ДОСТОЕВСКИЙ Ф. М.

Фёдор Михайлович Достоевский родился 30 октября /11 ноября н. ст./ 1821 г. в Москве, в семье лекаря больницы для бедных (которая позже, в 1828 г., получит название — Мариинской) Михаила Андреевича Достоевского. Характер, мировоззрение будущего писателя в ранние годы формировались под влиянием двух полярных обстоятельств: воспитательных методов строгого и даже деспотичного отца и — литературы. Михаил Андреевич всеми силами старался оградить своих детей, особенно старших сыновей Михаила и Фёдора, от внешнего мира, от духа «вольнодумства», пронизывающего российское общество 1820-1830-х гг.: им запрещалось одним выходить на улицу, дружить со сверстниками, образование они получали сначала дома, затем в закрытых пансионах сначала Н. И. Драшусова (Сушарда), затем Л. И. Чермака, и, наконец, Фёдор продолжил обучение в Главном инженерном училище (брат не прошёл медкомиссию), в котором во главу угла были поставлены шагистика, муштра, строжайшая дисциплина.

Ну, а Литература (именно с большой буквы), наоборот,  заменила для маленького Фёдора весь мир, вернее — раскрыла для него этот необъятный внешний мир. В семье Достоевских по вечерам для детей читали вслух «Сто четыре священных истории Ветхого и Нового завета», «Историю Государства Российского» Н. М. Карамзина, его же «Письма русского путешественника» и «Бедную Лизу», произведения Г. Р. Державина, В. А. Жуковского, прозу А. С. Пушкина. Позже, во время обучения в пансионах и Инженерном училище Достоевский познакомился с творчеством В. Скотта, Ф. Шиллера, О. де Бальзака, В. Гюго, Ж. Санд, Ч. Диккенса и других крупнейших европейских писателей.

Проучившись в военном училище почти 6 лет, Достоевский получил звание подпоручика и начал службу в Инженерном департаменте. Отец к тому времени умер, и уже никто не в силах был помешать будущему писателю принять судьбоносное решение: через год он уходит в отставку и полностью посвящает себя литературе. Незадолго до этого, в 1844 г., уже был опубликован в журнале «Репертуар и Пантеон» его первый творческий опыт — перевод романа Оноре де Бальзака «Евгения Гранде». В мае 1845 г. Достоевский закончил свой дебютный роман «Бедные люди», который вызвал почти единодушное одобрение, сразу же принёс ему славу в литературных кругах, ввёл его в круг писателей «натуральной школы», группировавшихся вокруг В. Г. Белинского.

Именно Белинский посеял в душе начинающего писателя ростки «социализма» и «атеизма». В главе «Старые люди» «Дневника писателя» за 1873 г., почти целиком посвящённой Белинскому, Достоевский вспоминал, что застал великого критика «страстным социалистом» и тот начал с обращения его в свою «веру», и признавался: «В последний год его жизни я уже не ходил к нему. Он меня невзлюбил; но я страстно принял всё учение его…» И чуть далее добавлял, что если бы Белинский прожил больше, он кончил бы эмиграцией «и скитался бы теперь маленьким и восторженным старичком с прежнею тёплою верой» по различным конгрессам.

