Выход из темы

1

Да, самоубийство –– хроническая мечта Достоевского…

Причин у него было-имелось более чем достаточно: жестокие болезни (в том числе и нервные), тотальная нищета, совершенно тупиковые ситуации в жизни (арест, катастрофические проигрыши на рулетке), любовные неудачи, внутреннее одиночество, тяжкие потери близких и родных…

Всю жизнь он то и дело мечтал с собой покончить, но, преодолевая депрессии, продолжал жить-существовать. Почему?

Три вещи, три обстоятельства, три фактора, три мощных каната привязывали его к жизни –– 1)творчество, 2)богоискательство, 3)семья.

Из этих канатов (уж продолжим-развернём метафору!) наименее надёжным был первый. Да, творчество –– один из сильнейших стимуляторов жизни, самый действенный наркотик, помогающий абстрагироваться от действительности, преодолевать стрессы, мириться даже с нищетой, а вернее –– забывать о ней. Сам Достоевский устами своего героя Ивана Петровича из «Униженных и оскорблённых» признался: «…если бы я не изобрёл себе этого занятия (Писательства. –– Н.Н.), мне кажется, я бы умер с тоски». Да что там «умер с тоски», мы-то уже знаем –– самоубился бы! Важно и то, что в данном случае художник-творец максимально использовал свой дар именно и для преодоления своего суицидального комплекса, переживая раз за разом со своими героями-самоубийцами добровольную смерть и вновь и вновь возрождаясь для жизни –– так сказать, добровольный коматозный катарсис. Но, с другой стороны, именно творчество сильнее всего разрушало и без того слабое здоровье писателя, именно опасения, связанные с творчеством (а ну как пропадёт вдохновение!), мучили мнительного Достоевского, подталкивали его к мыслям о самоубийстве в случае чего. Да и, как известно, многих и многих литераторов канат под названием «творчество» так и не смог удержать от добровольного отплытия к другим берегам: к примеру, «Энциклопедия литературицида», составленная Г.Ш.Чхартишвили, включает в себя без малого четыре сотни имён писателей-самоубийц (из них 42 –– русских), и этот мартиролог, конечно же, далеко не полон.

Богоискательство, поиски Бога, прохождение через «горнило сомнений» –– процесс в жизни Достоевского, безусловно, длительный и, как уже говорилось, видимо, так и не завершившийся. Осталось такое впечатление у нас, читателей и исследователей творчества Достоевского. И.Нейфельд в своём «психоаналитическом» очерке «Достоевский» (1923г.) пишет: «И тот же вопрос, который задаёт Шатову Ставрогин, можем мы задать писателю, да верит ли он вообще в Бога?..» И сейчас, в 2000-м году, и ещё через сто лет, и вообще до скончания века мы будем задавать и задавать этот вопрос. Потому что, с обретением ясности веры, с окончательным утверждением в мозгу и душе бессмертия как непреложной данности за чертой земной действительности Достоевский, без сомнения, бросил бы все мысли-думы о самовольном уходе из жизни, перестал бы полностью и до конца сомневаться в целесообразности земных сроков судьбы. На пути следования через «горнило сомнений», как мы знаем, Достоевский, по крайней мере, в творчестве выдвигал и исследовал кощунственные и опасные в суицидальном плане теории-идеи о человеко-Боге, смиренном самоубийстве, самоубийстве как способе искупления греха, самоочищения и т.п.

А вот что касается семьи, а ещё точнее сказать –– жены, то это был доподлинный ангел-хранитель Достоевского. Господь послал её Фёдору Михайловичу как награду за муки. «Ах, зачем Вы не женаты и зачем у Вас нет ребенка, многоуважаемый Николай Николаевич! Клянусь Вам, что в этом 3/4 счастья жизненного, а в остальном разве только одна четверть…», –– пылко восклицает он в письме к Н.Н.Страхову, в 1870-м, ещё ощущая себя молодожёном. «До свидания, моя дорогая, желанная и бесценная, целую твои ножки…», –– так заканчивает одно из самых последних писем к жене Достоевский в 1880-м…

