Джуроб
(Jurob)
Сценарий
РОЛИ
НИКОЛАЙ НАСОНКИН, «чайник»; 25 лет.
АННА, его жена; 25 лет.
ДЖУЛИЯ РОБЕРТС, голливудская суперзвезда; 22-32 года.
АРКАДИЙ ТЕЛЯТНИКОВ, поэт; 60 лет.
ВОВАН СКОТНИКОВ, брат Анны; 20 лет.
СНЕЖАНА МИЛОВИДОВА, редактор университетского издательства (коллега
Насонкина); ей под 30.
БОМЖ, БОМЖИХА, ПРОДАВЩИЦА, ОФИЦИАНТ, БЕЛОБРЫСАЯ ДЕВУШКА и другие жители
города Баранова.
1
Однокомнатная квартира
Насонкиных. Компьютер на отдельном столике (рядом — обложка журнала с
портретом Джулии Робертс), телевизор, стеллажи с книгами, стол, стулья,
кресла и пр. НАСОНКИН (одет по-домашнему — майка, спортивные штаны,
шлёпанцы) сидит перед компьютером в кресле с высокой спинкой, на
колёсиках, смотрит зачарованно на экран, то и дело кликает мышкой. На
мониторе один за другим появляются портреты Джулии Робертс.
НАСОНКИН (за кадром).
Я, конечно, — сумасшедший. Пусть!
Тем и лучше — хоть какое-то объяснение… (Трёт ожесточённо лоб.)
Впрочем, надо попытаться с начала — ab ovo. Иначе даже чёрт ничего не
поймёт. Да и самому надо всё разложить по полочкам,
разобраться-вдуматься — может, всё не так дико и фантастично, как мне
мнится-кажется?
А началось всё 6-го марта 98 го года — уж это я запомнил
твёрдо. Я впервые увидел тогда «Красотку». Да, да! Раньше, до этого я
никогда и ничего не слышал об этом фильме. Вот что значит не
иметь в доме видака и полностью зависеть от телеящика, от наружной
общей антенны, которая ловит только первый и второй каналы. Больше
того, я даже имя Джулии Робертс до того дня практически не знал, не
слышал. Ну, что делать — лох! Одним словом, когда в телеанонсе накануне
я услышал, что, дескать, завтра, в пятницу, будет крутиться знаменитый
фильм-блокбастер с самой известной и неподражаемой звездой Голливуда
Джулией Робертс в главной роли — я принял это, естественно, за обычный
рекламный трёп. Представить дико: я вовсе и не собирался смотреть этот
так нагло рекламируемый, как тогда думал, фильмец! День 6-е марта был
дурацким, нервомотательным днём.
Смена кадра. Насонкин
сидит на работе, в издательстве университета, за столом.
Читает-редактирует пухлый кирпич кандидатской диссертации аспиранта со
спортфака. Поздний вечер. За окном льёт-хлюпает нескончаемый дождь.
НАСОНКИН. «Круглый полуприсед дугой внутрь, выкрут мяча
наружу, разноимённый поворот на 360 градусов и передать мяч за спиной в
левую руку с вывертом обратной плоскости ладони…» Бр-р-р!
Переворачивает последнюю
страницу. С облегчением встаёт, потягивается. Надевает куртку.
Идёт пешком домой. По дороге покупает в павильоне какое-то пойло
в банках — джин с тоником или водку с клюквой. Одну банку тут же
высасывает, две кладёт в дипломат.
Вот Насонкин уже дома, в кресле у телевизора (компьютера в комнате ещё
нет), отхлёбывает из банки. Появляется его жена Анна (крашеные хной
волосы, бесформенный блёклый халат), устраивается с вязанием на втором
кресле.
АННА. Не нахлебался ещё? Деньги лишние завелись?
НАСОНКИН. Анна Иоанновна (за кадром: Терпеть не может,
когда я так её зову!)… Анна Иоанновна, это ж я из уважения к вам, к
бабам-с! Я за вас готов пить всегда и везде, не дожидаясь пошлых
поводов! Что касаемо растрат, то я уже второй месяц, как вам известно,
зарплату получаю и впредь надеюсь получать, так что — неужто не
прорвёмся?
АННА. Зарпла-а-ату… На твою зарплату проживёшь, куда там!
НАСОНКИН. Ну, во-первых, моя зарплата всё-таки больше
твоей аспирантской стипухи. Во-вторых, братан твой за честь должен
почитать и дальше нам вспомоществовать, ибо, как и любой «новый
русский», только возвращает нам у нас же и отграбленное. Ну, а,
в-третьих, если Вован твой Иванович и вправду не врёт как сивый мерин,
и если на самом деле подарит нам к пятилетию совместной жизни комп, то
я уже с понедельника начну грести деньги лопатой — буду набирать и
распечатывать тексты мегабайтами и килотоннами…
АННА (фыркает).
Ну уж!.. (Выходит на кухню.)
НАСОНКИН (за кадром).
Да, да, Джулия и компьютер в
жизнь-судьбу мою вошли практически одновременно — вот в чём символика и
таинственный код дальнейших событий, вот в чём суть. А не в наших
глупых, надоевших, бесконечных, бессмысленных и пошло-обыденных
ссорах-препирательствах двух нищих, уставших от бытовухи и друг друга,
преждевременно старящихся людей. А ведь нам обоим было тогда всего по
двадцать три, и мы всего пять лет как жили вместе,
казалось, вчера только мы были первокурсниками, шумела наша
разгульная студенческая свадьба, были безумные, бессонные ночи с
изматывающими до сладостного изнеможения переплетениями тел…
(Задумывается.)
Хотя, стоп: про «переплетения» я перебарщиваю. С
«переплетениями тел» в семье нашей с первых дней была-ощущалась
напряжёнка. Влюблённость была, секс был — переплетений и
страстных стенаний не было. Вместо стонов сладострастия были охи-ахи
страхов-опасений: как бы нам не забеременеть, да как бы скрип
супружеского нашего дивана-развалюхи соседи через стенку не услышали…
Переключает телевизор на
другую программу. Усаживается поудобнее, гладит пушистого рыжего кота
на коленях, как бы машинально отхлёбывает ещё несколько глотков пойла.
На экране начинается фильм «Красотка».
НАСОНКИН (за кадром).
Что поразительно — Джулия Робертс
поначалу не произвела на меня особого впечатления. Да-да! Не знаю, была
ли это задумка с белым париком удачным ходом режиссёра, или так
случайно получилось, без умысла, но я впоследствии убедился:
Джулия-блондинка, если можно так выразиться, менее Джулия Робертс, чем
Джулия рыжеволосая. Хотя, как я уже вскоре узнал, от природы она была
светлой шатенкой — что ж, и природу можно удачно корректировать. Не
вызвал поначалу симпатии, само собой, и проститутский имидж её героини
— вихляющая тазобедренная походка, юбчонка по самое не могу, блядские
ботфорты до подмышек, нагловатый скоромный взгляд… (Мечтательно, с
восторгом комментирует происходящее на экране.) Но какое-то
непонятное
— томительное — волнение я почувствовал в сцене, когда Ричард Гир
отрывается, наконец, от деловых бумаг и начинает заинтересованно,
по-мужски, смотреть на безудержно хохочущую на ковре перед телевизором
Джулию. И вдруг как начало меняться лицо её, как зримо, физически,
начал умирать-затихать смех в её горле, и вот её губы, её невероятно
большой, почти арлекинский, но прекрасный чувственный рот закрылся,
погасив-спрятав до конца и улыбку, а в глазах, в темноте бездонных
зрачков появились отблески лёгкой досады, неизбывного стыда-смущения и,
вместе с тем, ощущения своей силы, своей власти над самцом, сознания,
что власть эта через минуту станет беспредельной, безграничной…
И когда Джулия на коленях, нет, даже, скорее — на
четвереньках, по-самочьи, подползла-приблизилась к Гиру, расстегнула
пуговки своей блузки, показала-выставила на обозрение скромный
чёрно-белый лифчик, скрывающий явно небольшую, совсем девчоночью грудь,
вдруг так остро захотелось, чтобы она взяла, да и рассмеялась в лицо
этому проклятому самцу-миллионеру, снова наглухо
зашторилась-застегнулась, швырнула ему в лицо его паршивые вонючие
баксы и с высоко поднятой головой ушла на своих фантастически длинных
«гордых» ногах прочь и подальше. Но вместо этого Джулия вдруг
начинает копаться пальцами в районе ремня и ширинки-гульфика Гира, всё
там рассупонивать-расстёгивать… Она заглядывает ему в глаза и, опять же
через силу, как мне показалось, спрашивает:
(Из телевизора громко.):
— Что ты хочешь?
— А что ты делаешь?
— Всё… Но я не целуюсь в губы…
НАСОНКИН (за кадром,
с горечью). И тут она
недвусмысленно склоняется, скользит губами по его животу, потом всё
ниже, ниже… Я невольно сжал-стиснул Баксика так, что котяра бедный
рявкнул со сна и спрыгнул, ошарашенный, на пол. Я смотрел на лицо
Ричарда Гира, который похабно закатил глаза от удовольствия, чуть не
пристанывая, и мне было до того горько и обидно, было так чего-то до
ноющей боли в паху жаль, что я скрипнул зубами. Ну, ладно бы
какая-нибудь сексапильная эксгибиционистка Шарон Стоун или похотливая
сучка Ким Бессинджер в этой сцене снималась — приятно было б
посмотреть. Но эта-то, эта-то Джулия — как её там? — Робертс, с её
милым обликом, её добрыми, уже совсем не стервозными глазами, с её
простодушным ртом, её невероятным завораживающим открытым смехом — ну
зачем, зачем она на такое непотребство согласилась-пошла? Ведь
это всё равно как если бы Одри Хепбёрн в «Римских каникулах» начала
Грегори Пеку ширинку теребить-расстёгивать…
Потом до конца фильма я сидел, вцепившись в подлокотники
кресла, словно во взлетающем бесконечно самолёте, и молил Бога, чтобы
Анна моя со мной не заговаривала даже и во время рекламных
пауз-антрактов. В иные моменты я, если продолжить сравнение с
самолётом, словно ухал в воздушные ямы, чуть не до душевного оргазма —
когда, например, Джулия впервые вышла-показалась без светлого парика,
встряхнула головой, размётывая по плечам прекрасную свою
тёмно-червонную гриву, и зачем-то, как бы извиняясь, мило
пояснила-призналась: (Голос Джулии
из телевизора.) «Рыжая!..» Или когда
она у лифта, собираясь уходить прежде времени, после ссоры, но уже и
поддавшись на уговоры остаться, говорит Гиру с укоризной: (Из
телевизора.) «Ты обидел меня? Больше так не делай…» И особенно —
когда
крупным планом показывали её ангельски красивые и чертовски умные
глаза, и когда через голос дублёрши-переводчицы прорывался её
доподлинный необыкновенный колдовской смех (Смех Джулии из
телевизора.): за один этот смех можно было влюбиться в Джулию не
глядя!
Одним словом, она вошла-проникла в жизнь мою, в моё сознание, заполнила
всё моё естество томительной болью-сладостью, словно сильное
наркотическое опьянение. Моя жизнь с этого вечера разделилась на «до» и
«после»…
(Сам не замечая,
произносит вслух.) Я влюбился в Джулию
Робертс — влюбился всерьёз, влюбился отчаянно, влюбился безудержно,
влюбился сумасшедше, влюбился глупо, влюбился патологически…
Без-на-дёж-но!
(За кадром.)
Кто-то будет смеяться надо мной — втюрился,
как школьник-онанист, в голливудскую кинозвезду. В своё оправдание
скажу: уж лучше влюбиться в голливудскую звезду, чем в мысль-мечту о
самоубийстве. А у меня дело к тому шло. Ощущение тупиковости,
безысходности и законченности жизни-судьбы вызрело-расширилось в
сознании к тому времени до крайнего предела. С Анной мы жили под одним
потолком пять лет, но знали друг дружку, что называется, чуть не с
пелёнок: сидели с пятого класса за одной партой, поступили вместе на
филфак, сейчас бы и в аспирантуре вместе доучивались, да меня, к
счастью, ещё на пороге сразу завернули. Говорю «к счастью», потому что,
только отлепившись-отодвинувшись волею обстоятельств от моей Анны (так
и просится-выскакивает следом — Иоанновны!) во времени и пространстве,
я осознал-почувствовал вполне — как мы друг от друга устали. Это же
тихий ужас: в институте вместе, дома вместе, в гостях вместе, в отпуске
вместе, в праздники вместе, в выходные вместе, утром, днём, вечером,
ночью — вместе, вместе, вместе!..
Я не оправдываюсь. Я не пытаюсь объяснить своё
сумасшествие. Да и что там оправдываться-объяснять — так случилось.
Впрочем, ни о какой любви поначалу, разумеется, и речи не шло. Просто я
весь тот вечер ходил-шатался по квартире под впечатлением «Красотки» —
даже про недопитую водку забыл. Я спать ложился под этим впечатлением.
И даже — уж признаюсь — я вдруг, уже в темноте, на Анну навалился и,
сломив её вялое сопротивление, изнасиловал, сдерживаясь изо всех сил,
чтобы не простонать во время последних конвульсий — моих конвульсий:
«Джу-у-улия-а-а-а!..»
2
Университетская аудитория.
Банкет после защиты диссертации. Виновница торжества — АННА — и гости
сидят за обильно накрытым столом. Среди них — НАСОНКИН, ВОВАН СКОТНИКОВ
(бритоголовый, в спортивных штанах с лампасами).
НАСОНКИН (за кадром).
Через день, как уже упоминалось, я
стал компьютеровладельцем, чайником. Мой, выражаясь замшело, шурин
Вован (выбрали же предки имя — как предчувствовали!), несмотря на свои
сопливые 20 лет, уже принадлежит к клану нынешних хозяев жизни. Он —
крутой. Еле-еле кончил 7 классов в своей деревне, перебрался в город,
фарцевал-спекулировал, откосил от армии (я и сам не служил, но вполне
честно — по здоровью), заделался вскоре совладельцем фирмы «Хакер» по
продаже компьютерного железа и вот теперь, пожалуйста, ездит-рассекает
пацан на джипе «Гранд-Чероки», голова-тыковка всё время скособочена к
плечу, мобильник зажимает, барсетка у него размером с портфель и набита
под завязку баксами-капустой, говорит он со мной, уж разумеется, через
губу, забыв, козлёнок, как я ему совсем ещё недавно сопли утирал и от
дворовых малолетних рэкетиров спасал-отмазывал. Да чёрт с ним! Я ему не
завидую. Я всем им, этим бритоголовым вованам, не завидую: век их
недолог — и в прямом, и в переносном смыслах. В принципе, я должен быть
шуряку своему и благодарным — он, действительно, подкидывал сестре
матпомощь довольно регулярно и вот даже разорился на компьютер — ей для
диссертации, мне, зятю, для приработка: сколько ж можно из него,
Вована, соки тянуть!
ТАМАДА. А теперь слово для тоста предоставляется
ближайшим родственникам виновницы торжества. Просим, просим!
НАСОНКИН (Вовану).
Давай ты. Ты и родственник, и главный
спонсор банкета…
ВОВАН. Ты чё, родич, в натуре, ваще волдырь? Прибурел ли
чё ли? Я, блин, бабки кинул и ещё бакланить должен? Давай без базара,
блин, толкай речугу!
Профессора с доцентами
таращат глаза, Анна, покраснев, дёргает брата за рукав.
Насонкин, вздохнув, встаёт, поднимает рюмку, откашливается.
НАСОНКИН. Ка-а-ароче, базар о чём? Жил один раз такой
пацан, типа Вован, держал недвижимость, имидж на морду натянул, ну,
типа, блин, новорусишь, ваще…
Анна так его дёргает за
полу пиджака, что Насонкин чуть не падает на стул.
НАСОНКИН. Пардон! Пардон, дамы и господа-товарищи! Не в
ту степь!.. (Отхлёбывает из рюмки,
доливает её и начинает оформлять
здравицу заново.) Как было сказано сегодня нашей дорогой
диссертанткой,
экзистенциальное состояние трансде… трансцеде… трансцендентного
феномена и ноумена…
На этот раз Анна так
дёргает его за пиджак, что Насонкин чуть было не опрокидывается на пол
вместе со стулом.
АННА. Ты будешь говорить нормально или нет?
НАСОНКИН (согнав дебильную улыбку с лица). Прости, Аня,
пошутил неудачно — устал!
Садится. Общество
разочарованно (пронесло скандальчик-то!) ропщет: какая, мол, усталость,
если не ты диссертацию вымучивал? Насонкин, не обращая внимания,
выпивает свою рюмку, тут же наполняет снова, пьёт… Чуть погодя
наклоняется к соседке, рыжей тощей девице и, подливая ей вина в бокал,
выдаёт фантастический комплимент.
НАСОНКИН. Вы чем-то напоминаете мне Джулию Робертс!
РЫЖАЯ (прожёвывая
котлету). А кто это?
НАСОНКИН (отворачиваясь,
почти в полный голос).Тьфу на
вас!..
3
НАСОНКИН сидит перед
компьютером. Открывая папку, вводит пароль, про себя отчётливо
проговаривая: «Jurob».
АННА возится где-то на кухне.
НАСОНКИН (читает,
бормочет, вскрикивает). Джу-роб…
Звучит как заклинание. Прямо — «сим-сим», какой-то… Та-а-ак, что тут я
в прошлый раз навылавливал? «Робертс часто называют недоступной, хотя,
по её собственному признанию, купить её можно за один доллар — главное,
чтобы ей самой захотелось продаться…» Ни хрена себе — заявочки! «У неё
самый большой в Голливуде рот, самые длинные волосы, самые длинные
ноги, самое большое обаяние…» Ну, что ж, вполне, так и есть… «Никто не
сомневается, что Джулия Робертс — самая яркая, самая популярная, самая
блистательная и самая красивая звезда Голливуда…» Ну ещё бы! «Она
заводит романы со всеми партнёрами по работе, независимо от их
внешности и возраста…» А вот это вы врёте!.. «Ни один мужчина не может
устоять перед такой фантастически красивой женщиной…» Гм! «От Джулии
исходит такое обаяние, такая магия, что невозможно отвести глаза.
Господи, а ещё когда она улыбается!..» Вот — в точку!
АННА (из кухни).
Между прочим, вчера палиндром один
узнала — как раз для тебя: «Венер хотят охренев».
НАСОНКИН. Как? Венер хотят охренев? Ну, что ж, охренев
так охренев! Зато — Венер! (За
кадром.) Анна на полном серьёзе считает,
что я уже всех баб от 15 до 50 в Баранове нашем перетрахал-оприходовал,
а теперь вот совсем на этой почве свихнулся — о Джулии Робертс
возмечтал… Мой папец, помнится, в одной из повестушек своих отличный
афоризм склепал-сформулировал, мол, если во время оргазма не теряешь
сознания — для чего же тогда трахаться? Я, впрочем, смягчил бы по
форме, но ещё более ужесточил по содержанию (Вслух.): «Если глюки от
поцелуя не ловишь — зачем тогда вообще целоваться?»
АННА (из кухни).
Что-о-о?
НАСОНКИН. Ничего, дорогая! Я говорю — пропадай моя душа,
рвись трусы на ленты!.. (За кадром.)
Представляю, как она сейчас
скривилась-сморщилась — терпеть не может вульгарный фольклор, её прямо
тошнить начинает от народного юмора. Анна моя торчит от текстов
Пелевина, Сорокина и прочих постмодернистов-онанистов. А диссертацию,
между прочим, Анна ты моя Иоанновна, по Сергееву-Ценскому состряпала,
подсуетилась.
АННА (заглядывая
в комнату). Я к родителям в
деревню — вернусь завтра к вечеру. Смотри тут у меня… без фокусов!
НАСОНКИН. В добрый путь, м-м-милая! (За кадром.)
Странно, она никогда не говорит «в Пахотный Угол». Стесняется, что ли?
Как фамилии своей — Скотникова — тоже всегда стеснялась. Ха! Между
прочим, перекличка-каламбур, конечно, получается та ещё: Анна Скотт —
«Ноттинг Хилл»; Анна Скотникова — Пахотный Угол… Сплошное кино, блин!..
Ушла, что ли? (Выглядывает в
прихожую. Вслух.) Ушла. Ну, вот, и — кайф…
(Достаёт из книги
заначку, пересчитывает.) Вполне… (Коту.) Баксик, я к
обеду тебе закуски принесу — не грусти!
Надевает куртку,
кроссовки. Выходит.
4
Забегаловка-гадюшник —
смрад, табачный дым, пьяный гам. За столиком сидит НАСОНКИН, потягивает
пиво из кружки, перед ним пустой стакан. Наблюдает за парочкой пьяных
бомжей напротив.
ЖЕНСКАЯ ОСОБЬ (пытаясь
вырвать из скрюченных грязных
пальцев собутыльника одноразовый стаканчик с глотком водки).
С-с-скотина! Скот! А ну отдавай!..
МУЖСКАЯ ОСОБЬ (щерит
чёрные пеньки оставшихся клыков,
тянет свободную длань к лицу подруги, но вместо толчка-пощёчины вдруг
гладит её по морщинистой грязной щеке и шамкает сквозь тявкающий смех):
Дура, Любка, ш-ш-што ты! Прямо настоящ-щ-щая дурищ-щ-ща!
ЖЕНСКАЯ ОСОБЬ (замирая,
с обидой). Почему?