В письме к Н. Н. Страхову из-за границы от 18 /30/ мая 1871 г. Достоевский, характеризуя современное положение в Европе, дал попутно подробную и совершенно убийственную характеристику Белинскому: «…если б Белинский, Грановский и вся эта шушера поглядели теперь, то сказали бы: “Нет, мы не о том мечтали, нет, это уклонение; подождём ещё, и явится свет, и воцарится прогресс, и человечество перестроится на здравых началах и будет счастливо!» <…> Они до того были тупы, что и теперь бы, уже после события, не согласились бы и продолжали мечтать. Я обругал Белинского более как явление русской жизни, нежели лицо: это было самое смрадное, тупое и позорное явление русской жизни. Одно извинение — в неизбежности этого явления. И уверяю Вас, что Белинский помирился бы теперь на такой мысли: “А ведь это оттого не удалось Коммуне, что она всё-таки прежде всего была французская, то есть сохраняла в себе заразу национальности. А потому надо приискать такой народ, в котором нет ни капли национальности и который способен бить, как я, по щекам свою мать (Россию)”. И с пеной у рта бросился бы вновь писать поганые статьи свои, позоря Россию, отрицая великие явления её (Пушкина), — чтоб окончательно сделать Россию вакантною нациею, способною стать во главе общечеловеческого дела. Иезуитизм и ложь наших передовых двигателей он принял бы со счастьем. Но вот что ещё: Вы никогда его не знали, а я знал и видел и теперь осмыслил вполне. Этот человек ругал мне Христа по-матерну, а между тем никогда он не был способен сам себя и всех двигателей всего мира сопоставить со Христом для сравнения. Он не мог заметить того, сколько в нём и в них мелкого самолюбия, злобы, нетерпения, раздражительности, подлости, а главное, самолюбия. Ругая Христа, он не сказал себе никогда: что же мы поставим вместо него, неужели себя, тогда как мы так гадки. Нет, он никогда не задумался над тем, что он сам гадок. Он был доволен собой в высшей степени, и это была уже личная, смрадная, позорная тупость. Вы говорите, он был талантлив. Совсем нет, и Боже — как наврал о нём в своей поэтической статье Григорьев. <…> О Белинском и о многих явлениях нашей жизни судим мы до сих пор ещё сквозь множество чрезвычайных предрассудков…»

Конечно, это чрезвычайно полемичное суждение нельзя считать за окончательное и бесповоротное. Надо учитывать, что приведено оно в частном письме, да ещё к такому человеку, как Страхов и, что особенно важно, как раз в период работы над «Бесами» — самом «антиреволюционным» романом Достоевского. Вероятно, наиболее объективный портрет великого критика писатель создал, живя за границей, в статье «Знакомство моё с Белинским» (1867), которая, к сожалению, была при пересылке утеряна.

Между тем, в юности, «расплевавшись» с кружком Белинского, Достоевский с весны 1847 г. начал посещать собрания тайного общества петрашевцев — общества разночинной молодёжи в Петербурге во 2-й половине 1840-х гг., в основном, утопических социалистов (фурьеристов). Собирались на «пятницах» у М. В. Петрашевского, обсуждали теоретические вопросы, разбирали учения Ш. Фурье, К. А. Сен-Симона, Р. Оуэна и др. Внутри общества со временем образовались кружки (С. Ф. Дурова и Н. А. Спешнева, Н. С. Кашкина), в которых обсуждались более кардинальные вопросы — организация тайного революционного общества, создание подпольной типографии, подготовка восстания. В среде петрашевцев создавалась агитационная литература для народа: «Десять заповедей» П. Н. Филиппова, «Солдатская беседа» Н. П. Григорьева и др. Достоевский активно посещал собрания у Петрашевского, участвовал в дискуссиях, читал вслух отрывки из своих произведений, а также знаменитое письмо В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю, что и послужило впоследствии главным обвинительным пунктом при вынесении ему смертного приговора.

Автора «Бедных людей» арестовали вместе с другими петрашевцами 23 апреля 1849 г. и заключили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Через несколько месяцев он был приговорён в числе других товарищей по тайному обществу к смертной казни «через расстреляние». 22 декабря 1849 г. приговорённых вывели на эшафот, весь предварительный обряд смертной казни был исполнен до мелочей, но в самую последнюю секунду казнь была остановлена по «милости» царя. Окончательный высочайший вердикт Достоевскому был таков: четыре года каторжных работ и впоследствии — служба в армии рядовым. Каторгу писатель отбывал в Омском остроге, а с 1854 г. начал солдатскую службу в Семипалатинске. После смерти Николая I Достоевский по ходатайству высокопоставленных поклонников его таланта был произведён в офицеры. В Сибири он женился на вдове местного чиновника М. Д. Исаевой.