Безусловно, бесспорно и абсолютно непреложно то, что именно Анна Григорьевна не только в самые отчаянные непереносимые минуты Фёдора Михайловича в последние 14 с лишним лет его жизни удерживала его от рокового самоубийственного шага-решения, но она и, без сомнения, просто-напросто продлила его дни. Без её ухода, ласки, заботы, помощи, без её ЛЮБВИ он без всякого самоубийства сгорел бы, умер намного раньше января 1881-го. И можно серьёзно утверждать-предполагать, что не будь в жизни-судьбе Достоевского Анны Григорьевны, мы бы, по крайней мере, даже первый роман «Братьев Карамазовых» не имели, не узнали бы… Право, не пожалеем места и ещё раз вспомним-процитируем замечательные слова самой Анны Григорьевны:

«Мне всю жизнь представлялось некоторого рода загадкою то обстоятельство, что мой добрый муж не только любил и уважал меня, как многие мужья любят и уважают своих жен, но почти преклонялся предо мною, как будто я была каким-то особенным существом, именно для него созданным, и это не только в первое время брака, но и во все остальные годы до самой его смерти. А ведь в действительности я не отличалась красотой, не обладала ни талантами, ни особенным умственным развитием, а образования была среднего (гимназического). И вот, несмотря на это, заслужила от такого умного и талантливого человека глубокое почитание и почти поклонение…»

Какая скромность жены великого писателя –– великой женщины!

2

И всё же, Достоевский, в какой-то мере, –– покончил жизнь самоубийством…

Призовём в свидетели опять же Анну Григорьевну. По её рассказу, в ночь на 26 января 1881 года, когда муж её по обыкновению работал, у него внезапно хлынула горлом кровь. Врачам удалось остановить кровотечение и дело пошло явно на поправку, по крайней мере, 27 января был поставлен утешительный диагноз: артерия в лёгком подживает, через неделю можно будет встать. Как вдруг…

«<…> Проснулась я около семи утра и увидела, что муж смотрит в мою сторону.

— Ну, как ты себя чувствуешь, дорогой мой? — спросила я, наклонившись к нему.

— Знаешь, Аня, — сказал Фёдор Михайлович полушёпотом, — я уже часа три как не сплю и всё думаю, и только теперь сознал ясно, что я сегодня умру.

— Голубчик мой, зачем ты это думаешь? — говорила я в страшном беспокойстве, — ведь тебе теперь лучше, кровь больше не идёт, очевидно, образовалась “пробка”, как говорил Кошлаков (Доктор. –– Н.Н.). Ради Бога, не мучай себя сомнениями, ты будешь ещё жить, уверяю тебя!

— Нет, я знаю, я должен сегодня умереть (Здесь и далее позволим себе подчеркнуть-выделить курсивом некоторые моменты! –– Н.Н.). Зажги свечу, Аня, и дай мне Евангелие!

Это Евангелие было подарено Фёдору Михайловичу в Тобольске (когда он ехал на каторгу) жёнами декабристов <…> Впоследствии она всегда лежала у мужа на виду на его письменном столе, и он часто, задумав или сомневаясь в чём-либо, открывал наудачу это Евангелие и прочитывал то, что стояло на первой странице (левой, от читавшего). И теперь Фёдор Михайлович пожелал проверить свои сомнения по Евангелию. Он сам открыл святую книгу и просил прочесть.

Открылось Евангелие от Матфея. Гл. III, ст. II: “Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду”.

— Ты слышишь — “не удерживай” — значит, я умру, — сказал муж и закрыл книгу.

Я не могла удержаться от слёз. Фёдор Михайлович стал меня утешать, говорил мне милые ласковые слова, благодарил за счастливую жизнь, которую он прожил со мной. Поручал мне детей, говорил, что верит мне и надеется, что я буду их всегда любить и беречь. Затем сказал мне слова, которые редкий из мужей мог бы сказать своей жене после четырнадцати лет брачной жизни:

— Помни, Аня, я тебя всегда горячо любил и не изменял тебе никогда, даже мысленно!

