Границы возраста, или Когда начинается писатель?

«Дубовая дверь со скрипом отворилась, и в горницу заглянуло усталое лицо Фёдора, который держал в руках решето, полное отборного репчатого лука.

— Лукерья! — закричал он. — Трактора уж час, как на поскотину ушкандябали, а вы туто-ка всё ещё чикаетеся!

Лушка, вздрагивая полным телом, сползла с кровати, лениво прикрывая срам сермягой. За околицей, слышно, и впрямь уже курохтали стальные кони…»

Впрочем, пора прерваться и признаться: это не цитата из какой-либо конкретной повести конкретного автора. Эта всего лишь начало пародии, которую мы с моим другом-критиком пробовали как-то сочинить на так называемую «псевдодеревенскую» современную литературу. Поставив перед собою цель — посмотреть, что же представляет собой сегодня проза молодых авторов нашего края, я ничтоже сумняшеся сразу же решил начать свою будущую статью вот с этой цитаты.

Каюсь, я заранее предвзято принялся читать сборник под многообещающим названием «Молодая проза Черноземья», выпущенный недавно Центрально-Чернозёмным книжным издательством (Воронеж, 1987). Предвзято потому, что в последние годы повествования о фёдорах, лушках и тракторах, написанные «под народ», мне кажется, заполонили книги и журналы. По крайней мере, если постоянно читать тот же «Подъём», то со временем появляется непреодолимое желание самому сесть за письменный стол, лихо застучать на пишущей машинке: «Дубовая дверь со скрипом отворилась…» — и так долбить подобную «прозу», шустро меняя листы в каретке, погонными километрами.

Пример заразителен для начинающих. Иначе чем другим можно объяснить тот парадокс, что за последние по крайней мере пять-шесть лет ни одного сколько-нибудь очень уж заметного прозаического дебюта в наших чернозёмных палестинах что-то не припоминается. Не появилось у нас пока ни своего Николая Шипилова, ни своей Татьяны Набатниковой, ни своего, допустим, Владимира Бутромеева. Такое впечатление, что никто из молодых «не высовывается», не пытается проложить в литературе свою борозду, сказать своё, особое слово читателю, заставить его обернуться на свой, оригинальный, неповторимый голос…

Подчёркиваю — во избежание кривотолков, что это, разумеется, самое общее впечатление, которое вполне может сложиться у любого читателя, хотя бы мало-мальски следящего за текущим литературным процессом. И вполне вероятно, что и этот «любой читатель», и я как критик — оба мы ошибаемся, и уже написаны молодыми прозаиками где-нибудь в Курске или Белгороде значительные вещи, и, может быть, даже уже находятся в производстве, уже набираются в типографиях…

Фу-ты, чёрт! Даже сам я тут поморщился — действительно, поднадоели уже упрёки, что никак на дождёмся мы новых гениев. И правда, будем реалистами — «Нет пророка в своём отечестве!» — это о нас сказано. Но даже и в этом случае какие-то минимальные требования к начинающим авторам остаются. Читатель хочет, чтобы молодой автор по крайней мере удивил его. Чем? Да хотя бы необычной темой. Оригинальной композицией. Свежим поворотом в сюжете. Умением обращаться со словом. Интонацией. Первым абзацем. Неожиданной концовкой… Повторяю, хотя бы одна из этих составляющих должна удивить читателя. Иначе зачем ему сочинение неизвестного автора?..

А вообще я скучаю о действительно молодом прозаике. Дайте мне опубликованную повесть какого-нибудь двадцатилетнего автора, и я с жадностью брошусь её читать, заранее прощая вероятные промахи дебютанта. Так не хватает в современной прозе свежести чувств, непосредственности, творческой дерзости и даже, может быть, наивности!..

Самому юному автору книги «Молодая проза Черноземья» уже под тридцать; самому, скажем так, опытному — под пятьдесят. Стоит, наверное, предположить, что данный сборник можно считать как бы итогом 1987 года всей молодой литературы Черноземья, ибо за весь прошлый год в Воронежском издательстве, обслуживающем пять густонаселённых областей России, больше не вышло ни одной книжки прозы молодых. Таким образом, по этим семи повестям читатель вынужден составить представление о сегодняшнем дне молодой прозы чернозёмного края. И ещё один штрих к вопросу не только о возрастной, но и о творческой юности: у всех авторов сборника уже имеются публикации в периодических изданиях, есть книжка, а то и две.

Первым делом принялся я за повесть Вячеслава Дёгтева из Воронежской области, ведь это ему ещё нет сегодня тридцати.

