Всех убить нельзя
Сценарий
ГЛАВНЫЕ РОЛИ
АНТОН, 40 лет.
ВЕРА, его жена; лет 36, миловидна — типична.
НАТАШКА, их дочь; 13 лет.
СЫНОК
ПАЦАНЧИК
ДЕВАХА
МОРДОВОРОТ
ВАЛЬЯЖНЫЙ
1
На экране — крестик в
круге: оптический прицел. Он «шарит»: мелькают крупным планом зелёные
деревья, столбы, троллейбусы и машины. Но вот в прицеле появляется
стена особняка, табличка с золотыми буквами — «Администрация…» И,
наконец, двери: массивные, солидные, с витой бронзовой ручкой.
За кадром всё время слышится тяжёлое дыхание целящегося. Прицел
вздрагивает, колеблется. Проходит несколько секунд. Но вот двери
раскрываются. Показываются несколько чиновных людей в галстуках,
пиджаках, с папками и атташе-кейсами в руках. В центре группы
выделяется один — важный, седовласый, массивно-жирный, ВАЛЬЯЖНЫЙ.
Остальные как бы вокруг него, внимают каждому слову, жесту.
Идут, переговариваясь, к машинам. Прицел следует за ними. Всё то же
мучительное дыхание за кадром. Группа у двух иномарок останавливается.
Крестик, поплясав, упирается в Вальяжного. Целящийся делает глубокий
вдох, задерживает дыхание и стреляет.
В момент выстрела прицел дёргается, и сразу видно, как схватился за
плечо и резко согнулся человек рядом с Вальяжным. Тут же следует ещё
выстрел. И ещё. И ещё. Бах! Бах! Бах!
После второго выстрела другой человек — опять не Вальяжный —
подпрыгивает и, схватившись за голову обеими руками, падает навзничь. И
только третья и четвёртая пули попадают в цель. Вальяжный после
третьего выстрела, выронив папку, хватается за левую руку повыше локтя,
а после четвёртого — грузно падает на колени, утыкается лбом в асфальт
и медленно опрокидывается на бок.
Страшная паника. Крики. Кто-то пригнулся, закрыв голову, кто-то в
столбняке, кто-то бросился бежать. Всё это видно через прицел.
2
«ВНУТРЕННОСТИ»
МНОГОЭТАЖНОГО ДОМА. Прицел пропадает. Стрелявший вскакивает с колен.
Камера продолжает смотреть его глазами. Он — на переходном уличном
балконе, примерно на 10-11-м этаже. Он видит, как на другой стороне
улицы в возбуждённой группе людей его заметили, показывают руками в его
сторону. Он разворачивается и стремительно выскакивает на грязную
тёмную лестницу с обшарпанными стенами, бежит вниз. Мы «бежим» вместе с
ним: один пролёт, второй, третий, четвёртый… Поворот на переходный
уличный балкон на высоте пятого этажа. Тяжёлое дыхание, всхлипы
бегущего.
Дверь в тамбур. Другая дверь, с дырой в нижней части, в ещё один
тамбур. Налево третья дверь — в коридор. Он — длинный, мрачный: на
сорок метров одно маленькое окошечко и одна лампочка. Это — один из
современных экспериментальных домов коридорно-секционного типа. Двери
квартир направо и налево. «Бежим» по коридору. Направо предпоследняя
дверь, на эмалевой простенькой табличке номер — 93. Судорожно прыгающая
рука суёт ключ в один замок, открывает, потом другой ключ — в нижний
замок. Попадает не сразу.
Дверь распахивается.
3
КВАРТИРА. Человек вбегает,
захлопывает с шумом дверь, поворачивает оба замка изнутри на все
обороты, накидывает цепочку,
задвигает мощный железный засов.
Отбрасывает связку ключей на полку. Откидывается в изнеможении спиной
на дверь, закашливается. Мы наконец-то видим его лицо:
худое, болезненное, с затравленным взглядом, сломанным носом. Его
тёмные волосы мокрыми прядями облепили потный лоб.
Одет в ковбойку и поношенные джинсы.
Бросается в глаза необычная дверь — она вся перекрещена толстыми
металлическими полосами. Как ворота в крепости.
Человек (это — АНТОН) напряжённо прислушивается к тому, что происходит
за дверью. Там пока — тишина.
4
КОРИДОР. Прошло некоторое
время. У двери 93-й квартиры с обеих сторон, прижавшись к стене, стоят
люди в штатском и милицейской форме. В руках — пистолеты, автоматы.
Соседская дверь — наискосок от 93-й —чуть приоткрыта на цепочке,
оттуда выглядывает любопытствующий глаз.
КАПИТАН МИЛИЦИИ. Последний раз предупреждаем: выходите!
Будем взрывать дверь!
Из-за двери 93-й грохочет
выстрел — насквозь.
КАПИТАН. Что будем делать, товарищ полковник?
ПОЛКОВНИК. Что, что! Думать надо, капитан!.. Вот что,
пригоните подъёмник — ну, с люлькой такой, на стройках применяют. Надо
попробовать через лоджию ворваться.
5
ДВОР ДОМА. Подъёмная
машина с гидравлической стрелой поднимает в люльках двух милиционеров в
касках и с автоматами в руках. Поодаль, возле детской площадки,
сдерживаемые оцеплением, толпятся, гудят зеваки. Два автоматчика с
земли держат под прицелом окна осаждаемой квартиры. Люльки зависают
рядом с лоджией пятого этажа. Она застеклена, створки закрыты.
Милиционеры, полусогнувшись, ждут, когда стрела поднесёт их поближе.
Вдруг гремит выстрел. Один из милиционеров, веснушчатый, курносый, —
взмахивает руками, откидывается на спину, переваливается через
ограждение люльки и медленно летит вниз. В толпе крики ужаса.
АНТОН (за кадром).
Назад! Прочь! Прочь, я сказал! Убью!
Назад!
Оставшийся в живых
милиционер, скрючившись, прикрываясь, машет водителю: вниз! вниз!
Стрела начинает опускаться.
6
КОРИДОР. Полковник —
сухопарый, злой — раздражённо снимает фуражку, платком тщательно,
пытаясь успокоиться, протирает внутренность околыша. Подчинённые
напряжённо смотрят на него, ждут.
ПОЛКОВНИК. Что ж… У нас осталось последнее средство…
Экран темнеет. Из глубины,
из яркой точки стремительно под звук выстрела выносится, вырастает
слово «ВСЕХ», под второй выстрел — «УБИТЬ», под третий — «НЕЛЬЗЯ».
«ВСЕХ УБИТЬ НЕЛЬЗЯ»
Идут титры.
7
КОНТОРА. Вера
разговаривает по телефону.
ВЕРА (раздражённо).
Антон, пожалуйста, не опаздывай, а
то маме опять придётся самой доставать банки из погреба.
АНТОН (за кадром).
Вера, ты же знаешь, у меня рабочий
день до шести. Зачем каждый раз одно и то же?
ВЕРА (ещё сильнее
раздражаясь). Ну неужели нельзя в
пятницу на полчаса раньше уйти? Одним словам, я уже выезжаю. Если в
шесть часов тебя у мамы не будет — поссоримся. Учти!
Резко бросает трубку.
Товарка по работе молча с удивлением на Веру смотрит.
8
ЗДАНИЕ КОНТОРЫ. Моросит
дождь. Октябрь. Из подъезда выходит Вера. В плаще, косыночке. На
крыльце долго борется с зонтом — тот капризничает. Заметно, что Вера
взвинчена, раздражена донельзя. Так и не раскрыв зонт, бежит к
остановке троллейбуса. Толпа.
Из последних сил Вера втискивается в переполненный троллейбус.
9
САЛОН ТРОЛЛЕЙБУСА. Бедлам:
крики, ругань, топтание по ногам. Кругом пьяные безумные глаза. Старая
женщина, с усиками на жирном лице, притискивает Веру к жёсткому
ребру сидения так, что у неё перехватывает дыхание. Она еле сдерживает
себя, молчит. Вдруг совсем рядом, над ухом (Вера задумалась, затихла,
закрыла глаза) раздаётся липкий голосок.
ХУЛИГАН. А ничего тёлка. Щас познакомимся…
Вера чувствует тошнотный
запах перегара, морщится. Нервно, испуганно оборачивается: «ухаживают»
не за ней. В беду попала маленькая симпатичная Д е в у ш к а — в
очках, беретике. Пытается отмолчаться, однако два осовелых пса с
грязными ногтями и сальными мордами
взялись за дело всерьёз.
ХУЛИГАН. Ну ты, бля, чё нос воротишь? Мы ж по-хорошему,
не хамим!
ДЕВУШКА. Отстаньте, пожалуйста! Ну не трогайте, ну не
трогайте меня!
Сцена сотворяется в
вакууме. Девчонка даже в спину Веру толкает, отбиваясь от подонков.
ВЕРА (за кадром).
Надо вмешаться… Ну почему — я? Почему?
Вон мужиков сколько!
МИЛИЦИОНЕР (пробираясь
с передней площадки). Э! Э! Что
здесь происходит?
Все облегчённо переводят
дух, оживают, уже безбоязненно смотрят на хулиганов.
10
УЛИЦА. В е р а
выскакивает на остановке из троллейбуса прямо в лужу.
ВЕРА. Проклятый извозчик! Не видит, собака, где
останавливается? Гад ползучий!..
Сладостно, в охотку
ругается шёпотом, судорожно ищет в кружочке зеркала своё лицо; тушь,
конечно, поплыла, глаза — как у крольчихи.
ВЕРА. Жуть!
Вера горько вздыхает,
протирает лицо платочкам. Нашаривает в сумочке тубик с валидолом,
выковыривает таблетку, кладёт под язык. С трудом раскрывает таки зонт.
Обнаруживает: одна спица вылезла наружу. Машет рукой — ругаться уже нет
сил. Ссутулившись, идёт по улице.
ВЕРА (за кадром).
И чего это я так расклеилась? Поди,
магнитные бури опять… Что же так тяжело на душе?
11
КАБИНЕТ В КОНТОРЕ АНТОНА.
Три стола, компьютеры, какие-то схемы на стенах. А н т о н и
его С о с л у ж и в е ц сидят каждый за своим столом.
Сослуживец, весёлый, жизнерадостный парень в добротном костюме, ярком
галстуке, закуривает сигарету «Кэмэл», протягивает по-американски ноги
в лакированных туфлях на край стола.
СОСЛУЖИВЕЦ. Чего это ты такой кислый весь день?
АНТОН (морщась).
Да пива вчера надулся, как идиот. Ну
как тут удержишься? Иду мимо «Центрального», а там как раз рекламная
кампания — по три бутылки «Клинского» в руки на халяву раздают. Две
вчера же и оприходовал. Да ещё ставридину умял — одна соль. С моим
желудком — это самоубийство.
Держится за живот,
массирует.
СОСЛУЖИВЕЦ (подначивая).
Это тебя жадность губит.
Пригласил бы меня, поделился — я бы половину боли на себя взял.
АНТОН (кисло улыбаясь).
Да ладно тебе.
СОСЛУЖИВЕЦ. Слушай, старик, а чего мы здесь торчим? Шеф
в управление поехал, уж не вернётся. Давай линять?
АНТОН. Иди, я сегодня к тёще — так что нам не по дороге.
Давай — до понедельника.
Жизнерадостный сослуживец,
посвистывая, уходит, на ходу сминает окурок в пепельнице на крайнем
столе. Антон сидит некоторое время полусогнувшись, мнёт живот,
морщится.
АНТОН (за кадром). Это уже не жизнь… Если так до могилы
мучиться, лучше уж… Ждать, пока сгниёшь заживо? Где это, в
«Комсомолке», что ли? За год в благословенной нашей стране оказывается
восемьдесят тысяч людей сами точку в своей судьбе поставили… Чёрт-те
что в голову лезет!