В 1859 г. Достоевский, полный замыслов, творческих планов и надежд, возвращается в Европейскую Россию. Ему было запрещено жить в столицах, и на первых порах писатель с женой и пасынком поселяются в Твери (послужившей впоследствии «прототипом» провинциального города в «Бесах»), но через несколько месяцев ему удаётся выхлопотать разрешение вернуться в Петербург. И с этого времени, с начала 1860-х гг., происходит как бы второе рождение писателя. Впереди оставалась всего треть жизненного срока, за который суждено ему было создать свыше 90 процентов своего творческого наследия (в академическом 30-томном ПСС писателя произведения докаторжного периода занимают всего 2 тома), стать гением русской и всей мировой литературы.

После возвращения в Петербург также начинается журнальная и редакторская деятельность писателя, которая сразу же явила миру нового Достоевского: петрашевец, спешневец, «социалист-утопист» превратился в почвенника, а с точки зрения оппонентов и недругов из демократического лагеря — реакционера, монархиста. Конечно, переворот в мировоззрении произошёл-случился не вдруг: десять лет мучительных размышлений на каторжных нарах и под «красной шапкой» принесли свои плоды. Вместе с братом Михаилом (который к тому времени был уже довольно известным критиком и беллетристом) он основывает журнал «Время» — орган почвенничества, ставший за короткое время одним из самых популярных периодических литературных изданий того времени. На страницах «Времени» появляются произведения, которые возвращают и увеличивают славу уже совсем почти забытому автору «Бедных людей» — «Униженные и оскорблённые» и «Записки из Мёртвого дома», но и публицистика негласного редактора журнала (официальным был брат Михаил Михайлович) вызывала громадный интерес читающей публики и «литературных врагов».

Почвенничество стремилось преодолеть односторонность как западничества, так и славянофильства, но всё же больше точек соприкосновения у почвенников было со славянофилами. Как и славянофилы, почвенники провозглашали нравственно-религиозные основы русского национального характера и отрицали революционную демократию, но, вместе с тем, в отличие от славянофилов, они не  идеализировали допетровскую Русь, не были безоговорочными противниками прогресса. Главный постулат почвенничества:  образованная часть общества должна слиться с «народной почвой». Суть, программа почвенничества наиболее полно были отражены в «Объявлении о подписке на журнал “Время” на 1861 год», «Ряде статей о русской литературе», других статьях Достоевского, а также Григорьева и Страхова начала 1860-х гг., опубликованных на страницах «Времени».

Весной 1863 г. журнал «Время» был запрещён, а основанный через некоторое время на его пепелище новый журнал братьев Достоевских «Эпоха», по разным причинам, уже успеха такого ни читательского, ни, соответственно, финансового не имел, и через год его издание пришлось прекратить. Но на страницах «Эпохи» успела появиться повесть «Записки из подполья», в которую корнями уходят все великие романы Достоевского, вся мировоззренческая концепция позднего Достоевского.

Вскоре писатель создаёт-пишет первый роман из своего «великого пятикнижия» — «Преступление и наказание» (1866) и встречает на своём жизненном пути Анну Григорьевну Сниткину, которой суждено было стать его второй женой, матерью его детей и незаменимым помощником в творчестве до конца жизни (первая жена скончалась в 1864 г. от чахотки). Сразу после свадьбы, в апреле 1867 г., спасаясь от кредиторов, Достоевский с молодой женой выехал, как он планировал, на несколько месяцев за границу. Добровольная эмиграция продлилась более 4-х лет, они жили, в основном, в Дрездене и Женеве. В эти годы окончательно утвердилось-сформировалось неприятие русским писателем буржуазно-европейского образа жизни, западнического пути развития России, уже изложенное им в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863), написанных по итогам первого путешествия за границу.