Я была до глубины души растрогана его задушевными словами, но и страшно встревожена, опасаясь, как бы волнение не принесло ему вреда. Я умоляла его не думать о смерти, не огорчать всех нас своими сомнениями, просила отдохнуть, уснуть. Муж послушался меня, перестал говорить, но по умиротворенному лицу было ясно видно, что мысль о смерти не покидает его и что переход в иной мир ему не страшен.

Около девяти утра Фёдор Михайлович спокойно уснул, не выпуская моей руки из своей. Я сидела не шевелясь, боясь каким-нибудь движением нарушить его сон. Но в одиннадцать часов муж внезапно проснулся, привстал с подушки, и кровотечение возобновилось. Я была в полном отчаянии, хотя изо всех сил старалась иметь бодрый вид и уверяла мужа, что крови вышло немного и что, наверно, как и третьего дня, опять образуется “пробка”. На мои успокоительные слова Фёдор Михайлович только печально покачал головой, как бы вполне убеждённый в том, что предсказание о смерти сегодня же сбудется.

<…> Я весь день ни на минуту не отходила от мужа; он держал мою руку в своей и шёпотом говорил: “Бедная... дорогая... с чем я тебя оставляю... бедная, как тебе тяжело будет жить!..”

Я успокаивала его, утешала надеждой на выздоровление, но ясно, что в нём самом этой надежды не было, и его мучила мысль, что он оставляет семью почти без средств. <…>

Около семи часов у нас собралось много народу в гостиной и в столовой и ждали Кошлакова, который около этого часа посещал нас. Вдруг безо всякой видимой причины Фёдор Михайлович вздрогнул, слегка поднялся на диване, и полоска крови вновь окрасила его лицо. Мы стали давать Фёдору Михайловичу кусочки льда, но кровотечение не прекращалось. <…> Фёдор Михайлович был без сознания, дети и я стояли на коленях у его изголовья и плакали, изо всех сил удерживаясь от громких рыданий, так как доктор предупредил, что последнее чувство, оставляющее человека, это слух, и всякое нарушение тишины может замедлить агонию и продлить страдания умирающего. Я держала руку мужа в своей руке и чувствовала, что пульс его бьётся всё слабее и слабее. В восемь часов тридцать восемь минут вечера Фёдор Михайлович отошёл в вечность…»

Именно к сцене-моменту раскрытия и чтения пророчества-приговора из Евангелия Анна Григорьевна, как уже упоминалось, сделала впоследствии сноску-примечание, где объяснила в начале, что слово-выражение «не удерживай» стояло в издании Евангелия начала века, а в более поздних изданиях (в том числе и в нынешних) оно заменено на выражение «оставь теперь». Добавим, что слегка напутала уже сама Анна Григорьевна с нумерацией, ибо означенный предсказательный текст содержится не во 2-м, а в двух стихах третьей главы Евангелия от Матфея –– 14-м и 15-м. Но не это суть важно. Важно то, что вдова великого писателя в дальнейшем тексте сноски-примечания наивно и трогательно пытается сказать-доказать нечто невероятное, а именно –– её Фёдор Михайлович Достоевский умер очень вовремя. Это кажется невероятным, но давайте читать внимательно:

«Слова Евангелия, открывшиеся Фёдору Михайловичу в день его смерти, имели глубокий смысл и значение в нашей жизни (Снова позволим себе здесь и далее выделить некоторые знаменательные выражения! –– Н.Н.). Возможно, что муж мой и мог бы оправиться на некоторое время, но его выздоровление было бы непродолжительно: известие о злодействе 1 марта, несомненно, сильно потрясло бы Фёдора Михайловича, боготворившего царя –– освободителя крестьян; едва зажившая артерия вновь порвалась бы, и он бы скончался. Конечно, его кончина и в смутное время произвела бы большое впечатление, но не такое колоссальное, какое произвела она тогда: мысли всего общества были бы слишком поглощены думами о злодействе <…>. В январе 1881г., когда всё было, по-видимому, спокойно, смерть моего мужа явилась “общественным событием” <…>. Необычайная торжественность погребального шествия и похорон Фёдора Михайловича привлекла массу читателей и почитателей из среды лиц, относившихся равнодушно к русской литературе, и, таким образом, возвышенные идеи моего мужа получили значительно большее распространение и надлежащую, достойную его таланта оценку.