12
УЛИЦА. А н т о н (в плаще,
кепке), всё так же массируя время от времени живот, идёт по раскисшему
тротуару. Задумался. Дорогу ему преграждает А л к а ш — образина
в засаленной болоньевой куртке с продранными локтями — небритая,
смрадно
дышащая.
АЛКАШ. Слышь, земляк!
АНТОН (вздрагивая).
А?
АЛКАШ. Слышь, земеля, рубель надо. Рваный всего. Не
хватает.
Антон напрягается. Он
видит: шагах в двадцати, у дверей винно-водочного магазина, покуривают
и поплёвывают ещё две образины,
смотрят на него.
АНТОН. Нет у меня!
Пробует
миновать вымогателя.
АЛКАШ (нагло
ухмыляясь, преграждает дорогу). А
поискать, земеля, а? В карманах-то пошарь, поищи. Сам понимаешь, на
пузырь не хватает.
АНТОН (за кадром).
Чего это я? С этими шакалами надо не
так… (Выпрямляется, смеривает
ханурика взглядом с кудлатой мокрой
головы до порыжелых штиблет. Вслух — насмешливо, уничижительно.)
Что,
молодой человек, у вас проблемы?
АЛКАШ (опешив).
Чё проблемы? Рубель надо — не хватает…
АНТОН (надвигаясь,
гневно). Ну-ка, пойдём со мной.
Быстро!
АЛКАШ (отшатываясь).
Да чего ты? Никуда я не пойду! Меня
ждут вон…
Семенит прочь, к своим
приятелям.
АНТОН (зло сплёвывая).
Ну вас всех к чёрту!
Быстрым шагом направляется
дальше, прямо по лужам.
13
УЛИЦА. Вечер. Нудит
настоящий плотный дождь. Одна из улиц старинного русского города.
Деревянные, крашенные зелёной краской старые ворота усадебки. Из
калитки выходят А н т о н, В е р а и их дочь Н а т а
ш к а. Вера с Наташкой — под зонтиками. У Антона поднят воротник плаща,
кепка надвинута на уши. Он горбится. В обеих руках — по увесистой сумке
с банками, картошкой, луком. Идут по тротуару, широко перешагивая
сливные траншеи от калиток. Наташка с Верой впереди.
АНТОН (за кадром).
Ишь ты, тринадцать лет всего, а туда
же, пигалица! Походка-то, походка какая: и впрямь — плывёт. И — вот
новости! — штаны эти модные, в обтяжку, с разводами… Откуда они у неё?
Тёща, поди, опять задаривает. (Вслух.)
Наташка!
НАТАШКА. Чего?
АНТОН. Откуда у тебя это безобразие на ногах?
НАТАШКА. Это не безобразие, это очень модные, красивые и
практичные брюки.
АНТОН (за кадром).
Вот и положи ей палец в рот!
Вышагивает тоненькая, маленькая, а уже — женщина, взрослый человек.
Скоро ухажёры заведутся — красавица! Чего уж там скрывать: удалась
дочка, дочурка, дочушенька… Чёрт, вот от нежности горло перехватывает,
а вслух почему-то не выговаривается. (Вслух,
строго.) Наташка, чтоб
сняла эту мерзость! Такие похабные штаны только девицы лёгкого
поведения носят.
НАТАШКА. А у меня, пап, по-твоему, — тяжёлое поведение,
да?
АНТОН (за кадром).
Ну вот, сейчас орать придётся. Что с
ней будет? Да разве она хоть на миллиграмм понимает, в каком мире
живёт, по какому краю пропасти каждый день ходит? Сейчас вон сколько их
развелось, тёлок размалёванных, на ходу курят, глаза откровенно
блядские… Если Наташка такой станет — убью! Вот уже штаны проститутские
напялила. Эх, Наташка, Наташка, дурёха ты наша… Придётся сегодня
воевать. (Вслух.) Наташка!..
ВЕРА. Да отстань ты от девчонки! Не в штанах дело.
АНТОН. Как раз в штанах. Это не штаны, а вывеска, призыв
к парням: «Подходите, я — готова!»
ВЕРА. Тьфу на тебя! Перестань, ей-Богу, и так тяжело на
душе!
Замолчали. Шуршит дождь.
Хлюпают лужицы под ногами. Противно скрипят ручки одной из сумок: хр-р…
хр-р… хр-р…
Особнячковая улица упирается в центральную. Направо — помпезный,
областного уровня, памятник Ленину со вздёрнутой стандартно рукой.
Впереди, через площадь — светящийся куб библиотеки из стекла и бетона.
Антон, Вера и Наташка сворачивают налево, идут мимо кинотеатра с
колоннами. Громадная красно-белая афиша «кричит»: «Жажду крови!».
Впереди по ходу возвышается Монбланом современный громадный кирпичный
дом, придавивший собою целый квартал. Резкими выступами и углублениями
по фасаду дом напоминает гигантский коленчатый вал. Спереди на уровне
второго этажа висит стеклянный параллелепипед магазина «Одежда».
Витрины его слабо блестят глубинным ночным светом. Напротив дома —
старинное красивое здание с бело-зелёным фасадам областной
администрации.
Антон, Вера и Наташка проходят под нависшим (на колоннах-опорах)
магазином к третьему подъезду. Подъезды парадные выходят на улицу.
Перед тем, как подняться по ступенькам широкого бетонного крыльца с
низенькими перилами, Антон привычно глядит вверх: прямо над подъездом
громоздятся этажеркой переходные балконы. Ясно, что пацаньё любит на
этих балконах околачиваться — плевать вниз, бросать щепки, камешки,
бутылки. На крыльце — полно осколков.
14
«ВНУТРЕННОСТИ» ДОМА. В
подъезде — чуть-чуть откуда-то подсвечивает. Лампочки побиты или
вывернуты. Вместо выключателя на стене — дырка, торчат оборванные
провода. А н т о н чертыхается, передаёт одну сумку В е р
е, вторую Н а т а ш к е, достаёт из кармана связку ключей,
находит нужный ключик, на ощупь раскрывает почтовый ящик. Несколько
рекламных проспектов и открытка. Антон, ловя свет от уличных фонарей в
витрин магазина в проём двери входа, пытается разглядеть, что за
открытка. Не может — темно.
ВЕРА (подходя из
темноты, раздражённо). Ни один лифт не
работает, поздравляю!
Тащатся на пятый этаж
пешком.
НАТАШКА. Фу! Туалет и туалет! Хоть противогаз надевай!
На пятом этаже дверь на
переходный балкон приоткрыта. Рифлёное стекло зияет звездой пролома.
АНТОН. Опять! Каблуком саданули, мерзавцы!
Балкон пуст, за широкой
колонной-подпоркой — никого. Дверь в первый тамбур распахнута, стёкол в
двери нет. Тамбур — высокий и узкий, как шифоньер. Лампочки нет. Дверь
в следующий тамбур, где мусоропровод и один из лифтов, — закрыта, она
на пружине.
Наташка — первая. Тянет на себя дверь, делает шаг. И отскакивает назад.
АНТОН. Ну-ну, что такое?
Оттесняет жену и дочь,
открывает, перехватив сумки одной рукой, дверь сам.
15
ТАМБУР. Он довольно
обширен, метров двадцать квадратных, в нём сухо,
тепло и чисто. В нём — компашка. Два парня, П а ц а н ч и к
и
Д е в а х а. Девица
совсем голая, стоит, согнувшись к батарее отопления. Над ней копошится
один из парней — С ы н о к.
Замолкли, поворачиваются
к Антону, смотрят. Второй
парень (здоровый качок, похож на гориллу, глазки маленькие —
Мордоворот) отрывает бутылку ото рта, губы облизывает, смотрит — пока
без выражения, пустым взглядом. Деваха изгибает шею от батареи, пьяно
высматривает.
ДЕВАХА. Чё там? Хто там?
Лишь тот, над ней, не
отвлекается, работает, пыхтит — дорвался.
А н т о н, придерживая дверь за спиной локтем, дотягивается до двери в
коридор, приоткрывает, отступает шаг в сторону.
АНТОН (жене и дочери).
Быстро!
В е р а с Н а
т а ш к о й шмыгают — торопливо, жалко, стыдно. Антон, чувствуя
сверлящие взгляды, не в силах повернуть голову на деревянной шее.
Замедленным движением прикрывает одну дверь, потом, шагнув в коридор,
другую.
16
КОРИДОР. Горит всего одна
лампочка — в центре коридора. А н т о н медленно,
степенно идёт. В е р а с Н а т а ш к о й за ним. Топ…
топ… топ.. Вот слева уже
90-я квартира, справа — 95-я. Топ… той… топ… Вот направо и родная
квартира — 93-я. Дверь коричневым дерматином обита, глазок настороженно
выглядывает, два замка сверкают. Всё как у людей — стандартно.
АНТОН. Вера, достань свои ключи. Быстро! (За кадром.)
Быстренько надо,
быстренько! Взгляды у «гостей» больно нехорошие… Что они там сейчас? О
чём говорят?
Вера копается в сумочке,
роняет на пол платочек, губную помаду.
АНТОН. Ну быстрее, В-в-вера!
ВЕРА. Да сейчас, сейчас! Куда они, проклятые,
запропастились? Свои бы уже давно достал!
Скрипнула дверь в тёмном
начале коридора. Все трое испуганно замерли, смотрят. Показывается
фигура. Одна. Идёт, вихляясь, к ним.
АНТОН. В-в-вер-р-ра!
Вера наконец выхватывает
ключи, возится с чехольчикам — никак не
сбросит со связки. Сбрасывает. Неловкими пальцами суёт ключ в верхний
замок. Не попадает…
Тот приближается. Это — П а ц а н ч и к. Под носом — усики
серой прозрачной полоской, жирные губы, взгляд пьяный, нахрапистый.
Один замок уже открыт. Пацанчик обходит Антона, словно столб, хватает
за рукав куртки Наташку.
ПАЦАНЧИК. Пойдём к нам!
Антон на секунду теряется.
Подонок уже тащит перепуганную, упирающуюся
Наташку, лыбится. Антон бросает сумки (банка с компотом — кр-р-рак!),
задыхается от ярости. Хватает сучонка за шиворот и так дёргает, что тот
плюхается на задницу. Антон вздёргивает его вверх и тычком запускает
вдоль по коридору.
АНТОН. Пшёл отсюда, гадёныш!
Пацанчик, согнувшись,
трепыхая руками, словно крыльями, летит, чуть не падает.
ПАЦАНЧИК. Тюлень! Тюлень! Он меня ударил!
В коридор впрыгивают
парни. Бросаются к ним. Дверь распахивается. Антон, подхватив сумки,
заскакивает последним.
17
КВАРТИРА. Дверь
захлопывается. А н т о н поворачивает оба замка до упора.
Набрасывает цепочку. (Железных полос ещё нет, нет и засова) С той
стороны раздаётся глухой удар. В е р а, не раздеваясь, опускается на
ящик
для обуви, облокачивается на пустую телефонную полку, хватается за
сердце. Она массирует грудь, упорно смотрит на растущую тёмную лужу под
сумкой: вишнёвый компот жутко напоминает кровь.
ВЕРА (за кадром).
Придётся сейчас полы сразу мыть…
Н а т а ш к а сидит
рядом на табуреточке, глаза — в пол-лица, испуг через
край в них плещется. Антон, согнувшись, совсем как Деваха у батареи,
вглядывается в глубокую скважину глазка. Вдруг по нервам ударяет
звонок. Они все трое разом вздрагивают. Ещё: др-р-рлин-н-нь! И ещё:
др-р-рлин-н-нь! И ещё, и ещё. Жёсткий палец там, в коридоре, утопил
кнопку звонка и лишь, видимо, слегка её покачивает.
Вера затыкает уши, сгибается к коленям и начинает
рыдать. Всхлипывает Наташка. Антон обалдело смотрит с полминуты на
белую коробочку под потолком, невольно морщась каждый раз при новой
трели, потом подпрыгивает, срывает звонок. Тот хрястается об пол.
ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ. Открывай, козёл! А ну — открывай! Всё
равно ведь откроешь — куда денешься? Давай, давай, быстро!..
ВЕРА (поднимая
заплаканное, страшное в этот момент своей
некрасивостью грязное лицо). Го… го… говорила — телефон… Всё
тянешь,
тянешь…
АНТОН (зло
отмахиваясь). Да о чём ты! (За
кадром.)
Да-а-а, телефон сейчас бы не помешал…
В дверь начинают долбить
ногами.
ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ. Открывайте, эй! Щас дверь высадим!
Дверь трещит, трясётся.
Видно, что долго не выдержит.
АНТОН. Наташка, быстро — молоток и самые большие гвозди!
Сам сбрасывает плащ, бежит
через кухню на лоджию. Там лежат две доски —
толщиной почти с кирпич: одна метра два длинной, другая чуть короче.
Антон втягивает их в прихожую, примеривает — в аккурат. Длинная доска
перекрывает через центр дверь по высоте, вторая ловко упирается в
плинтус напротив, под телефонной пустой полочкой, и — под углом к
первой.
В это время гаснет свет.
АНТОН. Гады! Вырубили пробки в коридоре. Вера, зажги
фонарик!
Вера достаёт фонарик — он
где-то здесь же, на обувной полке хранится,
включает. Яркий луч пляшет по потолку, опускается на дверь.
АНТОН. Наташа — свечи!
Сам принимается
вколачивать гвозди, соединяя доски в крепкий упор.
Наташка приносит из комнаты и ставит на телефонную полочку сувенирный
канделябр с тремя цветными столбиками, суетливо чиркает спичкой,
поджигает. Качаются фантастические тени по углам. Наташка снова
пристраивается на табурет. Антон притаскивает, сбегав с фонариком, из
кухни хохломскую хлеборезную доску, прилаживает над упором, прибивает к
вертикальной доске и к двери насквозь. Всаживает гвоздей восемь.
Антон садится рядом с Верой на полированный обувной
ящик. Все трое напряжённо смотрят на замки. Из коридора громят уже
всерьёз — плечами, подошвами, бутылкой. Хр-р-рес-с-сь! Хр-р-рес-с-сь!
Слышно, как ножом полосуют дерматиновую обивку.
АНТОН (деловито).
Везёт, что коридор у нас узкий —
разбежаться и садануть как следует не смогут.
ВЕРА (смотрит на
Антона жалким, каким-то затравленным
взглядом). Что же соседи, а? Антош, что же соседи, а?
При неровных бликах свечей
лицо её походит на гипсовую посмертную маску.
АНТОН (вскакивая).
Надо в девяносто вторую стучать.
Он — прямо в заляпанных
грязью туфлях — бежит в комнату, по ковру,
приникает к узкому пространству между книжными полками и сервантом. В
серванте — стандартный набор хрусталя, фарфора, на верхних полках —
книги. Антон стучит костяшками пальцев в стену, морщится от боли. Тихо.
Колотит кулаком. Хватает хрустальную вазу из серванта, бьёт донышком —
тяжёлым, литым. В обоях появляются вмятины. Ни отзвука.
АНТОН. Чёрт! Неужто дома нет? Да — дома, дома!
Притаились, замерли… Ну только б позвонили по ноль-два…
Антон, подсвечивая
фонариком, стремительно идёт на кухню.
АНТОН. Попробую в девяносто четвёртую. Хотя…
На кухне Антон снимает со
стены (висит столовый набор) поварёшку,
стучит над мойкой, прислушивается. Бесполезно. Швыряет поварёшку на
стол. Достаёт ледяное пиво из тёмного нутра холодильника, отбивает
пробку о край стола. Залпом, не отрываясь, выпивает из горлышка.
Заломило зубы — морщится, качает головой, согревает рот ладошкой.
Возвращается в прихожую. Жена с дочерью всё так же оцепенело не сводят
глаз со вздрагивающей двери, сосредоточенно слушают угрозы.
ГОЛОСА ЗА ДВЕРЬЮ. Открывайте, мать вашу! Хуже будет!..
Антон машинально берёт
открытку, подсвечивает, бормочет, читая.
АНТОН. «Телефон будет установлен в четвёртом квартале…»
Сминает открытку,
отшвыривает в угол. Подходит к зашторенной нише,
шарит за ящиком с инструментами, достаёт туристский топорик в чёрном
дерматиновом чехле. Расчехляет, деловито пробует пальцем лезвие.
Садится рядом с Верой, ставит топорик у ног, прислоняет к стене. Вера,
странно апатичная, обидно усмехается: куда, мол, тебе!
Внезапно вспыхивает свет. Антон и Наташка вскакивают,
смотрят, щурясь, на плафон. Горит, светит! Вера отрешённо протирает
лицо носовым платкам, сморкается. Антон одним выдохом задувает свечи. И
в этот же миг свет гаснет. И вновь зажигается. И тухнет. И вспыхивает.
Антон, злясь, ломая спички, затепливает свечи, надавливает на
выключатель. Стоит пару секунд, раздумывает.
И начинает ковыряться,
отпирать замки.
ВЕРА. Ты что?
АНТОН. Ничего! Идите в комнату с Наташкой. Я с ними
поговорю…
Берёт в правую руку
топорик.
ВЕРА (вцепляясь в его
руку). Да ты что? Их вон сколько!
Поговорит он!.. Ничего они не сделают: постучат и уйдут. Сядь!
АНТОН. Эх, ружьё бы сейчас! (Скрипнув зубами,
садится
снова рядом с женой, кладёт топорик рядом. И вдруг визжит.) Эй,
вы там!
А ну перестаньте! Прекратите сейчас же, сволочи!
За дверью становится тихо.
Антон неуверенно глядит на Веру, она — на
него. Наташка, приоткрыв рот, вытянув тонкую шею, вслушивается: неужели
— всё? Антон вскидывается: глянуть в глазок — забыл, что сам же
перекрыл его доской. Проходит минута. Откуда-то издалека, из-за
двух-трёх стен, доносится скорбная музыка — Бетховен. Наташка горячо
быстро дышит. Вера, наоборот, затаилась, сдерживает дыхание, ждёт.
Тр-р-рах-х-х! Гулкий металлический удар. И ещё. Бьют
чем-то тяжёлым, железным (секцией от батареи парового отопления).
Сверху, с притолоки, срывается кусок штукатурки. Ещё один. И вдруг —
половинка кирпича: шмац! В дыру проникает коридорный свет.
Врываются
голоса, гогот пьяных негодяев.
Антон напряжённо думает, лоб — складками. Мотает головой, принимая
решение.
АНТОН. Вот что: надо с лоджии на помощь звать. Прохожих
или соседей. Быстро!
Они, теснясь, спешат через
кухню на лоджию. Над холодильником долдонит радио. Отчётливо слышно
обрывок фразы:
РАДИО. …крепнут мир и дружба между народами…
18
ЛОДЖИЯ. Она — одна на две
квартиры. Разделена тонкой перегородкой в
половину кирпича. В боковых секциях-выступах «коленчатого вала»
светятся зашторенные окна. Там — люди. Во дворе — тихо, пустынно. Рябит
дождь. На дорожке показываются две фигуры. Идут мимо дома. Входят в
круг фонарного света: мужчина и женщина, под одним старым широким
зонтом, с сумками. А н т о н щёлкает шпингалетами, дёргает
створку окна.
Безрезультатно. В е р а с Н а т а ш к о й стоят, ждут.
АНТОН. Что такое?
Дёргает ещё раз изо всех
сил. Ручка, стеклянный рифлёный шар, отрывается. Антон ударяется локтем
и плечом о стену.
АНТОН. На черта нам надо было стеклить лоджию? Пропадай
теперь из-за этого!
ВЕРА. Антон! Антон! Сделай что-нибудь!
Мужчина с женщиной
удаляются, вот-вот, и скроются за выступом дома.
Антон нагибается, подхватывает скамеечку, без размаха суёт её торцом в
стекло. Оно лопается с оглушительным звоном. Прохожие
приостанавливаются, вглядываясь из-под зонта.
Антон высовывается в
дыру, маячит секунд пять, оборачивается к своим.
АНТОН. Чёр-р-рт! Ну как я буду кричать? Вера, ты крикни.
Вера мнётся, отступает
шаг, качает головой. Вдруг Наташка подскакивает
к окну, хватается руками за стеклянные зубцы и страшным, ненатуральным
каким-то голосам тоненько вопит.
НАТАШКА. Помоги-и-ите! Помоги-и-ите! Нас убива-а-ают!
Мужчина с женщиной
подхватываются, исчезают. Во многих окнах гаснет свет.
НАТАШКА (захлёбываясь).
По… мо… ги… те!
Отворачивается от пустого
пространства двора, прикрывает заалевшими пальцами лицо, утыкается в
грудь отцу.
Из прихожей доносятся глухие звуки ударов: трах! трах! трах!
Антон, часто дыша, прижимает к себе Наташку, смотрит на
огненные жала свечей. Он чувствует горячий взгляд Веры на своём лице,
но никак не может повернуться — странная вялость сковывает всё тело.
Слышно, как снова падают куски кирпичей.
Там, видно, пробивают дыру над
притолокой.
АНТОН (ровно,
бесстрастно). Если бы не застеклили
лоджию, мы бы сейчас
спокойно к соседу перебрались. (Оживляясь.)
Подождите! Подождите!
Сейчас всю раму высадим…
Он бежит за топориком в
прихожую. Наташка приникает к матери. Девчонка
словно спит: не открывает глаз, еле держится на ногах.
Лицо измазано в
крови.
19
ПРИХОЖАЯ. А н т о н
подхватывает топорик, глядит — наверху зияет уже
приличная дыра. Левый верхний угол дверной коробки
ходит ходуном. И тут
Антона осеняет.
АНТОН. Чёрт, ванная же!.. Вера, Наташка, сюда!
Он открывает дверь в
ванную, впускает В е р у с Н а т а ш к о й, бросает
напоследок взгляд назад: дверной косяк трещит,
выскакивает из плоскости
стены.
20
ВАННАЯ. А н т о н
задвигает защёлку, суёт фонарик В е р е, Н а т а ш к е — топорик.
Обеими руками срывает зеркало вместе с полочкой. Летят вниз банки,
тюбики, флаконы, расчёски, зубные щётки. Антон швыряет стеклянную полку
в ванну — она разлетается. Перехватывает поудобнее топорик, бьёт
острием по стене.
Перегородка — тоненькая стеночка из битого кирпича и
сыпучего раствора. Видно, что вся нижняя часть перегородки закрыта
деревянным шитом, на котором и держится раковина. От первого же удара
образовывается окошко с ведёрное дно. Гремит и рассыпается зеркало
соседа. Антон с сумасшедшей силой рубит крест-накрест несколько раз.
Над раковиной получается дыра-проход.
АНТОН. Наташка, полезай!
Подсаживает дочку,
просовывает её ногами вперёд, проталкивает в пролом. Быстро
подтаскивает стиральную машину.
АНТОН. Вера!
Жена ступает на унитаз, с
него — на машину. Пытается перешагнуть раковину, но узкая юбка мешает.
АНТОН (в бешенстве).
Вера! Да задери ты её, чёрт возьми!
Сам хватается за подол,
задирает юбку. Вера, сверкая исподним, корячится, протискивается в
дыру.
АНТОН (за кадром).
Боже, это же — кинокомедия! Это же —
цирк!
На глазах его появляются
слёзы. Прежде чем скрыться самому, Антон,
охнув от натуги, стаскивает со стены железный эмалированный шкаф с
запасами мыла, зубной пасты, стирального порошка, шампуней —
придавливает им дверь. Вплотную к двери придвигает и стиральную машину.
Пристраивает под ручку швабру. Только потом лезет в дыру.
