26. Алла и Джулия

Было бы странно, если б я со всеми своими комплексами, неистребимым романтизмом, склонностью к фантазиям и пылким воображением влюблялся только в земных, рядом обитающих девушек и женщин. Нет, увлекался — и дважды вполне страстно — и небожительницами. Причём, и когда в первый раз произошёл-случился такой казус, я уже не был юнцом, а во второй втюрился и вовсе — будучи уже женатым и очень даже зрелым мужем.

Первой моей виртуальной (хотя в те времена такого термина не знали) избранницей стала Примадонна всея Руси Алла Борисовна Пугачёва. Было мне уже 22 года, я дослуживал в армии. До этого, как и миллионы юнцов на земном шаре, я вырезал из журналов портреты красавиц и вывешивал над кроватью, бегал на иные фильмы по два-три раза из-за какой-нибудь артистки. К примеру, очень симпатичной мне, когда я ещё учился в школе, казалась Элен из французского сериала о Фантомасе: её портрет из «Советского экрана» украшал стену над моей отроческой кроватью, потом к ней присоединилась Анастасия Вертинская, вернее, портрет её героини — то ли Ассоль из «Алых парусов», то ли Гутиэры из «Человека-амфибии»…

Но всё это было понарошку, не всерьёз, детские игрушки — аксессуары подростковой мастурбации.

А вот Алла Пугачёва меня буквально потрясла — сразу и всерьёз. Помню, я сидел в Ленинской комнате (так в тогдашних казармах именовалась комната отдыха), вместе с другими дембелями смотрел телевизор. Транслировали международный конкурс эстрадной песни «Золотой Орфей». И вот вышла какая-то никому неведомая Алла Пугачёва из Советского Союза и запела старую болгарскую песню «Арлекино» в переводе на русский. И — всё: шок у членов жюри, шок у сотен зрителей в зале и миллионов телезрителей, в том числе и у меня, младшего сержанта Советской Армии, дослуживающего свой срок и мечтающего о гражданке, свободе, любви и счастье…

У меня как раз в разгаре полыхал вполне реальный и земной роман с Машей, но недосягаемая Алла нашла уголок и в сердце моём, и в мозгах — устроилась-прописалась в моём мире прочно и надолго. Я неустанно собирал-копил вырезки со статьями о ней и её фотографиями, скупал пластинки с её песнями, как только по радио или телеку начинал звучать голос Аллы — время останавливалось, наступал миг блаженства. А когда через пару лет я поступил в МГУ и начал жить с Аллой в одном городе — неземная страсть моя приобрела даже и материалистические штрихи-оттенки: я прорвался пару-тройку раз на её выступления (это надо было умудриться билет достать!) и даже на одном таком концерте, в зале «Октябрьский», сподобился после финальной песни протиснуться к сцене вперёд всех фанатов и коснуться подола платья богини. А на фильм «Женщина, которая поёт» я, без преувеличения, ходил раз пятнадцать.

Сейчас даже самому смешно. Настолько, что в романе «Меня любит Джулия Робертс» я позволил себе поиронизировать над своим юношеским увлечением:

…Ну и вот, фатер так поспешно убегал от нас, что бросил весь свой священный архив, который хранил в этом своём студенческом чемоданишке — три альбома с фотографиями, исписанные тетради, дипломная работа в кустарном переплёте, связка писем и, в том числе, потрёпанная папка с крупной надписью на титуле — «АЛЛА ПУГАЧЁВА»…

Бог мой, чего только в этой пухлой папке не было! Папаша мой, как юнец мокрогубый, собирал-хранил вырезки из журналов и газет, концертные билеты и программки, афиши и машинописные копии своих рецензий-отзывов о концертах… Он эти свои письма-рецензии, видимо, рассылал по газетам-журналам, по крайней мере, один ответ — из «Советского экрана» — я в папке обнаружил:

«Уважаемый тов. Николаев!

Большое спасибо за внимание к нашему журналу.

Должна выразить Вам и благодарность за столь серьёзное и откровенное письмо. Мне показалось, что вы поняли главное: фильм вызвал бурю восторгов именно из-за появления на экране Аллы Пугачёвой. И действительно, на фильм можно ходить десятки раз только для того, чтобы услышать певицу, но не более того. Фильм пуст. И на самом деле, уж лучше бы вставили ещё 5-6 номеров музыкальных, чем несколько ничего не значащих диалогов.

С уважением

Ст. литсотрудник отдела советского кино Ю. Павлёнок».

