С. Есин — писатель русский, этим и интересен…

Несмотря на солидный (толстовский!) возраст Сергея Николаевича Есина, смерть его стала полной неожиданностью для многих. Этим, вероятно, и объясняется сумбурность и некоторая однобокость иных воспоминаний-некрологов, появившихся в соцсетях, в основном литературных дам, общавшихся с ним по Литинституту — какие-то шероховатости его характера и поведения вспоминают, свои мелкие обиды. Но С. Есин — русский писатель, и этим в первую очередь интересен…

Впрочем, и меня он в своё время, увы, обидел. До этого мы, можно сказать, уже познакомились заочно: в 8-м номере журнала «Юность» за 1982 год была опубликована его повесть «Воспоминания об августе», и я по заданию «Литературной России», с которой активно тогда сотрудничал, написал пространную (на полполосы) рецензию. Рецензия была, что называется, положительной. И дело не только и не столько в том, что главным героем повести был Ленин, а в том, что написана она была увлекательно, с жаром авторского сердца… С тех пор моё отношение к Ленину кардинально изменилось, у Сергея Николаевича, судя по всему (роман-биография «Ленин: смерть титана», 2002), — нет. Но речь не об этом…

В 1985-м (или 1986-м) я отправил папку с рукописями своих рассказов в отборочную комиссию, мечтая попасть на очередное Всероссийское совещание молодых писателей. Получил краткий отказ: ваши рукописи не прошли творческий отбор. И ссылка на мнение профессионального эксперта, прочитавшего мои рассказы, — писателя С. Есина. Это было огорчение, но ещё не обида…

Спустя два года, в 1988-м, в Тамбове проходило выездное заседание совета по прозе Союза писателей РСФСР, приехали столичные литературные зубры во главе с главным редактором «Нового мира» С. Залыгиным, среди них и С. Есин. Я как сотрудник областной молодёжной газеты освещал это событие и, естественно, в кулуарах подошёл к Сергею Николаевичу — познакомиться лично, узнать из первых рук, что с моей прозой всё же не так… Шок я испытал ещё тот, когда столичный писатель, слегка смутившись, честно признался мне: мол, извините, виновен и нет мне прощения — ваши рукописи я просто-напросто не читал, был загружен, продержал их у себя, а когда сроки истекли, вынужден был для страховки отклонить ваше участие в семинаре…

Видимо, вот эта обескураживающая искренность известного писателя меня, видать, и обезоружила, не дала обиде расцвесть пышным цветом. Мы общались в эти два-три дня и расстались вполне дружески, о чём свидетельствует дарственная надпись на сборнике «Гладиатор», который Сергей Николаевич вскоре прислал мне бандеролью из Москвы: «Дорогой Коля! Светлый наш человек на фоне чернозёма! Да благословит Вас удача! Сергей Есин, 25 мая 88. P.S. Если по Тамбову будет что-либо ещё, — жду. И новостей.» В постскриптуме речь шла о фотографиях старого Тамбова, которые я ему подарил — он собирал-коллекционировал такие открытки…

В дружбу наше знакомство не переросло, но затем на протяжении ряда лет мы изредка пересекались-общались по каким-то делам, когда я наезжал в Москву и в те два года, когда учился на Высших литературных курсах…

Рецензий на его произведения я больше не писал, но внимательно читал всё, что публиковалось — мне было интересно. Настолько, что 14 октября 1994 года я взял и порывом написал ему письмо:

«Здравствуйте, Сергей Николаевич!

Простите, что отнимаю Ваше драгоценное время. Пишу всего несколько строк. Дело в том, что прочитал Ваше “Отступление от романа, или В сезон засолки огурцов” в “Нашем современнике”. Если Вы помните, я учился на Высших литературных курсах (в 1989-1991 гг.), так что все “герои” Вашего эссе (жанр мне очень трудно определить) знакомы мне не понаслышке. А с некоторыми из них “встречался” и ранее (например, И. И. Виноградов был руководителем моего диплома в университете, мы с ним не сошлись во взглядах на творчество Достоевского, так что моя защита диплома чуть не завалилась. Потом мой дипломный труд “Герой-литератор в мире Достоевского” был опубликован в сборнике “За строкой учебника” /изд-во “Молодая гвардия”/ стотысячным тиражом).

Так вот, к чему я всё это пишу. В последние годы и особенно у нас в провинции создаётся тягостное впечатление, что  о н и  побеждают, в литературе уже невозможно дышать, перспектив для русской, скажем так — патриотической словесности нет никаких. Поэтому Ваши записки, рассказывающие о том, как в моём (нашем!) родном институте всё же победили и побеждают здравые, любящие Россию, силы, производят большое впечатление, придают спокойствия, уверенности и сил.

Хочется, очень хочется надеяться, что кончится в литературе нашей бесовщина (особенно в центре, в Москве бурлит эта грязь!), прекратится дискриминация русской литературы и перестанут появляться (и главное — восхваляться и провозглашаться талантливыми и гениальными!) такие грязные и с запашком вещи, как, “повесть” Нагибина “Тьма в конце тоннеля”.

Впрочем, я уже злоупотребляю Вашим временем. Хочу ещё только сообщить, что на Всероссийском совещании молодых писателей меня по книге “Осада” приняли в Союз писателей России. И теперь, как бы перейдя Рубикон от самодеятельности и литераторской молодости к профессиональному статусу в литературе, я и решился на такое письмо-отклик на произведение, которое касается и меня лично. Немного получилось у меня сумбурно, но, надеюсь, Вы поймёте.

Желаю Вам успехов и в творческих, и в ректорских делах!

С уважением Николай Наседкин.

