Николай Наседкин
ПРОЗА



ГУД БАЙ...

5. Прима


Да, вот так ёрнически приходится озаглавливать эту главу, ибо страшно как не хочется в названии повторять-дублировать дорогое мне имя. Увы, судьба жестокосердна и не знает границ в своей злой иронии: приму мою тоже звали Галей. И, конечно, никак эта Галина не может быть II-й, потому что в известном смысле она как раз самая что ни на есть — первая.

Мне вообще-то вовсе и не хочется писать эту главу, но уж никуда не денешься: была эта Галина в моей жизни-биографии, не забылась и забыться не могла. Вот это особенно и тяжело простить той моей настоящей Гале — что не она стала первой женщиной в моей мужской судьбе, а вот эта… её тёзка.

Конечно, мечтания и устремления лишиться поскорей невинности начали обуревать меня, как и любого другого пацана, лет с 14-ти, если не раньше. Хотя эротики, порнухи и даже, как заявила потом во время перестройки одна дурёха на ТВ, секса в тогдашнем Союзе вовсе не было, но суть и теорию предмета мы, подрастающие, знали получше алгебры, истории, литературы и прочих школьных дисциплин. Кой-чего почитывали, кой-чего послыхивали, кой-чего своими глазами видали. Некоторым из нас, счастливчикам, удавалось сладкий вкус практики попробовать совместно со своими Галями-ровесницами, впрочем, потом некоторые из них превращались в несчастных страдальцев, в жертвы (зри финал отрывка из «Казармы»), ибо предохраняться от последствий практической любви особо не умели, да и презервативов нормальных тогда тоже не было…

Итак, мне суждено было пойти другим путём. Момент перехода-посвящения из мальчиков в мужи был неизбежен — надо было только дождаться случая и не оплошать. Особенно насыщенным на секс-ситуации стало лето после 9-го класса, аккурат после начала романтического романа с Наташей и перед встречей с Галей. Мне уже шестнадцать, я уже познал жаркую постыдную сладость ночных поллюций и тайных мастурбаций. Оставалось только одно: шерше ля фам…

И я искал!

Причём, то ли я был уж совсем пентюхом, то ли просто не везло, но все друзья-приятели мои давно уже перескочили греховный Рубикон, вкусили плотских утех, а я всё ещё был-оставался мальчиком-дрочуном. И обстоятельства почему-то складывались так, что всё время подворачивалась какая-то групповуха. Так, однажды сосед и товарищ мой Юрка (он был на два года постарше меня) потащил меня вечером на другой край села, обрисовав перед этим ситуацию: там поселилась с недавних пор какая-то приезжая одинокая бабёнка, которая всем даёт… Что Юрка не соврал, можно было догадаться уже на подходе к хатёнке: там кучковалась целая орава возбуждённых парней. Они один за другим исчезали за дверью, через какое-то время появлялись довольные, застёгивая штаны и посмеиваясь. Сходил и Юрка. Я, не решаясь даже самому себе признаться, что робею, решил дождаться его, порасспросить, а уж потом и вклиниться в живую очередь. Юркин рассказ меня сразил. Оказывается, заезжей «Джульетте» этой уже явно за сорок, груди у неё висят до пупа, но самое главное — она одноока: вместо левого глаза у неё бельмо!

Короче, очередь свою я пропустил и вместе с довольным Юркой («А чё, лицо я ей фуфайкой закрыл, а подмахивала она классно!..») отправился домой — целёхоньким, как был…

Следующий случай оказался почти аналогичным. На этот раз другой приятель, Колька (этот, наоборот, на два года отставал от меня в возрасте), прибежал весь взмыленный, зачастил с порога:

— Колян, собирайся, поехали! Там, в лесу, девчонка! Сбежала из дома!..

Я, уловив в момент, о чём речь, тут же подхватился, вывел из сарая велик, мы вскочили на него и понеслись. По дороге Филиппок (кликуха Кольки), ёрзая от возбуждения на раме, выложил-доложил все подробности: 15-летняя девчонка из Абакана сбежала от родителей и почему-то обосновалась в лесу возле нашего села — там ей пацаны  уже построили домик-шалаш, носят ей еду-питьё, а платит-благодарит она за это натурой — щедро и без отказа.

Домчались. Картина, отрывшаяся взору, впечатляла: на большой поляне рядом с зелёным шалашом стоял-толпился кружок пацанья школьного возраста, а в центре на какой-то расстеленной тряпке совершался прилюдно акт совокупления совершенно голой девчонки и шкета в спущенных штанах. Было и чудно на это смотреть, и как-то стыдно. Но и оторваться невозможно!