На чужбине писатель создаёт один из самых своих любимых романов «Идиот», пишет повесть «Вечный муж», и начинает работу над романом «Бесы», который закончен был уже по возвращении в Россию и опубликован в «Русском вестнике» (1871—1872). В основе сюжета романа лежат реальные события. 21 ноября 1869 г. пять членов тайного общества «Народная расправа» во главе с С. Г. Нечаевым убили студента Петровской земледельческой академии И. И. Иванова, заподозренного ими в предательстве. «Бесы» задумывались поначалу как роман-памфлет на западников и нигилистов, но в итоге получился роман-трагедия о «болезни» всего русского общества. Началом создания непосредственно «Бесов» можно считать план романа «Зависть», который появился в рабочих тетрадях Достоевского в начале 1870 г.: в намеченных действующих лицах уже можно угадать будущих героев «Бесов»: Князь А. Б. — Ставрогин,  Учитель — Шатов, мать А. Б. — Варвара Петровна Ставрогина, Воспитанница — Дарья Шатова, Красавица — Лиза Тушина, Картузов — Лебядкин. На данном этапе предполагался чисто психологический роман с «романтическим» сюжетом. Злободневностью, памфлетностью и тенденциозностью замысел наполняется, когда автор решил во главу угла поставить «нечаевское дело». Современники восприняли «Бесов» в одном ряду с романами В. П. Клюшникова «Марево» (1864), В. В. Крестовского «Панургово стадо» (1869), А. Ф. Писемского «Взбаламученное море» (1863), Н. С. Лескова «Некуда» (1864), «На ножах» (1871) и другими «антинигилистическими» произведениями того времени. Мало кто из современников понял, что Достоевский, в отличие от этих авторов, убедительно показал: «нигилисты» 60-х годов вроде Нечаева не с Луны свалились. Посылая наследнику престола А. А. Романову отдельное издание «Бесов», Достоевский в сопроводительном письме от 10 февраля 1873 г. разъясняет: «Это — почти исторический этюд, которым я желал объяснить возможность в нашем странном обществе таких чудовищных явлений, как нечаевское преступление. Взгляд мой состоит в том, что эти явления не случайность, не единичны, а потому и в романе моём нет ни списанных событий, ни списанных лиц. Эти явления — прямое последствие вековой оторванности всего просвещения русского от родных и самобытных начал русской жизни. Даже самые талантливые представители нашего псевдоевропейского развития давным-давно уже пришли к убеждению о совершенной преступности для нас, русских, мечтать о своей самобытности. Всего ужаснее то, что они совершенно правы; ибо, раз с гордостию назвав себя европейцами, мы тем самым отреклись быть русскими. В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытности нашего развития. Мы забыли, в восторге от собственного унижения нашего, непреложнейший закон исторический, состоящий в том, что без подобного высокомерия о собственном мировом значении, как нации, никогда мы не можем быть великою нациею и оставить по себе хоть что-нибудь самобытное для пользы всего человечества. Мы забыли, что все великие нации тем и проявили свои великие силы, что были так “высокомерны” в своем самомнении и тем-то именно и пригодились миру, тем-то и внесли в него, каждая, хоть один луч света, что оставались сами, гордо и неуклонно, всегда и высокомерно самостоятельными.

Так думать у нас теперь и высказывать такие мысли значит обречь себя на роль пария. А между тем главнейшие проповедники нашей национальной несамобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моём. Далеко не успел, но работал совестливо…»

Именно в период работы над «Бесами» обострилось и без того резко отрицательное отношение писателя к современной буржуазной Европе — длительное пребывание за границей и тоска по России немало этому способствовали. И в этот период достигло пика враждебное отношение Достоевского к русским западникам вроде покойного В. Г. Белинского и здравствующего И. С. Тургенева, на которых он и возлагал ответственность за порождение Нечаевых. А Нечаевы — это бесы, которые не только не понимают истинного пути развития России, но и губят её, разрушают изнутри. В нечаевском деле Достоевского особенно заинтересовал «Катехизис революционера» — один из программных документов этой революционной организации. В сюжете романа теоретические пункты «Катехизиса» как бы воплощаются в жизнь, реализуются на самом деле. Пётр Верховенский со своими «бесами» создаёт беспорядки в городе, наводит смуту — сплетни, интриги, поджоги, скандалы, богохульство, в своих целях он использует власть в лице играющих в либералов и заигрывающих с «передовой» молодёжью супругов Лембке. «Катехизис» Нечаева предписывал, чтобы революционер задавил в себе все личные чувства — «родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести» — ради общего революционного дела. В соответствии с этим предписанием и действует Верховенский-младший со своими сообщниками-подручными.