Чуть прокомментирую: во-первых, фамилию я сейчас ношу материну, поэтому папашину открываю-выдаю; во-вторых, речь идёт, конечно, о картине «Женщина, которая поёт», которая наделала, я знаю, в своё время шуму-грому; в-третьих, в папке обнаружилось четырнадцать использованных билетов в различные московские кинотеатры, и все они, я думаю, были именно на этот фильмец; в-пятых, как вам это уморительное пожелание успехов «в личной жизни» человеку, который имеет уже жену и ребёнка, а сам бегает четырнадцать раз на один и тот же дурацкий фильм, дабы увидеть свою обожаемую певицу; ну и, наконец, можно только представить себе, с каким восторгом «тов. Николаев» носился жеребцом по этажам студенческого общежития и хвастался приятелям ответом из «Советского кино». Мне матушка рассказывала, что у них там, в общаге, целое сообщество было, нечто вроде клуба поклонников Аллы Пугачёвой — одни парни, разумеется: собирались вместе и маг с её песнями часами крутили-слушали, фотками певицы обменивались, за билетами на её концерты по очереди ночами стояли-выстаивали…

Однажды, рассказывала со смешком матушка, в их семейную комнату общежитскую в три ночи начал ломиться один из этих чокнутых «алламанов» и в голос вопить сквозь пьяные слёзы: «Сашка, вставай! Вставай! Алла погибла!..» Наш Николаев вскочил как чокнутый, впустил собрата-сектанта и тот, буквально рыдая, заглушая своим воем мой писк (а мне было всего года полтора, и я, разумеется, от пьяного гвалта проснулся), поведал жуткую историю, как их обожаемая Алла загоняла поздно вечером машину в гараж, от усталости или с перепою задавила свою дочку Кристину, придерживающую, якобы, гаражные двери, и тут же сама в гараже от горя повесилась на капроновом автомобильном тросике голубого цвета… Одним словом, там такие жуткие подробности были, даже мать моя поверила и вместе с этими двумя дураками, забыв про меня, поплакала…

Да что там говорить, Алла и в самом деле всенародной любимицей тогда была. Но чтобы влюбиться в неё как в женщину… Вот мне что непонятно! Я на неё смотрю по ящику и оторопь берёт. Нет, как певица она вполне ещё ничего — все эти Долины, Аллегровы, Вайкули и прочие Понаровские, не говоря уж о более молодых, вроде Хлебниковых-Варум, ей и в подмётки домашних её шлёпанцев не годятся. Недавно вон выдала «Мадам Брошкину» и — опять на коне. Но чтобы влюбиться в Аллу Борисовну страстно как в женщину… Даже Филя-попрыгунчик, муж-супруг её так называемый, и то уже страсть к ней изображать не в силах — выдохся. Потому что Алла Пугачёва, при всём её несомненном певческом таланте, — обыкновенная земная баба. Ну не богиня она, не Венера, не небожительница — вот в чём закавыка-то! Я бы сильнее папашу своего понял, если бы он в Мирей Матье безумно влюбился или, допустим, совсем охренел и — в Одри Хепбёрн. Вот за Одри я бы многое моему сбежавшему фатеру простил…

(«Меня любит Джулия Робертс»)

Да, я сейчас и правда в непонятках, как можно пылать мужской страстью к этой обрюзгшей от жизни и уставшей больной женщине: ну ладно — Филя своё ещё урвал, а юнец Галкин-то куда и с какого перепугу полез?!

Ну да Бог с ними, как говорится, не наше дело. Сейчас нам важнее, что ирония, изливаемая в романе сынком по адресу отца, особенно примечательная тем, что сам-то сынок ещё более нелепо и всерьёз втюрился в зарубежную красотку Джулию Робертс. Причём, что папаша в прошлом веке, что сынок в нынешнем, XXI-м, переживают мой опыт, это лично я всё испытал-опробовал.

О том и речь.

* * *

А ведь сравнялось-стукнуло мне, дуралею блаженному, уже сорок пять, когда всё началось. Я и сам до конца не понял — что это было? То ли я и вправду всерьёз воспылал страстью к заморской кинодиве, то ли настолько вжился в образ главного героя романа (который по возрасту действительно годится мне в сыновья), но описание чувств и сцены любви в книге получились, по отзывам читателей и критиков, очень даже реалистичными, достоверными и убедительными.