Прочёл в аннотации: «Бывший летчик. Студент-заочник Литературного института им. А. М. Горького. Публиковался в журнале “Подъём”…» Что ж, почти профессионал. Повесть называется «Стар и млад». Есть посвящение: «Светлой памяти прадеда Максима». Пробежал я взглядом по первым фразам и вздрогнул: «Проснулся Виктор раньше обычного. Через открытое окошко тянуло прохладой, сырой травой». Тривиальнее начать, наверное, невозможно. Почти та же самая «дубовая дверь», которая со скрипом отворилась. Но я пересилил себя, дочитал повесть В. Дёгтева до конца и не раскаялся. По-моему, это самая интересная и смелая по творческому замыслу вещь в сборнике. Тем более, что на последней её странице читателя ждёт сюрприз — оказывается, «Стар и млад» закончена автором в 1982 году, когда ему было, выходит, всего 23 года. Кстати, под другими повестями в этой книге даты не указаны, и надо предполагать, что написаны они сегодня.

Так вот, если вернуться к В. Дёгтеву, то несколько удивляет выбор темы, ибо «Стар и млад» — это повесть сегодняшнего молодого человека в основном о 20-х годах, о том, как в чернозёмной деревне создавалась первая коммуна. Очень смелая задумка и, надо сразу сказать, не менее смелое исполнение. Автор словно не боится, что ему по молодости лет не удастся совладать со сложным историческим материалом, он словно бы вовсе не опасается, что читатель может и не поверить ему: ведь у нас вошло в привычку одёргивать молодых — не трогайте, дескать, тему Великой Отечественной, не суйтесь в осмысление событий революции и Гражданской войны — пусть очевидцы или уж по крайней мере люди, умудрённые жизненным опытом, об этом рассказывают…

В. Дёгтев всё же попытался как бы оправдать свою смелость формой произведения — оно построено в виде воспоминаний прадеда-рассказчика о лично пережитом, притом несколько раз в повести специально оговаривается, откуда повествователю известно так много подробностей и даже мыслей других участников событий. И, повторяю, когда читаешь «Стар и млад», автору веришь. А это важно именно сейчас, когда мы активно начали пересматривать свои знания об истории страны, когда стали понимать, что не вся правда о тех далёких годах заключена в известных романах авторов старшего поколения,

В. Дёгтев сумел выстроить интригующий сюжет, показать характеры и «наших», и «врагов», написать достаточно достоверные исторические страницы. Но что же тогда начальные строки повести «Стар и млад», её заглавие — всего лишь мелкие промахи молодого автора? Увы, в таком духе написаны все страницы, где повествователь возвращается в сегодняшний день, а происходит это не раз. Лишь только начинается рассказ о современной деревне, как тут же повторение давно сказанного, известного, раздаются шаблонные вздохи и сожаления о запустении села, появляется идеализированные молодые фёдоры и лукерьи, поборовшие в себе соблазн перебраться в город…

В принципе я сочувствую идее воронежского прозаика: показать, как внуки предают землю, которая пропитана кровью и потом их дедов, но всё же эта часть произведения В. Дёгтева, по-моему, наименее убедительна и даже скучна.

Остальные повести в сборнике далеки от «псевдодеревенской» прозы. Вообще диапазон тем и героев «Молодой прозы Черноземья» оказался неожиданно широк. Журналист из Тамбовской области Валерий Аршанский написал повесть «Плацдарм» — о строителях. На производственную тему и работа курянина Александра Балашова «Нормальная аномалия», только герои его — горные инженеры. Николай Душка из Белгородской области рассказал о студентах-картёжниках (!), так и назвав свою повесть — «Проигранное время». Авантюрно-приключенческий сюжет закрутил в «Короле» Владимир Петров (Липецк). Тамбовчанин Валерий Кудрин вновь, как и в большинстве своих прежних произведений, исследует характер сельского интеллигента, делающего нравственный выбор («Проверка») И, наконец, маленькая повесть или, скорее, большой рассказ врача из Воронежа Олега Сысоева «Я обещаю вам снег…» знакомит нас с внутренним миром романтического молодого горожанина, придавленного одиночеством, ищущего любви и взаимопонимания, определяющего себя в мире и мир в себе.

Если Вячеслав Дёгтев — самый молодой автор сборника, то среди героев приоритет молодости принадлежит персонажам Николая Душки. Поэтому его произведение в первую очередь должно быть интересно юному читателю — ведь у нас сегодня так не хватает молодёжной прозы! Студенты Николая Душки, скажу сразу, — герои новые и неожиданные. Начинающий прозаик не побоялся (опять я о смелости!) отказаться от сусального показа студенческой среды, этакого умилительно-хохмаческого рассказа о жизни, где есть чудаковатые милые профессора и именные стипендиаты-отличники, отдельные баламуты, случайно попавшие в вуз, успешно перевоспитываемые учебной группой и факультетским комсомолом… Да что там говорить, каждый из нас читал подобную «студенческую» беллетристику. Н. Душка в своей повести полностью отказался от положительного героя. Видимо, потому, что ребята в «Проигранном времени» сами по себе неплохие (добрые, весёлые, ценят дружбу), но, с другой стороны, они день и ночь вместо учебы, жизни играют в карты на деньги да пьют пиво.