21
КВАРТИРА СОСЕДА. В
квартире соседа они, судя по всему, впервые. А н т о н
сразу, ещё в ванной, пробует — есть ли свет? Есть. Обстановка в
квартире убогая: в комнате — стол деревянный, старый, стулья под стать
столу, дерматиновый диван с валиками, по стенам развешаны картинки из
журналов: портреты маршалов, Сталин, военные баталии. Антон
устремляется к телефону: он, ярко-красный, стоит на тумбочке у окна.
Антон хватает трубку, приникает к ней ухом — лицо его резко меняется.
Поворачивается к В е р е с Н а т а ш к о й.
АНТОН. Сволочи! Они, конечно же, провода в коридоре
обрезали! (Загнанно осматривается.)
Хоть бы ружьё где на стенке висело…
НАТАШКА. Пап, а что если так: когда они все сюда полезут
— в коридоре ведь никого не будет? Мы в двери выскочим и убежим, а?
АНТОН. Точно! Молодец, Наташка! Нам только б на улицу
выскочить…
Антон устремляется в
прихожую. У соседа тоже — два замка. Антон
второпях крутит, открывает верхний замок и только тогда видит, что
нижний замок изнутри не открывается. В отчаянии Антон зачем-то шарит по
двери пальцами.
Потом горбится, приникает к двери лбом, закрывает глаза.
ВЕРА. Ну, что, Антон? Что?
Антон устало
разворачивается, обнимает жену и дочь, крепко прижимает к
себе. Вдыхает тревожный родной аромат из волос. И всхлипывает.
Из ванной раздаются крики, гогот, весёлые матерки. Дверь
с треском распахивается. Первым влетает М о р д о в о р о т
с чугунной секцией
от батареи в руке. За ним — С ы н о к, П а ц а н ч и к и,
наконец, Д е в а х а. Она уже
в джинсах и
застёгнутой на одну пуговицу мужской рубашке.
Антон, Вера и Наташка оцепенело, с ужасом смотрят на них. Мордоворот
подлетает к ним, бодро и весело крякает.
МОРДОВОРОТ. Козёл!
Он с ходу всаживает торец
батарейной секции Антону под дых. Антон глухо
ойкает и ломается пополам. Вера и Наташка кричат в голос, бросаются к
нему. Сынок оттаскивает Веру, Пацанчик с Девахой — Наташку. Та
брыкается, визжит. Антон с муками распрямляется. По всему видно — он
почти без сознания. Мордоворот с интересам вглядывается в него, шипит.
МОРДОВОРОТ. Говорил, паскуда — открывай! Щас я тебе,
падло, кайф словлю. Щас ты у меня закемаришь!
Он бросает секцию на пол,
хватает Антона ручищей за волосы на затылке,
резко нагибает его голову несколько раз, одновременно пиная коленом в
лицо. Два-три страшных, чудовищных удара. Антон отключается.
Темнота.
22
КВАРТИРА СОСЕДА. А н т о
н постепенно, медленно возвращается к жизни.
Сквозь гул, волны шума прорезывается в его сознание визг, крики
Н а т а ш к и, стоны В е р ы. Антон открывает глаза. Он стоит на
коленях,
привязан к батарее отопления. Лицо его ужасно: разбитое, распухшее,
один глаз заплыл полностью. Перед ним открывается жуткая картина: в
нише у противоположной стены на дерматиновом диване М о р д о в о
р о т и С ы н о к
насилуют Веру. На голом полу, прямо перед Антоном, истязает
Наташку
П а ц а н ч и к. Д е в а х а ему, хихикая, помогает — держит
Наташку, мешает ей
сопротивляться.
Антон бессмысленно смотрит.
Вдруг в прихожей возникает какое-то движение. Кто-то
вошёл в квартиру. В комнате никто этого не замечает. Но вот дверь в
комнату (она была приоткрыта) распахивается настежь. На пороге стоит
сосед — седой С т а р и к, хромой, с тростью, одет бедно: в
замызганный
пиджачок, потрёпанные военные галифе. На пиджаке — орден Отечественной
войны 2-й степени. Он ошеломлён сверх меры, стоит с полминуты,
приоткрыв рот и тараща глаза. Хочет что-то сказать, но лишь двигает
фиолетовыми губами, показывая беззубые десна. Вдруг он разъярился,
делает шаг вперёд, стучит палкой об пол.
СТАРИК (шепеляво).
Это что такое, а? Это кто позволил,
а? Прек-ра-тить!
Пацанчик испуганно
отшатывается от Наташки. Деваха тоже с опаской
отодвигается. Сынок, как и в тамбуре, абсолютно не обращает внимания ни
на что, ёрзает на затихшей, впавшей в обморок Вере — наслаждается.
Реагирует один Мордоворот. Он медленно, издевательски вихляя жирным
задом, подходит к Старику, делает полупоклон, разводит руками.
МОРДОВОРОТ. Простите нас, папаша! Мы больше не будем!
И неожиданно зверски бьёт
Старика в живот. Тот влипает в стену и
медленно сползает на пол. Взгляд его стекленеет.
Мордоворот с размаху
пинает его прямо в лицо.
МОРДОВОРОТ. Старпер вонючий — ещё орёт! (Антону.)
А ты
чё вылупился, сука? Ещё хошь?
Он направляется к Антону и
бьёт его кулаком в лицо. Антон ударяется виском о ребро батареи и снова
отключается.
23
УЛИЦА. Уже весна. Светло
на
улице, ясно. Смеются девчонки в скверике,
облитом нежной новой зеленью. Много улыбчивых лиц. Хотя, как и
повсеместно в наши дни, немало и злых, угрюмых, насупленных физиономий.
На скамейке перед входом в скверик сидит нищий в рванье, перед ним —
коробочка из-под «Сникерсов» на земле, в ней мелочь.
А н т о н шагает отрешённо, углубившись в себя. Ему не до
весны. Изменился он страшно: постарел, нос перебит, как у боксёра, в
голове много седины, волосы давно не стрижены, на щеках щетина. Брюки
мятые.
Подходит к двери мрачного старого здания. Мелькает вывеска
«Прокуратура».
24
ВЕСТИБЮЛЬ. А н т о н
входит, что-то объясняет дежурному, тот указывает
направо в коридор. Антон идёт, подходит к очереди у двери, спрашивает,
кто последний, садится на свободный стул. Ждёт, закинув ногу на ногу и
опустив голову, сцепив в замок руки.
25
КАБИНЕТ ПРОКУРОРА. А н т о
н сидит, сгорбившись, на краешке стула,
исподлобья смотрит на хозяина кабинета. П р о к у р о р — приторный,
прилизанный — убеждающе, прикладывая руки к груди, говорит, заглядывает
в глаза.
ПРОКУРОР. Поверьте, Антон… э-э-э… Николаевич, вы глубоко
ошибаетесь: не
мог сын Евгения Петровича в этом участвовать. Вы же отлично знаете —
милиция тщательно проверила: у него неопровержимое алиби. Его не было в
этот день в городе вообще. А настоящих преступников обязательно найдут.
Потерпите.
АНТОН (криво
усмехаясь). Полгода уже ищете…
ПРОКУРОР. Ну что ж, ну что ж, не всё сразу. Дело сложное.
АНТОН. А я вам повторяю: я его сразу узнал, как увидел.
Я их каждого в лицо запомнил. Это он был — точно говорю.
ПРОКУРОР. Ну, дорогой мой Антон Николаевич, сказать всё
можно, согласитесь. Вот найдётся, допустим, человек, который скажет: «Я
точно видел, как Антон Николаевич пробил стену в квартиру к соседу,
залез и убил его…» А?
АНТОН (снова криво
усмехаясь). Ага, и дочку собственную
изнасиловал…
ПРОКУРОР. Ну что ж, ну что ж, бывают и такие случаи —
отцы дочек собственных насилуют…
АНТОН (бледнея,
приподымается). Вы что это говорите? Вы
что, издеваетесь?!
Ему не хватает дыхания, он
рвёт ворот рубашки. Прокурор вскакивает, плескает воды в стакан.
ПРОКУРОР. Ну что вы, что вы! Простите, бога ради! Сами ж
этот разговор завели. Успокойтесь…
26
ВЕСТИБЮЛЬ ОБЛАСТНОЙ
АДМИНИСТРАЦИИ. Стол у входа. За столом — М и л и ц и о н е р. Перед ним
— А н т о н.
АНТОН (твёрдо).
Пока он меня не примет — я отсюда не
уйду.
Милиционер звонит по
телефону, прикрыв трубку ладонью, почтительно докладывает
МИЛИЦИОНЕР. … да, да, требует… Что?.. Хорошо. (Антону.)
Сейчас к вам выйдут, подождите.
Сверху сбегает по ковровой
лестнице лысоватый Чиновник.
ЧИНОВНИК. Это — вы? Евгений Петрович очень заняты, они
не могут вас принять. Да и часы сейчас, и день сегодня — не приёмные.
АНТОН. Я не уйду, пока не поговорю с ним. Мне надо всего
минут пять. (Не давая возразить.)
Повторяю, мне срочно нужно поговорить
с ним по важному для него делу.
Чиновник исчезает. Через
некоторое время гудит телефон на столе дежурного. Милиционер хватает
трубку, вытягивается в струнку.
МИЛИЦИОНЕР. Есть! Понял! (Антону.) Пожалуйста,
проходите: второй этаж налево.
27
КАБИНЕТ. Всё
величественно. Необъятный Т-образный стол. Над креслом
хозяина кабинета — В а л ь я ж н о г о — само собой, огромный портрет
Президента. А н т о н, как и в прокуратуре, сидит сгорбившись, смотрит
исподлобья. Говорит, видимо, повторяя.
АНТОН. Ваш сын с приятелями изнасиловал мою жену и дочь,
сделал меня инвалидом, убил старика-соседа…
ВАЛЬЯЖНЫЙ (гневно
стуча холёным кулаком по столу).
Прекратите, в конце концов! Это — ваши бредни. Даже из Москвы
приезжали, разбирались — что вам ещё надо? Я понимаю, у вас горе, но
ведь и других понимать надо…
АНТОН. Где ваш сын? Я хочу с ним поговорить.
ВАЛЬЯЖНЫЙ. Я же сказал: сына моего в городе нет, он —
далеко. И последний раз предупреждаю: если вы не оставите нас в покое —
пеняйте на себя.
АНТОН. Что, в психушку упрячете?
ВАЛЬЯЖНЫЙ. В психушку не психушку, но меры примем.
АНТОН (вдруг
издевательски ухмыляясь). А если я меры
приму — а?
Вальяжный смотрит
напряжённо, пытаясь понять. Раздражённо машет рукой.
ВАЛЬЯЖНЫЙ. Все, не хочу вас больше слушать! До свидания.
АНТОН (многозначительно).
До сви-да-ния! Вот именно — до
свидания!
Резко встаёт, отпихивает
стул ногой, идёт к двери. Берётся за ручку, вдруг разворачивается, на
глазах — слёзы.
АНТОН (рычит).
Не-на-ви-жу!
Выходит из кабинета,
саданув массивной дверью.
28
КВАРТИРА. Вечер. А н т о
н и В е р а (она тоже резко изменилась, постарела)
сидят в комнате в креслах, отрешённо уставились в телевизор. С экрана
доносятся выстрелы, крики, стоны, ругань — идёт какой-то американский
боевик.
АНТОН (устало).
У Наташки была?
ВЕРА (нехотя).
Была.
АНТОН. Как она?
ВЕРА. Всё так же.
Молчание. У Антона
какой-то странный углублённый в себя взгляд. Он о
чём-то напряжённо думает, на экран совсем перестаёт смотреть. Встаёт,
идёт на кухню, шарит в шкафах, в столе. Выходит на лоджию, ищет там в
шкафчике на стене. Бормочет.
АНТОН. Куда же он запропастился?..
Наконец, находит —
складной нож-«белочку», в коричневом кожаном чехле.
Снимает чехольчик, раскрывает нож, пробует пальцем лезвие. Идёт в
прихожую, шарит в нише в ящике с инструментами, находит оселок.