Роман «Меня любит Джулия Робертс» — это повествование о тех (и для тех), кому не хватает любви обычной и земной, кто грезит о той же Джулии Робертс или Михаиле Боярском, Бритни Спирс или том же Филиппе Киркорове и прочих богах и богинях из мира кино и музыки… Они грезят во сне и наяву и неустанно мечтают — вот бы увидеть своего кумира в реальной жизни, живьём, прикоснуться к краю его одежды?.. Эти мечты заполняют жизнь, обволакивают словно сон. А герой романа, 25-летний Коля Насонкин открыл-нашёл способ, как не только встретиться с Джулией Робертс, не только прикоснуться к краю её платья, и даже не только поцеловать её… И всё это подано не как фантастика, а как реальность! Ведь мы только начинаем постигать виртуальный мир, который находится параллельно с нашим. Компьютерные технологии уже позволяют посвящённым открывать в этот мир двери. В мир, где реальная супермегазвезда Голливуда Джулия Робертс полюбит тебя, будет ревновать, захочет иметь от тебя ребёнка… Даже если ты всего лишь простой парень из России, уставший от одиночества и неизбывной тоски окружающего мира. И вот уже нет семьи (прожив с женой Анной пять лет, Колюха понял, что любви между ними давно уже нет — вернее, ему так показалось), нет работы, нет друзей и близких — виртуальный призрачный мир затягивает-поглощает героя всё сильнее и безвозвратнее. Проблема из проблем: что же предпочесть — синицу в руках или журавля в небе?..

Понятно, что в тексте романа я обыгрывал-использовал сцены, диалоги из фильмов с участием Джулии Робертс («Красотка», «Сбежавшая невеста», «Ноттинг Хилл» и др.), любовные «голливудские» и «компьютерно-виртуальные» сцены перемежал с «земными» повседневными сценами из жизни российского провинциально-чернозёмного родимого города Баранова и Москвы.

И, право, я, повторяю, и сам не знаю даже до сих пор: может быть, я всё это, что описал в романе, испытал и сам?! Ведь не последнюю роль сыграло то, что при первой встрече с Джулией она ох как напомнила мне внешностью Марину…

…Я, конечно, — сумасшедший. Пусть! Тем и лучше — хоть какое-то объяснение…

А началось всё 6-го марта 1998 года — это уж я запомнил твёрдо. Я впервые увидел «Красотку». Да, да! До этого я никогда и ничего не слышал об этом фильме, или — пропускал название мимо ушей. Вот что значит не иметь в доме видака и полностью зависеть от телеящика, от наружной общей антенны, которая позволяет улавливать только первый и второй каналы. Больше того, я даже имя Джулии Робертс до того дня практически не знал, не слышал. Ну, что делать — лох! Одним словом, когда в телеанонсе накануне я услышал, что завтра, в пятницу, будет крутиться знаменитый фильм-блокбастер с самой известной и неподражаемой звездой Голливуда Джулией Робертс в главной роли — я принял это, естественно, за обычный рекламный трёп. Представить дико: я вовсе и не собирался смотреть этот так нагло рекламируемый, как тогда думал, фильмец!..

…Джулия Робертс поначалу не произвела на меня особого впечатления. Не знаю, была ли это задумка с белым париком удачным ходом режиссёра, или так случайно получилось, без умысла, но я впоследствии убедился: Джулия-блондинка, если можно так выразиться, менее Джулия Робертс, чем Джулия рыжеволосая. Хотя, как я уже вскоре узнал, от природы она была светлой шатенкой — что ж, и природу можно удачно корректировать. Не вызвал поначалу симпатии, само собой, и проститутский имидж её героини — вихляющая тазобедренная походка, юбчонка по самое не могу, блядские ботфорты до подмышек, нагловатый скоромный взгляд…

Но какое-то непонятное — томительное — волнение я почувствовал в сцене, когда Ричард Гир отрывается, наконец, от деловых бумаг и начинает заинтересованно, по-мужски, смотреть на безудержно хохочущую на ковре перед телевизором Джулию. И вдруг как начало меняться лицо её, как зримо, физически, начал умирать-затихать смех в её горле, и вот её губы, её невероятно большой, почти арлекинский, но прекрасный чувственный рот закрылся, погасив-спрятав до конца и улыбку, а в глазах, в темноте бездонных зрачков появились отблески лёгкой досады, неизбывного стыда-смущения и, вместе с тем, ощущения своей силы, своей власти над самцом, сознания, что власть эта через минуту станет беспредельной, безграничной…