МУЖСКАЯ ОСОБЬ (поёт).
Да патаму шта нельзя быть на швете
кращи-и-ивой тако-о-ой!.. («Белый
орёл», воспользовавшись оторопью
грязной дульцинеи, вырывает из её цепких пальцев свою лапу с
драгоценным сосудом, одним махом глотает остатнюю водку, браво крякает,
затыкает дыру рта ошмётком застывшего чебурека, с бравадой подмигивает
Насонкину.) Вот как ш ними, бабами-то, надо!
НАСОНКИН (за
кадром). Бог мой, да они, поди, в
иные горячие минуты ещё и целуются?!
Бомжи исчезают. Появляется
АРКАДИЙ ТЕЛЯТНИКОВ, прикид — тинейджерский: светлые джинсы в обтяжку,
куртка рокерская
с надписью «PLAYBOY», адидасовский колпак-шапочка и мокасины на
чудовищных протекторах.
ТЕЛЯТНИКОВ (во всё
горло). Ха, Коля! Привет, друг, мать
твою!
НАСОНКИН. Здравствуй, Аркадий!
ТЕЛЯТНИКОВ. Давно не видались — это ж ни в звезду, ни в
Красну армию! Ты чего такой хмурый? Брось, друг, на хрен! Сегодня
праздник — у меня книжка вышла, бляха-муха!.. Щас! (Устремляется к
стойке.) Я мигом, тонзилит твою мать!
НАСОНКИН (за
кадром). По существу, один у меня
друг-приятель во всём Баранове и есть — вот, Телятников Аркадий, поэт
по статусу и человек хороший по натуре. Он на тридцать пять лет
подольше меня живёт на свете, однако ж душами мы, такое впечатление,
ровесники, а может быть, он и помоложе ещё меня будет…
ТЕЛЯТНИКОВ (возвращаясь,
кричит). Вот!..
Ставит на стол четыре
кружки с пивом, фольговую тарелочку с сухим подлещиком, усаживается,
достаёт-выуживает из-за пазухи бутылку водки и нечто вроде
писательского блокнотика в обложке цвета застиранных дамских панталон
эпохи развитого социализма.
НАСОНКИН. Ага, как раз… Оторви мне листок — руки
вытереть, а то с салфетками здесь напряжёнка.
ТЕЛЯТНИКОВ (вздымая
тетрадочку над грязным столом). Ты
что, мать твою! Это ж — она, моя пятая книга!
НАСОНКИН (берёт
книжку в руки, с удивлением читает).
Клава Г. «Венерические стихи, или Запрезервативье»…
ТЕЛЯТНИКОВ. Ха-ха! Псевдоним, конечно, бляха-муха! Я как
бы от имени эротоманки Клавы сочинял…
НАСОНКИН. Но, помилуй, Аркадий Васильич, ведь твой
предыдущий сборник назывался, насколько я помню, «Преображенский храм
моей души»!?
ТЕЛЯТНИКОВ. Увы! Потому и псевдоним! Иначе,
мать-перемать, нельзя! Щас, дружище, только эротика, чернуха, порнуха и
прочая такая хренотень спросом пользуется. Про храмы души не покупают!
НАСОНКИН. И что же, много заплатили?
ТЕЛЯТНИКОВ. Какое там, в манду! Пока ни копейки! Сам на
издание угрохал две тыщи, у спонсоров навыпрашивал. Но если хорошо
продастся — получу чего-нибудь…
НАСОНКИН (обводит
стол руками). А это?
ТЕЛЯТНИКОВ. Ну, надо же обмыть книжку — обычай,
бляха-муха! А финансы жинка оставила, она к дочери в Липецк на месяц
укатила, так что я самостоятельный, как хер…
НАСОНКИН. Ну хер, так хер — заболтались! (Поднимает
стакашек, придаёт голосу торжественности.) За твою, Аркадий,
новую
книгу!
ТЕЛЯТНИКОВ (плеснул
чуток водки на бледно-голубую
обложку). Такой обычай! (Торопливо
глотает водку, запивает пивом,
утирает усы, раскрывает книжку.) Слушай, твою мать! (Завывая.)
…Я тебе отдала,
Что меж ног драгоценно хранилось.
От восторга оргазма
Кружилась моя голова.
По зелёной траве
Я степной кобылицей носилась,
И степной кобылицей
Тебе отдавалась, дрожа…
А? Как?
НАСОНКИН. Мда-а-а, круто… Я чуть не кончил!
ТЕЛЯТНИКОВ. Ну, мать твою, а ты говорил! Там дальше ещё
зашибистее будет — трах-перетрах!
Читает-орёт другие стихи
из книжки. Насонкин изо всех сил слушает.
5
Магазин «Интим». По стенам
— календари с голыми красотками в позах, из-под стёкол витрин торчат
жёлтые фаллоимитаторы и розовые вагины всех размеров, мастей и
конфигураций… Покупателей нет, ПРОДАВЩИЦА — тётка лет сорока со строгим
лицом учителки-классухи или, по крайней мере, продавщицы «Школьника» и
совершенно блядским прикидом Вивьен из первых кадров «Красотки» —
листает порножурнал, зевает. В дверь неуверенно заглядывает поддатый
НАСОНКИН.
ПРОДАВЩИЦА. Э, эй, минутку! За вход — пять рублей!
НАСОНКИН. Ни хрена себе, музей нашли!
Достаёт деньги, платит.
Тотчас зазвучала-заструилась музыка со стонами и всхлипами. Насонкин,
косясь на хозяйку, тупо рассматривает коллекцию товаров. Вдруг страшно
чем-то заинтересовался — наклоняется, рассматривает.
НАСОНКИН (взволнованно).
Девушка, а это что — вот,
коробка с надписью «TAСTIL 2000»?
ПРОДАВЩИЦА. Ну так — комплект для виртуального секса…
(Смерила Насонкина
ленивым взглядом от очочков до китайских кроссовок.)
Для него компьютер нужен…
НАСОНКИН. Скажите, пожалуйста, тут указано — 22 у. е. А
сколько же это стоит на наши-то?.. Я калькулятор дома забыл.
ПРОДАВЩИЦА. Ну так по курсу, там же рядом ясно указано,
по-русски. Смотреть лучше надо, а то — калькулятор какой-то!..
НАСОНКИН (всматриваясь
сквозь приподнятые очки).
Шестьсот шестьдесят рэ. (Выпрямляясь,
строго.) Если быть точным, мадам,
все цены у вас указаны на чистейшем арабском. И это — факт, как
говаривал один крутой товарищ-мэн в романе «Поднятая целина»
нобелевского лауреата Михаила Александровича Шолохова. Это — во-первых.
А во-вторых, с компьютеризацией у нас проблем как раз нету, но есть
временные трудности с финансовой наличностью, поэтому мы должны с вами
обеспечить кастомизацию на манер Шенгенского соглашения с целью
продуктивного диалог-маркетинга. Я надеюсь, это не последний экземпляр
«Тактиля»? Последний? Тогда тем более! Завтра я подъеду в это же
примерно время с деньгами, и, надеюсь, вы для меня эту вещь
придержите-отложите. Вот, на всякий случай, моя визитная карточка…
ПРОДАВЩИЦА (опупев,
читает). УВД Барановской области.
Отряд милиции особого назначения (ОМОН). Заместитель командира капитан
Болучевский Владимир Герасимович…
НАСОНКИН (за кадром).
Мой автор, я его «убойную»
диссертацию только что редактировал. (Продавщице
строго.) Сразу хочу
уточнить: как этот «Тактиль» действует?
ПРОДАВЩИЦА (суетливо
достаёт картонную коробку с
обнажённой Синди Кроуфорд на крышке, вынимает диск CD, провода с
присосками). Ну так… (Вдруг
начинает заученно, голосом киборга.) Детям
до 18-ти лет пользоваться «Тактилем» запрещено. Программа TACTIL 2000
создана по трёхмерным технологиям на базе программ типа CONAN и Xing
MPEG Player, совмещая «в одном флаконе» энцефалограф, кардиограф,
реограф, полиграф, миограф плюс достижения виртуального объёмного видео
и компьютерных игр-симуляторов. Сетчатый шлем из проводов надевается на
голову, а контакты-присоски (пять пар) распределяются по схеме: два на
ладони, два на щиколотки, два на соски, два на почки, один в район паха
и один — в область, извиняюсь, промежности. Перед этим следует
полностью обнажиться. Помимо Синди Кроуфорд, в программе предусмотрено
тактильное эротическое общение с Памелой Андерсон и Натальей Орейро…
НАСОНКИН. Может, уж тогда, и — с Джулией Робертс?
ПРОДАВЩИЦА. Нет, Джулия Робертс в реестр «Тактиля» не
входит, но программой предусмотрен монтаж из видео и компьютерных
материалов с любой кинозвездой или моделью. Обратите внимание, что
параметрами предусмотрено также три скорости виртуального контакта с
партнёршей: медленно, нормально и бешено…
НАСОНКИН (восторженно).
Ну так обращу! Ну так спасибо!
Ну так — чао до завтра!
ПРОДАВЩИЦА (игриво
машет пальчиками). Гуд ба-а-ай,
товарищ капитан!
6
НАСОНКИН перед
компьютером. Заканчивает устанавливать программу, приступает к
испытаниям. Задёргивает окно шторой, выставляет кота-подглядывателя за
дверь, накрывает кресло широким банным полотенцем, раздевается догола,
прилаживает шлем и контакты по инструкции, усаживается.
НАСОНКИН. Та-а-к, конечно же — сначала Синди Кроуфорд.
Во-первых, она у нас, что ни говори, тоже красотка, а во-вторых, —
бывшая супружница Ричарда Гира… Мне отмщение и аз воздам! Так, так…
Ну-ка, испытывать так испытывать: поставим — «furious», бешено…
Кликает по иконке-стартёру
— полилась-заструилась уже знакомая мелодия (в «Интиме», видать,
позаимствовали её с этого диска), Насонкин, как требуют правила игры,
откидывается расслабленно на спинку кресла, не отрывая взгляда от
экрана. На нём появилась-соткалась из воздуха, из таинственной глубины
мерцающего фона СИНДИ, в нижнем кружевном белье, как всегда —
неулыбчивая, обнимает его…
Насонкин закрывает глаза. Его как бы втягивает внутрь виртуального
мира, он уже касается тела Синди, гладит. Приступает к делу со
скептической ухмылкой, но вскоре начинает ласкать виртуальную Синди
всерьёз — он явно чувствует-ощущает под ладонями упругость женского
тела, влажность и нежность кожи, слышит стук чужого сердца.
Компьютерная Синди пристанывает, басовито охает и всхлипывает в самые
пиковые моменты…
НАСОНКИН. Синди … Синди, тебе хорошо со мной?
Кроуфорд даже не поднимает
глаз, продолжая свои немыслимые оральные ласки в бешеном ритме, она уже
даже не охает, не стонет, а как-то совсем по-совиному ухает и свирепо,
как пантера, рычит…
Насонкин отталкивает её с отвращением, выключает программу, утирает пот
с лица.
НАСОНКИН. Чёрт! Вот гадство! Если всё точно так же будет
происходить и с Джулией, то — ну его к чёрту, этот TACTIL 2000! Ну её к
чертям собачьим эту компьютерную спермодоилку! Я хочу любить Джулию!
ЛЮ-БИ-И-ИТЬ!!!
7
Издательство. За своими
столами напротив друг друга сидят НАСОНКИН и МИЛОВИДОВА. Она красива,
одета вызывающе: под полупрозрачной кофточкой отчётливо видна грудь.
То и дело странно поглядывает на него, усмехается.
НАСОНКИН. Снежана Витольдовна, может, у меня рога
растут? С чего вдруг такое бурное веселье за мой счёт?
МИЛОВИДОВА. Да как раз наоборот, Николай Александрыч,
видимо, у вас, вопреки вашим уверениям, — мир-лад в семье и бурная
любовь… (Насонкин смотрит, не
понимая.) Хвастаться-то этим нехорошо,
Николай свет Александрыч, не по-мужски! (Указывает пальчиком на его
шею.)
НАСОНКИН (кидаясь к
зеркалу). Ни хрена себе!!!
(Бормочет, рассматривая
синяки-засосы на шее.) Вот это TACTIL! Вот тебе
и милашка Синди — это просто вампирша какая-то!
МИЛОВИДОВА. Ну? Проснулось-таки в вашей Анне Ивановне,
наконец, либидо?
НАСОНКИН. Какая там, к чёрту, Анна Ивановна!.. (Вдруг,
неожиданно для самого себя становится перед ней как бы на колени,
кладёт руки на её обнажённые ноги, заглядывает глубоко в глаза.)
Слушай, Снежана!..
МИЛОВИДОВА. У-у-у! А вот этого не надо! (Снимает его
руки с колен.) Николай, знаешь, в чём заключается характерная
особенность умных людей?.. Они не делают глупостей. В том числе и — не
влюбляются. Если ты вздумаешь втюриться в меня всерьёз и по уши — твоё
дело. Но на взаимность не рассчитывай. Я уже обожглась раз — сыта по
горло… И вообще, если начистоту и чтоб все точки над дурацким i
расставить: я считаю, что для здоровья надо не менее трёх раз в неделю
заниматься сексом, но учти — для меня человек, не имеющий возможность
пригласить даму в приличный кабак, преподнести ей букет роз и тэпэ и
тэдэ — это не партнёр и вообще не мужчина, это… это… просто друг,
товарищ и брат. Ха-ха!
НАСОНКИН (помрачнев,
встаёт, обтряхивает джинсы).
Знаешь, Снежана, что сказал о вас, бабах, один умный человек? Дурнушка,
которая держит себя дурнушкой, сказал он, — вызывает жалость; дурнушка,
которая держит себя красавицей — вызывает раздражение; красавица,
которая держит себя красавицей — вызывает восхищение и даже страсть; и
только красавица, которая держит себя дурнушкой — способна вызвать
любовь, подлинное глубокое чувство. Так вот, Снежана Витольдовна, если
начистоту и чтоб все точки расставить: вы у меня вызываете одно только
раздражение и — довольно сильное. Так что — адью и оревуар!..
(Получилось нелепое «адьюиоеруа!..». Выходит и перед тем, как хлопнуть
дверью, выдаёт, стараясь говорить развязно.) Снежинка! Снежана
Витольдовна, а если я раздобуду пятьдесят долларов и брошу их к вашим
чудесным стройным ногам за один час любви? Вы согласны Снежана свет
Витольдовна отдаться мне за полсотни дурацких баксов?..
МИЛОВИДОВА. Вот когда раздобудете, Николай свет
Александрыч, тогда и поговорим.
8
Квартира. НАСОНКИН,
крепко поддатый, гладит кота. Звонок в дверь.
НАСОНКИН. Ну, вот, Бакс Маркович, сейчас и получим по
полной программе…
С неохотой идёт открывать.
Кот, задрав хвост трубой, бежит впереди него, истошно мяукает. Входит
АННА с полными сумками.
АННА. Баксик, отстань!
НАСОНКИН. О, кстати, а то мы с Баксом со вчерашнего не
ели… Сальца привезла?
АННА. Тебя не касается!
НАСОНКИН (игриво).
Меня всё касается, ибо я твой муж и
повелитель.
АННА. Хренитель!
Анна переобувается,
проходит на кухню, выкладывает продукты из сумок, отделяет несколько
яиц, пирожков, огурчиков, помидорчиков, пучок зелени, отрезает пластик
сальца и кусочек колбаски, — всё это бережно прячет в холодильник, а
остальное убирает обратно в сумку. Насонкин, скрестив руки на груди,
прислонился к косяку, наблюдает. Кот орёт.
НАСОНКИН. Что происходит?
АННА (даёт кусок
колбасы коту). То и происходит. Я
пробуду здесь до среды, и вот это (указывает
на «Полюс»), на верхней
полке — мне еда. Остальное мама передала Вовке — ему я сейчас и отвезу.
НАСОНКИН. Ка-а-ак Вовке? А я?!
АННА. А ты — где деньги на видеопорнуху и пьянки берёшь,
там и на пропитание бери!
НАСОНКИН. Да какая порнуха! Ты же знаешь, я
программирование хочу освоить!.. А деньги у меня, правда, украли, в
троллейбусе! И Вован твой жрать этого не будет, он же теперь только
устриц и красную икру жрёт!..
АННА. Ну это его, не твоё дело, что ему жрать, а я тебя,
мой милый, больше содержать не намерена. Если ты хоть кусочек с верхней
полки возьмёшь — ты вор и последний шакал! (Пауза.) Хоть бы, свинья,
засосы спрятал!
НАСОНКИН. Да подавись ты своей вонючей колбасой, дура
пахотная!
Захлопывает дверь в кухню,
садится за компьютер, сосредоточенно работает. Через некоторое время
дверь приоткрывается.
АННА. Ну, что, жрать-то будешь?
НАСОНКИН (задумчиво
смотрит на неё, с сожалением цокает
языком). Нет, жрать я не буду.
АННА. Ну, хватит, хватит тебе!
НАСОНКИН. Нет, мне не хватит — пусть тебе останется.
(Опять приникает к экрану
с Джулией.)
АННА. Ну и чёрт с тобой! Он ещё кобениться будет, идиот!
НАСОНКИН (Джулии).
Вот такая наша селяви!..
9
НАСОНКИН в одних трусах
входит в комнату, заканчивая вытирать голову полотенцем, причёсывается,
опрыскивается дезодорантом, выставляет кота за дверь, садится в
кресло-вертушку, придвигается к компьютеру, прилаживает на тело
присоски-контакты, надевает шлем, тянется рукой к портрету Джулии
Робертс рядом с компом, нежно проводит по её губам подушечкой большого
пальца.
НАСОНКИН. Здравствуй, Джулия. Hi! Ну, что, родная,
попробуем? Может, получится? (Включает
компьютер, запускает программу.
Звучит та же порномузыка из «Интима», густые стоны-всхлипы в бешеном
ритме.) Тьфу, чтоб тебя! Совсем забыл эту Синди стереть к
чёртовой
матери…
Возится с компом.
Запускает программу по новой. Откидывается на спинку кресла, закрывает
глаза. Затемнение. Насонкин уже сидит за внушительным письменным
столом. Он в тёмном костюме-тройке, белоснежной рубашке, галстуке.
Напротив него верхом на низком широком пуфике сидит ДЖУЛИЯ РОБЕРТС в
прикиде из первых сцен «Красотки»: светлый парик с чёлкой, короткий
белый топик, голубая пятнистая мини-юбка и ботфорты.
НАСОНКИН. Ни хрена себе!
ДЖУЛИЯ (тонким
визгливым голосом, в быстром темпе). Ну,
теперь, когда я здесь, что ты будешь делать со мной?..
НАСОНКИН. Фу, чёрт! Скорость же другая!.. (Вскакивает,
бежит к компу, регулирует, садится опять за письменный стол.)
Всё! Всё
нормально…
ДЖУЛИЯ (обычным
голосом). Ну, теперь, когда я здесь, что
ты будешь делать со мной?
НАСОНКИН (сам
удивляясь тому, что говорит). Если хочешь
знать — понятия не имею… В общем-то, я этого не планировал.
ДЖУЛИЯ. А что, ты всё планируешь?
НАСОНКИН. Всегда.
ДЖУЛИЯ. Да, я тоже… Вообще-то нет, я не люблю
планировать. Не скажу, что я что-то планирую… Я, скорее, девушка
спонтанная, понимаешь, живу только настоящим… Вот такая я… Да, такая…
(Помолчав и как бы
засмущавшись.) Знаешь, ты мог бы заплатить мне — так
мы сможем сломать лёд…
НАСОНКИН (теряется).
Увы, с деньгами у нас… (Лезет во
внутренний карман пиджака и достаёт солидный кожаный бумажник, набитый
зеленью. Быстро приходит в себя — деловито и по тексту фильма.)
Полагаю, ты принимаешь наличные?
ДЖУЛИЯ. Наличные подойдут, да! (Оживилась, встаёт,
подходит к столу, усаживается на край. Берёт с достоинством
стодолларовую купюру, прячет куда-то внутрь левого ботфорта, а из
другого тут же выуживает несколько прозрачных упаковок с разноцветными
презервативами.) Ладно, поехали… Выбирай, у меня есть красный,
жёлтый,
зелёный. Фиолетовые закончились. Но зато остался один марки «Золотая
монета» — презерватив чемпионов: этот засранец ничего не пропускает!
Что скажешь?
НАСОНКИН. Буфет безопасности!
ДЖУЛИЯ. Я — безопасная девушка! (Берётся за ремень
Насонкина.) Хорошо, давай наденем его тебе…
НАСОНКИН. Нет!.. Я… Давай, мы с тобой немного поговорим,
хорошо?
ДЖУЛИЯ. Поговорим?.. Да, хорошо… Эдвард, ты в городе по
делам или отдыхаешь?
НАСОНКИН. Меня зовут — Николай, или, если хочешь, — Ник.
ДЖУЛИЯ (несколько
секунд молча смотрит на него,
переводит взгляд на входную дверь, опять на Насонкина, неуверенно
улыбается.) А что, шампанского с клубникой не будет?
НАСОНКИН (опять на
секунду потерявшись). Как же не
будет? Лакея-официанта я убрал, а вино и ягоды — вон, на столике возле
бара.
Джулия при слове «убрал»
удивлённо взглядывает на Насонкина, но тот, опять как бы не замечая,
открывает вино, Джулия, как и следует по сценарию, садится на
приступочку и начинает расстёгивать молнию на ботфорте.