Возвращается на кухню, плотно прикрывает за собой дверь, садится на
табурет, прикрывает спортивные домашние штаны с лампасами газеткой,
начинает нож точить. Время от времени прислушивается — не идёт ли Вера?
Лицо у Антона сосредоточенное, угрюмое, решительное.
29
УЛИЦА. Поздний вечер.
Редкие фонари. Прохожих нет. А н т о н, держа руки в
карманах плаща, идёт размеренно, гуляющим шагом, задумался. И вдруг
сзади, из-за правого плеча — голос: «Эй, мужик, спичек дай!» Голосок
какой-то опасный, таящий угрозу, мерзкий. Антон мгновенно понимаете что
влип в историю. Он теряется, и, ещё не зная, как себя вести,
оборачивается и видит П а ц а н ч и к а. Тот требовательно, нагло
взглядывает
Антону в глаза. Сзади, шагах в трёх, ещё три тёмные, неторопко идущие
фигуры — С ы н о к, М о р д о в о р о т и Д е в а х а.
Антон не отвечает и не останавливается, продолжает идти
всё тем же гуляющим шагом — от растерянности.
Пацанчик хватает Антона
за рукав.
ПАЦАНЧИК. Ну, спички есть у тебя, спрашиваю? Эй, ты! Ну
остановись!
По мостовой изредка
проносятся машины — мимо, мимо… Мимо! Антон
медленно оборачивается к семенящему сбоку шакалёнку и внешне твердо,
свысока, даже слегка насмешливо изрекает.
АНТОН. Молодой человек, вы хоть маленько думаете — к
кому можно приставать, а к кому нет?
И опять, не
останавливаясь, раз-два, раз-два… Пацанчик чуть приотстаёт,
перекидывается парой слов со своими,
снова догоняет Антона, снова
хватает за рукав.
ПАЦАНЧИК. Ну остановись, поговорить надо!
Антон начинает
поворачиваться к Пацанчику, но вдруг делает резкое
движение, вырывается из его ухватистых пальцев и
стремглав бежит по
улице.
И сразу становится понятно
что это — сон. Антон
старается изо всех сил, машет руками, напрягается, но бежит словно по
грудь в воде — вязко, неуклюже, страшно медленно. Топот, крики сзади
приближаются, преследователи уже в двух шагах…
30
КВАРТИРА. А н т о н
дёргается, освобождается ото сна, приподнимает голову
от подушки. Он лежит на диване, одетый — в футболке, спортивных
лампасных штанах. За окном — вечереет. В е р а сидит в кресле у
окна,
что-то вяжет.
Антон молча встаёт, идёт в ванную, плещет холодной воды
на лицо, полощет рот, внимательно разглядывает себя в зеркало над
раковиной. Вдруг делает свирепое лицо, взгляд жёстким.
АНТОН (сам себе).
Вот как надо!
Выходит из ванной бодро,
решительно, пружинисто. Переодевается в
джинсы, рубашку, пуловер. На лоджии достаёт нож из шкафчика,
освобождает от чехла, прячет в задний карман брюк.
АНТОН. Иди, закрой за мной.
ВЕРА. Куда ты?
АНТОН. Прогуляюсь.
Не дожидаясь, пока Вера
встанет из кресла, выходит из квартиры, открыв все замки, засов и
цепочку.
31
УЛИЦА. А н т о н
идёт по вечернему городу, внимательно всматривается в
прохожих. Порой догоняет парня или девушку,
уточняет — нет, не то…
32
РЫНОК. Утро. А н т о
н бродит по рынку, между рядами, заходит в
комиссионный, где торгуют косметикой и магнитофонами. Клубится
оглушительный базарный шум. Мелькание лиц. Видно, что Антон уже устал
от этой карусели, но продолжает внимательно всматриваться в лица, даже
зачем-то в усатые тёмные физиономии торговцев с Кавказа…
33
ВХОД НА СТАДИОН. А н т о
н стоит сбоку от турникетов. Футбольный день.
Толпа болельщиков беспрерывным потоком прёт на стадион. Антон смотрит,
смотрит, смотрит…
34
ГОРОДСКОЙ ПЛЯЖ. Уже в
разгаре май. А н т о н, одетый, выделяющийся среди
голых отдыхающих людей, вышагивает по пляжу. У одной Д е в у ш к
и — она
лежит на спине, закрыла лицо панамой — Антон приподнимает эту
самую панаму: не она. Девушка вскидывается.
ДЕВУШКА. Чего надо?
АНТОН. Ничего, ничего, извините!
ДЕВУШКА. Чокнутый, да? Вот мужа-то сейчас крикну!
Антон не отвечает, бредёт
дальше.
35
ГОРОДСКОЙ ПАРК. Вечер.
Суббота. Погода отличная. Танцы на летней
площадке в разгаре. Под оглушительные раскаты рока топчется, прыгает
толпа. А н т о н ходит вокруг танцплощадки, высматривает. Слышит,
как
сзади, за спиной один П а р н и ш к а другому говорит.
ПАРНИШКА. Ментяра, что ли? Смотри, кого-то вынюхивает.
Может — звезданём?..
Антон резко оборачивается,
смотрит прямо в глаза парнишке. Тот, худой,
длинный, в джинсиках и майке, заробел, отступил за своего приятеля.
Антон делает к ним решительный шаг и вдруг видит за их спинами Д
е в а х у.
Она снова пьяненькая, бессмысленно лыбится, прижимается к совсем
сопливому М а л ь ч у г а н у, который, притиснув её к себе,
гордо ведёт на
танцверанду. Антон чуть было не кидается к ним, но потом
спохватывается, отворачивается, уходит в тень. Два приятеля, которые
намеревались его «звездануть»,
смотрят на него, как на чокнутого.
Танцы продолжаются. Антон стоит в тени, не спускает с
Девахи глаз. Она со своим юным ухажёром выходит после очередных скачек,
они закуривают, бредут, обжимаясь и пересмеиваясь, на край горсада к
туалету. Антон провожает их чуть сзади туда и обратно. Вокруг орут,
поют, прыгают, пьют из банок и бутылок пиво, джин, водку — Антону ни до
кого и ни до чего нет дела.
ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКОВ. На этом мы с вами прощаемся до
среды! Весёлой вам и спокойной ночки!
Звучит прощальный марш. Из
выхода ломится разгорячённая толпа юных
горожан. Тут же вспыхивает драка, начинается беготня. Завыла
милицейская сирена. Антон, не обращая ни на что внимания, не спускает
глаз со «своей» парочки.
36
УЛИЦА. Ночь. М а л ь ч у г
а н ведёт Д е в а х у. Она совсем сомлела, виснет у него
на руке, что-то лепечет, мурлычет, просит пьяно закурить. Сворачивают
на пустынную одноэтажную улицу. Идущий сзади А н т о н
осматривается
крутом, убеждается — никого.
Догоняет, хлопает парнишку по плечу.
АНТОН. Эй!
МАЛЬЧУГАН (испуганно).
Чего ты? Чё надо?
Антон крепко перехватывает
левой рукой Деваху за запястье правой руки, строго говорит мальчишке.
АНТОН. Вот что, молодой человек, мне с этой особью
поговорить надо. С глазу на глаз. Понял?
МАЛЬЧУГАН (из
последних сил хорохорясь). Нет, не понял.
Я её снял на сегодня… Она со мной будет!
В руке Антона блеснул нож.
АНТОН. Мальчик, даю тебе пять секунд и чтоб я тебя не
видел. Понял?
МАЛЬЧУГАН (заворожённо
глядя на лезвие, отступает). Да
ладно… Чего ты?.. Хватит тебе…
Исчезает в ночи.
ДЕВАХА (неуверенно
хихикая). Ух ты какой грозный! Я
таких люблю! Ну-ка, дай, я тебя поцелую…
Вытягивает губы трубочкой
и тянется к лицу Антона.
АНТОН (резко дёргая
её за руку). Пошли!
Антон тянет Деваху за
собой. Тихо на улице, безлюдно, лишь то и дело
взлаивают собаки из подворотен, мимо которых они идут по тротуару. Лицо
Девахи становится всё более растерянным и испуганным. Она трезвеет с
каждой минутой.
ДЕВАХА. Постой! Ты чё? Куда ты меня прёшь?
АНТОН. Молчать! Молчи, я сказал!
Идут мимо нежилого дома —
окна заколочены досками. Антон затаскивает
Деваху во двор, огибает дом, усаживает её почти силой на крыльцо.
Наклоняется к самому её лицу.
АНТОН. Ну? Не узнала ещё меня?
Зажигает спичку, освещая
своё лицо.
ДЕВАХА (вглядываясь,
неуверенно). Н-нет…
АНТОН. Так я тебе, блядина ты этакая, подскажу: это ко
мне ты со своими дружками наведалась в гости двенадцатого октября
прошлого года… Ну, вспомнила? Помнишь, как весело мы провели время?
Дочка моя, Наташка, особенно тебя помнит. Она в психушке сейчас лежит,
Наташка-то. «И чего это, — спрашивает, — они снова в гости к нам не
придут?» Соскучилась Наташка-то, очень уж ей понравилось, как вы со
своим дружком прыщавым с ней поиграли в тот вечер…
Деваха уже перепугана до
смерти. Хочет закричать. Антон приставляет к её горлу лезвие ножа.
АНТОН. Только вот пикни — враз убью!.. Быстро говори:
кто тогда, кроме
губернаторского Сынка, был? Пацанчик и Мордоворот кто они? Где живут?
Где? Говори быстро, не то…
ДЕВАХА (торопливо, с
готовностью, глотая окончания
слов). Это братья. Братья они. Родные братья-то. Младший в школе
учится, в пятой, а в классе, вроде, в девятом… А старший — я даже не
знаю, он, кажется, отдельно живёт. И, вроде, не работает нигде… Он как
бы телохранитель у Сынка… Да, точно, он раз хвалился, что большие бабки
от него получает, подарки разные…
АНТОН. А где, кстати, этот Сынок сейчас?
ДЕВАХА. Ой, знать не знаю! Правда, правда! Я тогда
первый и последний раз с ним была…
АНТОН. Ладно. Тогда вот что, слушай внимательно: мне
нужно встретиться и поговорить с Пацанчиком.. Поняла? Завтра —
воскресенье. Кровь из носу — разыщи его и под любым предлогом приведи к
моему дому в одиннадцать вечера. Во дворе у третьего подъезда я буду
ждать. Всё понятно?
ДЕВАХА (скулит).
Да-а-а, а если его в городе нету? Я его
уж неделю не видала. А если не пойдёт он?..
АНТОН. Учти, мне не до шуток! Благодари Бога, что я тебя
отпускаю. Но если завтра в 23:00 Пацанчик не будет у моего подъезда —
прощайся с жизнью. Мне ведь терять нечего… Ну-ка, постой!
Антон забирает сумочку
Девахи, открывает, нашаривает там паспорт, при свете луны
рассматривает.
АНТОН. Вот так-то лучше! Это пока у меня останется, до
завтра. А пока
вот тебе, Елена Михайловна Григорьева, за тот октябрьский вечер
небольшая благодарность.
Антон резко, хлёстко
отвешивает Девахе пару увесистых оплеух. Она
вскрикивает, закрывается, прячет лицо. Антон зло сплёвывает, встаёт с
крыльца и уходит, напомнив уже из темноты:
АНТОН. Завтра — в одиннадцать!
37
ДВОР ДОМА. Поздний вечер.
Д е в а х а с П а ц а н ч и к о м идут по двору
дома-«коленчатого вала». Она что-то с жаром говорит ему, в чём-то
убеждает. Тот, чем-то недовольный, идёт нехотя, плетётся. Подходят к
третьему подъезду — никого. Деваха в растерянности и, уже начиная
радоваться, осматривается… Вдруг из темноты подъезда быстро
появляется
А н т о н,
подходит к ним, крепко берёт за руку Пацанчика.
АНТОН (бодро).
Привет, что ли?