После кончины великодушного царя-освободителя, возможно, что и семье нашей не было бы оказано царской милости, а ею была исполнена всегдашняя мечта моего мужа о том, чтобы наши дети получили образование …»

Как видим, Анна Григорьевна утверждает буквально следующее –– Фёдор Михайлович умер очень вовремя: если бы Евангелие не подсказало её мужу умереть 28 января, он бы всё равно умер через месяц с небольшим, после убийства царя «первомартовцами», но тогда смерть его не произвела бы на общество достойного впечатления, он не заслужил бы такого всплеска посмертной славы у читателей, а его дети остались бы без помощи-ласки государства (вдове и детям писателя была назначена ежегодная пенсия в две тысячи рублей)…

Итак, вдова писателя выдвинула гипотезу, связывающую смерть писателя с именем императора Александра. Но ведь проще и убедительнее будет выдвинуть аксиому, связывающую столь внезапную кончину автора «Братьев Карамазовых» с другим Александром –– Пушкиным. В самом деле, бесспорно хотя бы уже то, что именно из-за Пушкинских торжеств 1880 года Достоевский пропустил поездку в Эмс, что губительно (погибельно!) сказалось на его здоровье. Это одно. Второе: именно и, опять же, бесспорно, речь Достоевского о Пушкине –– апофеоз, вершина, пик его прижизненной славы. «Что петербургские успехи мои! Ничто, нуль сравнительно с этим!..», –– справедливо восклицает он в письме к жене вечером того дня. Фёдор Михайлович чрезвычайно серьёзно отнёсся в своё время к предсказаниям известной в тогдашнем Петербурге прорицательницы француженки Фильд, которая в ноябре 1877 года предрекла ему скорую кончину сына Алёши и что уже скоро его самого ожидает такая слава, о какой он и мечтать не смел (это Достоевский-то мечтать не смел!) и, наконец и самое главное, как тут же, по выходе от гадалки дословно сказал-передал её предсказание Фёдор Михайлович Вс.С.Соловьёву: «…меня на руках будут носить, засыпать цветами –– и всё это будет возрастать с каждым годом, и я умру на верху этой славы…» Не мог Достоевский не вспомнить это пророчество ясновидящей 8 июня 1880 года, в день, когда оказался «на верху этой славы». И не мог в январе 1881-го не понимать, не осознавать, что его Пушкинская речь, Пушкинский праздник –– это именно пик его славы и уже начался, как ему могло показаться, её спад. Другие титаны золотого века русской литературы –– Гоголь, Толстой, Тургенев, Гончаров, Островский, –– пережив пики своей литературной славы, продолжали жить-существовать в её отблесках, опаздывали с уходом. Достоевский, в котором вдохновение ещё било неиссякаемым гейзером, у которого впереди был ещё ненаписанный второй том «Братьев Карамазовых» –– страшно, непереносимо и заранее боялся наступления климактерического периода в творчестве, не желал с ним мириться, и –– не смирился бы…

Но о Пушкине ещё не всё. 29 января должен был состояться традиционный Пушкинский вечер в годовщину смерти поэта. Сначала Достоевский наотрез отказывается принять в нём участие, занятый напряжённой работой над январским выпуском «Дневника писателя», но потом, уже 20 января, соглашается. Однако ж, вдруг выясняется, что отрывок из последней главы «Евгения Онегина», который он собирался прочесть, уже значится за другим участником. Бедный Орест Фёдорович Миллер, распорядитель вечера, уговаривает Фёдора Михайловича прочитать что-нибудь другое и обязательно –– «Пророка». Достоевский поначалу от «Пророка» почему-то категорически отказывается. Потом на уговоры сдаётся…