ДЖУЛИЯ. Не против, если я сниму сапоги?.. А у тебя есть
жена, подруга?
Насонкин возится с
проволочным хомутком и делает вид, что не слышит. Косится на
обнажившиеся ноги Джулии в коротких чёрных чулках. Джулия снимает и
чулки, пьёт шампанское, с удивлением глядит на хозяина.
ДЖУЛИЯ. Ты не пьёшь?
НАСОНКИН. Нет. (Вдруг
хватает бутылку, наструив до краёв
фужер, медленно, с наслаждением выпивает и тут же наполняет свой бокал
ещё раз. Джулия молча с явным недоумением за ним наблюдает. Он давится,
кашляет, чихает.) Всё, пардон, больше не буду! (Пожимает плечами,
мол, сам такого не ожидал.) Когда ещё доведётся настоящее
французское
«Клико» попробовать?
Садится в кресло, с
улыбкой наблюдает за Джулией, которая устраивается на полу, включает
телевизор, заливается-хохочет своим колдовским смехом, успевая при этом
прихлёбывать шампанское и заедать его клубникой.
ДЖУЛИЯ. Ты, правда, не хочешь выпить?
НАСОНКИН. Я же выпил… Впрочем, если угодно: нет, я
опьянён жизнью — неужели ты не видишь?
Джулия ложится на живот,
болтает ногами в воздухе и продолжает заливаться хохотом. Но вот она,
почувствовав напряжение взгляда Насонкина, отрывается от экрана сначала
на миг, потом ещё раз, пристально, сгоняя улыбку с губ, смотрит на
него, чуть заметно вздыхает с явным огорчением, приподымается и на
коленях, даже, скорее — на четвереньках, по-самочьи, подползает,
расстёгивает пуговки своего топика, показывая-выставляя на обозрение
скромный чёрно-белый кружевной лифчик, стягивает юбчонку… Вдруг
вскакивает, хватает диванную подушечку, подкладывает деловито под свои
колени, выключает звук в телевизоре, пристраивается опять у него в
ногах, начинает спускать бретельки лифчика, но, не закончив это,
принимается расстёгивать на нём рубашку, ремень.
ДЖУЛИЯ (с
придыханием, почти шепчет). Что ты хочешь?
НАСОНКИН. А что ты делаешь?
ДЖУЛИЯ. Всё… Но я не целуюсь в губы.
НАСОНКИН. Я тоже… (Спохватывается.)
Впрочем…
Но сцена
продолжается далее по сценарию. Джулия прикасается губами к его груди.
Насонкин вздрагивает, как от ожога. Напряжение его нарастает-ширится по
мере того, как Джулия спускается всё ниже и ниже. Но вот она, словно
натолкнувшись на некую границу, продолжает целовать в одно и то же
место на животе — всё тише, медленнее, машинальнее. Поднимает на него
недоумённый взгляд.
НАСОНКИН. Чёрт! Чёрт!! Чёрт!!! (Кликает мышкой,
выключает
программу, опять из «Ричарда Гира» превращается в голого Насонкина.)
Ничего, Джул, я сделаю, я исправлю программу… Я обязательно тебя оживлю
— по-нас-то-я-ще-му!
Накидывает одежду,
вставляет в видак кассету, врубает «Ноттинг Хилл», усаживается в кресло
и начинает сосредоточенно смотреть…
10
НАСОНКИН пешком
спешит-торопится на работу. Идёт по улице, никого вокруг не замечая.
Вид центральной улицы города Баранова в это утро невероятно,
концентрированно, омерзительно гнусен: слякоть, морось, грязь.
Испарения от обгаженной земли сгустились в туман-дымку. Сумрачно,
погано, гадко. Но Насонкин идёт и улыбается В памяти-воображении его —
кадры из «Ноттинг Хилла», сцена когда Анна и Уильям, ещё не познавшие
друг друга, но уже сблизившиеся душами полностью, уже
предчувствующие-знающие, что впереди их ждёт ночь любви, сидят вдвоём в
комнате, отгородившись от всего внешнего мира, веселье в них бурлит от
переизбытка счастья (ещё бы!), и они вдруг начинают обсуждать… задницу
Мэла Гибсона. Насонкин всхохатывает. Спохватывается.
НАСОНКИН (за кадром).
Вот до чего уже дожил-докатился —
типично американским лошадиным юмором восхищаюсь. Нет, правду говорят:
от любви человек глупеет…
И тут все мысли вылетают
из его головы напрочь: он вздрагивает сначала от окрика-лая
автомобильного клаксона, отшатывается обратно с перекрёстка на тротуар,
и тут же вздрагивает снова — от ещё большей неожиданности: он видит на
противоположной стороне ДЖУЛИЮ РОБЕРТС! Одета — как Изабель в «Мачехе»:
вязаная тёмно-красная шапочка надвинута на самые брови, из-под неё
свисают прямые русые волосы, едва достающие до плеч, светло-серый
свитер с глухим воротом, короткое приталенное полупальто чёрного цвета,
тоже чёрные узкие брюки, шерстяные серые перчатки… Насонкин суетливо
вытаскивает из дипломата очки, всматривается сквозь окуляры — Джулия!
Дали зелёный, Насонкин остаётся на своей стороне один — вся толпа
соседей-пешеходов ринулась на освободившееся от машин пространство.
Джулия идёт ему навстречу, глядит на него, в его сторону.
НАСОНКИН (за кадром).
Сумочки нету! Да, да, у НЕЁ, как и
у Джулии в фильме, нет в руках дамской сумочки, без которой особа
женского пола в возрасте от 15 ти до бесконечности просто немыслима на
улице… Так, в кино сумочка оставалась в машине, а машина, в свою
очередь, получается, осталась в кино?..
Джулия удивлённо смотрит
сверху вниз на преграждающего ей путь Насонкина, хмурится, начинает
обходить. Он совершенно машинально, не раздумывая (так совершают
подвиги), хватает-придерживает её за рукав, корчит умоляющую мину, ещё
совершенно, ни на йоту не представляя, — что скажет. Она
разворачивается, вырывает руку, без особого волнения и тем более страха
брезгливо цедит сквозь зубы:
«ДЖУЛИЯ». Н-н-ну?
НАСОНКИН. Простите, а ваша сумочка где?
«ДЖУЛИЯ» (ощерив
жёлтые зубы с рандолевой фиксой). Где,
где… У тебя в манде! Чё те надо, козёл однорогий? А ну отвали!..
НАСОНКИН (отпрянув).
Простите! Ошибся…
Втягивает голову в плечи,
понуро идёт через перекрёсток, не реагируя на визг тормозов и лай
водителей.
11
Квартира. НАСОНКИН
вытирает после душа голову, дезодорантится, пробует с помощью ладони
свежесть дыхания, садится к компу, настраивает контакты, запускает
программу. И снова всё преображается: необъятная комната, он уже не
удивляется, видя на себе тёмно-фиолетовый атласный халат. В руках его —
газета на английском. На столике перед ним — шикарно сервированный
завтрак.
НАСОНКИН (за кадром).
О, кстати — есть охота!.. Фу,
чёрт, какой тут на фиг завтрак! Сейчас же, я увижу наконец-то не
Вивьен, а уже доподлинную, настоящую Джулию!
Сзади, из дверей спальни
появляется ДЖУЛИЯ РОБЕРТС. Она, как в соответствующей сцене из
«Красотки», в белоснежном длинном халате с пояском, босая, с
распущенными рыжими локонами, с ясным, без косметики, лицом…
ДЖУЛИЯ. Хай!
НАСОНКИН (резко
оборачиваясь). Доброе утро!
ДЖУЛИЯ (смущённо
теребит прядку). Рыжая…
НАСОНКИН. Так лучше!
ДЖУЛИЯ. Ты не разбудил меня… Я вижу, ты очень занят?
Через минуту меня уже здесь не будет…
НАСОНКИН. Не торопись… Ты голодна? Почему бы тебе не
поесть?
Насонкин встаёт,
подходит-приближается к ней и вдруг видит-понимает, что он заметно ниже
её ростом. Незаметно приподымается на цыпочки, в результате их глаза
оказываются практически вровень. Джулия не замечает или делает вид, что
не замечает его жалких ухищрений. Насонкин приглашает её жестом к
столу, не решаясь тронуть даже за локоток, открывает судки.
НАСОНКИН. Я позволил себе заказать всё, что было в меню
— я не знаю, что ты любишь…
ДЖУЛИЯ. Спасибо!
Она не присаживается, лишь
берёт булку, отщипывает от неё кусочек, кладёт в рот, проходит на
балкон.
НАСОНКИН. Хорошо спала?
ДЖУЛИЯ. Да, слишком хорошо! Даже забыла — где я…
НАСОНКИН. Профессиональная особенность? (За кадром.)
Тьфу! Зачем это я?!
Джулия возвращается с
балкона, продолжая ощипывать пышку, подходит к столу, усаживается на
краешек, чуть не перевернув тарелку с пищей. Она, к удивлению и лёгкому
разочарованию Насонкина, не обижается, отвечает с беззаботным смешком.
ДЖУЛИЯ. Да… А ты спал?
НАСОНКИН (сам
удивляясь тому, что говорит). Немного — на
софе… Ночью я работал.
ДЖУЛИЯ. Ты не спишь, не принимаешь наркотики, не пьёшь,
почти (Окидывает взглядом тарелки.)
не ешь… Чем же ты занимаешься? Уж
точно я знаю — ты не адвокат.
НАСОНКИН (показывая
вокруг рукой). Здесь есть ещё четыре
стула…
Вдруг резкий обрыв-смена
кадра. Насонкин уже упакованный в деловой костюм и галстук, с кейсом в
руке стоит у дверей и перед выходом слушает упоительные слова Джулии —
она только что понежилась в необъятной ванне — чистенькая, сияющая,
счастливая (минуту назад он пообещал ей три тыщи баксов!), в махровом
халате и белом тюрбане из полотенца на голове.
ДЖУЛИЯ (доверительно,
грудным голосом). Малыш, я буду с
тобой такой хорошей, что ты совсем не захочешь расставаться со мной…
Взгляд её влажно темнеет,
приобретает таинственно-призывный блеск. Насонкин-Эдвард только-только
собирается ответить, как опять сцена обрывается (видно, что Насонкин
монтировал материал второпях).
И вот уже Насонкин с Джулией опять оказываются в пентхаузе. Вечер. Он
только что вернулся домой как бы с делового совещания. Она днём хорошо
опустошила с его кредитной карточкой магазин дорогой одежды — довольная
донельзя. И вот, отбросив все дурацкие дела-заботы, они сбрасывают с
себя и все тряпки, ныряют-погружаются в ванну-бассейн (волнительный
момент раздевания происходит, увы, как-то незаметно, молниеносно, за
кадром!). Джулия обмывает его плечи, грудь, живот мягкой губкой и
что-то говорит. Насонкин ничего не понимает, ему не до этого! Он
незаметно спускает-прячет правую руку в воду, плавно заводит за спину,
лицо его лоснится от восторга-наслаждения…
Джулия вздрагивает, замирает и, чуть помедлив, ласково, но решительно
берёт его руку за локоть, вытаскивает из воды. Насонкин надувает губы.
Джулия-Вивьен обхватывает-обвивает его за пояс своими
умопомрачительными ногами.
ДЖУЛИЯ. Я тебе не говорила, что длина моей ноги от бедра
до большого пальца составляет сорок четыре дюйма? Так что восемьдесят
восемь дюймов обёрнуты вокруг тебя в качестве терапии по контракту
ценой три тысячи долларов…
НАСОНКИН (с шутливым
раздражением). Ой, да перестань ты
про эти дурацкие доллары!
Он хочет повернуться,
наконец, к ней лицом, дабы увидеть-рассмотреть, хотя бы полюбоваться её
обнажённым телом… Ага — размечтался! Опять обрыв-смена кадра. Насонкин
сидит полуголый, откинувшись на спинку шикарного дивана, с закрытыми
глазами, плавает в густой полудрёме. Это — как бы глубокий вечер после
их совместной многочасовой прогулки-экскурсии по Лос-Анджелесу.
Слышатся лёгкие шаги Джулии из ванной, затем несколько секунд молчания
и её ласковый, чуть удивлённо-разочарованный голос.
ДЖУЛИЯ. Он спит!..
Насонкин-Эдвард чуть
приоткрывает незаметно глаза и видит всю её — улыбающуюся, с
распущенными тёмными кудрями, в белой шёлковой сорочке с полупрозрачным
узором на груди, босую. Она приближается, склоняется над ним,
притрагивается указательным пальцем к своим губам и потом — к его.
Затем на щеке своей он чувствует лёгкое касание её влажных губ, следом
— на подбородке, в уголке рта… И тут же, наконец, губы её
соединяются-сливаются с его губами, прикосновение её языка
пронизывает его тело сладкой жгучей болью, он распахивает
невольно глаза. Джулия чуть отшатывается, но тут же, погрузившись
в его пьяные от счастья зрачки, тоже хмельно улыбается и опять,
уже открыто, припадает к его воспалённому рту. Он сжимает её гибкое
сильное тело в объятиях, нежно опрокидывает на ложе, прижимается изо
всех сил к скользкому шёлку и сам уже не понимает — то ли он целует, то
ли отвечает на её поцелуи. Джулия захватывает крест-накрест руками край
ночной рубашки, плавно выгибается и стягивает её с себя. Он наконец-то
видит воочию, совсем близко её обнажённую грудь, несколько мгновений,
приподнявшись на локтях, смотрит ненасытно на тёмный кружочек соска и,
то ли захрипев, то ли зарычав от сладострастия, припадает к нему
распухшими губами, как к живительному источнику…
Вернее, хочет припасть. Но — обрыв, мрак, конец фильма…
НАСОНКИН. Джулия!.. Джули!.. Джул!.. (Бьёт по столу
кулаком.) Чёрт! Чёрт!! Чёрт!!!
12
Повторяется-обыгрывается
(пародируется) сцена из «Ноттинг Хилла» — встреча-знакомство Анны Скотт
и Уильяма Таккера. НАСОНКИН идёт через городской грязный и шумный
рынок и вдруг — это уже не барановский базар, а лондонский Ноттинг
Хилл.
Где встречается с ДЖУЛИЕЙ.
НАСОНКИН (за кадром).
Наступила среда… В ту унылую среду
я, как обычно, пошёл на работу, через рынок. Я и не подозревал, что в
тот день жизнь моя круто изменится… Впрочем, про работу и упоминать не
стоит. К чёрту работу! Жизнь, настоящая доподлинная жизнь начинается,
когда я оказываюсь в чужом, но таком знакомом мне тесном помещении с
белыми крашеными стенами и страшным беспорядком на обеденном столе. Я
пытаюсь прибрать-спрятать объедки и грязную посуду, с нетерпением
поглядывая на белую лестницу, ведущую на второй этаж моего убогого
дуплекса. Где-то там, в ванной, переодевается ОНА. Я только что, по
счастливой случайности, облил её на улице апельсиновым соком…
И вот она появляется — уже без тёмных очков и
маскировочного берета, с распущенными прямыми и почти совсем тёмными
волосами (пусть, пусть, она мне здесь и брюнеткой страшно по сердцу!),
в чёрной строгой юбке, чёрном же с глухим воротом топе под курткой,
скромно открывающем трогательную ямочку-ложбинку на смуглом животе,
в кроссовках, на лице — ни грамма косметики. И вообще, вся она какая-то
совсем ОБЫЧНАЯ, простая, родная, ДОСТУПНАЯ… Нет, нет, не в смысле,
конечно… Одним словом, можно было, казалось бы, и не робеть, но я с
первых же секунд буквально замораживаюсь и скукоживаюсь даже сильнее,
чем Хью Грант, вернее, — его герой Уильям Таккер. Я не сразу понимаю, в
чём дело, но вскоре меня осеняет: батюшки, да ведь она, Джулия-то,
здесь старше себя времён «Красотки» на десять лет, а, значит, и меня —
на добрых лет шесть! И правда, несмотря на тинейджерские кроссовки,
передо мной уже совсем взрослая, чересчур для меня взрослая женщина. А
у меня — ну совершенно не имелось опыта ОБЩЕНИЯ с женщинами старше
меня!.. (Вслух — Джулии-Анне.)
Не желаете выпить чашечку чаю?
ДЖУЛИЯ. Нет.
НАСОНКИН. Кофе?
ДЖУЛИЯ. Нет.
НАСОНКИН. А сока?
Джулия-Анна прищуривает
глаза.
НАСОНКИН. Тем более! (Распахивает
холодильник.)
Что-нибудь прохладительное? Кока? Вода?.. Или — мерзкой сладкой бурды,
якобы, из лесных ягод?
ДЖУЛИЯ. Нет.
НАСОНКИН. Может быть, хотите есть? Немного перекусить?
Абрикосы в мёде… Странное изобретение: на вкус уже не абрикосы, а
что-то несуразное… Лучше уж купить чистый мёд, а не абрикосы в…
Впрочем, если вы хотите, можем открыть…
ДЖУЛИЯ. Нет.
НАСОНКИН. А вы всегда так отвечаете?
ДЖУЛИЯ. Нет. (Пауза.)
Я лучше пойду. Спасибо за… помощь.
НАСОНКИН. Не за что… И хочу вам сказать…э…что вы
божественны!
ДЖУЛИЯ. Спасибо!
НАСОНКИН. Да… Вам тоже…
Джулия-Анна поворачивается
и идёт к выходу. Насонкин бежит следом. У дверей она останавливается.
Они стоят почти вплотную — глаза в глаза (она в своих кроссовках всего
на немного, всего на чуть-чуть выше!).
НАСОНКИН. Что ж, приятно было познакомиться… так странно
и мило… (Она ничего не отвечает,
лишь улыбается и выходит.) Странно и
мило… Что я несу?!
И тут — звонок. Насонкин,
не успев ничего сообразить, открывает — ОНА!
ДЖУЛИЯ. Это я… Я забыла сумку…
НАСОНКИН. Ах, да… да…
Бегом приносит пакет с
книгами, оставленный ею на стуле, подаёт.
ДЖУЛИЯ. Спасибо!
Она смотрит ему в глаза —
смотрит как-то странно, непонятно, тревожно для него… Вдруг, качнувшись
к нему и стараясь не прислониться к его залитой соком рубашке,
Джулия-Анна обнимает его за шею правой рукой, приникает к его губам
поцелуем…
Насонкин даже не отвечает на поцелуй! Он так и стоит по-дурацки фертом,
уперев руки в боки. Возвращается чуть в себя, когда мягкие нежные губы
Джулии расстаются с его («чмок!» — раздаётся трогательно и мило), и
она, сама как бы очнувшись, чуть отшатывается от Насонкина, снимает
руку. Но взгляд её ласков, туманен, призывен… Насонкину даже боязно
предположить, о чём она в данный момент думает! Он тоже во все свои
пьяные от счастья глаза молча смотрит на неё и вместо жаркого лепета
признания, вместо пылких слов любви выдаёт:
НАСОНКИН. Я прошу прощения за это «странно и мило»… Ужас!
ДЖУЛИЯ (с лёгким
разочарованием). Ну что ты, речь об
абрикосах и мёде была хуже…
И тут скрежещет ключ в
замке.
НАСОНКИН. О Боже! (За
кадром.) Да почему же я его не
стёр, не убрал?!. (Вслух.)
Это мой сосед… Простите — его оправдать
невозможно!..
Появляется СПАЙК —
лохматый, неумытый, небритый, в полуспущенных на тощей заднице штанах,
с окурком во рту. Даже не посмотрев на гостью, не замечая её, он
протискивается между ними, чуть груди Джулии своей грязной майкой не
касается.
СПАЙК (в пространство).
Привет!
ДЖУЛИЯ. Привет.
СПАЙК (не слыша).
Пойду на кухню перекушу… А потом
расскажу историю, от которой твои яйца сожмутся в две изюминки!..
Немая сцена. Наконец
Насонкин мычит, пытаясь что-то произнести в оправдание.
ДЖУЛИЯ (с улыбкой).
Вероятно, лучше ничего не говорить.
НАСОНКИН. Да… Да… Ничего… Иногда я буду напоминать себе
об этом, хотя мне трудно поверить…
ДЖУЛИЯ (нежно).
Пока!
Снова надевает защитные
очки, исчезает за дверью, теперь уже — окончательно.
НАСОНКИН. Пока…
Насонкин стоит у двери,
держится машинально за замок, вновь и вновь прокручивая в памяти
упоительную сцену поцелуя…
(Смена кадра.) Насонкин
открывает глаза, выныривает в будничный земной вечер среды. Он уже
подходит к зданию университета. Со вздохом осматривается вокруг.
НАСОНКИН (за кадром).
Нет, правда, даже когда я обнимал
совершенно обнажённое и податливое тело Джулии-Вивьен, ласкал языком
сосок её груди — я не испытывал такого восторга и блаженства, как от
этого сегодняшнего тихого, ласкового, доверчивого поцелуя Джулии-Анны…
Впрочем, нет, не хочу называть её Анной! Только — Джулией… Джул!
13
Квартира. НАСОНКИН опять
вытирает после душа голову, снова дезодорантится, по привычке пробует с
помощью ладони свежесть дыхания, в очередной раз садится к компу, уже
автоматически настраивает контакты, истово крестится.
НАСОНКИН. Господи, благослови! Уж если и теперь не
получится!.. (Запускает программу.