ПАЦАНЧИК (пытаясь
вырваться, фальцетом). Чего? Чего надо?
АНТОН. Тиш-ш-ше! Поговорить с тобой надо… По важному
делу. Не трусь — не мужик, что ли? (Девахе,
протягивая паспорт.) А ты —
до свидания! Всё, чтоб я тебя больше никогда в жизни не встречал.
Ферштеен?
Деваха, прижав паспорт к
груди, вдруг морщится, сверкает слезой, тоненько канючит.
ДЕВАХА. Дяденька, отпусти его… Отпусти, дяденька!
Антон, не выпуская
Пацанчика, делает резкий шаг в её сторону.
АНТОН. А ну — брысь отсюда!
Деваха отбегает, идёт
прочь, всё время оглядываясь. Размазывает слёзы по лицу.
АНТОН (Пацанчику).
Ну, пошли. Не бойся — разговор на
пять минут всего. Только — тихо!
Видно, что Пацанчик
только-только начинает его узнавать. Узнаёт
окончательно. Впадает в прострацию. Покорно идёт.
Антон вместо подъезда
сворачивает влево, вниз по лестнице — в подвал.
38
ПОДВАЛ. Довольно светло —
горят два фонаря. Торчат столбы-подпорки.
Тянутся трубы. В одном стыке пробивается свищ — шипит, пускает пар.
Неуютно, мрачно. А н т о н подводит П а ц а н ч и к а
к одной из подпорок, ловко
заводит его руки за столб,
связывает их тонким капроновым шнуром.
АНТОН. Вот и умница… Дрыгаться не надо, не поможет.
Кричать тоже не
советую — никто не услышит… (Заканчивает
возиться с узлом, отходит в
сторонку, обтрясает руки, словно после трудной работы.) Ну-с,
прекрасно.
Теперь и побеседуем. Скажи, сучонок, для начала: как тебе Наташка,
дочка моя, — понравилась? Жениться не хочешь после этого на ней — а?
Что? Не слышу!
Пацанчик никак не может
проглотить ком в горле — кадычок так и дрыгается: туда-сюда, туда-сюда…
АНТОН. Впрочем, жениться тебе теперь не придётся уже ни
на ком…
М-м-м-да… Ты вот пока лучше что скажи: где братец твой, качок,
проживать изволит? Где в настоящее время находится ваш атаман,
ваш вождь задрипанный?
ПАЦАНЧИК (откашливается,
еле слышно). Брательник в
Пригородном лесу щас… Он в «Туристе» на лодочной пристани пашет… А тот,
брательник сказывал, вроде на море щас живёт, у родни в Сочи…
Антон задумчиво смотрит на
Пацанчика, что-то прикидывает.
АНТОН. Тэк-с, тэк-с, тэк-с… Ну что ж… Наташка-то,
спрашиваю,
понравилась? Молоденькая, тринадцать лет всего… В психбольнице она
лежит… С тех пор и лежит…
ПАЦАНЧИК. Дяденька! Да не хотел я! Они меня заставили!..
Перед мысленным взором
Антона та мерзкая сцена.
39
КВАРТИРА СОСЕДА. П а ц а н
ч и к, пуская слюни удовольствия, елозит на Н а т а ш к е, у неё
распахнут рот в крике. Деваха держит её…
40
ПОДВАЛ. Лицо А н т о
н а каменеет. Он зловеще медленно подходит к П а ц а н ч и
к у,
расстёгивает у него брючный ремень. Тот испуганно вытягивает шею,
высматривает — что с ним делают? Антон ремнём перехватывает Пацанчика
через живот повыше штанов и притягивает его плотно к столбу.
Застёгивает ремень сзади. Нагибается, разувает Пацанчика, стягивает с
него носки. Снимает с него и майку. Морщась, собирает носки Пацанчика в
комок, резким движением запихивает этот комок Пацанчику в рот.
Перехватывает майкой нижнюю часть его лица, притягивает голову его к
столбу. Теперь Пацанчик может двигать только ногами.
Из карманов Антон медленно достаёт и выкладывает на
дощечку, словно в операционной, плоский флакон одеколона «Саша»,
носовой платок, нож-«белочку». Пацанчик широко распахнутыми глазами
наблюдает за зловещими приготовлениями. Антон раскрывает нож, пробует
лезвие, удовлетворённо хмыкает. Подходит вплотную к Пацанчику.
АНТОН (проникновенно).
Я решил тебя помиловать, понял?
Сначала я решил
всех вас мразей уничтожить. Вас же негодяев нельзя оставлять жить. Вы
ж скольких ещё можете погубить и в грязь втоптать… Ну вот… Но потом я
вспомнил, на твоё счастье, что у нас даже государство наше подлое
несовершеннолетних не казнит. Поэтому я решил тебя очень и очень легко
наказать. Мужайся, голубчик! Мужайся! Благодари Господа Бога, что жив
останешься…
Говоря последние слова,
Антон отвинчивает крышечку одеколона, обильно
смачивает платок, тщательно протирает платком лезвие ножа. Плескает
одеколона на руку, моет ладони, пальцы. Подходит к Пацанчику (тот
смотрит дикими глазами, бешено вращает зрачками, мычит), расстёгивает
ему штаны, спускает вниз вместе с трусами. Нагибается и делает резкое
секательное движение.
АНТОН. Вот так!
Пацанчик дёргается, мычит,
страшно напрягается, потом обмякает,
повисает на путах, уронив голову на грудь. Антон омачивает платок
одеколоном, прикладывает его к свежей ране. Смотрит на флакон, выливает
остатки на место «операции». Отбрасывает пустой флакон, брезгливо
оттирает руки от крови свежим белым платком. Тщательно осматривает себя
при свете подвальных фонарей…
Проходит некоторое время. Пацанчик лежит на земле. Он
уже в трусах. Под головой — собственные штаны. Антон сидит рядом,
задумался, грустен. Смотрит на часы, достаёт из кармана маленький
пузырёк с нашатырным спиртом, открывает, подсовывает Пацанчику под нос.
Тот морщится, вертит головой, открывает глаза. Несколько секунд
бессмысленно смотрит вверх, потом скашивает глаза на Антона. Резко
вскидывается и со стоном хватается за пах. Лицо его кривится,
перекашивается.
ПАЦАНЧИК (со слезами).
С-с-сука! Чё ты со мной сделал?
Убью, гад!
Антон медленно раскрывает
нож, объясняет — спокойно, убедительно.
АНТОН. Нет, это я тебя убью, ублюдок. Я. Понял? Радуйся,
что жив
остался. А без баб многие люди на свете живут и ничего. Наташку помни
теперь до могилы… И — серьёзно предупреждаю: если кому расскажешь, или
за мной охотиться начнёте — убью сразу. Мне теперь терять нечего, я
своё уже отжил…
41
КВАРТИРА. В е р а
открывает дверь А н т о н у, впускает домой.
ВЕРА (равнодушно).
Что ты так поздно?
Не ожидая ответа, идёт в
комнату.
АНТОН. Да так, гулял по улицам. Проветрился
немного.
ВЕРА (за кадром).
Письмо пришло, из Москвы.
Антон замирает на одной
ноге — успел снять только один сандалет.
АНТОН. Ну, ну? Что пишут?
ВЕРА (за кадром).
Пишут, что переслали наше письмо в
областную прокуратуру.
Антон швыряет сандалет в
угол, садится на обувную полку, бьёт себя кулакам по колену.
АНТОН. Вот сволочи! Всё, не надо больше никуда писать —
бесполезно.
ВЕРА (за кадром,
ровным голосом). А что же нам делать?
АНТОН. Пока ничего. Поживём — увидим. Дай-ка лучше
поесть, что-то устал я…
ВЕРА (за кадром).
Посмотри сам, там, вроде, суп остался…
42
ПРИГОРОДНЫЙ ЛЕС. Ранний
вечер. Лето в разгаре. Буйство зелени. Ни
ветерка, ни дождинки. Солнце только начинает клониться к горизонту.
Дневной зной сменяется благодатью. На берегу реки горит уютный
костерок. Невдалеке от него вокруг деревянного вкопанного стола на
скамьях — кампания рыбаков. Солидные дяди поднимают походные
стаканчики, закусывают колбасой, ухой, шашлыками. У костерка суетится,
обслуживает вельмож М о р д о в о р о т. Он уже изрядно навеселе,
смеётся
невпопад, встревает в беседы, бормочет себе под нос.
МОРДОВОРОТ. Мы вон как умеем… Не шашлыки — сказка, мать
твою!.. Такую
ушицу — поди, попробуй сам сгондобить, хрена что получится…
Из кустов за кампанией
наблюдает А н т о н. Рядом с ним на траве лежит
старенький чёрный дипломат. Судя по всему, Антон ведёт наблюдение уже
давно — устал, вспотел, раздражённо отгоняет мошкару. Пьянка
разгорается всё сильнее. Один Р ы б а к встаёт,
пошатываясь, идёт к кустам,
мочится чуть ли не на Антона. Тот, затаившись, морщится, пережидает.
РЫБАК. Приятно на родную матушку-природу поссать!
Пьяный свинтус регочет,
застёгивает штаны, возвращается к столу. Дружный хохот, веселье,
ободрительные крики.
Вдруг сзади Антона раздаётся рычание, он оглядывается —
совсем рядом стоит внушительных размеров пёс и скалит на него зубы.
Антон хлопает по земле ладонью, шёпотом пытается отогнать.
АНТОН. Цыц! Цыц!
Псина начинает ворчать
громче. От костра слышен голос.
1-й РЫБАК. Ш-ш-ш, какой-то зверь там в кустах! Слышите?
2-й РЫБАК. Да брось ты! Какой там зверь — собака…
Антон молча упирается в
пса взглядом, сверлит, гипнотизирует. Зверь
ворчит ещё некоторое время, потом смолкает,
несколько секунд так же
пристально всматривается в глаза человека и, наконец, отступает,
скрывается за кустами.
1-й РЫБАК. Пойти, посмотреть — что там?
2-й РЫБАК. Да хватит тебе! Вдруг бешеный — хватит за
ляжку…
3-й РЫБАК. И впрямь, и так подчинённые Бешеным за глаза
зовут…
1-й РЫБАК. Да ну вас!..
Пиршество на лоне природы
подходит к финалу. Один за другим рыбаки
направляются к базе отдыха «Турист» — её высокая крыша выглядывает
из-за деревьев. Один из рыбаков тянет Мордоворота.
РЫБАК. Пошли… Пошли, дорогой… У меня там коньячок ещё
остался…
МОРДОВОРОТ. Щас, щас, конечно! Коньячок — это вещь.
Только вот костёр надо залить — начальство заругает. Вы идите, я щас
мигом подскочу…
Мордоворот остаётся один.
Антон вынимает из дипломата туристский
топорик, освобождает его от чехла. Пригнувшись, подбирается к самому
краю кустов. Мордоворот стоит к нему спиной, потягивается.
Расстёгивается, пускает струю на костёр. Антон выжидает. Потом
приподымается, начинает подкрадываться к Мордовороту, сжимая в правой
руке топорик.
МОРДОВОРОТ. Да ну его! Хватит!
Застёгивается, хватает
пустое ведро, сумку с посудой, шампурами и
прочим кухонным хозяйством и спешит по тропинке вслед за ушедшими.
Антон, сжимая, тиская рукоятку топора в руках, пристально смотрит ему
вслед.
43
ПРИГОРОДНЫЙ ЛЕС. Та же
самая полянка. Опять костерок. Снова кампания —
уже другая. На пологий бережок вытянута наполовину лодка-казанка, в ней
— вёсла. М о р д о в о р о т опять кашеварит, пьёт, веселит
компанию. А н т о н на
своём наблюдательном пункте. Смотрит деловито на отдыхающих, пирующих
людей. Жуёт бутерброд с сыром, запивает чаем из термоса.
Рыбаки начинают расходиться. Антон уже у края кустов, с
топорикам — наготове. Словно приготовился бежать дистанцию с кем-нибудь
наперегонки. Чувствуется, что сегодня он решил во что бы то ни стало
совершить то, что задумал.