«Весной игра возобновилась с новой силой. Приехали новые шулера. Против них мне пришлось играть одному. Получилось так, что Шута не было. Тот, что справа от меня, сдавал тому, что слева, три раза подряд всю масть — все три раза пику… Парень напротив, четвёртый, был хуже Ивана-дурачка. Он до конца игры не догадался, что с нами сидят шулера. Он сдвигал колоду одному из них, и тот сдавал, что хотел. Шулер забирал у него “сдвинутую” колоду, слышался щелчок. Дальше можно не играть. Другому шулеру я сдвигал, с прорезкой — одну часть карт задвигал в другую, так что шанс выиграть какой-то был…»

Такова среда, описанная в повести, таковы тональность повествования и колорит. И хотя положительного героя в произведении вроде бы нет, но на самом деле (да простится мне такая дерзкая аналогия!) положительным героем повести является грусть. Грусть о безвозвратно и бесплодно теряемом лучшем времени жизни — юности. К сожалению, Николай Душка, словно не доверяя читателю, спешит сам всё объяснить, давая повести такое лобовое название — «Проигранное время» — и завершает её назидательными строчками: «Годы, которые пропали зря, не вернулись. Возвращать годы ещё никто не научился».

Несомненно, заслуживает внимания повесть Валерия Кудрина. Он самый опытный среди авторов сборника и по возрасту, и, вероятно, по писательскому стажу. Мне довелось многое читать из написанного им прежде (а у В. Кудрина вышли две книги прозы — в Воронеже и в московском «Современнике»), и отношение к его творчеству сложилось однозначное — оно мне глубоко симпатично.

Вот и повесть «Проверка» не разочаровала. Написанное в присущей В. Кудрину мягкой, лиричной, чуть грустной тональности, это произведение поднимает весьма острые проблемы нашей сегодняшней действительности. Оно для меня тем более интересно, что главный герой здесь — мой коллега, журналист. Мне тоже когда-то довелось работать в «районке», вблизи наблюдать всё то, что видит Корейский В. Кудрина. Суть конфликта заключается в том, что районному начальству хочется, упрощённо говоря, наказать, поставить на место неугодного строптивого инспектора роно и поощрить угодного директора школы, и получается так, что исполнителем «вердикта» должен стать, поначалу не подозревая об этом, новый и ещё малоопытный сотрудник местной газеты Корейский.

Кстати сказать, подобная ситуация — столкновение рядового журналиста с чиновничьей шайкой районного масштаба — положена в основу недавнего нашумевшего романа сибиряка Михаила Щукина (также считающегося ещё молодым прозаиком) «Имя для сына». М. Щукин показывает проблему, конечно же, более масштабно, напористо, смело и страстно. Его герой не хуже какого-нибудь сицилийского комиссара полиции борется в одиночку, на щадя, как говорится, живота своего, с местным «Спрутом» и побеждает. Герой же В. Кудрина не борется даже, он только лишь решает непростую для себя задачу: сделать «чего изволите?» или сохранить своё достоинство, потеряв, может быть, желанную работу. Но знаете, прочитаешь «Имя для сына» с увлечением, залпом, а потом невольно подумаешь: если у нас в газетах работали и работают такие богатыри, как герой М. Щукина, то почему тогда наша пресса ещё недавно была так похожа на гигантскую пасеку по производству словесного мёда? Почему даже и по сию пору у нас в некоторых районах и областях местные начальники всех рангов чувствуют себя чуть ли не наместниками бога на земле и многие из них о коммунистической морали вовсе даже и не вспоминают?.. Да где же въяве встретить такого газетчика, который бы уже и в те времена повёл бескомпромиссную борьбу с местной «мафией»?..

Мне кажется, что М. Щукин поддался давлению тех критиков, кто требовал от писателей героя положительного, хотя бы и сказочного. Всё же повесть и герой В. Кудрина более реалистичны и убедительны.

Под занавес хотелось бы высказать ещё несколько замечаний, возникших по прочтении сборника «Молодая проза Черноземья». Если, с одной стороны, радует почти полное отсутствие в нём псевдодеревенской прозы, то, с другой, не может не огорчать, что наиболее несостоятельными и традиционно искусственными выглядят здесь производственные повести. Это беда, пожалуй, всей нашей прозы — и «взрослой», и «молодой»: к сожалению, не умеем мы интересно и нешаблонно писать о производстве, вернее, о человеке на производстве. Сразу — схемы, суконный язык, стандартные коллизии, лозунги и инструкции.