Напряжённо ждёт. Начинает недоумённо
осматриваться. Звонок в дверь.) Чёрт! Да какой же это гад в
воскресенье
роль татарина играет?!
Снимает шлем, провода,
натягивает джинсы и рубашку, идёт открывать. На пороге — ДЖУЛИЯ
РОБЕРТС. Она в коричневом платье в редкий белый горошек без рукавов, с
широким поясом, в каком была на ипподроме в «Красотке».
ДЖУЛИЯ. Hi! (Смотрит
с удивлением на застывшего
Насонкина, говорит с чуть заметным акцентом.) Можно войти?
НАСОНКИН. Хай! Здравствуй…те! Вам сюда, сюда — проходите!
Слышно, как у соседей
открывается дверь, лай-хрип большой собаки. Джулия ойкает, вскакивает в
прихожую, сталкиваясь с Насонкиным, ладони её оказываются на его груди.
ДЖУЛИЯ. Excuse me! Извините! (Смущается и начинает
поправлять причёску. Что-то у неё там не получается с
гребнями-заколками, Джулия вдруг выдёргивает их, встряхивает головой,
распуская роскошные кудри по плечам, показывает пальцем, смущённо
зачем-то поясняет.) Red… Рыжая…
НАСОНКИН. И прекрасно, что «рэд»! Это замечательно, что
рыжая! Только вы не столько рыжая, сколько — бронзовая, золотая!..
Бронз, гоулдэн — ву компронэ? То есть, тьфу! Ду ю андастэнд ми? Вы
понимаете? Извините, мой переводчик PROMT не ахти… Впрочем, о чём это
я! Проходите в комнату…
Джулия, против
американских правил, сбрасывает свои белые высококаблучные туфли, а
Насонкин, напротив, быстренько суёт ноги в пляжные сандалеты на
толстенной микропорке и сразу подравнивается в росте с Джулией. Она
подходит к нему, вдруг привстаёт на цыпочки, взглядывает сверху вниз —
с иронией:
ДЖУЛИЯ. Комплексы?
НАСОНКИН (краснея).
Это я сказал?
ДЖУЛИЯ. Нет, это я сказала. (Садится в кресло.)
НАСОНКИН. Осторожнее! Оно может опрокинуться!
ДЖУЛИЯ (осматриваясь).
Странно… Я не знаю, почему я
здесь, но у меня такое чувство, что я должна здесь быть… И мне всё это
(Обводит полукруг рукой.)
вроде как знакомо, словно я во сне это
видела… (Смотрит на Насонкина с
напряжённым вниманием.) И вы мне
странно и смутно знакомы! Кто вы? Ведь я вас не знаю? Вы — монгол?
НАСОНКИН (с обидой).
Почему монгол?
ДЖУЛИЯ. Ну… это… (Кончиками
пальцев натягивает кожу на
висках, делает себе восточные глаза.) Да и язык…
НАСОНКИН. Нормальный у меня язык — русский… Россия!
Рашен! А разрез… У меня предки из Сибири, там у многих
монголо-татарские глаза.
ДЖУЛИЯ. Россия? Сибирь?.. О-о-о, никогда не бывала, а
хотела! В Монголии была, недавно, кумыс пробовала — кислый… А как зовут
вас? Меня — Джулия; можно — Джули.
НАСОНКИН. А можно… мне нравится — «Джул»?
ДЖУЛИЯ. Джул?.. Так меня никто не зовёт… Что ж, если вам
нравится, пожалуйста.
НАСОНКИН. Спасибо! А меня зовут — Николай; можно — Ник.
ДЖУЛИЯ. Нет-нет, и мне тогда не надо «Ник»! Мне там,
дома, надоели Ники! Я буду вас звать — Ни-ко-лай.
НАСОНКИН. Но по-русски это слишком официально. Ты… вы
ещё бы меня по имени-отчеству величать начали — Николаем
Александровичем…
ДЖУЛИЯ. Вау, как громоздко! Не хочу! А как вас мама
зовёт, подруга?
НАСОНКИН. Коля.
ДЖУЛИЯ. Колья? Вот это хорошо! Колья-а-а! (Смеётся своим
чудным заливистым смехом.)
НАСОНКИН. Не «колья», а Ко-ля. С кольями у нас на Руси
на врагов ходят — это дубины такие.
ДЖУЛИЯ. Ну, враги и у меня есть… Вау! Что это?
Вскакивает с кресла,
подходит к столу, склоняется, рассматривая свои
портреты. Край длинного платья приподымается, открывая подколенные
ложбинки — кожа на них чуть светлее, в сеточке тоненьких голубых жилок…
Насонкин отводит взгляд. Джулия задевает левой рукой коврик с мышью,
заставка-часы пропадает с монитора, открыв её портрет на экране.
ДЖУЛИЯ. Вау!
Колья? (Насонкин без слов разводит
широко руками, поднимает плечи: мол,
что тут объяснять.) Спасибо! (Как
бы про себя.) Странно, почему я
говорю как-то… странно и всё понимаю?..
НАСОНКИН (торопливо).
Дело в том, что это
программа-переводчик PROMT. Я её подсоединил в LOVE 2000. Раньше это
был TACTIL, а теперь — LOVE… Этот толмач ПРОМТ нас переводит синхронно,
словно в дублированном фильме…
Джулия почти не слушает
его, смотрит ему в глаза — как-то странно, непонятно, тревожно для
него. Вдруг она, качнувшись к нему вплотную, обнимает его за шею
правой рукой, тихо и нежно приникает к его губам своими, словно Анна
Скотт. А Насонкин, ошеломлённый, совсем, как Хью Грант (Уильям Таккер),
даже не отвечает на поцелуй — стоит по-дурацки фертом, уперев руки в
боки. Мягкие нежные губы Джулии расстаются с его («чмок!» — раздаётся
трогательно и мило), и она, как бы очнувшись, чуть отшатывается от
Насонкина, снимает руку. Взгляд её ласков, туманен, призывен.
ДЖУЛИЯ. Не знаю почему, но я должна была тебя
поцеловать… Странно! И — мне пора уходить…
НАСОНКИН. Нет!
ДЖУЛИЯ. Да! Так надо!
В прихожей Насонкин падает
неловко на одно колено и помогает ей надеть королевские белые туфли —
руки его ходят ходуном. Джулия нежно ерошит волосы у него на затылке и
затем, когда он выпрямляется, касается указательным пальцем сначала
своих губ потом его.
ДЖУЛИЯ. Пока!
НАСОНКИН. Пока!
Джулия исчезает за дверью.
Насонкин
некоторое время стоит с полуоткрытым ртом, затем подходит к компьютеру
и давит «Reset».
НАСОНКИН. Невероятно! Этого не может быть!!!
14
Квартира. НАСОНКИН (в
костюме, белой рубашке, галстуке, штиблетах), потирая руки, осматривает
натюрморт фуршета на письменном столе: запотевшая «Столичная», бутылка
«Мукузани», две «Балтики»-тройки, кока-кола, салат из помидоров,
колбаса, сыр, торт «Причуда», астры в керамической вазе, толстая
розовая свеча в подсвечнике. Кое-как, для проформы надевает шлем,
прикладывает пару контактов на грудь поверх рубашки, запускает
программу. Появляется ДЖУЛИЯ: в шикарном вечернем красном платье,
бриллиантовом колье — в каком летала в «Красотке» на премьеру оперы в
Сан-Франциско.
НАСОНКИН (отбрасывая
провода и шлем). Здравствуй, Джул!
ДЖУЛИЯ. Hi! (Хочет
скинуть туфли.)
НАСОНКИН. Не надо, не надо!
ДЖУЛИЯ (улыбается).
Что, комплексы побеждены?
НАСОНКИН. Побеждены… Между прочим, наш величайший поэт
Александр Сергеевич Пушкин был ниже красавицы жены на целых десять
сантиметров и, несмотря на это, — счастлив. Вот, посмотри…те —
репродукция с известной картины «Пушкин с женой на балу». (Показывает
как бы случайно оказавшуюся на книгах журнальную вырезку.)
ДЖУЛИЯ (рассматривает).
Красивая!.. Пушкин… Пушкин… Я не
слышала.
НАСОНКИН. Да вы там, поди, совсем русскую литературу не
знаете!
ДЖУЛИЯ. Нет, зачем же? Я, например, ещё в шестнадцать
лет «Идиота» Достоевского прочла и — в князя Мышкина влюбилась. Да, да!
НАСОНКИН (возбуждаясь).
Джулия, Джул! Да ты знаешь,
Достоевский — это!.. А, впрочем, ты знаешь! Давай лучше, Джул, выпьем,
а? Нам надо выпить, Джул! Вино, Джул, это замечательно! Мне сразу легко
и на «ты» будет! Впрочем, я уже на «ты», эксьюзми! Хотя и ты уже на
«ты» — вери гут!..
ДЖУЛИЯ (увидев
вошедшего в комнату Бакса). Вау! Какой
кэт? У меня дома есть его братан…братишка…братик… Да, братик: такой же
пушистый и рыжий — в меня… Ха-ха-ха! А у тебя собаки, лошади есть? У
меня уже целые своры и табуны — ужас!..
НАСОНКИН. И у меня ужас. А как же! Собаки — табунами,
лошади-жеребцы — сворами… На ранчо, в Сибири.
ДЖУЛИЯ (заминая
неловкость, нагибается к коту). А как же
у нас зовут этого красавца?
НАСОНКИН. Вообще-то Баксом Марковичем, но для близких
можно и — Жидёнком.
ДЖУЛИЯ. Жи-дён-ком?! Это от слова «жид», да?
(Выпрямляется, так и не
взяв кота.) Колья, да ты, оказывается,
антисемит? Вау!
НАСОНКИН. Ну что ты! Постой! Никакой я, к чёрту, ни
антисемит, что ты, Джул! «Антисемит» вообще неправильное слово! Видишь
ли, Бакс попал к нам котёнком от отца, вернее, от его Сони… ну, с
которой он от нас сбежал в Америку…
ДЖУЛИЯ. Твой отец в Америке?
НАСОНКИН. Да, в Нью-Йорке живёт. Может, твой сосед… Хотя
нет, конечно! Ну, короче, фатер упросил нас взять котёнка — жалко, вот
и взяли. Я и подумал — смешно будет: он же сибирского кота из себя
корчит, а я его, когда чересчур заносится, — «Жидёнком». Ну для смеха —
Соня-то еврейка…
ДЖУЛИЯ. Не надо, Колья, мне не нравится. У меня много
друзей — евреев.
НАСОНКИН. Хорошо, хорошо! Какой разговор! Я его буду
теперь «Гоем» звать… Тьфу, прости, эксьюзми! С чувством юмора —
напряжёнка! Что ты будешь пить? Вот грузинское вино «Мукузани»…
Грузинские вина, между прочим, лучше всех итальянских и французских
вместе взятых.
Берёт бутылку, уже
откупоренную и даже обёрнутую салфеткой, наполняет пузатый бокал до
половины, подаёт Джулии, плескает и себе, смотрит с благоговением, как
она подносит горяче-красное вино — любовный напиток! — к губам.
ДЖУЛИЯ (делает
глоток, кривится). Вау!
НАСОНКИН (быстро
дегустирует напиток в своём бокале и
впадает в оторопь). Да-а-а, если это «Мукузани», то я тогда
точно
Ричард Гир! Пардон, Джул! То есть, опять эксьюзми! Это наши торгаши
вонючие!.. (Шустро убирает бутылку и
бокалы.) А вот за водочку я
отвечаю — настоящая «Столичная», в фирменном магазине брал!..
ДЖУЛИЯ (бесшабашно
машет рукой). Давай водочки!
НАСОНКИН (льёт в
хрустальные рюмки водку, в фужеры
кока-колу). Прошу!
ДЖУЛИЯ. А кока настоящая?
НАСОНКИН. Настоящая, настоящая, не бойся! У нас когда в
Новороссийске ваши первый завод пепси-колы смонтировали и уехали, он
через три дня встал. Приезжает ваш американский специалист, всё
проверил и говорит: «Ребята, у нас техника так по-дурацки сделана, что
если написано положить полтора килограмма сахара, надо положить ровно
тысячу пятьсот граммов — ни грамма меньше!» Так что пепси с колой наши
научились точно по рецептуре делать, без воровства.
ДЖУЛИЯ. Это же не патриотично — такие анекдоты
рассказывать!
НАСОНКИН. Какой анекдот — это реальный случай!
ДЖУЛИЯ. Тем более! (Машинально расправляет ладонью
платье на талии и чуть ниже, на бедре.)
НАСОНКИН (за
кадром). Господи, у неё же под
платьем больше ничего нет! (Дрогнувшим
голосом.) Я хочу выпить за тебя,
Джул!
ДЖУЛИЯ (вдруг
скидывает туфли, приближает своё лицо
вплотную к его). А я хочу выпить на брудершафт… Хорошо? (Сплетают локти,
пьют, целуются.) Слушай, зачем ты мне нужен?
НАСОНКИН. Боюсь, я этого не знаю…
ДЖУЛИЯ. Я тоже… (Снова
приникает к его губам —
целуются до остановки дыхания.)
Насонкин . У меня там пельмени есть, на горячее!
ДЖУЛИЯ. Я вегетарианка!
Снова целуются — жадно,
беспрерывно. Не отрываясь друг от друга, оказываются на диване.
Насонкин шарит по телу Джулии, ищет застёжку.
НАСОНКИН. Джул! Джулия!.. А ты, правда, выходишь замуж
за Брэтта?
ДЖУЛИЯ (резко
отстранившись). Что?! А вот это,
милый мой, тебя совершенно не касается!
Отталкивает его рукой,
резко встаёт, поправляет причёску, платье, идёт к столу, надевает
туфли, берёт сумочку, наклоняется к компьютеру и раздражённо бьёт-тычет
пальцем в «Reset».
НАСОНКИН (умоляюще).
Джул!!! (Пауза) Ну, вот и всё
— The
end! Конец фильма!
15
НАСОНКИН достаёт из
заначки деньги, пересчитывает, бормочет: «Хватит…», выходит из дому.
Дверь подъезда выпускает его прямо на центральную улицу Баранова —
Интернациональную. Жаркий майский вечер. По проезжей части и по
широченным тротуарам носятся в обе стороны потоки иномарок, ярко
демонстрируя возросшее благосостояние части российского народа. С
разных сторон доносится убойная музыка и хмельной гомон балдеющих
молодых барановцев. Насонкин останавливается в раздумье, как былинный
витязь на распутье. Да и то! Налево пойдёшь (к соседнему подъезду) — в
кабак-закусочную «Первый тайм» попадёшь; направо отправишься (к торцу
дома) — в бар-забегаловку «Золотая рыбка» упрёшься; прямо через дорогу
— сразу три комка-павильона под одним названием «Тролль» роли летних
ресторанов играют.
Насонкин переходит улицу к «Троллю», берёт для начала сто пятьдесят
водки, бутылку любимой «Балтики», чипсы, орешки и устраивается на
свободном месте за столиком под навесом. В соседках у него оказываются
две девахи, примерно его ровесницы, уже заметно поддатые: одна —
грязная пышка с сальными соломенными волосами (ЭММА); вторая же
(ЖАННА), в общем-то, ничего, вполне на уровне: рыжая, с зелёными
глазами, на ней замызганные мини-юбчонка джинсовая и белая майка с
красной надписью «Hollywood». Пируют девушки скромно: одна бутылка
местного «Жигулёвского» на двоих. Явно ждут, кто б их снял-угостил.
НАСОНКИН (залихватским
тоном прожжённого ловеласа). Ну,
что? Скучаем, девочки? (Девочки-целочки
с готовностью хихикают.) Айн
момент, девчата! Сейчас всё у нас будет о’кей!
Через минуту Насонкин
притаскивает-доставляет от стойки бутылку «Рябиновой на коньяке» и две
«Балтики». Подружки его жутко оживляются, принимаются что-то болтать
без умолку, наполнять пластмассовые стакашки, опрокидывать…
НАСОНКИН (забирая
бутылку на свой край). Стоп,
красавицы! Пора бы и познакомиться!
ЭММА. Меня — Эммой зовут!
ЖАННА (церемонно
привстав). Я — Жанна.
НАСОНКИН. Жанна так Жанна, слава Богу, что не Джулия!..
Давай-ка, Жанночка, на брудершафт…
Пьют, закусывают. Вскоре
оказываются — все втроём — у Насонкина дома, перепугали кота Баксика до
недержания мочи. С собой у них, конечно, было. Пьют на кухне всё ту же
«Рябиновую» с пивом, закусывают почему-то мороженым. Затем Насонкин
уволакивает Жанну в комнату, долго, бестолково раздевает и нудно
трахает, совершая вялые фрикции, потея вовсе не от страсти, а от
удушающей жары. Пьяная Жанна лежит под ним бревном, мычит, пускает
слюни, пытается время от времени стонать, но у неё это плохо
получается. Пахнет от неё табаком (разорила Насонкина на пачку
«Marlboro») и густым хроническим потом…
Утром Насонкин обнаруживает в квартире кучу пустых бутылок из-под
сладкой настойки и пива, окурки в тарелках на кухонном столе, ошмётки
растаявшего мороженого на полу, а в кармане несколько последних мятых
десяток…
НАСОНКИН (сжимая
голову). Погулял, мать твою!!!
16
Издательство. В кабинете
сидят НАСОНКИН (помятый, страдающий) и СНЕЖАНА МИЛОВИДОВА.
Она демонстративно морщит носик, фыркает.
НАСОНКИН. Вот, Снежана Витольдовна, до чего может
опуститься-пасть человек, если к нему безразлично относятся коллеги по
работе!
МИЛОВИДОВА. Вам, Николай Александрыч, что же, всё,
по-прежнему, жены мало?
НАСОНКИН. Увы! Увы и ах, Снежана Витольдовна, супружница
моя меня бросила. Так что я теперь, можно сказать, вдовец… То есть,
тьфу, типун мне на язык! Я хотел сказать — холостяк.
СНЕЖАНА (недоверчиво).
Что — вы разошлись?
НАСОНКИН (понизив
интимно голос). Да! Да!! И сегодня
вечером вас, Снежаночка Витольдовна, ждут в моей холостяцкой берлоге
бутылка замороженного шампанского и моё пылкое горячее сердце!..
МИЛОВИДОВА. Только сердце?
Насонкин делает вид, что
обиделся — насупился, отвернулся.
МИЛОВИДОВА. Не обижайся, Колюнчик! Если ты, и правда,
стал холостяком — мы, может, к этому разговору ещё вернёмся… А пока,
ради Бога, пойди хоть пива выпей или лучше коньяку глоток…
НАСОНКИН. Во, это в точку! Почему бы мудрому совету и не
последовать? Тем более, если, Снежиночка, ты одолжишь мне полтинник до
получки… (Корчит умоляющую рожу.)
А?
МИЛОВИДОВА (подумав,
открывает сумочку). Да-а-а, это
анекдот: никогда ещё мужикам деньги не давала… На! Но ты упал в моих
глазах, Насонкин!
НАСОНКИН. Увы! Я сейчас буду пить на твои деньги горькую
и горько плакать… Спасибо, Снежан, я знал, что под твоей внешней
холодной красотой бьётся горячее доброе сердце…
МИЛОВИДОВА. Иди, иди, не переигрывай!
НАСОНКИН. Пока, Жанночка… Тьфу, Снежаночка!
Сделав ручкой, уходит.
17
НАСОНКИН пытается открыть
дверь своей квартиры, ключ не входит в скважину. Гремят запоры, дверь
открывается — АННА. Смотрит совсем даже не дружелюбно. Насонкин
неожиданно для самого себя приходит в восторг.
НАСОНКИН. Аннушка! Да ты ли это? Ха, вот радость!
АННА. Опять пил?!
НАСОНКИН (серьёзно).
Ань, ну правда, хватит нам лаяться,
а! Давай мириться!
АННА (пропуская его,
ворчливо). Конечно, нагулялся,
устал, выдохся теперь — мириться… Жена всё простит, поймёт…
НАСОНКИН (обнимая её
сзади, гладит-ласкает грудь, целует
в шею). Ну хватит, хватит… Всё у нас будет хорошо!
АННА (высвобождаясь).
Плети, плети словеса… Давай лучше,
умывайся скорей, да за стол — голодный, поди?
НАСОНКИН. Ух и голодный! Аки волк тамбовский! (С
намёком.) Надеюсь, ужин у нас — праздничный?
АННА (ворчливо).
Праздничный, праздничный. Есть у меня в
запасе кой-чего…
НАСОНКИН. Ух ты! Анька, да ты, и правда, — прелесть!
(Крепко обнимает.)
АННА (отталкивая).
Иди, иди в душ! Да и зубы получше
отскобли… А то будешь на раскладушке спать!..
Насонкин, блаженно лыбясь,
раздевается, бежит в ванную…
18
Прошло два дня. НАСОНКИН,
бодрый, оживлённый, придя с работы, звонит в дверь. АННА открывает и,
ни слова не говоря, отвешивает ему охренительную оплеуху. Он даже
схватиться за обожённую щёку не успевает и, тем более, как добрый
христианин, другую подставить, как получает и по второй — сухая, но
увесистая длань Анны сама её нашла.
НАСОНКИН. Что такое?! Ты что, озверела?!
И лучше бы промолчал. Жена
визжит, ногами топает и буквально вцепляется ему когтями в лицо.