К моменту начала процесса над нечаевцами роман в основных чертах уже сложился, и начавшийся процесс, подробности судебного разбирательства лишь уточняли концепцию автора, добавляли характерные детали в повествование. Произведение становилось всё злободневнее — объектами художественного переосмысления стали теория и тактика конкретной революционно-террористической организации. Но вместе с тем в литературе о Достоевском сложилось мнение, что «Бесы» в психологическом плане — автобиографический роман, в нём отразились воспоминания автора о собственной «революционной» молодости. Памфлетно изображая деятельность нечаевцев, он вводил в текст идеи и отдельные черты-детали, характерные не столько для радикальной молодёжи 1860-х, сколько для петрашевцев.

После окончания работы над «Бесами» Достоевский вновь обратился к журнальной деятельности: сначала он становится редактором «реакционного» журнала «Гражданин», издаваемого князем В. П. Мещерским. Именно на страницах этого чужого издания окончательно определились форма личного «Дневника писателя» (который автор поначалу хотел назвать — «Дневник литератора»), предполагавшая доверительность, исповедальность тона, метод подачи материалов в основном в диалогической форме, соединение на его страницах злободневности, фельетонности содержания с мемуарами, с художественной прозой… По существу, начался прямой диалог писателя-романиста со своими читателями. Одни темы, поднятые в первых выпусках ДП, были уже заявлены в только что законченном романе «Бесы», часть тем была подсказана материалами, опубликованными в самом «Гражданине», в других периодических изданиях. Всего на страницах «Гражданина» в 1873 г. вышло 15 (без «Вступления») выпусков ДП.

В апреле 1874 г. Достоевский ушёл из «Гражданина», работал над романом «Подросток», который был опубликован неожиданно для многих в демократических «Отечественных записках» А. Н. Некрасова, а затем, с 1876 г., основывает и начинает единолично выпускать отдельное издание по типу ежемесячного журнала под названием «Дневник писателя». Он сразу же завоевал необыкновенный успех у читателей. На страницах ДП публикуется ряд новаторских художественных произведений писателя, написанных в жанре «фантастического реализма»: «Бобок», «Кроткая», «Сон смешного человека», но в первую очередь ДП — это портрет Достоевского-публициста, Достоевского-мыслителя, Достоевского-идеолога, Достоевского-политика.

В плане общественной мысли на страницах ДП особое место занимали три глобальные темы, три «вопроса» — «восточный», «еврейский» и социальный. Причём первые два были неразрывно связаны с третьим.

Восточный вопрос — принятое в дипломатии и в исторической литературе обозначение международных противоречий, связанных с распадом Османской империи во 2-й половине XIX  в., национально-освободительным движением народов на её территории и борьбой европейских держав за раздел её владений. Восточному вопросу посвящены многие страницы ДП 1876 г. и особенно 1877 г., в период русско-турецкой войны за освобождение братских славянских народов от турецкого ига. Словосочетание это зачастую выносилось и в названия глав и подглавок ДП: «Восточный вопрос» (1876, июнь, гл. 2, III), «Новый фазис Восточного вопроса» (1876, октябрь, гл. 2, I), «Русский народ слишком дорос до здравого понятия о Восточном вопросе с своей точки зрения» (1877, март, гл. 1, II) и т.д. Достоевский был безусловным сторонником освободительной войны, призывал сделать всё возможное для победы над Турцией, укрепления авторитета России как европейской державы и освобождения братьев-славян, вёл ожесточённую полемику с противниками войны. Характерной в этом плане является первая подглавка главы первой мартовского выпуска ДП за 1877 г. с недвусмысленным заглавием: «Ещё раз о том, что Константинополь, рано ли, поздно ли, а должен быть наш».