Сохранилось немало свидетельств о том, какое необыкновенное, завораживающее, мистическое впечатление оказывало на слушателей чтение Достоевским пушкинского «Пророка». Здесь слово «декламация» никак не подходит –– Достоевский буквально проживал на сцене, на кафедре (или где там ещё находился в момент чтения) судьбу героя, который через смерть приходит к пророчеству, к великой миссии на земле. В шестой главе библейской книги пророка Исайи, которую Пушкин переложил в стихи, о смерти и речи нет –– это гениальный домысел Александра Сергеевича. И ещё важно, что герой пушкинского стихотворения воспринимается уже не как просто пророк, а как –– поэт-пророк, призванный отныне «глаголом жечь сердца людей». И именно это явственно подчёркивалось Достоевским во время исполнения «Пророка», и именно так это воспринималось слушателями. «В прошлом году Фёдор Михайлович на пушкинском празднике назвал Пушкина пророком, но этого звания и в большей степени заслуживает сам Достоевский…» Это сказал Вл.С.Соловьёв на следующий день после смерти Фёдора Михайловича –– аудитория ответила неистовыми аплодисментами и восторженными кликами сочувствия-согласия.

И сказано это было в день смерти Пушкина, душа которого только что дождалась-встретила душу Достоевского. Да, пусть несколько мистично, но в освещении таинственного стечения дат и событий это выглядит именно так –– Достоевский подгадал умереть именно в канун кончины своего любимого учителя в литературе и пророка, определённо зная, что душа его в этот день непременно находится на земле. Многие, вероятно, почувствовали-ощутили неслучайность такого совпадения. Миллер на Пушкинском вечере, на котором Достоевский должен был читать «Пророка», продекламировал среди прочих горячих стихотворных откликов на смерть автора «Братьев Карамазовых» и строки неизвестного студента: «Вчера, в канун на годовщину / Дня смерти Пушкина, судьба…» По воспоминаниям дочери писателя, Любови Фёдоровны, в самые последние мгновения жизни её отец не молчал: «…он говорил быстро и тихо, но слов нельзя было понять. Постепенно дыхание становилось тише, слова стали реже…» Никто и никогда уже не узнает что это за самые наипоследнейшие в земной части жизни слова, которые «стали реже», произносил-шептал Фёдор Михайлович, но почему бы не предположить, что ими стали –– «…Глаголом… жги… сердца… людей…»?

По крайней мере, это так соблазнительно и похоже на правду.

И, наконец, давайте пойдём чуть дальше Анны Григорьевны и выскажем предположение, что Достоевский умер не только вовремя, но и, в какой-то мере, –– добровольно. Да, эпизод с евангельской подсказкой напоминает эпизоды из житий святых, которым о часе смерти возвещал во сне посланец Божий. Но, с другой стороны, есть-имеется в кончине Достоевского и суицидальный оттенок-отблеск –– она весьма и весьма подходит под параметры смиренного кроткого самоубийства. Можно выброситься с образом Божией Матери из окна, а можно, сверившись с Евангелием, уловить-услышать в нём роковую подсказку и, вопреки оптимизму врачей, отказаться от борьбы за жизнь, смириться, угаснуть –– загасить свою жизнь. Как мы знаем, отказ от борьбы за жизнь –– это добровольная смерть, один из видов самоубийства.

И теперь там, в том мире, в который он с таким болезненным нетерпением пытался и пытался заглянуть силой своего гениального воображения ещё при земной жизни, и в который, увы, поторопился (с нашей точки зрения!) уйти, грешная душа его, хочется верить, находится-томится не в баньке с пауками, а идёт-отсчитывает свой квадриллион километров до заветных райских врат.

А душа эта рая заслужила. Душа человека, который на Земле много страдал и создал-оставил нам свой собственный необъятный и бессмертный мир, без которого жизнь каждого в полном смысле слова homo sapiens’a теперь непредставима, немыслима, невозможна. Душа человека, который в земной такой короткой жизни носил имя ––

ФЁДОР МИХАЙЛОВИЧ ДОСТОЕВСКИЙ.