Насонкин отшатывается и, истекая кровью, хватает её страстно в объятия,
зажимает в глухой клинч. Она пытается вырваться раз, другой, но он
держит мёртво. Анна повисает на его руках и плачет, выкрикивая сквозь
всхлипы.
АННА. Гад!.. Сволочь!.. Блядун чёртов!.. Тварь
заразная!.. Скотина!..
НАСОНКИН (орёт).
Да хватит орать-то! (Вопит.)
Хватит
вопить!! (Визжит.) Перестань
визжать!!!
АННА (чуть
успокаиваясь, вытирая слёзы). Всё, сейчас —
вместе к врачу… А потом — я подаю на развод!
Насонкин смотрит тупо, не
зная, что сказать.
19
Спустя несколько дней.
Издательство. НАСОНКИН — один в кабинете. Звонок. Голос АННЫ в
телефонной трубке.
АННА. Ты должен немедленно подъехать к администрации
Ленинского района, с паспортом.
НАСОНКИН (ёрничая).
Слушаюсь, товарищ генерал! (Кладёт
трубку.) Ну что ж, шутить — так до конца…
Одевается, выходит.
20
НАСОНКИН и
АННА выходят из здания районного загса.
НАСОНКИН. Ну, что, Анна Ивановна Скотникова, пойдём в
кабак, отметим это грандиозное событие? Я как раз отпускные получил…
АННА (с ледяной
ненавистью). Чтоб ты, гад, подавился
своими отпускными! Квартиру ты должен как можно быстрее освободить.
Если не хочешь неприятностей…
НАСОНКИН. А это ещё в честь чего? Квартиру-то вместе
получали…
Анна, не отвечая,
поворачивается, уходит. Насонкин смотрит ей вслед.
НАСОНКИН. Вот мы, оказывается, как? Ну, что ж! Боевик
так боевик, триллер так триллер… Раз пошло такое кино!
21
НАСОНКИН один в квартире,
возится с компом. На экране сменяются портреты Джулии Робертс. Очередь
звонков в дверь — резко, грубо, настойчиво, нетерпеливо, по-хозяйски.
НАСОНКИН. Анна, что ли? Одумалась…
Открывает дверь. На пороге
— ВОВАН СКОТНИКОВ. Бритоголовый, узкие тёмные очочки, чёрная кожанка с
заклёпками на голое тело, на руках автоперчатки дырчатые, на ногах
спортивные серые штанцы с тройными красными лампасами и кроссовки.
ВОВАН. Ну ты, братан, чего в натуре? Хату, блин, когда
освободишь? Анька пургу гонит…
НАСОНКИН. Ты хоть зайди внутрь… братан. (Пропускает
«гостя».) Это ж куда вы мне прикажете — на улицу выселяться?
ВОВАН. Чего на улицу? На улицу каку-то… К матери обратно
и — все дела. Чё тут, блин, базарить-то!..
НАСОНКИН. Значит, вы, как я понимаю, считаете, что Анне
Иоанновне совсем негде жить? Нет у неё братана с его двухэтажным
коттеджем? Нет в городе родной тётки с трёхкомнатной квартирой?..
ВОВАН. Ну всё, чё базарить-то! Короче, если до первого
октября с жилплощади не слиняешь…
НАСОНКИН (что-то
вспомнив). Стоп! Не надо никаких ваших
пошлых угроз… Согласен! Да-да, согласен освободить СВОЮ квартиру до
первого октября. Но — с небольшим условием…
ВОВАН. Ну?
НАСОНКИН. Я согласен, но и ты согласись, Вован Иваныч,
что с квартирой МОЕЙ расставаться мне тяжко. Сублимация данной
парадигмы инвертирует катарсис моего альтер эго как априори, так и
постфактум. Ву компронэ? Ду ю андастэнд ми? Ферштеен? (Пауза.) Ты бы,
конечно, мог сказать мне: «Короче, Склифосовский!» Что ж, скажу короче
и понятней. Дело в том, Вовочка, что когда я смотрел сосредоточенно на
радугу в брызгах твоей слюны… Впрочем, нет, это опустим! Одним словом,
я требую за свою жертву небольшой подарочек, а именно — всего-навсего
«мыльницу».
ВОВАН. Каку ещё, блин, таку мыльницу?
НАСОНКИН. Ну, «мыльницу» обыкновенную! Вы же сами теперь
фотоаппараты так называете. Мне срочно, очень срочно эту вещь надо
заиметь. Можно и не самую дорогую — лишь бы цветные снимки хорошо
шлёпала.
ВОВАН (врубившись).
Да какой базар, блин! Да в один миг
нарисуем!
Они дружненько спускаются
вниз, в торговый центр «Баранов» (который располагается в этом же
доме), приобретают мыльницу за 600 рэ плюс две плёнки по полтиннику.
Подходят к джипу Вована, припаркованному поперёк тротуара.
НАСОНКИН. Слушай, Вовчик, может ты хоть в курсе: с чего
это Анна так бескомпромиссно на меня взъелась, а? Всяко ведь бывает в
семьях, что ж сразу врагами-то становиться…
ВОВАН. Не знаю, чё там «компромиссно», но ты, типа,
блин, ваще — завёл бабцу на стороне и бакланишь. Не мог втихаря, чё ли?
НАСОНКИН. Да какая, к чёрту, баба? Ты, блин, за базар
отвечаешь? Разок только и сходил на сторону, снял блядёшку… Что же,
из-за какой-то бляди семью, блин, рушить?
ВОВАН. Да ты чё, в натуре, передо мной-то пургу гонишь?
Говорю, Анька уверена на все сто — бабца у тебя на стороне и давно уже.
Раз, базарит, её любит, пускай, блин, к ней и сваливает жить!..
НАСОНКИН (за кадром).
Да-а-а, чудны дела Твои, Господи!
Видно, и вправду говорят: любовь скрыть-спрятать невозможно. Значит,
она даже и не к матери меня жить гонит? А если б Анна до конца
догадалась, КОГО я люблю — точно б не ушла, а по ноль-три звякнула и в
психушку меня спровадила… (Вслух.) Ладно, Вован, дави на газ, всё будет
— тип-топ!
22
Уже октябрь. Квартира.
НАСОНКИН и ТЕЛЯТНИКОВ пьют. На столе батарея пустых
водочных и пивных бутылок. Насонкин встаёт, покачиваясь, подходит к
компу, включает.
НАСОНКИН. Сейчас, друг Аркадий, я тебе форточку в
веб-пространство открою. Ты ж никогда в Интернет голову не высовывал,
а? Щас, дружище!..
ТЕЛЯТНИКОВ. Давай, в лорингит твою мать! Давай, в твой
сраный Интернет высунусь! (Видит на
мониторе Джулию Робертс.) О,
бляха-муха, опять эта баба! Ты чё это везде её понаразвешивал?
НАСОНКИН. Это не баба, Аркадий Васильич, это — Джулия
Робертс.
ТЕЛЯТНИКОВ (передразнивая).
Джю-ю-юлия Ро-о-обертс! Баба
как баба — сучка смазливая…
НАСОНКИН. Смазливая?! Что бы ты понимал со своей Клавой
Гэ! Сейчас я тебе покажу!
Запускает в режиме
слайд-шоу фотогалерею портретов Джулии. Телятников разваливается в его
кресле, крутится-качается из стороны в сторону, то и дело подпускает
комментарий.
ТЕЛЯТНИКОВ. А, вот здесь она ничего, мать её!.. И тут —
вырез хорош!.. Вот это ноги!.. А грудёшки, на хрен, маловаты!..
(Насонкин морщится, но
терпит.) Ну-к, тормозни вот эту, бляха-муха!
(Рассматривает
полуобнажённую Джулию, цокает погано языком.) Не, сиськи
всё же позорные, но — забирает!.. (Старый
хрен опускает руку поверх
джинсов на своё хозяйство и начинает мять-оглаживать.) Гляди ты,
аж
встал… Щас бы сюды её, а? Вот бы зашибись!..
Насонкин, словно
протрезвев, выпрямляется, хватает гостя за шкирку двумя руками,
разворачивает вместе с креслом, сдёргивает с сидения и тычком задаёт
начальное ускорение по направлению к двери.
НАСОНКИН. Во-о-он!
ТЕЛЯТНИКОВ (упираясь
в косяки руками). Ты чё, сдурел,
мать твою?! Из-за бабы! Из-за картинки!
НАСОНКИН. Во-о-он, я сказал!!! (Выволакивает Телятникова
в прихожую, выталкивает за порог, выбрасывает вслед куртку и туфли,
захлопывает дверь, переводит дух.) Всё, последнего
приятеля-собутыльника потерял! Так мне и надо! Ишь, додумался —
стриптизёр хренов!..
23
НАСОНКИН подходит к
столу, берётся за бутылку, но, словно забыв о ней, смотрит долго на
компьютер. Запускает программу. Берётся было за шлем, но машет рукой.
Садится в кресло и закрывает глаза. Появляется ДЖУЛИЯ — в белом
махровом халате,
на голове тюрбан из полотенца («Красотка»).
ДЖУЛИЯ. Hi! Привет!
НАСОНКИН (открывая
глаза). Здравствуй, Джул! Здравствуй,
моя родная!
ДЖУЛИЯ. Вау! Колья, да ты выпил? Ты очень много выпил!
Зачем, почему это?
НАСОНКИН. Потому, что дурак! Ах, Джулия, ты бы
знала, какой я дурак!
ДЖУЛИЯ. Знаю. (Садится
в кресло, показывает на
халат, тюрбан.) Извини, я только что из ванны! Так всё
неожиданно…
Колья, я тебя очень, очень прошу: не надо про мою ТУ жизнь
расспрашивать. Хорошо? Я же не интересуюсь, где твоя жена…
НАСОНКИН. Нету у меня жены. Не-ту! Мы с ней развелись…
ДЖУЛИЯ. Всё! Не хочу ничего знать. Иди ко мне…
(Насонкин, опустившись
рядом с креслом на ковёр, берёт её руку,
приникает к тыльной стороне губами, осторожно целует раз, другой, затем
поворачивает и начинает медленно сладко целовать тёплую ладонь…)
Ты бы
знал, как мне приятно, когда ты целуешь мне руку…
НАСОНКИН. Неужели никто тебе руки не целует?
ДЖУЛИЯ. Целуют, да всё напоказ или в шутку. А вот
так, как сейчас ты… Целуй, Колья, целуй! И… не только руки…
Насонкин снова припадает
горячим ртом к тёплой женской ладони. Губы его соскальзывают, к ямочке
чуть выше правого колена — поднимается с поцелуями всё выше и выше,
раздвигая полы халата. Смотрит умоляюще на Джулию.
НАСОНКИН. Можно?.. (Джулия
хмельно улыбается, вдруг
тянет свободный конец пояса, развязывает его. И тут — настойчивые
звонки в дверь.) Господи, да кого это чёрт принёс?! Я сейчас!
Сейчас!
Не волнуйся!
ДЖУЛИЯ (вскакивая,
запахивает халат, хватает его за
руку). Не открывай! Нельзя открывать! Опасно!
НАСОНКИН. Ну, что ты, здесь же не Нью-Йорк. Да и
день на дворе… (Открывает, даже не
глянув в глазок.)
МУЖСКОЙ ГОЛОС. Насонкин?
НАСОНКИН. Насонкин, Насонкин! В чём дело?
МУЖСКОЙ ГОЛОС. В тебе, козёл!
От жуткого удара в лицо
Насонкин опрокидывается.
24
Квартира. НАСОНКИН лежит
на ковре посреди комнаты, лицо в крови. На экране монитора плавают
цифры заставки-часов — вечер. В кресле мирно спит Бакс. Насонкин со
стоном приподнимается, смотрит на компьютер, на кота, в прихожую на
дверь. Словно раненый герой боевика, только, в отличие от него,
противно кряхтя и охая, почти ползком добирается до компа,
шевелит-тревожит мышь: на экране появляется Джулия в виндовских облаках.
НАСОНКИН. Значит, перезапуск был!.. (Морщась, хватается
за правый бок.) Господи, да разве это сейчас главное?! У тебя,
парень,
может быть, печёнка порвана и жить тебе осталось с полчаса… Чёр-р-рт!
(Доковыляв до стола,
берёт бутылку — она пуста; на дне — окурки.) Вот
скоты! Сперматозоиды вонючие! Козлы! Мало им хозяину квартиры кости
переломать, они его же водку за его здоровье выжрали! Чтоб у них
пищевод с прямой кишкой местами поменялись! (Подумав, берёт телефон,
набирает номер.) Алло! Это — Николай.
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Наконец-то! Дождались, слава Богу!..
НАСОНКИН. Галина Юрьевна, лирика потом. Где Анна?
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС. Аня моется…
НАСОНКИН. Пусть она мне срочно позвонит, когда намоется.
(Набирает новый номер.)
ГОЛОС ВОВАНА. Хэллоу!
НАСОНКИН. Хреноу! Что ж ты, волк позорный, делаешь!
ГОЛОС ВОВАНА. А, это типа ты, чё ли? Ну чё, блин,
поучили маленько? Почему, в натуре, хату не освобождаешь, а? Анька же
сказала тебе — съехать…
НАСОНКИН. Слушай сюда, Вован, я тебе русскую народную
сказочку про хату расскажу. Жил, короче, один раз такой пацан, типа
Заяц. Держал недвижимость — правильную реальную хату, как, ну, блин,
бунгало, ваще. А рядом, два лаптя по карте, одна Лиса-кидала крутилась
— ну, типа, деловая, блин, в натуре, Анной Иоанновной звать…
ГОЛОС ВОВАНА. Ты чё там базаришь не по делу? Когда хату
освободишь, в натуре?
НАСОНКИН. Слушай, ты, кретин вонючий, твои качки-киллеры
бритоголовые сделали меня инвалидом! Я сейчас вызываю «скорую», в
больнице обязательно спросят что да как и сообщат в ментовку. Учти, я
скрывать ничего не буду…
ГОЛОС ВОВАНА. Чё ты, блин, на понт-то берёшь? Пару раз
ему по рёбрам пнули…
НАСОНКИН. Всё, я предупредил. Сухари суши!
ГОЛОС ВОВАНА. Стой! Не звякай в «скорую», я щас типа
подъеду — побазарим! Я тут рядом…
Не успевает Насонкин
толком приладить трубку, телефон звонит.
ГОЛОС АННЫ. Алло, алло! Коля? Это я! Тётя сказала — ты
звонил? Звонил?
НАСОНКИН. Да, я звонил. Чтобы сообщить тебе
пренеприятнейшее известие: меня сейчас увезёт «скорая помощь», так что
тебе придётся заботы о Баксике на себя взять…
ГОЛОС АННЫ. Постой, какая «скорая»? Что случилось?!
НАСОНКИН. Это ты у братана своего спроси…
ГОЛОС АННЫ. Сейчас, сейчас я приеду!..
В незапертую дверь
вламывается ВОВАН (в кожаной куртке, спортивных штанах с лампасами, с
барсеткой).
Увидев Насонкина, на секунду застывает, таращит зенки.
ВОВАН. Вот лохи, в натуре! Я же, блин, предупредил —
припугнуть токо!..
НАСОНКИН. Конечно, ты же у нас не кровожадный. По
крайней мере, человека замочить самолично вряд ли сможешь, ну, разве
что, по пьяни на своём джипе вонючем сбить-переехать…
ВОВАН. Да ты чё, в натуре!..
НАСОНКИН. Ладно! Скажи лучше — сколько ж ты им бабок
кинул?
ВОВАН. Да сотню всего, блин! Я ж говорю: только
припугнуть да пару раз по рёбрам, а они, лохи, — по полной программе
оттянулись!..
НАСОНКИН. Не хочу тебя на понт брать, Владимир Иванович,
но за такое сейчас — я в газете вчера только читал — до пяти лет дают…
ВОВАН. Да ты чё, братан! Да я же не виноват, в натуре…
НАСОНКИН. Это ты прокурору расскажешь!.. Хотя ладно, ты
же меня знаешь, я — добряк из добряков. Вот что, «скорую» мне вызвать
всё-таки придётся — на работу я завтра пойти не смогу, так что надо
больничный оформлять. Но там я скажу и ментам потом буду твердить, что
меня в подъезде какие-то пьяные отморозки избили. Годится?
ВОВАН. Колян! Братан! В натуре! Блин! Да ты!.. Да я!..
НАСОНКИН. Да мы с тобой! Ты этим лохам за поломку моих
рёбер, говоришь, сотню отвалил? Ну так, думаю, справедливо будет, если
на их починку ты пару сотен выложишь — в больнице сейчас, сам знаешь,
без денег делать нечего…
ВОВАН (поскучнев).
Да откуда ж… (Спохватывается,
раскрывает барсетку, вынимает две зелёных сотенных.) На уж…
НАСОНКИН. Ну вот и чудненько! А теперь, пока наша Анна
на подходе да «скорая» на подъезде, принеси-ка, Владимир Батькович из
своего передвижного офиса чего-нибудь взбодрительного — твои шакалы-то
всю мою водку вылакали.
ВОВАН. Из какого, блин, ещё офиса?
НАСОНКИН. Ну из джипа твоего, из «Гранда» твоего, из
«Чероки»!
ВОВАН. А-а-а, так бы и базарил. Щас, это я пулей.
НАСОНКИН. Стой! У тебя ж всегда с собой «колёса» есть?
Высыпь-ка одно.
ВОВАН. Вместо водки, что ли?
НАСОНКИН. Вместе. Вместе с водкой. Перед водкой… Какая
разница! Давай… без лишнего базара.
Вован, дав Насонкину
таблетку, убегает, слышно, как в коридоре он сталкивается с Анной. Её
крики-охи: «Как он? Что с ним?..»
НАСОНКИН (глотает
таблетку, запивает водой, обращаясь к
портрету Джулии на экране). Прощай, Джул! Не скучай тут без
меня!
(Выключает компьютер.)
25
Перенаселённая больничная
палата. НАСОНКИН лежит у окна. Двери открываются, появляется ТЕЛЯТНИКОВ
— седенький Аркадий в белом халате мог бы походить на профессора
медицины, если бы не потрёпанные джинсы и кроссовки. Не обращает
никакого внимания на десяток других полутрупов на других койках, как
всегда, орёт.
ТЕЛЯТНИКОВ. Привет, болящий, мать твою! (Усаживается на
край соседней койки, бесцеремонно отодвинув ноги больного.) Ты
чего это
учудил, а? Прихожу ему морду бить, а он — уже готовенький!.. Кто это
тебя? За что? Что за мудошлёпы?
НАСОНКИН. Уже разобрались — чёрт с ними!.. Ты прости
меня, Аркадий Васильич! Видишь, как Бог меня за тебя наказал?
ТЕЛЯТНИКОВ. Да ладно, бляха-муха! Я и сам старый дурак!
Чего привязался к это твоей бабе… Всё, всё! Не бабе — девчонке! Кто
хоть она такая — я забыл?
НАСОНКИН. Джулия Робертс… Ты, что, даже «Красотку» не
смотрел?
ТЕЛЯТНИКОВ. Да не смотрю я, в манду, эту забугорную
муть! Артистка, говоришь? Мне тоже когда-то нравилась эта… Как же её?..
Нонна Мордюкова! Во баба! Знаешь?
НАСОНКИН. О, да! Нонну Мордюкову я знаю: действительно,
уж баба так баба!..
Телятников вдруг
оглядывается на соседние койки с перебинтованными жертвами местных
терактов, разборок и семейных драм, показывает на свою оттопыренную
запазуху, выразительно подмигивает. Совершенно молча, священнодействуя,
Телятников достаёт джентльменский осенний набор — бутылку портвейна и
яблоко, распечатывает, наливает в стакан Насонкину, потом себе: под
завистливые взгляды соседей-больных пьют-закусывают.
НАСОНКИН. Как, Аркадий, пишется-сочиняется?
ТЕЛЯТНИКОВ. Хреново! Стихи совсем перестали печатать, а
если печатают, то платят — мандавохам на смех.
НАСОНКИН. Что, и за откровения твоей Клавы Гэ мало
кинули?
ТЕЛЯТНИКОВ. Куда там! Как раз — кинули! Вон (Кивает на
портвейн.) едва на «чернила» хватает, а сигареты уж стрелять
приходится… Коромысло им в пах! А вот раньше!.. Раз, помню, приехал из
Воронежа после выхода очередной книжки, пришёл к ребятам в редакцию
молодёжки, уже поддатый, конечно, бляха-муха, и на спор весь пол в
кабинете сплошь устелил четвертными купюрами — гуляй, братва, мать
вашу!..
Беседуют ещё о литературе,
о поломанных трёх рёбрах, ключице и ушибленной печени Насонкина,
Телятников, пообещав сочинить гневные стихи про отморозков в подъездах,
уходит. Насонкин закрывает глаза.
НАСОНКИН (за кадром).
Интересно, видела или нет Джул,
как меня били-пинали? Вообще, знает, чувствует ли она, где я сейчас,
что со мной?.. Нет, конечно, реальная живая Джулия Робертс сейчас
(Приоткрыв веки, глядит
на свои часы.) ещё сладко спит у себя в
Нью-Йорке, Лос-Анджелесе или, скорей всего, — в Мексике, где снимался
её новый фильм, предутренним крепким сном. Но ведь я и непреложно знаю,
я уверен, что в том параллельном мире, где есть НАША комната, в этом
виртуальном мире МОЯ Джулия Робертс ну никак не может сейчас спать…
Скрип двери.