И когда Джулия на коленях, нет, даже, скорее — на четвереньках, по-самочьи, подползла-приблизилась к Гиру, расстегнула пуговки своей блузки, показала-выставила на обозрение скромный чёрно-белый лифчик, скрывающий явно небольшую, совсем девчоночью грудь, вдруг так остро захотелось, чтобы она взяла, да и рассмеялась в лицо этому проклятому самцу-миллионеру, снова наглухо зашторилась-застегнулась, швырнула ему в лицо его паршивые вонючие баксы и с высоко поднятой головой ушла на своих фантастически длинных гордых ногах прочь и подальше. Но вместо этого Джулия вдруг начинает копаться пальцами в районе ремня и ширинки-гульфика Гира, всё там рассупонивать-расстёгивать… Она заглядывает ему в глаза и, опять же через силу, как мне показалось, спрашивает:

— Что ты хочешь?

— А что ты делаешь? — дебильно, скорей всего по вине дублёра, отвечает Гир. Вероятно, он всё же спрашивает: — А что ты умеешь делать?

— Всё, — пытаясь быть бесстыдной, отвечает Джулия, вернее, конечно, Вивьен. И торопливо уточняет: — Но я не целуюсь в губы…

И тут она недвусмысленно склоняется, скользит губами по его животу, потом всё ниже, ниже…

Я невольно сжал-стиснул Баксика так, что котяра бедный рявкнул со сна и спрыгнул, ошарашенный, на пол. Я смотрел на лицо Ричарда Гира, который похабно закатил глаза от удовольствия, чуть не пристанывая, и мне было до того горько и обидно, было так чего-то до ноющей боли в паху жаль, что я скрипнул зубами. Ну, ладно бы какая-нибудь сексапильная эксгибиционистка Шэрон Стоун или похотливая сучка Ким Бейсингер в этой сцене снималась — приятно было б посмотреть. Но эта-то, эта-то Джулия — как её там? — Робертс, с её милым обликом, её добрыми, уже совсем не стервозными глазами, с её простодушным ртом, её невероятным завораживающим открытым смехом — ну зачем, зачем она на такое непотребство согласилась-пошла? Ведь это всё равно как если бы Одри Хепбёрн в «Римских каникулах» начала Грегори Пеку ширинку теребить-расстёгивать…

Потом до конца фильма я сидел, вцепившись в подлокотники кресла, словно во взлетающем бесконечно самолёте, и молил Бога, чтобы Анна моя со мной не заговаривала даже и во время рекламных пауз-антрактов. В иные моменты я, если продолжить сравнение с самолётом, словно ухал в воздушные ямы, чуть не до душевного оргазма — когда, например, Джулия впервые вышла-показалась без светлого парика, встряхнула головой, размётывая по плечам прекрасную свою тёмно-червонную гриву, и зачем-то, как бы извиняясь, мило пояснила-призналась: «Рыжая!..» Или когда она у лифта, собираясь уходить прежде времени, после ссоры, но уже и поддавшись на уговоры остаться, говорит Гиру с укоризной: «Ты обидел меня? Больше так не делай…» И особенно — когда крупным планом показывали её ангельски красивые и чертовски умные глаза, и когда через голос дублёрши-переводчицы прорывался её доподлинный необыкновенный колдовской смех: за один этот смех можно было влюбиться в Джулию не глядя!

Одним словом, она вошла-проникла в жизнь мою, в моё сознание, заполнила всё моё естество томительной болью-сладостью, словно сильное наркотическое опьянение. Моя жизнь с вечера 6-го марта 1998 года разделилась на «до» и «после»…

Я влюбился в Джулию Робертс — влюбился всерьёз, влюбился отчаянно, влюбился безудержно, влюбился сумасшедше, влюбился глупо, влюбился патологически…

Безнадежно!..

(«Меня любит Джулия Робертс»)

Да, вот так всё случайно, обыденно и вполне реалистично началось и в жизни, и в романе. Ну а затем фантастическо-мечтательный элемент начал пронизывать повествование всё сильнее, но, повторяю, смешиваясь с подлинными земными воспоминаниями, приобретал вполне убедительный вид. Приведу здесь только одну сцену (не весь же роман повторять-цитировать!) любви. Итак, герой, мой юный тёзка, наловчился с помощью специальной программы и всяческих приспособлений то ли сам проникать в виртуальный мир, то ли вызывать-переносить из компьютерного пространства в наш реальный мир Джулию Робертс, не хуже какого-нибудь Пигмалиона оживлять её:

…Я быстренько привёл себя в порядок и кликнул нежно иконку LOVE 2000, кляня себя при этом — ах, сколько же я дней зря потерял!

