Встреча с Матёрой

— Скукота, — зевнул один мой приятель, прочитав повесть «Прощание с Матёрой». И я от души порадовался за Валентина Распутина, потому что в скучных у этого приятеля-«читателя» числятся и Антон Павлович Чехов, и Иван Сергеевич Тургенев, и… В общем, все настоящие писатели. Конечно, аналогия, может быть, чересчур смелая, но что повесть эта, как и другие произведения В. Распутина, выделяется в необъятном потоке прозы последних лет — вы убедитесь сами, читая «Прощание с Матёрой», если только вы не сродни моему приятелю. Достоинства книги не увидеть просто невозможно.

На первых же её страницах мы как бы поселяемся на небольшом острове посреди Ангары в деревушке с экзотическим названием Матёра. Где-то там, за пределами повести, куда убегает река, вздыбилась невидимая нам гигантская ГЭС, и поэтому островок обречён на затопление. Мы вместе с жителями Матёры готовимся к его гибели, прощаемся с деревней, прощаемся с прошлым…

Вот и всё. Необычный и грустный сюжет.

Можно предположить, что сердце деревенского читателя сразу ощутит щемящую мелодию повести, а для горожанина, сменившего две-три стандартных квартиры-коробки на своём веку, это будет несколько труднее. Но должен, должен обязательно читатель понять бабку Дарью Пинигину (одну из главных героинь повести), зачем понадобилось ей в последний день перед гибелью своей избы из последних сил корячиться, стонать, но всё же побелить родные стены, потолок, выскоблить до белизны пол. Даже «поджигатели» (рабочие, которые очищают дно будущего водохранилища), привыкшие сжигать целые деревни, и те почувствовали, что Дарья прощается с избой как с близким человеком.

Кстати сказать, в повести вообще многие с искони неживые вещи наперекор законам живут и дышат. Сам автор может сказать: «— Заживё-ё-ом! — дед Егор придавил слово так, что оно пискнуло». И героиня его, бабка, говорит: «Он на кровати на нашей (Спит. — Н. Н.), а я на этой, на лягушке-то городской, которая в гармошку складывается…»

И мы с радостью и удивлением соглашаемся: да, слова могут пищать, а раскладушка походит на хромку и на вертлявую квакуху одновременно.

Ещё замечательно удаются В. Распутину портреты героев. В каждом из них есть объём, пластичность, живинка.

«Много лет знали Богодула как глубокого старика, и много лет уже он не менялся, оставаясь всё в том же виде, в каком показался впервые, будто Бог задался целью провести хоть одного человека через несколько поколений. Был он на ногах, ступал медленно и широко, тяжёлой, навалистой поступью, сгибаясь в спине и задирая большую лохматую голову, в которой воробьи вполне могли устраивать гнёзда. Из дремучих зарослей на лице выглядывала лишь горбушка мясистого кочковатого носа да мерцали красные, налитые кровью глаза…»

Всё действие повести течёт под непрерывную то светлую, радостную, то печальную мелодию пейзажей. Они, пейзажи, так органично связаны с сюжетом, жизнью деревни, что вначале вроде и не замечаешь их, и только в тех местах, где нужно подчеркнуть настроение момента, появляются прекрасные всплески, которые не отметить невозможно.

«Стало ещё светлей и неспокойней — вышла в окно луна. Всё бренчала и бренчала жестяным голосом одуревшая собака — прямо в уши вонзался этот навредный лай…»

Здесь ни убавить, ни прибавить — испортишь.

Уже замечено читателями и даже критиками, что Валентин Распутин один из лучших современных стилистов. Просто наслаждение испытывает читатель, пробираясь по языковым тропкам повести, где все слова зримы, на месте и удивительно точны. Прочитаешь, к примеру: «Наталья, подстелив фуфайчонку на сундук, и, не достав до сна, даже не умывшись им, тут же поднялась», — и подумаешь: дал же Бог талант!

Деревенька доживает. В повести плачут и смеются, судачат и молчат почти одни старики и старухи. Нет, они не проклинают ГЭС, все с понятием, что нужна она, что она, как и другое всё новое, делает нашу жизнь лучше и обильнее. Но они искренни, эти старики и старухи, они не скрывают и не хотят скрывать свои чувства, свою боль, свой страх. Рвутся жизненные корни (так им кажется), они чувствуют даже вину перед предками, которые завещали им этот остров, деревню, жизнь…

И, как уверенный чёткий голос трубы в оркестре, слышится в повести утверждение: жизнь продолжается! Уже многие переехали в новый посёлок, уже бабки сами понимают, что они, выражаясь нынешним языком, — адаптируются: привыкнут к новым домам, к водопроводу… Главное, люди кругом свои, близкие, родные будут, а это самое главное в жизни. Ярким символом этого оптимизма светит в повести эпизод с могучей лиственницей. Ни топор, ни бензопила, ни даже огонь не могут её уничтожить, смести с лица земли, как невозможно матёринцам забыть свою деревню. Она будет жить в их памяти…

Можно упомянуть и о недостатках повести. К примеру, язык персонажей в иных местах настолько оразговорен, что напечатанным его трудно понять (есть ведь закон: не всё так пишется, как слышится). Можно не воспринять и некоторую символику, того же «Хозяина острова», неведомого таинственного зверька, действующего в повести, или говорить о некоторой затянутости произведения…

Но моя задача не в том. Недостатки всегда сами бросаются в глаза (и в «Прощании с Матёрой» их так мало!), а вот достоинства иногда не замечают (как это случилось с моим приятелем).

Деревенские жители в повести В. Распутина прощаются с Матёрой. А вы, читатели, с Матёрой только встретились или можете встретиться. Если этого ещё не произошло, открывайте первую страницу книги и плывите на остров.

До затопления ещё есть время.