Я стоял, смотрел, возбуждался и мандражировал всеми фибрами души: решиться или нет? И тут друг Колька, опередивший меня и только что прилюдно потерявший девственность, чуть не в голос, ещё не застегнув штаны, заорал:

— Давай, Колян! Твоя очередь! Давай, чего ты?!.

Я на ватных ногах приблизился к лежащей-отдыхающей на спине девчонке, опустился на корточки, неловко теребя одной рукой ремень брюк. Она приподнялась на локте, всматриваясь мне в лицо, словно интересно её было обличье очередного входящего, а я успел разглядеть и довольно симпатичную мордашку с распухшими губами, и розовые соски на маленьких грудках и уже было решился, как вдруг увидел-заметил под девчонкой на мятой ткани липкое влажное пятно и стекающие из её переполненного нутра белесые тягучие капли…

Потом, всю дорогу домой, пока Филиппок подначивал-стыдил меня за «трусость», я пытался задавить в себе тошноту и изгнать из памяти настойчиво пульсирующие строки: «Лижут в очередь кобели истекающую суку соком…»

Ну а вскоре Судьба не только на групповуху меня решила подтолкнуть-спровоцировать, но и вовсе на уголовную статью 117-ю (в тогдашнем УК — за изнасилование). У приятеля Шурки уехали куда-то родители, и он остался дня на три полновластным хозяином хаты. А в это время Юрка, с которым мы ходили к одноглазой Дульцинее, обхаживал соседскую Людку, свою ровесницу — ярко-рыжую и породистую девку. И вот мы чего удумали: Юрка наплёл Людмиле, будто родственники попросили его посторожить их дом-избу на время отъезда, заманил её туда «подружить» в тепле (дело было в конце августа, и в нашей Сибири по вечерам уже холодало), девчонка согласилась, не подозревая ни сном ни духом, что кроме их двоих в натопленной избе притаились на горячей русской печке ещё два обормота и ждут своего часа. Предполагалось, что Юрке удастся уговорить-уломать Люду, а потом, когда всё произойдёт, с широкой печи, словно былинные богатыри, спустимся мы с Шуркой, Юрий разыграет сцену благородного негодования (мол, доверился друганам, рассказал про свидание в пустом незапертом доме!), ну и, конечно, смущённой и испуганной Людмиле ничего не останется, как добровольно-вынужденно ублажить и нас с Шуркой, дабы мы не разболтали об её «позоре»…

Всё поначалу шло по сценарию, как по маслу: Юрка свет потушил по просьбе Люды, она, судя по репликам и тону, всё неубедительнее сопротивлялась в полумраке его настойчивым ласкам и поползновениям её раздеть, уже и резинка девичьих трусов звучно лопнула, вселив весомые надежды в сердца и Юрки, и наши…

Но в сей пиковый момент я взял, да и чихнул. Юрка ещё попробовал спасти ситуацию, что-то вякнув про кота, но тут уж Шурка, подлец, не выдержал и загоготал в голос…

Ах, как достоверно Юрка возмущался нашей вероломности, пока мы слезали с печи и выбирались из хаты! Ах, как краснела в сей момент и потупливалась бедная Людмила, придерживая спадающие трусы!..

Самое смешное, а может быть, и трогательное в этой истории то, что лет десять спустя, когда Людмила эта жила уже в Абакане, была разведёнкой, а я учился в Москве, мы как-то в один из моих приездов встретились-сошлись в общей компании, разговорились-законтачили, поехали к ней в город и провели вместе чудную бурную ночь…

Чего только в жизни не бывает!

* * *

Ну так вот, вскоре в моей судьбе появилась Галя, все мои чувства-устремления связались только с ней, я, как уже понятно, втайне предвкушал познать-разделить запретный плод с нею, но…

Впрочем, чего ж повторяться.

Так или иначе, но момент наконец настал. Как-то в один из сентябрьских вечеров (это уже на следующую осень, я как раз школу кончил) тот же Колька-Филиппок примчался ко мне с заманчивым известием: в соседнем шахтёрском посёлке появилась девка-тунеядка из Москвы — ну совсем безотказная. Всё верняк — он, Колька, уже пробовал!

Ну, что делать? С Галей моей милой, видимо, был я в ссоре, вечер свободный — отчего ж не попытать судьбу? Побежали с Филиппком к автобусной остановке, одолели 10 кэмэ, пришли к дому, где жила москвичка Галина. (Не все, может быть, знают, что в те времена из Москвы выселяли, в основном в Сибирь, так называемых тунеядцев — не желающих работать и получать твёрдую советскую зарплату особей; была статья в Уголовном кодексе за тунеядство.) Колька постучал, исчез за дверьми, а я, признаться, в скептическом состоянии (да не получится ни фига!) стоял у калитки, курил.