И-ди-от!!!

И остался идиотом…

Вернее, сделался в этот вечер идиотом окончательно… Ай, да ну все эти словесные игрушки к чёрту! Я только хочу сказать, что даже когда оставался в комнате один (Джул отлучалась в ванну или на кухню), всё равно безостановочно лыбился как полный идиот и, образно говоря, мурлыкал душой от неизбывного блаженства и головокружительного восторга. И Джулия тоже как бы светилась вся изнутри, была ласкова, нежна, счастлива. Лёгкое смущение вскоре оставило нас, она напрочь забыла о полотенце, в котором появилась поначалу из ванной и уже не шутила со смехом, мол, Колья, не смотри так — ты же меня съешь! Больше того, когда мы придумали, оставив один светильник, танцевать в полумраке под «The Beatles» танго, Джул сама заставила меня скинуть окончательно и до победного конца мои дурацкие плавки, и мы, как Адам и Ева в раю, совершенно обнажённые, тесно прижавшись друг к другу, двигались в едином плавном ритме под чудесную музыку с альбома под дивным названием «Love Songs». Джулия смотрела на меня чуть сверху, и мне было совершенно наплевать, что она смотрит чуть сверху, вернее, я даже и не думал об этом. «Michelle» закончилась и началась другая песня, названия которой я не помнил, более быстрая, но мы продолжали двигаться в ритме танго.

— Прости, Джулия, — шепнул я ей на ушко, — что не поставил «Julia», у меня её просто нет…

— Ну и что, — ответила она, — и не надо. Её ставят всегда и везде, где я появляюсь — даже надоело… Мне очень, очень нравится именно эта — «It’s Only Love»… Спасибо!

— А как это в переводе?

— Наверное — «Это просто любовь»…

— Да, да — «Это просто любовь»! Как чудесно!..

Голос мой переполнился патетикой, просто таки зазвенел. Я решил понизить тон, начал ради шутки озвучивать финальный монолог Джорджа из «Свадьбы моего лучшего друга»,  и я даже озвучил самые последние слова, дескать, ты, Джул, думаешь: «Чёрт возьми, жизнь продолжается! Может быть, будет секс, может быть, будет брак… Но, Боже, совершенно точно — будут танцы!..» И тут, по сценарию, должен был раздаться неудержимый заразительный смех Джулии, но вместо этого она, глубоко заглядывая мне в глаза, со строгой нежностью сказала:

— Не надо, Колья! Ты, что же, не понимаешь — это уже совсем не кино!..

— Да, да, это уже совсем не кино! –– с восторгом повторил я.

Джул поцеловала меня, и я поцеловал её, и уже не отпустил на свободу её губы, и мы так, слившись в поцелуе, крепко-крепко обнявшись, став буквально единым целым, продолжали сомнамбулически двигаться под грустный напев битлов, наполненный нежностью и страстью безграничной любви…

Потом, чуть позже, уже я напомнил ей, что пора, наконец, совсем и окончательно отрешиться от синема. Мы лежали в постели, наполовину укрытые одеялом. Я приподнялся на локте, вгляделся в её лицо, на котором ещё светился отблеск страсти, нежно отёр тыльной стороной ладони пот с её лба, поправил разметавшиеся по подушке рыжие локоны, мурлыкнул:

— Тебе принести чай в постель?

— Это я тебе должна принести… — сладко потягиваясь, ответила она. — Сейчас вот с силами соберусь…

— Джу-ли-я, — как можно строже урезонил я, — сама всё ещё путаешь кино и жизнь — я же, в конце концов, не Уильям, а ты не Анна!

— Всё, всё, не буду, прости! –– сказала Джул и опять сладко потянулась всем своим гепардовым телом.

Просто так смотреть на это было невозможно, я, словно и не было пары минут назад наших сумасшедших объятий и ласк, жадно, как изголодавшийся младенец, приник ртом к её груди и начал ненасытно целовать, целовать, целовать… Джул, ласково смеясь, сама подставляла, выгибаясь, моим алчным губам, словно я и вправду был младенец, то один сосок, то другой… Когда я, наконец, чуть насытился и поднял на неё хмельной взгляд, она взъерошила мои мокрые волосы и как-то задумчиво произнесла:

— Я сегодня не выспалась, уставшая… А то бы я тебя съела! Я сестрёнке (ах, как я её люблю!) всегда так говорю: «Я тебя съем и не посолю!»