К моменту основания «Дневника писателя» в русской журналистике и литературе широко обсуждался и так называемый еврейский вопрос — о месте и роли евреев в мире, в том числе и в России. Достоевский не сразу вступил в эту полемику, хотя со временем вопрос этот стал одним из «капитальных» в его публицистике и письмах. Уже в статье «Нечто личное» ещё в первом ДП (1873) Достоевский затронул эту тему, говоря о проблеме положения простого народа после  1861 г.: «Экономическое и нравственное состояние народа по освобождении от крепостного ига — ужасно <…>. Падение нравственности, дешёвка, жиды-кабатчики, воровство и дневной разбой — всё это несомненные факты, и всё растёт, растёт…» С тех пор слова-понятия «жид», «жидовское царство», «жидовствующие» стали постоянно встречаться в текстах Достоевского. А вскоре в записной тетради 1875—1876 гг., где накапливался материал для очередных выпусков ДП, появилось и латинское выражение, которое стало ключевым во многих последующих статьях писателя, затрагивающих еврейский вопрос: «Народ споили и отдали жидам в работу, status in statu [государство в государстве]». И далее в подготовительных записях, заметках кристаллизуется, оттачивается мысль писателя, обрисовывается и проясняется тема, тревожившая его. «Главное. Жидовщина. Земледелие в упадке, беспорядок. Например, лесоистребление…»; «Очищается место, приходит жид, становит фабрику, наживается…»; «Земледелие есть враг жидов»; «Вместе с теми истреблять и леса, ибо крестьяне истребляют с остервенением, чтоб поступить к жиду»; «Колонизация Крыма <…>. Правительство должно. Кроме того, что укрепит окраину. Не то вторгнется жид и сумеет завести своих поселенцев (не жидов, разумеется, а русских рабов). Жид только что воскрес на русской земле…»; «Ограничить права жидов во многих случаях можно и должно. Почему, почему поддерживать это status in statu. Восемьдесят миллионов существуют лишь на поддержание трех миллионов жидишек. Наплевать на них…» [ПСС, т. 24]

Все эти пометы, мысли Достоевского связаны с широкой полемикой в тогдашней прессе о хищнической, как сказано в примечаниях к 24-му тому ПСС, деятельности предпринимателей-евреев в России. Достоевский внимательнейшим образом читал газеты и журналы. И писал-высказывал своё мнение из выпуска в выпуск ДП.  Тем более откровенно касался этого вопроса Достоевский в частной переписке. К примеру, в феврале 1878 г. писатель получил послание от некоего Н. Е. Грищенко, учителя Козелецкого приходского училища Черниговской губернии, в котором тот, жалуясь на засилье «жидов» в родной губернии и возмущаясь, что пресса, журналистика держит сторону «жидов», просил Достоевского «сказать несколько слов» по этому вопросу. Автор «Бесов» совершенно незнакомому человеку 28 февраля 1878 г. пишет-отвечает: «Вот вы жалуетесь на жидов в Черниговской губернии, а у нас здесь в литературе уже множество изданий, газет и журналов издаётся на жидовские деньги жидами (которых прибывает в литературу всё больше и больше), и только редакторы, нанятые жидами, подписывают газету или журнал русскими именами — вот и всё в них русского. Я думаю, что это только ещё начало, но что жиды захватят гораздо ещё больший круг действий в литературе; я уж до жизни, до явлений текущей действительности я не касаюсь: жид распространяется с ужасающей быстротою. А ведь жид и его кагал — это всё равно, что заговор против русских!..»

Конечно, Достоевского обвиняли в «шовинизме», «юдофобии», «национализме», в том числе и в письмах. Сохранилось, к примеру, 6 писем к Достоевскому от А. Г. Ковнера, литератора, а на момент переписки и арестанта (присвоил, служа в банке, 168 тысяч рублей), наполненных полемикой с автором ДП и его взглядами. Писателя-гуманиста, конечно, волновало то, как относится к нему читающая Россия. Титло «мракобеса», «шовиниста» носить ему отнюдь не хотелось. Но и убеждений своих он изменить был не в силах, кривить душой не хотел — он всегда писал и говорил только то, что думал. И вот в письме к Ковнеру Достоевский ставит перед собою труднейшую задачу: убедить еврея, что он, Достоевский, никогда не был врагом евреев, что его просто не совсем правильно понимают. Ответив пространным письмом Ковнеру (14 фев. 1877 г.), Достоевский затем написал «несколько строк» по еврейскому вопросу и для широкой публики, которые заняли всю 2-ю главу мартовского выпуска «Дневника писателя» за 1877 г. В этой главе Достоевский расставил все точки над i и наиболее полно высказал свои взгляды на еврейский вопрос и на его значение для России, русского народа.

