведение.

И помешало этому хорошее, но чрезмерное стремление автора — стремление к оригинальности.