— Джулия, — почти не понимая, о чём она говорит, взмолился я, — Джулия, скажи: «Колья, я тебя люблю!» Скажи! Я хоть и буду знать, что это неправда, но…

Джулия смотрела мне в глаза, улыбалась, но вдруг сделала нарочито серьёзное лицо (однако ж лукавые искорки в зрачках не притушила) и суровым голосом сказала:

— Я тебя сейчас съем!..

— И не посолишь?! — в восторге завопил я.

— И не посолю! — подтвердила она и уже совсем серьёзным тоном добавила: — Странно… Ты знаешь, мне всё равно, что ты — русский, мне всё равно — сколько тебе лет… Я вообще с тобой себя моложе чувствую! Лет на десять! Ты хоть это понимаешь?

— Джул, да ты бы только знала, как мы по гороскопу с тобой идеально подходим — правда, правда!

…………

— Джул!.. Джулия!.. Ты такая!.. — я задохнулся.

— Колья, ты меня придумываешь, — сказала она опять как-то задумчиво, словно про себя.

— Мы все друг друга придумываем! –– резонно возразил я.

— Не-е-ет, Колья, я не о том… Ведь для меня, и правда, секс не главное… Неужели ты этого не понимаешь?

Не успел я ответить, как она вдруг ошеломила:

— Как я не хочу, чтобы ты сюда баб водил!

— Джулия! Джул! Какие «б-б-бабы»?! –– я даже заикаться начал. — Да я всю жизнь!.. Да ты что!.. Только ты! Только о тебе думал!.. Я даже с женой бывшей уже давно ничего!.. Что ты!..

Меня буквально опьянила вот эта страшная своей невероятностью мысль: она меня ревнует!!! Я связную речь потерял. Я вообще испугался, что от неизбывного счастья-восторга у меня сейчас какой-нибудь сосуд в голове лопнет. Надо было срочно или потерять сознание, или заглотнуть стакан водки, или хотя бы пошутить…

— А почему, — спросила Джул, — у тебя с твоей Анной не получилось?

Я отбросил одеяло на пол, встал на него коленями рядом с диваном, дотянулся губами до правого локотка Джулии (она закинула руки за голову, вытянувшись во всей своей божественной наготе), чмокнул, сместился на дюйм ниже по руке — ещё раз поцеловал, и ещё, успевая между поцелуями рассказывать-исповедываться как бы на полном серьёзе, почему же это, чёрт побери, не задалась у меня семейная жизнь:

— Лучше я объясню это на примере еды… (чмок!) Представь, что мы пошли с моей Анной Иоанновной в дорогой ресторан (чмок!), хотя это, конечно, трудно представить… (чмок! чмок!)… И заказала она на десерт… желе, да, желе! (чмок!) А я не хочу желе, я хочу что-то другое… (чмок!)

— Что же ты хочешь — крем-брюле? –– подыграла Джулия. Она лежала с закрытыми глазами и чуть-чуть потягивалась по-кошачьи под моими ласками-поцелуями.

— Да, а я хочу крем-брюле! (чмок! чмок!) Я хочу вкусное (чмок!), я хочу сладкое (чмок! чмок!), я хочу божественное (чмок! чмок!), я хочу райское (чмок!), неземное (чмок!), умопомрачительное (чмок! чмок!) крем-брюле!..

— Ну, Колья, мы опять как в кино! Перестань…

— Всё, не буду, не буду! –– глухо промычал я.

Мне было уже не до шуток, я был страшно занят и увлечён. Я уже миновал тёплую впадину подмышки, полную упоительных запахов; я уже совершил восхождение пересохшими губами на холмик груди, дотошно и в который раз обследовал напрягающийся под поцелуями тёмно-розовый стыдливый сосок; затем скользнул по влажной вогнутой ложбине живота (в мозгу — шальная мысль: там будет когда-нибудь жить-расти наш ребёнок… а, может, он уже там есть?!) к нежной ямочке, которую бессчётное количество раз видел я на экране и фото, изучал-рассматривал, любовался, и вот, уже наяву, опять всю исследовал кончиком языка, зацеловал, облизал, заставляя Джул сладко поёживаться от щекотки; потом мне пришлось свернуть чуть вправо, специально обогнуть-миновать соблазнительный курчавый мысочек (это — на потом, это — финал пьянящего путешествия!), проследовать по бесконечному матовому бедру к чуть приподнятой милой коленке и дальше — к узкой длинной ступне: ну, наверняка ведь «следок ноги у ней узенький и длинный — мучительный»!.. Джулия под моими ласками словно впадала-погружалась в транс всё сильнее и глубже, голова её медленно перекатывалась по подушке то в одну, то в другую сторону, напряжённая рука, когда вернулся я к пропущенному мысочку, начала нервно гладить мой затылок, прижимая лицо моё, мои ненасытные губы к своему сладкому лону всё теснее, теснее, теснее… Дыхание её становилось всё слышнее, надрывнее и вскоре начало прерываться всхлипами, хриплым шёпотом:

— Вот так!.. Вот так!.. Ещё!..

Как будто меня надо было просить!!!

…Ах, что это был за вечер!

Мы потом до самого допоздна то перемещались на кухню, прямо так, голышом, то возвращались опять в комнату, к родимому дивану. Мы не могли наобниматься, нацеловаться, натанцеваться и наговориться. Мы говорили, говорили, говорили — взахлёб, жадно, порой бестолково, казалось бы, ни о чём, но каждое слово, произнесённое ею, было для меня как глоток живой воды, каждое слово, слетевшее с моих губ, она как бы подхватывала на лету, жадно впитывала… Мы не могли насытиться друг другом! Не в том, не в постельном, смысле, вернее, не только в том смысле, — вообще, глобально, целиком не могли насытиться друг другом. Такие полные слияния-единения между двумя людьми бывают-случаются страшно редко, раз в тыщу лет, и только, вероятно, в самом начале чувственного первого сближения душ и тел…

Наши посиделки на кухне были вообще фантастичны. Это только представить-увидеть со стороны: обнажённая Джул сидит на стуле между столом и раковиной, под круглым зеркалом, подняв одну ногу на сидение, держит в левой руке чашку с кофе, в правой баранку-сушку и, смешно морща нос, пытается разгрызть её своими великолепными зубами. Я сижу тоже голышом и точно так же, как она, только на поднятую высоко коленку сложил руки, упёрся в сплетённые пальцы подбородком и любуюсь ею. В довершение картины-сцены — на батарее отопления растянулся во всю свою рыжую длину Баксик, щурит на нас сквозь полудрёму медовые свои глазищи, порой взмурлыкивает. Идиллия!

— Джул, — говорю я, взмурлыкивая не слабже Бакса, — а я ведь всё мечтаю угостить тебя твоим любимым блюдом — «французским тостом». В Интернете выискал… Всё у меня есть или достать могу: и сливочное масло, и яблоки, и сахар, и яйца, и молоко, и даже сахарную пудру… А вот что такое «круассаны», коих надо четыре штуки, — хоть убей, нигде узнать не могу

— Глупый! –– смеётся Джулия. — Это — обыкновенные французские булочки… Я, и правда, их люблю — когда свежие, с хрустящей корочкой… Чтобы в следующий раз, как миленький, угостил меня круассанами с яблоками!

— Есть! –– шутливо вытягиваюсь я, козыряю, а потом тянусь через угол стола и успеваю поцеловать-чмокнуть её левую грудь, которая так соблазнительно открылась на мгновение — Джул подняла руку, чтобы поправить волосы.

— А, кстати, — совсем некстати перескакивает она, прикрыв ладошкой место поцелуя, — ты не знаешь, Колья, куда в тот раз подевался мой лифчик?

— Какой лифчик? –– делаю я лицо валенком. — Не знаю я никакого лифчика! Что я, пацан какой, что ли, лифчики тырить! Может, он куда за диван завалился, может, под подушкой остался… Ха, лифчик!.. Вы, между прочим, Джулия Уолтеровна, как нам отлично известно, в манхэттенском закрытом клубе «Хогз энд Хайферс» (если я правильно произношу) сняли и подарили хозяину в коллекцию личных вещей голливудских знаменитостей, вот именно, свой лифчик!.. И не стыдно?

— Вау! Какие гадости ты про меня знаешь! –– Джулия искренне веселится. — А ведь после того случай и поползла сплетня, будто я голышом на столе в ночном клубе танцевала… Никаким не голышом! Сняла лифчик скромно, за дверью, в пустой комнате… Что, я виновата, да, если традиция такая?

— Ну, вот, — поднял я обе руки вверх, —  сейчас мы, опять как в «Ноттинг Хилл» разыграем сцену: ты будешь каяться в грехах молодости, я — тебя успокаивать… Знаешь, мы с тобой, наверное, так от кино никогда и не уйдём!