Как ДП 1873 г. стал подготовкой, накоплением материала для романа «Подросток», так и ДП 1876—1877 гг. сыграл подобную роль своеобразной творческой лаборатории по отношению к «Братьям Карамазовым». Сам писатель в письме к Х. Д. Алчевской от 9 апреля 1876 г. объяснял это так: «Вы сообщаете мне мысль о том, что я в “Дневнике” разменяюсь на мелочи. Я это уже слышал и здесь. Но вот что я, между прочим, Вам скажу: я вывел неотразимое заключение, что писатель — художественный, кроме поэмы, должен знать до мельчайшей точности (исторической и текущей) изображаемую действительность. <…> Вот почему, готовясь написать один очень большой роман, я и задумал погрузиться специально в изучение — не действительности, собственно, я с нею и без того знаком, а подробностей текущего. Одна из самых важных задач в этом текущем, для меня, например, молодое поколение, а вместе с тем — современная русская семья, которая, я предчувствую это, далеко не такова, как всего ещё двадцать лет назад. Но есть и ещё многое кроме того…»

Главная и глобальная тема последнего романа Достоевского — прошлое, настоящее и будущее России. Судьбы уходящего поколения (отец Карамазов, штабс-капитан Снегирёв, Миусов, госпожа Хохлакова, Полёнов, старец Зосима…) как бы сопоставлены и в чём-то противопоставлены судьбам представителей из «настоящего» России (братья Карамазовы, Смердяков, Ракитин, Грушенька, Варвара Снегирёва…), а на авансцену уже выходят представители совсем юного поколения, «будущее» страны, которым, вероятно, суждено было стать основными героями второго тома романа (Лиза Хохлакова, Коля Красоткин, Карташов, Смуров…) Глобальность темы, глубина поставленных в романе  «мировых» вопросов способствовали тому, что в нём ещё шире, чем в предыдущих произведениях Достоевского, отразился контекст русской и мировой истории, литературы, философии. На страницах романа упоминаются и в комментариях к нему перечислены сотни имён и названий произведений. Необыкновенно широк диапазон философских источников «Братьев Карамазовых» — от Платона и Плотина до Н. Ф. Фёдорова и Вл. С. Соловьёва. Но особо следует выделить в этом плане произведения русских религиозных мыслителей (Нил Сорский, Тихон Задонский и др.), провозглашавших идеал цельного человека, у которого различные духовные силы и способности находятся в единстве, а не противоречат друг другу, у которого нет борьбы между мыслью и сердцем, теоретическим разумом и нравственным началом, что, по мнению Достоевского, как раз противоположно западному рационализму, ведущему человечество в тупик. И, конечно, особенно важную роль в идейно-нравственном содержании «Братьев Карамазовых» играет «Евангелие» — эпиграф, в котором заключена надежда на возрождение России после периода упадка и разложения, обильное цитирование евангельских текстов, постоянные разговоры и споры героев об евангельских притчах…

Сохранилось свидетельства о предполагаемом содержании продолжения «Братьев Карамазовых» — второго тома: Алеша Карамазов должен был «сделаться революционером», совершить политическое преступление, его должны были казнить… Но замысел этот не осуществился: 28 января /9 февраля/ 1881 г. жизнь гения оборвалась.

Как общественный мыслитель Достоевский проделал громадный и тяжёлый путь от петрашевца-фурьериста, участника революционного кружка заговорщиков, планирующих переворот в России, до убеждённого почвенника, монархиста, сторонника и пропагандиста не революции, но эволюции, не переворотов и террора, а — реформ, способных вывести Россию в число передовых держав, облагодетельствовать русский народ. И, может быть, главная его мысль в этом плане, кредо, убеждение было сформулировано в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 г.: «Я никогда не мог понять мысли, что лишь одна десятая доля людей должна получать высшее развитие, а остальные девять десятых должны лишь послужить к этому материалом и средством, а сами оставаться во мраке. Я не хочу мыслить и жить иначе, как с верой, что все наши девяносто миллионов русских (или сколько их тогда народится) будут все когда-нибудь образованы, очеловечены и счастливы…»