МОРДОВОРОТ. Вы идите, идите, а мне лодку надо отогнать.
Щас я моментом, костерок залью, лодку отчалю и — прибегу…
Мордоворот остаётся один.
Подхватывает ведёрко, идёт к речке. Ставит
ведёрко рядом с лодкой. Опускается на корточки, черпает ладонями воду,
моет лицо, отфыркивается. Антон с топориком в напряжённой руке на
цыпочках крадётся к Мордовороту. Тот, широко разведя руки, стряхивая
капли с них, начинает подниматься. В это мгновение Антон, уже
подкравшись вплотную, широко размахивается правой рукой и обушкам
топора ахает парня в самое темечко. И моментально — второй раз. В то же
место.
Мордоворот по инерции продолжает распрямляться,
замедленно оборачивается, поднимая левую руку к темени, смотрит
удивлённо прямо на Антона и делает шаг к нему. Антон пятится, сжимая
топорище обеими руками. Пальцы побелели. В глазах — растерянность.
Сандалеты скользят по мокрой траве, Антон чуть не падает.
Мордоворот, сделав шаг на взгорок, теряет равновесие,
качается и навзничь падает в воду. Ноги его, босые и грязные, остаются
на берегу. Антон, бросив топорик, смотрит несколько секунд, подходит,
приседает и спихивает с усилием тело Мордоворота, словно тяжёлое
бревно, в реку. Оно, покачиваясь, плывёт некоторое время по верху,
потом погружается, исчезает в медленно текущей воде.
Антон распрямляется, стоит ещё несколько секунд,
бессильно опустив руки и провожая взглядам труп. Спохватывается,
оглядывается в тревоге на тропинку — никого. Он хватает топорик и,
присев на корточки, точь-в-точь как до этого Мордоворот и на том же
самом месте, начинает мыть обушок в речке. Антон сосредоточенно трёт
топорик пальцами, потом вдруг вынимает его из воды, встаёт, наотмашь
размахивается и зашвыривает топорик в реку. Он, кувыркаясь, летит к
противоположному берегу и,
сверкнув в лучах полной луны, исчезает в
воде.
Антон, почувствовав чей-то взгляд, в тревоге резко
оборачивается. Из кустов торчит наполовину тот самый большой пёс. Зверь
пристально смотрит на Антона. Антон нервно шарит под ногами, подбирает
сук и швыряет в собаку.
АНТОН. Пшёл! Цыц! Пшёл вон!
Псина, клацнув злобно
клыками, исчезает в ночи.
44
УЛИЦА СОЧИ. А н т о н — в
белой майке, джинсах, сандалетах на босу ногу
бредёт, изнывая от жары, по тротуару.
Заходит в кафе, на рынок.
Вглядывается в лица парней.
45
МОРСКОЙ ПЛЯЖ. А н т о н, в
одежде, бродит между топчанами и шезлонгами,
подходит к пляжному кафе. Одни незнакомые лица. Антон, наконец, не
выдерживает: раздевается, бежит нетерпеливо в море, бросается,
окунается с головой и — плывёт, плывёт, плывёт.
46
РЕСТОРАН. Вечер. А н т о н
— в светлой рубашке, но в тех же джинсах и
сандалетах сидит с незнакомыми ему людьми за столиком.
Пьёт сухое вино,
ест вяло шашлык.
В ресторан входит С ы н о к с двумя девушками. Сынок в
отличном светлом костюме, в белой рубашке, галстуке, на пальце левой
руки массивный золотой перстень. Его спутницы размалёваны, одна в
брючках и майке, вторая — в мини-юбке, топике. Все трое уже навеселе.
Официант провожает их к пустому четырёхместному столику. Там стоит
шампанское в ведёрке, коньяк, закуски, фрукты, цветы.
Сынок и спутницы
садятся, сразу выпивают коньяка, смеются, закуривают.
Антон решительно поднимается, идёт к их столику, явно
намереваясь сесть на свободное место. В последний момент — Сынок уже
вскинул на него глаза — Антон заставляет себя пройти мимо, к стойке.
Присаживается, заказывает сто граммов водки. Не сводит глаз с того
столика.
К Сынку с девушками присоединяется высокий спортивный
парень в лёгкой курточке и белых джинсах. Они его явно ждали —
обрадовались, начинаются поцелуи, смех, ритуал штрафной порции. Веселье
разгорается вовсю. Антон возвращается за свой столик, заказывает ещё
бокал сухого, кофе. Официант, недовольно кривясь, принимает его заказ,
уходит. Антон напряжённо смотрит на «свою» компашку.
47
УЛИЦЫ НОЧНОГО СОЧИ. С ы н
о к и его друзья выходят из ресторана. Они
бредут, куря и веселясь, по улицам всё вниз и вниз — к морю. В руке у
второго парня блестит бутылка шампанского. А н т о н следует за
ними по
другой стороне. Приходят на пляж. Вся компашка с шумом сбрасывает
одежды. И парни, и девицы остаются голышом. Бегут в море, визг, плеск,
хохот, матерки.
К месту купания подходят два молоденьких мента — С е р
ж а н т и рядовой.
СЕРЖАНТ. Эй, в море! А ну — перестать! Кто разрешил
нарушать порядок?
Компания уже выбирается на
берег. Голая девица, та, что была в
мини-юбке, вихляя бёдрами, выходит на песок и танцующей похотливой
походкой приближается к мальчикам в милицейской форме — распахивает
руки, покачивая мощными грудями.
ДЕВИЦА. Ну, това-а-арищ милиционер! Ну дайте, я вас
обниму, к груди своей пылкой прижму!..
СЕРЖАНТ (отступая).
Я сейчас вот машину вызову! Будете
знать! (Подносит к губам рацию.)
СЫНОК. Всё-всё! Не надо шума, сержант! Мы испаряемся.
Нас уже нет!
Сынок, прикрывая пах левой
рукой, правой поднимает шмутьё полногрудой девицы, швыряет ей.
СЫНОК. Ну-ка, профура, быстро оделась!
Девица обиженно поджимает
губы. Все быстро одеваются, молча идут с
пляжа. Милиционеры стоят на месте, ждут. Подозрительно смотрят на
Антона, одиноко сидящего на песке у выхода. Тот вслед за компанией
сразу подхватывается, спешит.
48
УЛИЦА. С ы н о к и
девки стоят на тротуаре, спортивный парень на проезжей
части останавливает тачку. «Жигуль» притормаживает.
Парень
договаривается, машет своим. Все они усаживаются в машину, уезжают.
А н т о н выскакивает на дорогу, пытается остановить
проезжающую иномарку, но не получается. Смотрит с досадой вслед
удаляющимся «Жигулям» и «Форду», бьёт с ожесточением кулаком правой
руки в ладонь левой.
АНТОН. Чёр-р-рт! Вот сволочи!..
Патрульные менты, вышедшие
с пляжа, с подозрением смотрят на него. Антон берёт себя в руки,
разворачивается, уходит.
49
РЕСТОРАН. Вечер. А н т о
н снова дежурит. И не зря. Появляется С ы н о к всё с
той же кампанией. На нём уже другой костюм — серый, в полоску.
Остальные во вчерашней одежде. Снова шампанское, коньяк льются рекой,
клубится веселье. Они танцуют, весело гогочут,
кидают деньги официанту
и оркестру. Антон мрачно смотрит из своего угла.
50
УЛИЦА. Компания
усаживается сразу на выходе из ресторана в такси. А н т о н
подскакивает к «жигулёнку», за рулём которого сонно сидит
В о д и т е л ь —
мордатый парень с усиками и бритой головой.
АНТОН. Пожалуйста, вон за той машиной, а?
ВОДИТЕЛЬ (мрачно).
Дорого будет.
АНТОН. Сколько будет! Поехали!
Суетливо садится рядом с
водителем. Машина резко срывается с места,
мчится, догоняет постепенно такси с кампанией Сынка.
Город кончился.
Водитель, подобревший и повеселевший, становится дружелюбнее.
ВОДИТЕЛЬ. Что, девчонку увели?
АНТОН (сухо).
Увели. Не отставайте от них, пожалуйста.
Вдруг «жигулёнок»
дёргается, резко виляет, теряет скорость. Водитель
давит на тормоза, чертыхается. Выскакивает из машины, с досадой пинает
переднее правое колесо. Оно спущено. Такси с Сынком и его
приятелями-подружками исчезает за поворотом.
АНТОН (уничижительно
водителю). Э-э-эх!
Достаёт из бумажника
сотенную, бросает на сидение, разворачивается в
сторону города и шагает по асфальту. Приморский вечер, его
головокружительная красота абсолютно на Антона не действует. Он
раздражённо вышагивает, смотрит в пространство прямо перед собой.
51
ДИКИЙ ПЛЯЖ. Ранний вечер.
Народу на пляже не так уж много. Все,
естественно, — в чём мать родила: и мужчины, и женщины, и старики, и
дети. Море — почти напоминает стекло. Мёртвый штиль. Далеко-далеко от
берега загорает на надувном матрасе истомлённый С ы н о к,
дремлет. В руке
его — початая бутылка сухого вина. Время от времени он лениво подносит
бутылку к губам, приподнимает голову,
отпивает пару глотков из горлышка.
В стороне от матраса плывёт в открытое море пловец.
Плывёт хорошо, уверенно: от дыхательной трубки (лицо — в воде)
расходятся пенные бурунчики. Пловец приподымает над водой лицо в маске:
это — А н т о н. Сориентировался, опять опускает лицо в воду, плывёт по
дуге, заходя к матрасу с тыла.
Антон тихо подплывает со стороны открытого моря к
дремлющему Сынку. Примеривается, приноравливается и, быстро глянув по
сторонам, хватает сонного Сынка правой рукой за подбородок, левой — за
затылок, резко выворачивает его голову, опрокидывает парня в воду.
Несколько секунд Сынок под водой трепыхается, рвётся наверх, но он
сразу же хлебает крепко солёной воды и уже ничто не может его спасти.
Всё кончено. Антон, держась за матрас, внимательно
смотрит на берег, на яхту, которая скользит не так уж далеко от этого
места. С яхты кто-то смотрит в его сторону через бинокль. Антон
несколько секунд в напряжении ждёт, но яхта продолжает удаляться в
открытое море.
Лицо Антона становится спокойным, но взгляд по-прежнему,
как всё последнее время, слегка безумен, воспалён. Он несколько раз
глубоко вдыхает, регулирует дыхание, натягивает на глаза маску,
прикусывает дыхательную трубку, погружает лицо в воду.
В глубине
прозрачного моря покачивается раскоряченное тело Сынка.
Антон плывёт в открытое море, делает большую дугу,
выходит на берег метрах в двухстах от дикого пляжа, где голые,
свободные от препон стыда люди безмятежно греются на солнце. У Антона
всё тело белое, только лицо, шея и руки до локтей потемнели под южным
солнцем.
52
ПЛАЦКАРТНЫЙ ВАГОН. А н т о
н лежит на верхней полке, поверх постели —
одетый. Люди в этом поезде — бодрые, отдохнувшие, весёлые. Антон —
уставший, апатичный, угрюмый.
АНТОН (за кадром).
Что же спокойствия нет? Ведь всё,
вроде, точку поставил… Чего ещё?
Лицо его становится ещё
более угрюмым, решительным, упрямым, злым. Он продолжает, ворочаясь на
узкой полке, думать и думать.
АНТОН (за кадром).
Ну нет, надо — до конца… Надо под
самый корень… Теперь уж всё одно…
53
КВАРТИРА. Снова тот
страшный октябрьский вечер. Снова его, А н т о н а, бьёт
и бьёт, истязает М о р д о в о р о т. Все гнусные сцены отрывочно
мелькают
страшным калейдоскопом. Но вдруг Антон с омерзением видит, что В
е р у
насилует не Сынок, а его отец —
В а л ь я ж н ы й. Он в пиджаке, галстуке, но
без брюк. Он ёрзает на жене Антона и хрюкает от удовольствия…
АНТОН. Что ты делаешь, паскудная свинья?! Ты что
делаешь?!..