Джул подтянула и вторую ногу на сидение, положила руки на колени, тонкое правое запястье оттягивает массивный мужской хронометр с белым браслетом — с часами она теперь не расстаётся ни на минуту. Машинально встряхнула волосами, о чём-то глубоко задумалась, вглядываясь в глубь себя.

— Да-а-а… — протянула задумчиво, — от кино не уйти… Ты знаешь, а я ведь вообще не понимаю — живу я или снимаюсь в каком-то непрерывном сериале… Другие актёры, смотрю, всё время как перед объективом, даже когда не снимаются, а я, наоборот, про камеры вообще забываю даже на площадке… Не представляю, как это играть роль… — она вдруг тихо засмеялась. — Помню, даже напугала Ричарда в «Красотке», ну, в той сцене, где я ему ширинку расстёгиваю: он, бедный, аж отталкивать меня начал…

— А что, —  криво усмехнулся я, — если б не оттолкнул?

— Колья, ты смешной! Но раз тебе так интересно — отвечу: я бы, конечно, и сама потом остановилась, но обнажила бы конец Гира перед камерой до конца — это уж точно!

И Джул залилась своим неудержимым хохотом. Я тоже невольно засмеялся — где ж тут удержишься! Отсмеявшись, с тихим восторгом сказал:

— Я вот вспомнил, Фёдор Михайлович сказал однажды: хочешь узнать человека до конца — посмотри, как он смеётся… И ещё, Джул, — я загорелся, я запылал, я даже вскочил, — вот что я подумал: тебе же надо играть женщин Достоевского! Да, да! Настеньку!.. Полину!.. Дуню Раскольникову!.. Настасью Филипповну!.. Грушеньку!..

— Да-а? — Джулия протянула руку, убрала чуб с моего лба (она считала, что мне не надо закрывать мой «талантливый» лоб), осмотрела лицо моё, как бы оценивая, повторила: — Да-а?.. И сниматься у русских режиссёров?.. И жить в России?..

— Ну, не обязательно, — вполне серьёзно запротестовал я, — снимают и у вас там кино по Достоевскому — Настасья Кински вон в «Униженных и оскорблённых» Наташу сыграла…

— А тебе нравится Кински?

— Да при чём тут «нравится»! Хотя, да, в ней что-то есть притягательное…

Ух, как мне нравились нотки ревности в голосе Джул!

— А ещё кто тебе нравится? –– как бы очень спокойным тоном, просто так, из интереса, спросила она.

— Памела Андерсон! –– выдал я и приготовился фыркнуть-рассмеяться вместе с Джулией, но она ещё более мрачно сказала:

— Я так и думала… Конечно, там есть на что посмотреть! Не то что у меня…

Ну всё, облом! Я окончательно понял-убедился: на эту тему с женщиной шутить нельзя, даже если эта женщина — Джулия Робертс. Я совсем не шутя кинулся перед ней на колени, взялся целовать её ноги, живот, руки, грудь, успевая бормотать и вскрикивать:

— Джул!.. Смешная!.. Да какая Памела!.. Да разве есть на свете женщина красивее тебя!.. Что ты!.. Дурочка!.. Ты — божественна!.. Ты — совершенство!..

— Да? Да? –– всё требовала подтверждения она и уже смеялась…

(«Меня любит Джулия Робертс»)

Да-а-а, здесь не так уж мало примешано от штрихов реально пережитого-испытанного, в первую очередь, с Мариной…

А реальная Джулия Робертс после того, как роман про нашу с нею любовь был написан, издан и даже переведён на польский язык, тихо ушла из моей жизни опять в свою американскую виртуальность. Я сейчас вижу вполне объективно, что с возрастом (ей только что исполнилось 40!) она красивее не становится — отнюдь; что от Красотки, которую я вполне страстно когда-то любил, осталось не так уж много. Но, как это и бывает в отношениях с реальными женщинами, осталась в моей душе нежность к Джулии, которая всколыхивается в душе каждый раз, когда я вижу её на телеэкране или читаю о ней в журнале. Я очень рад за неё — замужнюю теперь женщину, мать троих детей.

И я страшно благодарен ей за её былую любовь ко мне, за наш краткий, но пылкий роман, о котором она  даже и не подозревает, хотя и вполне могла бы узнать (а вдруг роман переведут на английский и он попадётся ей на глаза!)…

Дай Бог ей счастья и новых ролей!