МЕДСЕСТРА. Вон, у окна…
Появляется ДЖУЛИЯ РОБЕРТС,
одетая точь-в-точь как Анна Скотт в начальной сцене «Ноттинг Хилла»,
когда впервые заходит в магазин Таккера: чёрный беретик, тёмные очки,
белый тонкий свитерок под чёрной кожаной курточкой, тёмные брюки,
чёрные кроссовки, в руке — белая широкая сумка… Она, опасливо
посматривая на торчащие кругом загипсованные руки-ноги, пробирается
между койками,
садится на стул, склоняется к Насонкину.
ДЖУЛИЯ. Hi! Привет!
Не успевает Насонкин
ответить, как она склоняется ещё сильнее и целует его. Он подаётся
навстречу её губам, обхватывает её рукой за шею и замирает от испуга:
будет же больно! Но, странно, боли нет, и он, забыв всё и вся, начинает
целовать, целовать, целовать… Когда губы Джулии расстаются наконец с
его, и она начинает выпрямляться, рука Насонкина случайно цепляет
медальон на её шее,
тонкая золотая цепочка рвётся-лопается.
НАСОНКИН. Ой, прости!
ДЖУЛИЯ. Ничего. Если б крестик — плохая примета…
НАСОНКИН (не торопясь
отдавать медальон). Джулия, а
почему ты крестик не носишь?
ДЖУЛИЯ (протягивая за
медальоном руку). Это сложный
вопрос.
НАСОНКИН (как бы
беспечно). В нём, наверное, портрет?
ДЖУЛИЯ (досадливо).
Да. Но тебе не надо смотреть… Будь
умницей, Колья!
Насонкин, надув губы,
хочет уже взглянуть, что там, за сверкающей крышечкой…
МЕДСЕСТРА. Уколы! Приготовиться к уколам!
Насонкин встряхивается,
поднимает распухшую от дневного сна голову — медсестра вкатывает в
палату тележку с лекарствами.
Он поднимает к глазам правый кулак и медленно его разжимает: потный
кулак пуст…
26
Квартира. АННА перед
накрытым по-праздничному столом. Скрежет ключа в замке. Бросается к
двери, открывает.
На пороге — НАСОНКИН. Неприятно удивлён.
АННА (испуганно).
Ты чего?
НАСОНКИН (бурчит).
Ничего. (Раздевается, треплет
Баксика
по загривку, идёт в ванную.) Чёрт, воды же ещё нет!
Возвращается,
распечатывает бутылку, наливает в две рюмки, выпивает свою, закусывает.
АННА (глухо).
Ты хочешь, чтобы я… ушла?
НАСОНКИН. Хочу.
Наливает уже в фужер,
пьёт. Анна напряжённо думает, затем порывисто встаёт, одевается и
уходит. Уже из проёма дверного обернулась —
так глянула, что Насонкин ёжится. Входная дверь хлопает. Насонкин
хватает кота, прижимает, гладит.
НАСОНКИН (Баксу).
Что ж, Рубикон перейдён, с прошлым
окончательно покончено! Давай-ка, брат, ещё немножко за новую жизнь да
и на этом завяжем…
Выпивает, машинально
закусывает, даёт коту еды. Смотрит, не отрываясь, на портрет Джулии,
встаёт, подходит,
проводит подушечкой большого пальца по её губам.
НАСОНКИН. Хай! Я соскучился…
Включает компьютер,
вызывает программу.
27
Квартира. НАСОНКИН и
ДЖУЛИЯ сидят на диване, развернувшись друг к другу. Он держит её за
руки.
Она снова одета точь-в-точь, как Анна Скотт в начальной сцене «Ноттинг
Хилла».
ДЖУЛИЯ. Прости, я тогда так внезапно исчезла — не
попрощавшись…
НАСОНКИН. Не попрощавшись?
ДЖУЛИЯ. Ну да, в дверь же позвонили… Не хочу, чтоб меня
видели. Почему тебя так долго не было?
НАСОНКИН. Меня?! Хотя, да, конечно… Джул, а ты не
помнишь про медальон?
ДЖУЛИЯ. Какой медальон? (Показывает.) Этот? Что я должна
про него помнить?
НАСОНКИН. В нём, наверное, портрет?
ДЖУЛИЯ. Да. Но тебе не надо смотреть. Будь умницей,
Колья!.. Понимаешь, всё зашло так далеко, что я не знаю — почему мы с
ним до сих пор вместе… Ну, а ты — влюблён?
НАСОНКИН. А вот на этот вопрос нет достойного ответа…
Тьфу, это же Таккер говорит… А я? Ну, конечно! Ты же это видишь!! Ты
это знаешь!!!
ДЖУЛИЯ. Я о тебе думала…
НАСОНКИН. Да?!
ДЖУЛИЯ. Каждый раз, когда я пытаюсь завести нормальный
роман с нормальным человеком — происходит катастрофа…
НАСОНКИН. Анна, мне очень приятны твои слова?
ДЖУЛИЯ. Почему «Анна»? Ты уже с женой меня путаешь?!
НАСОНКИН. Никакой жены у меня уже нет, и ты это знаешь.
А слова про «нормальный роман с нормальным человеком» говорит твоя Анна
Скотт Уильяму Таккеру, и ты их сейчас просто повторила…
ДЖУЛИЯ. Нет, не просто! Я их именно СЕЙЧАС сказала и
именно ТЕБЕ… Между прочим, всё уже на свете сказано и повторяется…
НАСОНКИН. Что ж, тогда продолжим по сценарию: что тебе
приготовить — чай? кофе? ванну?
ДЖУЛИЯ (смеётся).
Вау! Да ты все диалоги помнишь
наизусть? Только Хью про кофе не упоминал и вопрос этот звучал раньше…
А, впрочем, я не о том… Да, ванну было бы неплохо…
НАСОНКИН. Вау?! Кстати, ты прости, мне бы тоже потом не
мешало — я из больницы…
ДЖУЛИЯ. Ой, Колья — «вау»? Представь, если я начну
говорить: чаво? У нас это дурацкое «вау» говорят только
девочки-подростки, дешёвые проститутки да манерные педики… Ужас, откуда
оно опять ко мне прилепилось? Я ведь давно уже его не употребляю…
(Подумав, вдруг грозит
шутливо пальцем.) Колья, это твои штучки!
Перестань меня зомбировать!..
НАСОНКИН. Так как насчёт ванны?
ДЖУЛИЯ. Как, она ещё не набирается?!
Насонкин секунд десять
смотрит ей в глаза, срывается с места, летит в ванную, включает воду.
Вбегает в комнату, запыхавшись,
будто ванная находится, по крайней мере, в соседнем доме.
НАСОНКИН (кричит).
Всё! Всё готово! Сейчас, только
полотенце!..
Джулия сидит на диване,
зажав кисти рук меж колен. На крик Насонкина улыбается. Он распахивает
дверцу шифоньера, копается в белье, находит полотенце, словно
рыбак-счастливец громадную щуку, несёт его в вытянутой руке в ванную. И
— застывает. Джулия, стоя спиной к нему в нише, укладывает свитерок на
стул рядом с диваном. Ослепительно-белая полоска лифчика резко
выделяется на матово-загорелой коже. Она расстёгивает пояс брюк,
наклоняется, снимает их, также вешает на спинку стула, стягивает следом
чёрные колготки, остаётся в белых трусиках, поднимает руки,
высвобождает волосы, стянутые резинкой, встряхивает головой,
изогнувшись, расстёгивает и снимает лифчик, поворачивается и видит
Насонкина. Она тянется за одеждой, но спохватывается, просто прикрывает
грудь ладонями,
смотрит с явным смущением.
ДЖУЛИЯ. Вот… решила здесь… В ванной места мало…
(Смущение её уступает
место горделивому спокойствию, она выпрямляется,
убирает руки. Снимает трусики. Идёт к ванной, просто, обыденно, совсем
«по-семейному» говорит.) Ну, идём? (Выхватывает у него из рук
полотенце, исчезает в ванной, оставив дверь открытой. Шум воды стихает.
Выглядывает.) Ну, что, так и будешь стоять?
НАСОНКИН (разводя
руками, делая нелепые жесты и округляя
глаза). Что, и мне раздеваться??!!
ДЖУЛИЯ (внятно, почти
по слогам). Колья, ты должен
немедленно раздеться и идти сюда.
НАСОНКИН. Совсем раздеться?!
ДЖУЛИЯ. Нет, носки можешь оставить — если ты привык
мыться в носках!
НАСОНКИН. Но я хотел позже…
Осекается под её взглядом,
ковыляет в нишу, стягивает ватными руками с себя брюки, рубашку.
Подходит к столу, делает из горлышка пару добрых глотков. Осматривает
своё покрывшееся от страха пупырышками тело, семейные трусы, бросается
к шкафу,
выуживает голубые плавки…
28
Квартира. Из ванной
появляется НАСОНКИН, подтягивая на ходу всё те же голубые плавки, с
мокрыми взъерошенными волосами.
НАСОНКИН. А постель-то!..
Бросается в нишу,
суетливо раскладывает и застилает диван-кровать. Появляется ДЖУЛИЯ,
обёрнутая полотенцем («Все говорят,
что я люблю тебя»), вытирая другим полотенцем голову.
ДЖУЛИЯ. А вот мы сейчас проверим, как вы нас любите…
НАСОНКИН. Что?
ДЖУЛИЯ. Сейчас проверим, как вы нас любите, на что вы
способны!..
НАСОНКИН. Джулия, ну зачем ты!.. Я понимаю, тебе…
ДЖУЛИЯ. Что мне?
НАСОНКИН. Вообще, это запретная тема для шуток должна
быть!..
ДЖУЛИЯ. Не сердись, ну что ты… (Садится рядом, диван
оглушительно скрипит.) Знаешь, я бы на твоём месте телефон
всё-таки
отключила.
НАСОНКИН. Зачем?
ДЖУЛИЯ. Ну, хотя бы для того, чтобы никто не помешал нам.
НАСОНКИН. Ах, да!..
Насонкин вскакивает,
выдёргивает шнур телефона из розетки.
ДЖУЛИЯ. Закрой шторы, чтоб темно было…
НАСОНКИН. Ну, Джул, и так темно! Ты бы лучше полотенце
сняла, а то совсем как с Вуди Алленом…
Джулия не отвечает… Она
снимает с груди полотенце, отбрасывает на стул, ложится-опускается на
постель поверх одеяла, смотрит, повернув набок голову, с неясной
улыбкой, как Насонкин ковыляет на негнущихся ногах к нише… Опять этот
ужасный скрип-скрежет диванных пружин. Но они уже ничего не замечают —
начинается упоительное бесконечное путешествие мужских губ по женскому
телу: от мочки уха до пальчиков на ногах по всем ложбинкам, ямочкам,
припухлостям, холмикам, самым потаённым уголкам женского тела…
ДЖУЛИЯ. Ещё!.. Ещё!.. Вот так!.. Хорошо!..
29
Квартира. Поздний вечер.
Горит один маленький светильник. НАСОНКИН и ДЖУЛИЯ, как Адам и Ева в
раю, совершенно обнажённые, тесно прижавшись друг к другу, двигаются в
едином плавном ритме под «Битлз». Джулия смотрит на него чуть сверху, и
ему совершенно наплевать, что она смотрит чуть сверху, вернее, он даже
и не думает об этом. «Michelle» закончилась и началась другая песня,
более быстрая, но они продолжают двигаться в ритме танго.
НАСОНКИН. Прости, Джулия, что не поставил «Julia», у
меня её просто нет…
ДЖУЛИЯ. Ну и что, и не надо. Её ставят всегда и везде,
где я появляюсь — даже надоело… Мне очень, очень нравится именно эта —
«It’s Only Love»… Спасибо!
НАСОНКИН. А как это в переводе?
ДЖУЛИЯ. Наверное — «Это просто любовь»…
НАСОНКИН. Да, да — «Это просто любовь»! Как чудесно!..
(Начинает
озвучивать-вспоминать финальный монолог Джорджа из «Свадьбы
моего лучшего друга».) Ты, Джул, думаешь: «Чёрт возьми, жизнь
продолжается! Может быть, будет секс, может быть, будет брак… Но, Боже,
совершенно точно — будут танцы!..»
ДЖУЛИЯ. Не надо, Колья! Ты, что же, не понимаешь — это
уже совсем не кино!..
НАСОНКИН (с восторгом).
Да, да, это уже совсем не кино!
Джул целует его, и он
целует её, и уже не отрывается от её губ. И так, слившись в поцелуе,
крепко-крепко обнявшись, став буквально единым целым, они продолжают
сомнамбулически двигаться под грустный напев битлов, наполненный
нежностью и
страстью безграничной любви…
Потом, чуть позже, когда они уже лежат в постели, наполовину укрытые
одеялом, Насонкин приподнимается на локте, вглядывается в её лицо, на
котором ещё светится отблеск страсти, нежно отирает тыльной стороной
ладони пот с её лба, поправляет разметавшиеся по подушке рыжие локоны,
мурлычет.
НАСОНКИН. Тебе принести чай в постель?
ДЖУЛИЯ (сладко
потягиваясь). Это я тебе должна принести.
Сейчас вот с силами соберусь…
НАСОНКИН. Джу-ли-я, ты сама всё время путаешь кино и
жизнь — я же, в конце концов, не Уильям, а ты не Анна!
ДЖУЛИЯ. Всё, всё, не буду, прости!
Она опять сладко
потягивается. Насонкин, не выдержав, приникает ртом к её груди и
начинает ненасытно целовать, целовать, целовать… Джул, ласково смеясь,
сама подставляет, выгибаясь, его алчным губам, словно он, и вправду,
младенец, то одну грудь,
то другую… Взъерошивает его мокрые волосы.
ДЖУЛИЯ. Я сегодня не выспалась, уставшая… А то бы я тебя
съела! Я сестрёнке (ах, как я её люблю!) всегда так говорю: «Я тебя
съем и не посолю!»
НАСОНКИН. Джулия! Джулия, скажи: «Колья, я тебя люблю!»
Скажи! Я хоть и буду знать, что это неправда, но…
ДЖУЛИЯ (подумав).
Я тебя сейчас… съем!
НАСОНКИН (в восторге).
И не посолишь?!
ДЖУЛИЯ. И не посолю! Странно… Ты знаешь, мне всё равно,
что ты — русский, мне всё равно — сколько тебе лет… Я вообще с тобой
себя моложе чувствую! Лет на десять! Ты хоть это понимаешь?
НАСОНКИН. Джул, да ты бы только знала, как мы по
гороскопу с тобой идеально подходим — правда, правда! Я ведь — Рак.
Вот, я нашёл на одном сайте книжку «Советы колдуна» и распечатал.
Послушай — тут сначала вообще один к одному про тебя. (Берёт лист со
стола, читает.) «Женщина-Скорпион ну очень сексуальна! Глаза её
постоянно излучают страсть, голос дрожит то и дело от едва сдерживаемых
чувств. Только полный импотент останется к ней равнодушен. К тому же
она склонна к излишествам во всём, с нею соскучиться трудно. В постели
она крайне требовательна, секс для неё — дело серьёзное и жизненно
важное. Мужчина, не способный её удовлетворить, не может рассчитывать
на её привязанность. Правда, прежде чем допустить кого-либо к своему
сердцу и телу, она его пристально изучит и оценит — ума ей не занимать.
И очень опасно, несмотря на её сопротивление, добиться её и
разочаровать, — она может жестоко отомстить и унизить. Женщина-Скорпион
— счастье и мечта, но отнюдь не для каждого! В паре Скорпион — Рак всё
о’кей: это оба знака из стихии Воды, к тому же и в природе скорпион
весьма похож на рака. Скорпион и Рак удивительно подходят друг другу в
житейском и сексуальном планах. Страсть Скорпиона найдёт полный отклик
у отзывчивого Рака, так что и связь, и длительный брак имеют отличные
перспективы…» Ну, как?
ДЖУЛИЯ. Скажи, я, по-твоему, и правда, — такая?
НАСОНКИН. Джул!.. Джулия!.. (Задыхаясь.) Ты такая!..
ДЖУЛИЯ. Колья, ты меня придумываешь…
НАСОНКИН. Мы все друг друга придумываем!
ДЖУЛИЯ. Не-е-ет, Колья, я не о том… Ведь для меня, и
правда, секс не главное… Неужели ты этого не понимаешь?.. Как я не
хочу, чтобы ты сюда баб водил!
НАСОНКИН. Джулия! Джул! Какие «б-б-бабы»?! Да я всю
жизнь!.. Да ты что!.. Только ты! Только о тебе думал!.. Я даже с женой
бывшей уже давно ничего!.. Что ты!..
ДЖУЛИЯ. А почему, у тебя с твоей Анной не получилось?
Насонкин отбрасывает
одеяло на пол, встаёт на него коленями рядом с диваном, дотягивается
губами до правого локотка Джулии (она закинула руки за голову,
вытянувшись во всей своей божественной наготе), чмокает, смещается на
дюйм ниже по руке — ещё раз целует, и ещё, успевая между поцелуями
рассказывать-исповедываться как бы на полном серьёзе текстом из
«Свадьбы лучшего друга», почему же это, чёрт побери, не задалась у него
семейная жизнь.
НАСОНКИН. Лучше я объясню это на примере еды… (чмок!)
Представь, что мы пошли с моей Анной Иоанновной в дорогой ресторан
(чмок!), хотя это,
конечно, трудно представить… (чмок!
чмок!)… И
заказала она на десерт… желе, да, желе! (чмок!) А я не хочу желе, я
хочу что-то другое… (чмок!)
ДЖУЛИЯ (подыгрывая).
Что же ты хочешь — крем-брюле?
НАСОНКИН. Да, а я хочу крем-брюле! (чмок! чмок!) Я хочу
вкусное (чмок!), я хочу
сладкое (чмок! чмок!), я хочу
божественное
(чмок! чмок!), я
хочу райское (чмок!),
неземное (чмок!),
умопомрачительное (чмок! чмок!)
крем-брюле!..
ДЖУЛИЯ. Ну, Колья, мы опять как в кино! Перестань…
НАСОНКИН. Всё, не буду, не буду!
Последние слова он глухо
промычал. Ему уже не до шуток, он страшно занят и увлечён. Он уже
миновал тёплую впадину подмышки, полную упоительных запахов; он уже
совершил восхождение пересохшими губами на холмик груди, дотошно и в
который раз обследовал напрягающийся под поцелуями тёмно-розовый
стыдливый сосок; затем скользнул по влажной вогнутой ложбине живота к
нежной ямочке, всю исследовал кончиком языка, зацеловал, облизал,
заставляя Джул сладко поёживаться от щекотки; потом ему пришлось
свернуть чуть вправо, специально обогнуть-миновать соблазнительный
курчавый мысочек (это — на потом, это — финал пьянящего путешествия!),
проследовать по бесконечному матовому бедру к чуть приподнятой милой
коленке и дальше — к узкой длинной ступне. Джулия под его ласками
словно впадает-погружается в транс всё сильнее и глубже, голова её
медленно перекатывается по подушке то в одну, то в другую сторону,
напряжённая рука, когда он возвращается к пропущенному мысочку,
начинает нервно гладить его затылок, прижимая лицо его, его ненасытные
губы к своему сладкому лону всё теснее, теснее, теснее… Дыхание её
становится всё слышнее, надрывнее и вскоре начинает прерываться
всхлипами, хриплым шёпотом.
ДЖУЛИЯ. Вот так!.. Вот так!.. Ещё!..
Как будто Насонкина надо
просить!!!
30
НАСОНКИН, оживлённый,
бодрый, бегает по улицам Баранова, фотографирует мыльницей Вована
какие-то виды, Набережную, особняк-коттедж, открывает его — делает
снимки внутри. Затем уже возится у себя дома с компом, через сканер
запускает туда снимки. Удовлетворённо потирает руки, «вызывает» ДЖУЛИЮ.
Она приходит как бы с улицы. Насонкин, впустив её,
здоровается, целует и даже не даёт ей снять куртку.
НАСОНКИН. Мы уходим.
ДЖУЛИЯ (с тревогой).
Что случилось, Колья?
НАСОНКИН (улыбаясь).
Банный день. Да и хочу показать
тебе, как у нас белые люди живут…
Выходят из квартиры.
Насонкин осторожно осматривается, ожидает непредвиденной ситуации, но
всё идёт гладко. Идея с «мыльницей» оправдывается: компьютер
«отпускает» их, «позволяет» удалиться. При выходе на улицу Джулия,
идущая впереди, полуобернувшись, вопросительно смотрит на Насонкина,
поводит неопределённо рукой в сторону нагло припарковавшихся на
тротуаре тачек.
НАСОНКИН. А-а! Нет, Джулия, моей здесь нет. Моя ещё
где-то на конвейере «Дженерал Моторс»… Мы — пешочком.
ДЖУЛИЯ. Колья, у тебя нет машины?!
НАСОНКИН. Увы, нет! Между прочим, у нас ни один честный
человек автό купить не может… Да и вообще, я — автосемит… То есть,
тьфу, — автопацифист… Короче, я люблю ходить пешком! И, между прочим,
терпеть не могу женщин за рулём…
ДЖУЛИЯ (явно
подтрунивая). Вау?!
НАСОНКИН. Да, да! Женщина, по моему глубокому убеждению,
если она ЖЕНЩИНА, в любом случае и всегда должна сидеть, плотно сжав
колени. А в машине, за рулём, давя на педали, она в любом случае и
всегда сидит враскоряку, расщеперившись, похабно!..