P.S. Сергей Николаевич, простите за машинопись, но я все письма пишу на машинке, дабы не мучить адресатов почерком.»

Вскоре, 5 ноября, он мне напивал ответ:

«Дорогой Николай!

Большое спасибо Вам за письмо, и главное — за отклик на “Огурцы”. Всегда грустно бывает оказаться провидцем — я имею в виду Ваш эпизод с Виноградовым. Но в принципе меня интересовало другое: собственная боль, стремление внутренне, в памяти моей, отделаться от всех липких ситуаций с моими выборами.

Я думаю, что Ваше представление о том, что в столице всё очень плохо и  о н и  побеждают, основано на чисто телевизионном представлении о жизни. К нам в институт сейчас идут прекрасные ребята с интересным, свободным взглядом на жизнь. Надеюсь, что именно они вспомнят о традициях великой русской литературы, которые чрезвычайно просты: сердечно, честно, просто. Гениальный Борхес открыл своим методом дорогу для графоманов. Практически весь постмодернизм зиждется на неумении просто сказать о сложном.

Я понимаю и Вашу, и собственную горечь, когда такие обласканные предыдущими годами люди, как Нагибин, вдруг становятся русофобами и пишут свои удивительно несимпатичные повести вроде “Тьмы в конце тоннеля”. Но — о покойниках ничего плохого. Грустно, что он так скомпрометировал собственную старость.

Поздравляю Вас со вступлением в Союз писателей. Это заслуженно. Если будет время, взгляните на мой новый роман в девятом номере “Юности” — “Затмение Марса”.

С давним уважением — Сергей Есин.»

Ну и стоит привести моё ответное письмо (по сути — рецензию), которое я написал уже в марте следующего года:

«Здравствуйте, Сергей Николаевич!

Не сразу нашёл “Затмение Марса” — Вы почему-то указали на девятый номер “Юности”. Не нашед его в этом номере, я принялся искать по другим журналам, тем более, что мне почему-то казалось: с названием журнала у Вас в письме ошибка. Но всё же потом обнаружил в №10 “Юности”, прочитал, хотел сразу откликнуться, а тут смерть Листьева (мы с ним — однокурсники) снова внесла сумятицу в жизнь и планы…

Так вот, теперь, когда горячие впечатления улеглись, пишу несколько строк об общем впечатлении. Сразу скажу, мне всё, что Вы пишете — близко; и даже как пишете — я воспринимаю, как говорится, адекватно, хотя сам в прозе исповедую и провожу подчёркнутую сюжетность, интригу в фабуле.

Любопытна путаница с определением жанра. Я сам сейчас очень над этим думаю и бьюсь: как у себя самого отличить роман от повести, повесть от рассказа. Интересно, Вы сами или журнал так двояко определил “Затмение Марса” — и повесть, и роман?

Чрезвычайно узнаваем герой романа. Я ведь сам журналист, сам пожил по общежитиям — всю эту изнанку повидал, знаю. Едко Вы, безжалостно и справедливо обрисовали Литаврина.

Единственное: линия, связанная с гомосексуализмом… Конечно, после Лимонова, который обнажился до кишок, трудно удивить читателя  с м е л о с т ь ю  откровений, но читатель в массе своей глуп (не в уничижительном смысле — констатация факта), он так никогда и не уразумеет, что автор и герой это не одно и то же лицо. Короче, в этом Вы, по-моему, проявили ненужную авторскую смелость и подставили себя под пошлые ехидные ухмылки. Хотя, с другой стороны, без такой смелости не получится и настоящей прозы — я понимаю. Сам пока ещё не до конца смел.

И ещё: смотрите, что творится — только-только литература начала переваривать и отображать Октябрь-93 (Вы, конечно, видели в “Нашем современнике” повесть “Я — убийца” П. Алёшкина), как навалилась на нашу жизнь Чечня…

А какие «Чечни» и «Белые дома» продолжают взрываться в литературной жизни. Я имею в виду пасквиль В. Новикова о Николае Рубцове. Везёт мне всё же на “учителей”! У Виноградова — диплом, Оскоцкий — мой первый наставник в критике, и вот теперь Новиков — он в первый год моей учёбы на ВЛК вёл семинары вместе с В. И. Гусевым. И, на мой взгляд, зря М. Ерёмин уважаемый так пространно отвечал на этот эпатажный выпад человека, завидующего славе Абрама Терца. Тут достаточно было бы одной фразы: чтобы любить и понимать поэзию Н. Рубцова, надо быть  р у с с к и м — вот и всё. Я думаю, Новикову и нужно позарез, чтобы об этой его выходке, о нём заговорили-закричали на всех литературных перекрёстках.

Впрочем, я уже начал злоупотреблять Вашим временем. Хочу ещё только добавить, что рад известию о выходе Вашей книги именно в “Голосе” — родном для меня издательстве. Там сейчас готовится (тьфу! тьфу!) моя вторая книга. Так что мы — соседи.

Очень надеюсь, что Вы вернулись уже из парижской “эмиграции”, и письмо моё не заваляется в кипе институтской корреспонденции.

Всего Вам наилучшего и как можно более спокойствия, счастья и успехов в жизни и творчестве, не в пример герою “Затмения Марса”.

Кстати, я, как и Ваш Николай Литаврин, мой тёзка, пишу — правда, только письма — без черновиков, так что прошу простить за прыгучесть слога и возможные огрехи.

С уважением Николай Наседкин.»

Ну вот, вспомнил былое, перечитал письма… Как всё же ёмко сформулировано: традиции великой русской литературы — сердечно, честно, просто! Этим русский писатель Сергей Николаевич Есин, вечная ему память, в первую очередь и интересен, а не тем, что кого-то из нас когда-то, может быть, обидел…