54
ВАГОН. А н т о н
просыпается от собственного крика. Над ним — третья полка
вагона. Стучат колёса. Полумрак. Душная дорожная ночь.
С соседней
второй полки развернулся к нему хмельной М у ж и к.
МУЖИК. Что, парень, худо?
АНТОН. Худо, мужик, ох худо!
МУЖИК. Вот чёрт! И похмелить-то нечем — всё с вечера
усидели. Воды хоть хлебни вон на столике, в бутылке.
Антон свешивается с полки,
достаёт со столика пластиковую бутыль с минералкой, жадно глотает
несколько раз. Ставит.
АНТОН. Спасибо.
МУЖИК. Да чего уж. Если б пиво… Говорю, всё вылакали
вчерась. Сам вот уж гореть начинаю. Эх, жись наша, хмельная да
похмельная…
На нижней полке под
Мужиком заворочались, послышался женский голос.
ЖЕНЩИНА (за кадром).
Молчи уж — страдалец! В санатории
не налакался!
МУЖИК. Ну, завела шарманку. Пойду покурю лучше.
Встаёт, нашаривает тапки,
пьёт из бутылки воду, уходит. Антон, отвернувшись к стенке, лежит с
открытыми глазами.
55
РИЖСКИЙ РЫНОК В МОСКВЕ. А
н т о н ходит, ищет. Продавцы, в большинстве
своём, — знойные дети Кавказа. Антон подходит
к одному ларьку, другому,
мнётся, смотрит товар, но к торгашу так и не обращается. Наконец, у
одного Т о р г а ш а,
скучающего в своей набитой мишурой лавке, Антон
решается, понизив голос, спросить.
АНТОН. Слышь, дорогой, подскажи: мне «пушка» нужна.
Говорят, здесь можно купить…
ТОРГАШ. Э-э, ара, зачэм такие разговоры? Проходи далшэ,
нэ мэшай работать.
Антон, вздохнув,
направляется к выходу.
ТОРГАШ. Э, ара, а чэго тэбэ трэбуэтся?
Антон, встрепенувшись,
возвращается чуть не бегом, доверительно наклоняется к уху сына
Кавказа.
АНТОН. А что есть?
ТОРГАШ. Ну, эсли хочешь — пистолет Макарова адин найду.
Толко дорого.
АНТОН. Вы знаете, мне бы желательно винтовку с
оптическим прицелом. Чтобы издалека можно попасть. Я, знаете ли, на
кабана хочу поохотиться…
ТОРГАШ. Мэня нэ касаэтся, на каво ты охотиться будэшь.
Мэншэ знаэшь — лучшэ живёшь. Сколько дашь за винтовку?
АНТОН. Н-н-ну… А сколько надо?
ТОРГАШ. Пят дашь?
АНТОН. Тысяч?
ТОРГАШ. Э-э, ара, зачэм дурачком сэбя ставишь?
АНТОН. Согласен, согласен! Завтра в это же время принесу
деньги, хорошо?
ТОРГАШ. Ладно. Только учти: каждый патрон — десят
рублэй. Разрывной — тридцат.
56
ПЕРЕГОВОРНЫЙ ПУНКТ. А н т
о н в душной кабине междугородного телефона-автомата кричит в
трубку.
АНТОН. Да, да, всё нормально! Вера, потом всё объясню!
Вера, потом,
дома! Срочно вышли на Главпочтамт до востребования пять тысяч… Что?
Сколько там? Три с половиной? Вера, ну возьми у матери на время ещё
полторы. Срочно нужно! Вера, я жду!..
57
КОРИДОР. Продолжение сцены
из первых кадров фильма. П о л к о в н и к, К а п и т а н, рядовые
милиционеры с автоматами.
ПОЛКОВНИК. Что ж, у нас осталось последнее средство…
КАПИТАН. Товарищ полковник! А что если попробовать жену
его подключить? Всё ей объясним, проинструктируем…
Полковник обдумывает с
минуту, морщит лоб, снова снимает фуражку и протирает внутренность
платком. Все ждут.
ПОЛКОВНИК. Ну, что ж… Я сам за ней поеду. Вы остаётесь
за старшего. Пока никаких шагов не предпринимать.
Полковник, печатая шаг,
уходит. Дверь наискосок всё так же приоткрыта на цепочке, блестят в
щели глаза.
58
КОРИДОР. В е р а
идёт к двери своей квартиры. Машинально шарит в сумочке
ключи. Рядом, поддерживая её за локоток,
вышагивает П о л к о в н и к.
ПОЛКОВНИК. Сейчас он в шоке, нас он не слушает. Вся
надежда на вас. Уговорите его, образуйте. Только вас он может
послушаться.
Полковник машет всем
осаждающим, жестом приказывает отойти от двери,
освободить коридор. Все, кроме Капитана, идут к выходу.
Капитан приник
к дверной щели, изогнулся.
КАПИТАН. Не стреляйте! Не стреляйте! Здесь ваша жена! Мы
все уходим из
коридора! Все до единого! Впустите жену! Впустите вашу жену!
За дверью тихо. Капитан
зачем-то на цыпочках — когда Вера уже подошла к
двери — крадётся по коридору в конец. Полковник уже там.
Вера приникает
к тому же месту, что и за секунду до неё Капитан.
ВЕРА. Антон! Антош! Это — я. Не бойся, они все ушли.
Открой. Открой дверь.
Вера внешне спокойна,
только смертельно бледна. Томительно текут
секунды. Но вот слышатся звуки отпираемых замков и засова. Дверь
приоткрывается на цепочке. Лицо А н т о н а — тревожный взгляд.
Дверь
прикрывается, затем на секунду распахивается.
Антон хватает Веру за
руку, рывком втягивает в квартиру. Молниеносно выглядывает, бросает
взгляд в глубь коридора,
исчезает, захлопывает дверь, закрывает на все
запоры.
59
КВАРТИРА. Прихожая. А н т
о н стоит, смотрит молча на В е р у. В правой руке —
винтовка. Карман левый брюк оттопыривается, оттягивается — там патроны.
Выглядит Антон ужасно: это — полубезумный человек. Вера смотрит,
смотрит на него,
бросается на шею, обнимает, стискивает в объятиях,
стонет.
ВЕРА. Антон! Антон! Что же ты с собой сделал!
У Антона кривится лицо,
появляются слезы на глазах, он сразу
смягчается, сламывается и фальцетом, плаксивым жутким голосом кричит.
АНТОН. Это они, они что с нами сделали — а?
В-в-вер-р-ра!..
Антон бросает винтовку на
ящик для обуви, судорожно обнимает Веру,
приникает к ней всем телом, рыдает. Объятия длятся, длятся, длятся,
становятся всё неистовее, жарче. Вдруг Антон, найдя губы Веры, начинает
её страстно целовать. Она вначале пытается было отстраниться, прервать,
но через мгновение начинает сама отвечать на ласки, пристанывать,
шептать ласково.
ВЕРА. Антон… Антон…
Антон и Вера уже на полу,
на циновке. Антон, не отрываясь от губ Веры,
расстёгивает одну за другой мелкие пуговички её кофты, никак не может
справиться с застёжкой лифчика. Наконец, получается. Антон
приподнимается чуть, жадно, ненасытно смотрит на жену,
губами приникает
к её обнажённой груди. Ему не хватает дыхания.
АНТОН. Вера! Верочка! Любимая моя!.. Моя единственная!..
Он прижимается к Вере,
жадно сжимает её в объятиях. Вера подаётся
навстречу. Они любят друг друга словно в первый раз — неистово, горячо,
безумно, сладостно. У Веры растрепались волосы. Глаза закрыты, она
качает головой словно в горячечном бреду.
ВЕРА. Антош! О!.. Родненький мой! Не отдам! Люби меня!
Люби!..
С обувной полки прямо на
Веру и Антона, на их переплетённые тела,
смотрит чёрный зрачок дула. Винтовка словно подглядывает за таинством
любви, сторожит, ждёт.
60
КВАРТИРА. Комната. А н т о
н сидит в кресле. В е р а стоит перед ним на коленях,
обнимает его.
ВЕРА. Антош! Выхода нет — открой дверь. Открой, я
умоляю! Пойми же,
пойми: всех убить нельзя. ВСЕХ УБИТЬ НЕЛЬЗЯ! Ты уже и так отомстил… Ты
же отомстил? Сколько можно? Ты же невинных начал убивать…
АНТОН (угрюмо).
Они все виноваты.
ВЕРА. Не все, Антош, не все! У милиционера мне сказали —
жена и две дочки остались… Антон, ну зачем же ты?..
АНТОН (скрипнув
зубами). Ну как ты не понимаешь: они же
меня уничтожат теперь! Не могут они меня простить!
ВЕРА. Да нет же, Антон, нет! Мне начальник милиции
твёрдо обещал, что тебя помилуют. Дадут несколько лет и всё. Я перееду
в тот город, где ты будешь… Буду на свидания ходить. Наташку
обязательно заберу из больницы… Антош, выйди к ним, умоляю тебя!
АНТОН. Вера, ну ты подумай: много помогли они нам?
Хорошо защитили? Может, они нашли и наказали убийц наших?.. А? И теперь
ты им веришь? Да за одного кабана губернатора мне — вышка, расстрел…
ВЕРА. Антон, Антон, неправда! Ведь ты же не просто так
убивал… Антон, он мне обещал!..
АНТОН. Ладно, Вер, ладно… (Вдруг странно
всхохатывает.)
А ты помнишь — мы только-только женихаться с тобой начали, в десятом
классе — помнишь? — после экзамена по истории по парку с тобой гуляли,
и на меня трое архаровцев наскочили? Какой же я тогда слабак был —
ужас! Ведь тогда ты меня спасла: так завизжала, что они — врассыпную. А
потом ещё сама меня и подкузьмила, помнишь? Дескать: а ты, оказывается,
драться не умеешь!.. Очень мне тогда обидно стало… Хотя, что ж,
действительно, тогда я драться совсем не умел… И сколько ж нас таких —
которых бьют!.. (Прерывает сам себя.)
Ну, ладно. Вот что. Вер, иди и
скажи: я выйду к ним ровно через десять минут. Ровно через десять. Хочу
один побыть. Пускай к двери не подходят — иначе буду стрелять. Пусть
все ждут в конце коридора. И ещё: обязательно скажи, чтобы убрали
автоматы и пистолеты — тогда я винтовку у двери оставлю. Поняла? Иди.
Антон бодро встаёт с
кресла, поднимает, притягивает к себе Веру, жадно, томительно целует в
губы, отталкивает от себя.
АНТОН. Иди!
Антон провожает Веру до
двери, смотрит в глазок, отпирает запоры. Вера
машинально поправляет перед зеркалом причёску. Смотрит на Антона, в
глазах её — слезы. Глаза Антона странно пусты, холодны, бездонны. Он
скидывает цепочку, раскрывает дверь,
даже подталкивает жену.
АНТОН. Иди, иди! Всё!
61
КОРИДОР. В е р а, выйдя,
сразу остановилась у двери, стоит, чего-то ждёт.
К а п и т а н и П о л к о в н и к устремляются было к ней.
Вера жестом показывает: не
надо, стойте! Те останавливаются. Вера медленно отходит от двери, идёт
по коридору, оглядывается всё время назад.
Сзади, из квартиры доносится глухой звук — выстрел.
Вера словно запинается на ровном месте. Она
разворачивается (ЗАМЕДЛЕННАЯ СЪЁМКА), хватается за голову обеими руками
и в страшном смертельном отчаянии кричит.
ВЕРА. Не-е-е-е-е-е-е-е-е-ет!!!
КОНЕЦ
/1990/
_____________________
По мотивам рассказов из сборника
«Осада». |
Николай
Наседкин