ДЖУЛИЯ (смеётся
примирительно). Ну, ну, Колья, какой ты…
суровый!
Идут уже по улице.
Насонкин, нарушая джентльменский кодекс, идёт справа от дамы — там
тротуар повыше. Тепло, градусов 6-8, но пасмурно. Джул снимает тёмные
очки. Может, она поначалу и опасалась, что к ней кинутся толпы
барановцев за автографами, но, никто на них внимания не обращает. Оно и
понятно: это ж каким сумасшедшим надо быть, дабы в чернозёмном городе
Баранове во встречной девушке-пешеходке, одетой в неприметные чёрные
куртку и брюки, заподозрить-разглядеть супермегазвезду Голливуда Джулию
Робертс?
ДЖУЛИЯ. Я, между прочим, за рулём только в брюках езжу.
НАСОНКИН. Неправда.
ДЖУЛИЯ (кивая на
громадного истукана, торчащего на
пьедестале посреди площади с откляченным задом и указующе распростёртой
дланью). А это кто?
НАСОНКИН. Это — Ленин.
ДЖУЛИЯ. А-а, это ваш Авраам Линкольн — знаю.
НАСОНКИН. Скорее, это — наш Фидель Кастро.
(Осматривается вокруг. За
кадром.) Что ж, небоскрёбов нет, зато ещё
зелени и осенней желтизны сколько душе угодно…
ДЖУЛИЯ. Как много деревьев! Это хорошо, уютно. Мне в
Нью-Йорке этого не хватает — сплошной асфальт да бетон.
НАСОНКИН. Зато на ранчо в Нью-Мексико всё в зелени.
ДЖУЛИЯ. Вау! А ты откуда знаешь?
НАСОНКИН. На одном из сайтов фото видел. Там даже с
высоты птичьего полёта снято — все пятьдесят акров. И стоимость
зачем-то указана — две и две десятых миллиона баксов.
ДЖУЛИЯ. Да, у нас это любят — ценники на всё лепить…
О-о, какая красота!
Перед ними во всём своём
былинном великолепии открылась пятиглавая Казанская церковь с голубыми
куполами.
НАСОНКИН. Это ещё что! Ты бы посмотрела на неё в
солнечный день — сказка! Эх, был бы я богатый — позолотил бы
обязательно хоть центральный купол… Представляешь, как бы это
смотрелось? (Прикусывает язык. За
кадром.) Что-то больно двусмысленно
проговариваюсь — «Дженерал Моторс», «богатый»…
Набережная приводит Джулию
в ещё больший восторг. Да и то! Даже в это время года, когда
большинство деревьев уже разделись, зелёной отдохновительной краски
здесь хватает, и многочисленные клумбы ещё ярко пестреют остатками
цветочного изобилия. Слева за рекой далеко-далеко, сколько хватает
глаз, расстилается-кудрявится казавшийся совсем дремучим лес, впереди
по курсу виднеется ажурный подвесной мост, чуть справа белеет ещё одна
церковка — Покровская, с голубым куполом и золотой маковкой…
Фланирующих праздно-субботних барановцев на Набережной гуляет довольно
много. И тут Насонкин распознаёт в одной из надвигающихся фигур нечто
знакомое. Да, сомнений не остаётся — АРКАДИЙ ТЕЛЯТНИКОВ.
НАСОНКИН. О Боже! Это мой приятель, поэт… Прости — его
оправдать невозможно!..
ТЕЛЯТНИКОВ (вопит).
Вот это встреча, мать твою!!!
Здоро-о-ово! Николай, да вы просто как Пушкин с Наташкой! А ну-к
знакомь со своей красоткой, бляха-муха! (Подойдя вплотную, шепчет
Насонкину на ухо так, что на километр вокруг слышно.) Нашёл
похожую на
ту, из компьютера? Вижу! (Повернувшись
к Джулии, подкручивает ус.)
Привет, я — Аркаша!
ДЖУЛИЯ (прикусив
губу, во все глаза смотрит на шумного
«Аркашу», который в два раза её старше и почти вдвое ниже).
Arckasha?..
Do you understand English?
НАСОНКИН. No! Аркаша понимает у нас только фарси, идиш и
санскрит, ну и немножко язык птиц… Пока, пока, Аркадий, гуд бай! Мы с
Юлей опаздываем!
Насонкин подхватывает
Джулию за локоток и спешит прочь. Оборачивается: Телятников так и стоит
на том же месте, разинув рот.
НАСОНКИН
(за кадром). Ну
всё, завтра от расспросов не
отобьёшься!.. (Вслух.) Джул,
не обращай внимания… У меня есть и
солидные приятели-знакомые. Один вообще —просто неприлично богатый,
может быть, побогаче даже Била Гейтса! Мы к нему сейчас и идём. Вернее
— он мне по дружбе и в ответ на одну важную услугу с моей стороны (за
кадром: «Конечно, чуть диссертацию целиком за него не написал!»)
предоставил в полное моё распоряжение на сегодняшний вечер один из трёх
своих дворцов…
Заходят в коттедж. Губы у
Джулии скептически поджимаются, когда она осматривает интерьер
«дворца»: нелепая позолоченная лепнина на потолке и камине, фикус в
кадке, «Чёрный квадрат» псевдо-Малевича на стене, отовсюду
торчат-ветвятся рога лосей,
оленей, косуль, баранов…
НАСОНКИН (за кадром).
Зря я, конечно, употребил слово
«дворец»… Да и чёрт с ним — не жить же нам здесь! (Вслух.) Не обращай
внимания, Джул! Главное, внизу, в подвале, сауна уже
прогрета-настроена, в столовой громадный холодильник с богатым
содержимым, так что сейчас по бокалу мартини со льдом выпьем и —
париться… (Крутит кран на кухне.)
Чёрт, я совсем забыл: ведь ещё пяти
нет!..
ДЖУЛИЯ. Что-то случилось?
НАСОНКИН. Да придётся с баней подождать — воды ещё нет,
в шесть только включат.
ДЖУЛИЯ. Почему только в шесть?
НАСОНКИН. Потому что экономят шибко.
ДЖУЛИЯ. Кто?
НАСОНКИН. Кто, кто? Чинуши в пальто! Они почему-то
уверены, что с десяти до двенадцати и с четырнадцати до восемнадцати
люди у нас не пьют чай, не стирают, в туалет не ходят, пожары не тушат…
Радетели хреновы!
ДЖУЛИЯ. А мэр, что же, не знает об этом?
НАСОНКИН. Мэр?.. Вот у вас, в Нью-Йорке кто мэр?
ДЖУЛИЯ. Рудольф Джулиани, чудесный человек! Мы его зовём
— просто Руди, Руди Джулиани.
НАСОНКИН. Ну, вот видишь, ДЖУЛИЯ, разве может человек с
фамилией ДЖУЛИАНИ быть плохим человеком и мэром? А у нас в Баранове
мэрит-рулит Юрий Ильинский — фамилия вроде тоже удачная, знаменитая
(был такой артист), а толку…
ДЖУЛИЯ (томно).
А может, мы пока без воды обойдёмся?
НАСОНКИН (хлопая
размашисто по зелёному сукну
биллиардного стола). Что ж, давай пока шары покатаем —
вспомним-разыграем сцену из «Мистической пиццы»?
ДЖУЛИЯ (загадочным
тоном, с придыханием). Вспомним,
конечно, вспомним… Только другую… сцену. Зажги, пожалуйста, свечи
и растопи камин.
Насонкин начинает вдруг
суетиться, догадывается каким-то чудом, что вполне натуральный
пистолет на каминной полке — это зажигалка, хватает, начинает
запаливать свечи в двух канделябрах, зачем-то для каждой нажимая
спусковой крючок, затем принимается в упор стрелять-палить огнём в
набитое чрево камина, хватается за кочергу, начинает ворошить ещё не
разгоревшиеся дрова, потея от усердия… Наконец, огонь-красавец заплясал
свою бешеную джигу, вырываясь из-под полешков.
НАСОНКИН. Ну, вот, порядочек! Дэйзи, как я тебе в роли
Чарли? (Оборачивается.) Джул!
Ты где?
Видит на спинке дивана, на
котором прежде сидела Джулия, чёрную кроссовку. Берёт её в руки,
подносит близко-близко к глазам, рассматривая, словно диковину.
ДЖУЛИЯ (за кадром,
откуда-то сверху). Колья, иди по
хлебным крошкам!
Насонкин поднимает голову,
видит на ковре у двери вторую «хрустальную туфельку» и, как
зачарованный, идёт на сиренный голос. На рогах лося в прихожей висит
куртка… В начале лестницы, ведущей наверх, в спальню, через перила
переброшены брюки… На поворотной площадке прямо на полу бакеном белеет
свитерок… С перил на самом верху свисает, чуть колышась от сквозняка, и
указывает ему путь, чёрный флаг колготок… С дверной ручки свисает,
заставив его сердце ещё сильнее забиться, чёрный же кружевной лифчик…
НАСОНКИН (за кадром).
Не дай Бог, она в рубашке этого
жлоба!..
Входит в спальню. Джул
лежит в громадной, под балдахином, постели, укрывшись до подбородка
одеялом. Шторы плотно задёрнуты, однако ж отчётливо виден её взгляд…
Господи, она так смотрит! А Насонкин всё ещё боится верить…
ДЖУЛИЯ. Эй, Колья! Ну где же ты?!
НАСОНКИН (выдыхает).
Джулия!
Поцелуи, поцелуи, поцелуи…
Объятия… Жаркое дыхание…
ДЖУЛИЯ. Делай со мной, что хочешь…
31
Поздний вечер. ДЖУЛИЯ
спит. НАСОНКИН, склонившись над ней, всматривается в её лицо.
НАСОНКИН (за кадром).
Неужели это правда?! Неужели это
всё со мной происходит на самом деле?!..
ДЖУЛИЯ (открывая
глаза, испуганно). Который час?
НАСОНКИН (берёт с
прикроватной тумбочки свои часы).
Начало двенадцатого.
ДЖУЛИЯ. Ночи?!
НАСОНКИН (весело).
Ночи, ночи! Ты, что, Джул, роль
Золушки играешь?
ДЖУЛИЯ (вскакивая,
поспешно одеваясь). Какой Золушки! Ты
этого не чувствуешь? Не понимаешь?.. Я должна, я обязана вернуться
максимум через восемь часов. Колья, ты, прости, ламер какой-то!
Запомни, у нас с тобой всегда есть и будут только эти восемь часов —
восемь часов разницы между вашим и нашим временем — понял?.. Да где же
он, чёрт его побери!..
Джулия судорожно
перебирает тряпки на стуле. Насонкин тоже вскакивает, одевается и
делает вид, что не понимает —
какой чёрт и что куда побрал. Джулия машет рукой, мол, хрен с ним,
натягивает свитерок, обувается,
накидывает куртку и устремляется к выходу. Насонкин еле за ней
поспевает. На бегу шарит в карманах,
пытается считать мелочь. Джулия, пока он запирал кованную калитку,
останавливает «жигулёнок».
НАСОНКИН (за кадром).
Вау! Придётся мужику в залог мою
куртку оставлять!.. (Садится вслед
за Джулией в машину, вслух, когда
поехали.) Джул, а если мы не успеем? А если комп почему-либо сам
вырубился-отключился — что тогда?..
ДЖУЛИЯ. Тогда ТАМ меня на сутки потеряют! Тогда ТАМ
сорвутся съёмки! Тогда ТАМ будет много недоразумений и неприятностей!..
Так что мне, как ты понимаешь, лучше успеть…
ВОДИЛА подруливает
по тротуару прямо к подъезду. Не успевает Насонкин вякнуть насчёт
куртки в залог,
как Джулия достаёт из кармана кошелёк, вынимает бумажку в десять
долларов, суёт мужику.
ДЖУЛИЯ. Сдачи не надо!
Извозчик в транс почему-то
не впадает, даже, жлоб, взялся вертеть-просматривать купюру на свет.
Насонкин с Джулией бегут по лестнице, открывают дверь, кидаются к
компьютеру. На часах — без двух минут двенадцать…
32
Квартира. Вечер. НАСОНКИН
лежит в постели. Из кухни появляется ДЖУЛИЯ с подносом, одетая,
как в аналогичной сцене «Ноттинг Хилла» — в одной мужской рубашке.
ДЖУЛИЯ. Ужин в постель.
НАСОНКИН (садясь на
постели). Джул, а я ведь всё мечтаю
угостить тебя твоим любимым блюдом — «французским тостом». В Интернете
выискал… Всё у меня есть или достать могу: и сливочное масло, и яблоки,
и сахар, и яйца, и молоко, и даже сахарная пудра… А вот что такое
«круассаны», коих надо четыре штуки, — хоть убей, нигде узнать не могу
ДЖУЛИЯ (смеётся).
Глупый! Это — обыкновенные французские
булочки… Я, и правда, их люблю — когда свежие, с хрустящей корочкой…
Чтобы в следующий раз, как миленький, угостил меня круассанами с
яблоками! (Поднимает руку, чтобы
поправить волосы.)
НАСОНКИН (шутливо
вытягиваясь и козыряя). Есть! (Быстро
наклоняется и целует-чмокает её левую грудь, приоткрывшуюся в вырезе
рубашки.)
ДЖУЛИЯ (прикрыв
ладошкой место поцелуя). А кстати, ты не
знаешь, Колья, куда подевался мой лифчик?
НАСОНКИН (делая лицо
валенком). Какой лифчик? Не знаю я
никакого лифчика! Что я, пацан какой, что ли, лифчики тырить! Может, он
куда за диван завалился, может, под подушкой остался… Ха, лифчик!.. Вы,
между прочим, Джулия Уолтеровна, как нам отлично известно, в
манхэттенском закрытом клубе «Хогз энд Хайферс» (если я правильно
произношу) сняли и подарили хозяину в коллекцию личных вещей
голливудских знаменитостей, вот именно, свой лифчик!.. И не стыдно?
ДЖУЛИЯ. Вау! Какие гадости ты про меня знаешь! А ведь
после того случая и поползла сплетня, будто я голышом на столе в ночном
клубе танцевала… Никаким не голышом! Сняла лифчик скромно, за дверью, в
пустой комнате… Что, я виновата, да, если традиция такая?
НАСОНКИН. Ну, вот, сейчас мы, опять, как в «Ноттинг
Хилл», разыграем сцену: ты будешь каяться в грехах молодости, я — тебя
успокаивать… Знаешь, мы с тобой, наверное, так от кино никогда и не
уйдём!
ДЖУЛИЯ. Да-а-а… От кино не уйти… Ты знаешь, а я ведь
вообще не понимаю — живу я или снимаюсь в каком-то непрерывном сериале…
Другие актёры, смотрю, всё время как перед объективом, даже когда не
снимаются, а я, наоборот, про камеры вообще забываю даже на площадке…
Не представляю, как это ИГРАТЬ роль… (Смеётся.)
Помню, даже напугала
Ричарда в «Красотке», ну, в той сцене, где я ему ширинку расстёгиваю:
он, бедный, аж отталкивать меня начал…
НАСОНКИН (криво
усмехаясь). А что, если б не оттолкнул?
ДЖУЛИЯ. Колья, ты смешной! Но раз тебе так интересно —
отвечу: я бы, конечно, и сама потом остановилась, но обнажила бы конец
Гира перед камерой до конца — это уж точно! (Заливается смехом.)
НАСОНКИН (в восторгом).
Я вот вспомнил, Фёдор Михайлович
сказал однажды: хочешь узнать человека до конца — посмотри, как он
смеётся… И ещё, Джул (Вскакивает от возбуждения.), вот что я подумал:
тебе же надо играть женщин Достоевского! Да, да! Настеньку!.. Полину!..
Дуню Раскольникову!.. Настасью Филипповну!.. Грушеньку!..
ДЖУЛИЯ. Да-а? (Ласково
убирает чуб с его лба). Да-а?.. И
сниматься у русских режиссёров?.. И жить в России?..
НАСОНКИН. Ну, не обязательно… Снимают и у вас там кино
по Достоевскому — Настасья Кински вон в «Униженных и оскорблённых»
Наташу сыграла…
ДЖУЛИЯ. А тебе нравится Кински?
НАСОНКИН. Да при чём тут «нравится»! Хотя, да, в ней
что-то есть притягательное…
ДЖУЛИЯ. А ещё кто тебе нравится?
НАСОНКИН (ёрничая).
Памела Андерсон!
ДЖУЛИЯ (мрачно).
Я так и думала… Конечно, там есть на
что посмотреть! (Показывает на
грудь.) Не то что у меня…
НАСОНКИН (начинает
бурно целовать её лицо, плечи,
грудь). Джул!.. Смешная!.. Да какая Памела!.. Да разве есть на
свете
женщина красивее тебя!.. Что ты!.. Дурочка!.. Ты — божественна!.. Ты —
совершенство!..
ДЖУЛИЯ. Да? Да? (Смеётся,
поднимает обеими руками над
головой свои густые роскошные волосы.) Скажи, а какая причёска
мне
лучше — длинная или короткая?
НАСОНКИН (блаженно
лыбясь). Ты сама знаешь какая — любая.
ДЖУЛИЯ. Нет, ну правда, — какая?
НАСОНКИН. Ну, если честно, мне не очень нравится, когда
ты делаешь волосы тёмными и гладко зачёсываешь…
ДЖУЛИЯ. Да-а-а?! Я так причёсываюсь только по самым
торжественным случаям, когда надо выглядеть этакой великосветской дамой…
НАСОНКИН. Вот именно! И ты тогда какая-то чужая,
холодная и, между прочим, старше выглядишь…
ДЖУЛИЯ. Хорошо, такую причёску я теперь буду делать
только по самым, самым торжественным поводам — когда буду получать ещё
«Оскаров». Хочу выглядеть при этом надменной, холодной и величавой…
НАСОНКИН (вскакивая).
Джул! Осталось три минуты!!!
ДЖУЛИЯ (спокойно).
Ничего, Колья, не страшно, я просто
возьму себе выходной.
НАСОНКИН. Как выходной?
ДЖУЛИЯ. Так, обыкновенно, — как Эдвард в «Красотке»…
Имею я, наконец, право хотя бы сутки отдохнуть от работы и провести их
с… милым сердцу человеком?
НАСОНКИН. Имеешь! Ох как имеешь!!!
ДЖУЛИЯ. Ну, вот, ещё целую ночь и целый день я буду у
тебя… У-ух, надоем!
НАСОНКИН (осыпая её
лицо, плечи, шею поцелуями).
Надоешь, надоешь!
ДЖУЛИЯ (мягко
отстраняясь). Подожди, подожди, Колья, у
нас же сегодня вся ночь впереди! Пойдём-ка лучше сообщение отправим,
чтобы ТАМ особо уж сильно не всполошились.
Идут к компьютеру.
Насонкин вызывает Outlook Express, Джулия присаживается на кресло,
ёжится. Насонкин порывается что-нибудь подстелить на сидение — она
останавливает его жестом, быстренько настукивает мэйл (Насонкин
деликатно старается не читать)
и пытается сразу отправить.
НАСОНКИН. Минутку, Джул, ещё надо подключиться к
Интернету.
ДЖУЛИЯ. А зачем ты отключаешься?
НАСОНКИН. Видишь ли в чём дело, у меня лимит — двадцать
часов в месяц, так что если я не буду отключаться, я двадцать девять
дней из тридцати буду сидеть без Интернета. (Пытается подключиться —
модем попискивает, хрюкает, перебирая номера.) Да, у нас выход в
Интернет — это проблема! У провайдера моего всего двадцать линий, а нас
таких вот, с пентюхами — пара тысяч, так что надо ловить момент и
свободную, так сказать, кабину. Ничего, ничего, прорвёмся! Только, ещё
заранее скажу, потом не удивляйся, когда прорвёмся в веб-пространство —
полёта не получится: в Интернете мы не летаем, а ползаем по телефонным
линиям-проводам… Впрочем, мыло довольно шустро шмыгает, на то оно и
мыло… Во, есть!
ДЖУЛИЯ (отправив
мэйл, улыбается). Колья, ну-ка выдавай
тайны: на какие сайты ты ко мне в гости ходишь?
НАСОНКИН. О-го-го! У меня, знаешь, ссылок на тебя
сколько — выбирай! (Кликает мышкой.)
ДЖУЛИЯ (пробегая
взглядом по экрану). О, вот эта! Я
люблю этот сайт — juliafan.com! (Вскоре
звучит музыка, на экране
томительно медленно раскрывается страничка.) Да-а-а… (Резким щелчком
закрывает браузер.) Знаешь, Колья, когда у нас там будешь — сам
увидишь, КАК должны странички раскрываться…
НАСОНКИН. У вас? Там?
ДЖУЛИЯ (смеётся).
Ну, а как же. Не век же мне к тебе в
гости заявляться, должен и ты когда-нибудь у меня побывать…
НАСОНКИН (смотрит во
все глаза, наклоняется, нежно её
обнимая). Знаешь что, Джул, а давай-ка всю ночь у компьютера
просидим —
это ж так интересно!
ДЖУЛИЯ. Давай! (Смеётся,
прогнувшись в кольце его рук,
откидывает лицо, подставляя губы.) Давай!
Насонкин жадно приникает к
её губам.
33
Квартира. НАСОНКИН и
ДЖУЛИЯ спят. Он приподымает голову, смотрит с опаской на Джулию,
осторожно начинает выбираться из-под одеяла. Она шевелится, не открывая
глаз, потягивается — всласть, пристанывая.