Вот повесть В. Аршанского «Плацдарм». В первом же абзаце: «…Боковые ветки раскидистого дерева за окном оголились чуть ли не до полного сиротства». Что такое «боковые ветки»? Причём тут «сиротство»? Очень, видимо, хотелось автору выразиться красиво… Подобным методом, всякими «лиха беда начало» да «любо-дорого было взглянуть» расцвечиваются те страницы повести, где излагаются газетные статьи о «конвейерном методе строительства», «кладке фундаментных блоков», о том, как надо «собирать, ставить внутренние и наружные стеновые панели» и т. п. Не знаю, но, на мой взгляд, это — не проза или, по крайней мере, не художественная проза. Надо также учесть, что в «Плацдарме» большинство основных героев — крайне добродетельные начальники: они ночей не спят, сил не жалеют — всё за «простой народ» душа у них болит, своё здоровье и даже жизнь за «работяг» стремятся отдать. Остаётся только развести руками: что ж, может быть, бывает и такое…

Казалось бы, о сегодняшнем дне пишет и А. Балашов в «Нормальной аномалии»: «Глебов машинально просматривал газетные полосы, призывающие к перестройке, выводившие жуликов, бюрократов на чистую воду, рассказывающие о свежих ветрах перемен, и думал о своём». Но, видимо, думал о своём и автор, а именно — как бы не свернуть с уже проторенной, наезженной колеи. Молодой герой, кандидат наук, разводится с мещанкой женой, бросает Москву, свой институт, где опять же угнездились чинопочитание и коррупция, и уезжает в провинциальный Железногорск. «Буду, наконец, делать настоящее мужское дело — руду добывать». Там он, вдруг «проснувшись», вступает в борьбу с местными ретроградами, губящими ради производственного плана природу, встречает, разумеется, чистую любовь и в конце концов понимает, что «борьба и вся жизнь были впереди». Повесть наполнена подобной риторикой, наивной патетикой и, увы, скучна.

Уже после выхода сборника «Молодая проза Черноземья» читатели получили третий номер журнала «Подъём», большую часть которого занимают рассказы молодых. Здесь встретились имена, знакомые по сборнику.

Вячеслав Дёгтев, судя по всему, целеустремлённо разрабатывает свой стиль, свой творческий метод, свою тему в литературе. Его рассказ «Тесные врата» весьма похож на повесть «Стар и млад», сюжет снова из близкой нашей истории, только здесь в основу его положены воспоминания не прадеда рассказчика, а отца, и речь идёт о прифронтовом тыле, деревне военных, 40-х годов, трагедии людей, запуганных ярлыком «враг народа».

Узнаваем и Олег Сысоев, в рассказе которого «Прекрасная женщина и великолепный мужчина» снова исследуется психология современных молодых горожан, весьма искусно, полнокровно выписаны непростой характер, мятущаяся душа недовольной действительностью главной героини.

Наоборот, с новой стороны раскрывается в своём творчестве Владимир Петров, правда, в какой-то мере разочаровывая, представив на суд читателей, на мой взгляд, в чём-то вторичный, неоригинальный рассказ «Путятино. Уходящее…» — о вымирающей деревне, догорающей судьбе одиноких стариков и старух.

Зато довелось в этом номере «Подъёма» прочесть среди прочих два интересных рассказа новых авторов. Николай Мантров — ему почти сорок — из Белгорода. Он создал вещь, я бы сказал, в духе Владимира Маканина. В его «Машине времени» ясно, грустно и в то же время беспощадно зло описано бессмысленное существование человека, обманывающего самого себя в том, что он живёт, как надо, как положено. А тридцатилетний воронежец Евгений Коротких увлёк тонким сочетанием юмора и трагизма в рассказе «Один серый, другой белый», показав нам урок-шабашников, бывших уголовников, чифиристов, в которых просыпается даже нечто человеческое под влиянием человеческого с ними обращения…

Понимаю, подобная скороговорка не может дать полного представления об этих, скажем так, не известных широко писателях. Но я только хотел подчеркнуть ту мысль, что и в сборнике «Молодая проза Черноземья», и в «молодёжном» номере «Подъёма» (выгодно отличающемся от многих других номеров этого журнала) есть те ростки, те страницы, которые заставляют с надеждой ждать продолжения. Думаю, что в следующих изданиях появятся новые имена молодых одарённых писателей.

Ведь какое сейчас благодатное время в литературе для открытия новых имён! Надо только смелее их открывать.