ДЖУЛИЯ. Вставать будем?
НАСОНКИН. Ты спи, спи! Мне Бакса покормить нужно…
Кот из-за двери орёт,
словно подтверждая. Насонкин, прихватив брюки, выходит на кухню. Джулия
проворно вскакивает, набрасывает его рубашку, заправляет-складывает
диван, хватает свою одежду, исчезает в ванной. Насонкин возвращается в
брюках, с двумя чашками дымящегося кофе на подносе, смотрит в сторону
ванной.
НАСОНКИН (как бы про
себя). Надо пошустрей диван
заправить… (При виде заправленной
постели застывает.) Ни хрена себе!
Входит ДЖУЛИЯ. При виде
удивлённой физиономии Насонкина прыскает.
ДЖУЛИЯ. Ты же сам этого хотел, Колья! Ну, признавайся!
НАСОНКИН. М-м-м…
ДЖУЛИЯ. Знаешь, я что-то ни с того ни с сего вспомнила
одну историю — про Марлен Дитрих и Ремарка. Их с первой же встречи
просто потащило друг к другу, но они долго скрывали свои чувства. Потом
Ремарк всё же не выдержал и признался: «Марлен, я вас безумно люблю,
но… я импотент!» И закрыл глаза — ну, думает, сейчас размажет смехом. И
Марлен действительно засмеялась, но… радостно. И воскликнула: «Слава
Богу! Мне так опротивело играть роль страстной ненасытной женщины!»
Между прочим, они потом долго были вместе и счастливы… Вот так, Колья!
(Дурашливо давит
указательным пальцем на кончик его носа.)
НАСОНКИН (напыщенно,
почти на полном серьёзе). Я бы не
хотел, чтобы в моём присутствии произносили слово «импотент»!..
ДЖУЛИЯ. Но ты же не импотент, чего ж волноваться?..
(Поднимает руки вверх,
сдаваясь.) Всё, всё, не буду! И, вообще, Колья,
мы что-то на сексе зациклились. А ведь секс, постель в отношениях между
двумя людьми — это не самое главное… Ты согласен?
НАСОНКИН (жарко).
Абсолютно! На все сто!!
ДЖУЛИЯ (стоя спиной к
нему, рассматривает корешки книг
на стеллажах). У тебя бывало так? Ты находишься с человеком в
комнате
наедине, вы даже не касаетесь друг друга… Вы даже не разговариваете… Вы
просто сидите в креслах, может, читаете книги… За окнами темно, шумит
дождь… Ты оторвёшься от книги, взглянешь на него и вдруг чувствуешь,
как будто волна тёплая прокатилась где-то там, внутри, в душе, и про
себя воскликнешь: «Господи, как же мне хорошо! Как я люблю его!..» И
он, почувствовав твою волну, поднимает на тебя взгляд и улыбается…
(Проводит пальцем по
корешкам книг, оборачивается.) Бывало?
НАСОНКИН. Я понимаю, о чём ты… Я хочу, чтоб у нас так
было… Я об этом мечтаю! (Резко
меняет тон, грозит ей пальцем.) Джулия
Уолтеровна, да вы, и вправду, стихи тайно пишете?
ДЖУЛИЯ (кривится).
Ну я тебя умоля-а-аю, не зови меня
«Уолтеровной»! А стихи я, может, и пишу, но это так, не серьёзно… А вот
читать и слушать очень люблю! Особенно — Уитмена и Неруду. У
тебя, случайно, нет?
НАСОНКИН. У меня, СЛУЧАЙНО, Неруда есть! (Снимает томик
с полки, раскрывает наугад, с чувством декламирует.)
Люблю любовь, где двое
делят
хлеб и ночлег.
Любовь, которая на время
или навек.
Любовь — как бунт, назревший в сердце,
а не сердечный паралич.
Любовь, которая настигнет,
любовь, которой не настичь…
ДЖУЛИЯ (деликатно).
Да-а, стихи трудно переводить… Вау,
Колья, да у тебя и наши есть! Это же, если я не ошибаюсь, — Фолкнер? А
это вот — Сэлинджер?..
НАСОНКИН. У нас всё есть! И вообще, мы — самая читающая
страна в мире!..
ДЖУЛИЯ. Слушай, Колья, а что, если мы пойдём гулять, а?
Действительно, сидим взаперти, как арестанты… Я хочу увидеть город, в
котором ты живёшь. Как он называется — Ба-ра-нов?
НАСОНКИН. Да, город Баранов. Такое вот название. Его при
советской власти переименовали в Вавиловск, а теперь вот опять вернули
дореволюционное… Во, я вспомнил — по радио передавали: у нас в городе
сегодня как раз закрытие кинофестиваля «Золотой витязь». Это ж как раз
по твоей части… (Смотрит на часы.)
Как раз должны успеть.
34
Концертный зал. Слышно,
как на сцене представляют актёров: «…Народный артист… Евгений Матвеев…
Заслуженная артистка… Федосеева-Шукшина…» НАСОНКИН и
ДЖУЛИЯ сидят среди зрителей. Рядом с ними — БЕЛОБРЫСАЯ ДЕВУШКА.
НАСОНКИН (Джулии —
сконфуженно, кивая на сцену).
Конечно, это не Венеция, не Канны… Здесь, конечно, в основном
третьеразрядные российские актёришки, какие-то хохлы, поляки, югославы…
Но, видишь, видишь, приехали и некоторые настоящие наши кинозвёзды, вон
ещё Георгий Жжёнов… Тебе бы, Джул, на Московский фестиваль поглядеть —
там поприличнее. И почему ты никогда к НАМ не приезжаешь? Вон даже в
Монголии совсем уж зачуханной побывала…
ДЖУЛИЯ (с
любопытством глядя на сцену, улыбаясь). Теперь
приеду! Если пригласят, конечно! (Взрыв
оваций, Белобрысая девушка
вскакивает, что-то вопит.) Кто это?
НАСОНКИН. Барбара Брыльска, польская кинозвезда —
когда-то гремела у нас в Совке, считалась супер-пупер…
БЕЛОБРЫСАЯ ДЕВУШКА (буквально
плачет, прижав кулачки к
подбородку). Барбара! О, Барбара!.. Хосподи, это же сама Барбара
Брыльска!.. Не-ве-ро-ят-но!!! (Обращаясь
к Джулии.) Ой, а как вы
думаете, она будет потом автографы раздавать?
Джул смотрит на Насонкина
вопросительно.
НАСОНКИН («переводит»).
Она хочет автограф Барбары
Брыльски заполучить.
ДЖУЛИЯ. Спроси её, а мой автограф она не хочет?
НАСОНКИН. Девушка, а вы хотите, моя спутница даст вам
автограф?
Барановская киноманка
негодующе на них зыркает, мол, шутники хреновы, и пересаживается чуть
дальше на свободное место.
Насонкин с Джулией фыркают, зажимая смех.
ДЖУЛИЯ (указывая на
сцену). Это, кто — в сутане? Актёр?
НАСОНКИН. Нет, не актёр, но — ряженый. Наш епископ
барановский — Парфений. Во всех тусовках крутится, суетной жизнью живёт…
ДЖУЛИЯ. Знаешь что, Колья, уж извини, но что-то, и
правда, не очень интересно. Пойдём? Нам уже и поесть пора… (С намёком.)
Кстати, Колья, а что у нас сегодня на обед?
НАСОНКИН (помрачнев).
Щас, чего-нибудь по дороге купим,
колбасы…
ДЖУЛИЯ. Никакой колбасы! Ничего не надо покупать. У нас
же сегодня выходной и праздник! Веди меня в — как это у вас? –– в
трактир!
НАСОНКИН (за кадром).
Интересно, сколько у меня — рублей
сто? В «Славянку», что ли? Там хоть салфетки бывают…
35
НАСОНКИН и ДЖУЛИЯ
выбираются из зала, идут по вечерним улицам города. Заходят в кафе
«Славянка». Там — довольно пакостная картина: пьяный гвалт, дым
коромыслом, перегарная вонь. Куча поддатых мужиков и баб, похожих на
базарных торговцев, обступив три сдвинутых стола, фуршетно обмывают
какое-то событие. Судя по сервировке, торгаши не из удачливых — на
столах торчат только бутылки с водкой, да редко стоят тарелки с
позорными бутербродами и капустным салатом.
Вдруг в этой кодле мелькает физия –– вездесущий ТЕЛЯТНИКОВ.
ТЕЛЯТНИКОВ (ревёт на
весь зал). Никола-а-ай, привет,
мать твою! Айда к нам — мы сорокалетие нашей писательской организации
празднуем! Иди и зазнобу свою тащи! Водяры море, бляха-муха!
Насонкин машет рукой, мол,
не могу, и они с Джулией быстренько ретируются на улицу.
ДЖУЛИЯ. Вот что, Колья, если ты сейчас же, немедленно не
доставишь меня в самый лучший ресторан вашего города — я обижусь!.. Эй,
taxi, taxi!
Насонкин не спорит. Они
садятся в затормозившую иномарку типа «Zaporogetz» и мчатся (ух, как
мчатся!) на Советскую, в ресторан-люкс «Europe». Насонкин даже робеет,
когда они с Джулией, выбравшись из «Запорожца», под презрительным
взглядом К а ч к а-привратника приближаются к входу, отделанному
зелёным мрамором. Цербер, не собирается уступать дорогу, пережёвывает
жвачку.
КАЧОК. Вы, может, типа, не в курсе — у нас цены
кусаются. А вон там, за углом, типа, кафешка есть…
ДЖУЛИЯ. Что он сказал?
НАСОНКИН. Говорит, у них слишком дорого — у нас денег не
хватит…
Джулия раскрывает сумочку,
вынимает стобаксовую бумажку, суёт, как платочек, парню в нагрудный
карман и машет ладошкой: прочь с дороги! Тот, мигом заулыбавшись, дверь
распахивает, даже полупоклон отвешивает. Потом, когда Насонкин и Джулия
уже сидят в пустом зале, вокруг них суетятся-летают три гаврика в
бабочках. На столе — омары, форель, телятина с ананасами… Почти
повторяется сцена из «Красотки»: Насонкин, как Вивьен, путается в
ложках-вилках и только устрицами не пуляет в морды официантов по той
простой причине,
что наотрез отказался пробовать эту заморскую гадость…
ДЖУЛИЯ. Колья, зря всё-таки ты от устриц отказался. Ну
ведь, признайся, ты их никогда не пробовал?
НАСОНКИН. И не хочу! Джул, пойдём лучше домой…
Один из официантов
подскакивает, ставит на стол блюдце со счётом.
НАСОНКИН (посмотрев
бумажку). Ни хрена себе! 8623 рубля
50 копеек!
ДЖУЛИЯ (смотрит счёт,
наклоняется к Насонкину). Колья,
это сколько в долларах? Ты знаешь курс?
НАСОНКИН. Сколько, сколько… Если по 30 рублей, значит, —
почти 290!
ДЖУЛИЯ (пошарив в
сумочке на коленях, так же скрытно, за
столиком, передаёт ему пачку долларов, перехваченную поперёк лентой,
шепотом). Я знаю, у вас по вашим смешным правилам — кавалер
платит.
Только, Колья, три сотни и — ни центом больше! Нечего повожать. Я тебе
скажу по секрету: обед неплохой, но три сотни баксов он не стоит!..
Насонкин, взяв в руки
деньги, вдруг совершенно наглым развязным жестом подзывает официанта,
плюёт на пальцы,
вытаскивает из пачки одну за другой три бумажки и небрежно отмахивается.
НАСОНКИН. Сдачи не надо!
Лакей презрительно
хмыкает, с кривой усмешкой принимает деньги. Насонкин тянет было ещё
одну бумажку, но Джулия накрывает его руку своей, мягко останавливает.
Когда официант отходит, Насонкин хочет отдать пачку Джулии, она снова
его останавливает.
ДЖУЛИЯ. Нет, нет, Колья, это — тебе. И не спорь! Я давно
хотела тебе подарок сделать. Я тебя прошу: купи машину, пока недорогую…
Ну нельзя без машины, как ты не понимаешь! И питаться, Колья, надо —
это здоровье! Я очень, очень — ты меня слышишь? — очень хочу, чтобы ты
не отказывался… Я обижусь! Ты не виноват, что у тебя денег нет, как и я
не виновата, что они у меня есть. Ты что, не понимаешь — я специально
для этого деньги взяла? Ты думаешь, я каждый день с собой пачки
долларов наличными ношу? Всё, всё, не хочу ничего слышать — это тебе!
(Прерывая возражения, обнимает его и, не обращая внимания на лакеев,
целует.)
НАСОНКИН (жарко
отвечая на поцелуй). К чёрту деньги! К
чёрту устриц! Джул! Родная моя!.. БОЖЕ, КАК Я ТЕБЯ… АЙ ЛАВ Ю!
36
Приёмная проректора
университета по хозчасти Бастрюкова. Среди люда сидит НАСОНКИН —
мрачный, апатичный.
НАСОНКИН (за кадром).
Говорят, раньше свинофермой
заведовал… Какое он отношение к высшему образованию и, тем более,
книгоизданию имеет?.. Дурдом! «Кардинал» хренов!.. Чёрт, и надо же мне
было именно вчера прогулять, когда он рейд проводил… Впрочем, что ж, я
— Джул бы выгнал? Ха-ха!..
Открывается дверь
кабинета, выходит БАСТРЮКОВ. Насонкин с удивлением рассматривает
«доктора наук»: пузцо под свитерком свисает,
в руках какие-то очочки, росту так себе, ниже среднего, но, Боже мой,
какова осанка, каков взгляд, прямо-таки — бонапартовский.
НАСОНКИН (за
кадром). Хоть бы «ваше
превосходительство» сдуру не ляпнуть!.. Интересно, ну зачем человеку,
наверняка лепящему в слове «корова» три ошибки, очки?
Между тем
«превосходительство» уже выслушивает соседку Насонкина — востроглазую
смазливую студентку. Та плаксиво жалуется, что вкатили ей незаслуженно
(ну совершенно незаслуженно!) два «неуда» — по английскому и западной
литературе. Проректор-завхоз сурово обещает разобраться, за ответом
студенточке приказано явиться ближе к вечеру и прямо в кабинет… Взгляд
Бастрюкова, когда переводит он его на Насонкина, снова становится из
масляного буравчатым. Тому никак не удаётся принять, по примеру
остальных, просительную стойку.
БАСТРЮКОВ (через губу).
Кто таков? Чево надо?
НАСОНКИН. Я — редактор издательства, Насонкин… Вы велели
полставки у меня отобрать… Это — недоразумение! Я и так, можно сказать,
пашу за медные гроши… Ко мне авторы в очередь становятся, хоть у кого
спросите…
БАСТРЮКОВ (не
дослушав, на ходу, переходя к
следующему просителю). Пшёл вон! Ещё раз на глаза попадёшься —
вообще
выгоню.
НАСОНКИН (выпрямляясь).
Да? А если мне подмыться и ближе
к вечеру придти прямо в кабинет?..
Дальше — Гоголь, конец
пятого действия, немая сцена. Насонкин участвовать в ней не стал:
выходит, от души саданув массивной дверью.
НАСОНКИН. Скотина! Бастрюк! Мудак позорный!..
37
Квартира. В кресле сидит
ДЖУЛИЯ (одетая, как Эрин Брокович) мрачнее тучи, гладит Бакса на
коленях. Шум входной двери.
Появляется пьяный НАСОНКИН с бутылкой в руке.
ДЖУЛИЯ. Ну, и что это значит? Ты же сказал, что уходишь
на десять минут?!
НАСОНКИН (бурчит).
Меня, между прочим, с работы попёрли…
ДЖУЛИЯ (не слушая).
Знаешь, Колья, мне, что, больше
делать нечего, как кота твоего здесь ласкать?
НАСОНКИН (взрываясь).
Конечно, ведь ТАМ есть получше
КОГО ласкать-гладить!.. Видел я, читал вчера в Инете, что у тебя
помолвка скоро… Не хотел говорит, да — ладно уж…
ДЖУЛИЯ. Вау! Ты опять?
НАСОНКИН (судорожно
сковыривая пробку с бутылки). Не
опять, а снова! Между прочим, если ОН тебе, и правда, платиновое
обручальное кольцо с бриллиантом в три карата подарил — могла бы и
похвалиться… Как-никак, мы с тобой ДРУЗЬЯ! (Вынимает из серванта фужер,
наливает больше половины, пьёт.)
ДЖУЛИЯ (встаёт,
сбрасывает кота). Знаешь что, я не
собираюсь здесь смотреть, как ты будешь напиваться…
НАСОНКИН (отставляя
бутылку и фужер). Джулия! Джул! Всё,
не буду! Но ты скажи мне — зачем? Неужели ты не видишь — он же тебя за
дуру держит! Буквально за дуру! Ты, что, не знаешь, не веришь, что ОН
до сих пор названивает этой своей — как её?..
ДЖУЛИЯ (гневно
выпрямляется, смотрит сверху вниз). А вот
это тебя не касается!.. Слышишь? Ты меня очень хорошо слышишь? Пошёл ты
знаешь куда?.. (Срывается на крик.)
Ты что себе позволяешь, а?! Мне
такой мужской шовинизм — как это? — на хрен не нужен! Я, что —
ТЕБЕ принадлежу?..
НАСОНКИН (умоляюще).
Джул!..
ДЖУЛИЯ. Да, ОН подарил мне кольцо за пять тысяч баксов,
а ТЫ такое подарить не можешь!.. И вообще, Колья, за-пом-ни: твой
уровень — Анна Иоанновна!.. (Насонкин,
начав было опускаться на колени,
застывает в нелепой позе.) Не смей — ты меня хорошо слышишь? ––
не смей
меня больше вызывать! Даже если и приду — только хуже будет!..
Бьёт по кнопке компьютера.
38
Квартира. НАСОНКИН сидит
на диване, зажав голову руками. Поднимает взгляд, тоскливо осматривает
комнату.
Достаёт из-под подушки чёрный ажурный лифчик, зарывается носом в одну
чашечку, другую, жадно вдыхает.
НАСОНКИН (за кадром).
Ну не снилось же мне всё это?! Вот
этот чудный милый лифчик с трогательными небольшими чашечками, уже
зацелованный мной, — он, что, и в ТОМ мире сейчас на Джулии?.. И —
помнит ли она сейчас, знает ли обо мне вот именно в данную секунду,
находясь в ТОМ мире?.. Особенно, когда целуется-обжимается с этим
своим… Чёрт, лучше об этом не думать! (Пауза.)
Как же жить теперь?
Как?! (Звонок в дверь. Вскакивает,
летит, открывает. Голос: «Вам
повестка, распишитесь». Возвращается с листком бумаги в руке, с
недоумением читает.) «Суд вызывает вас в качестве ответчика…» Ни
хрена
себе! Вот тебе и Анна Иоанновна!.. Всё! Хватит! К чёрту! Решено!
(Раскрывает кейс,
складывает в него дискеты, видеокассеты, пачку денег,
паспорт, бельё, снимает портрет Джулии, целует.) Да и разве я
смогу
теперь без тебя, родная моя, жить? (Подумав,
снимает с полки и кладёт в
кейс книгу.) Ничего, ничего, Эдичка Лимонов ТАМ выжил, выживу и
я!..
(Осматривается.)
Та-а-ак, Баксика соседям сдам… А вот ещё что…
(Набирает номер.)
Аркадий, ты? Слушай, через двадцать минут жду тебя у
нашего гастронома — дело денежное и суперважное. Хочешь приличную
книжку издать? Тогда торопись! (Кладёт
трубку, достаёт из дипломата
доллары, отсчитывает несколько бумажек.) Всё, сейчас с другом
Аркадием
попрощаюсь, прихвачу бутылочку шампанского, вмажу на дорожку, на новую
счастливую жизнь и… (Размышляет.)
Главное, уйти-нырнуть в программу с
головой, а потом изловчиться и стереть её как бы изнутри…
И тогда — всё (Как бы
про себя.), ребята, покедова!
(Жадно осматривается
вокруг.) Прощай и ты, Расея-матушка!..
Good-bye!
39
Квартира. На мониторе
компьютера «плавают» цифры времени. Кресло отодвинуто. На столе
наполовину опорожненная и не закрытая бутылка шампанского, недопитый
бокал с выдохшимся вином. Чувствуется запустение. Работает телевизор.
ВЕДУЩАЯ. Продолжаем нашу программу «Звёздный час».
Новости из жизни звёзд. Николь Кидман, похоже, вновь собирается
вернуться к семейной жизни с Томом Крузом — бывших супругов папарацци
застукали во время совместного уик-энда. А вот другая голливудская
супермегазвезда Джулия Робертс, похоже, опять сменила друга сердца. О
новом её таинственном бой-френде ходят самые противоречивые слухи.
Поговаривают даже, что родом он откуда-то из Восточной Европы, чуть ли
не из Украины или даже России…
Границы телеэкрана
раздвигаются. Появляются как бы заключительные кадры «Ноттинг Хилла». В
шикарный лимузин под восторженный рёв толпы, усаживается Джулия Робертс
в сопровождении молодого человека. Лица его не видно, но по росту,
манере держаться, причёске он очень-очень сильно напоминает Николая
Насонкина…
КОНЕЦ
/2003/
_____________________
По мотивам романа «Меня любит Джулия Робертс».
«Тамбовский
альманах», 2005, № 1. |
Николай
Наседкин