Выходит Филиппок. А за ним — женская фигура в телогрейке-ватнике. То ли радоваться, то ли нет? Вроде как всё получается-наклёвывается, но, с другой стороны, — телогрейка позорная… Пока я определялся с настроением, они приблизились, и я приободрился: девка оказалась очень даже вполне — лет 25-ти, брюнеточка с тёмными большими глазами, фигуру даже фуфайка-стёганка испортить не могла. Конечно, на пока ещё молодом лице уже проступили-отпечатались припухлые следы обильных винно-водочных возлияний, голос оказался прокуренным и ногти на руках обломанными, но отвращения эта Галя пока ещё не вызывала, отнюдь.

Не мешкая, мы прошли по переулку к реке, устроились на ещё зелёной травке под забором, быстренько распили привезённую бутыль портвейна, закусили плавленым сырком и…

И подоспело «и»!

Я, естественно, уступив право «первой ночи» опытному Кольке, удалился-спустился к реке, посидел там в лодке, глядя на быстронесущиеся тёмные воды и стараясь не думать о предстоящем. Да как тут не думать-то?! Так думалось, что штанцы мои совсем не новые еле выдерживали напор рвущихся наружу желаний и сил. Раздался тихий оклик, я увидел Филиппка на откосе и понял: час моей пацаньей невинной юности пробил!

— Давай, Колян! Не дрейфь! — почувствовав моё смятение, подбодрил дружок. — Баба — класс!

На негнущихся ногах я взобрался по яру, приблизился к месту нашего пикника. Она сидела на своей телогрейке, обхватив колени луками. Размыто улыбалась мне навстречу. Я, ещё не веря, что решусь, опустился на корточки, положил руку на её колено, обтянутое грубым чулком, скользнул ладонью дальше, вглубь и вдруг почувствовал ладонью тёплую кожу, голое тело…

И всё сразу рухнуло. Вернее — взорвалось. Ни сомнений, ни страхов, ни мандража. Да и сознания толком уже не было. Одно всепоглощающее желание, вожделение, томление плоти. Только ещё запечатлелся остро в памяти вот этот сладкий, горячий до боли миг первого проникновения-вхождения в женское тело…

Признаться, несмотря на всю остроту и пронзительность ощущений-воспоминаний о половом дебюте — у меня в последующие дни и в мыслях не было продолжить этот роман. Однако ж через неделю на пороге нарисовался Филиппок и озадачил:

— Там Галька приехала… Тебя хочет!

Он, может, сказал-добавил «видеть», но фраза по смыслу прозвучала именно так. Я ещё в первый миг несуразно подумал, что речь идёт о моей Гале, но потом врубился — о той, москвичке.

Она ждала нас в лесу. Увидев меня — разулыбалась, потянулась навстречу, губы подставила. Было и странно, и чуть неловко, но и — приятно, чёрт побери! Она на этот раз, было заметно, принарядилась: куртка болоньевая, юбка серая, беретик. Развели костерок, выпили. Угадывалось, что Колька хочет повторить прежний сценарий: он начал всячески намекать мне, подмигивая и прикашливая, что, мол, пора мне и оставить их с Галей наедине, удалиться на время. Я был не прочь, хотя и настроение от этого притухло-приглушилось. Но вдруг дама наша внесла коррективы:

— Филиппок, — сказала она задушевно, — иди, дружочек, дров для костра собери, а то тухнет уже и гаснет… И подольше не возвращайся! Хорошо?

— Ладно-ладно! — буркнул уязвлённый до глубины души и паха Колька, удаляясь. — Полчаса-то хватит?

— Мы, дружочек, тебя позовём, когда надо…

Филиппку пришлось томиться-маячить в отдалении целый час. Галина за этот час преподала мне урок телесно-чувственной игры по полной программе. Если неделю назад я прошёл с нею начальную школу секса, то на этот раз мне можно было выдавать аттестат-свидетельство об окончании по крайней мере средней трах-школы.

Не знаю, может быть, с этой Галиной суждено было мне пройти и университеты с аспирантурой по сексу, но третье наше свидание оказалось и последним в виду весьма даже драматических событий-последствий.  На этот раз, недели через три, она приехала специально ко мне — Филиппка мы и не тревожили. Уже и в тот раз Галя призналась мне, что не имеет ни малейшего желания давать ему, но всё же уступила разок только из жалости и по доброте — ну не совсем же напрасно мёрз-дрожал он целый час в лесу, пока мы наслаждались возле костерка камасутрой.

Галина, нимало не смущаясь, пришла к нам домой (тогда, по дороге к остановке, я показал ей, где живу), постучала в дверь. Открыла ей муттер (мать моя преподавала немецкий в школе), конечно, удивилась странной гостье, которая находилась явно подшофе. Правда, та заходить не стала, лишь попросила вызвать на улицу «Николая». Я выскочил, весь пунцовый, но разозлиться толком не смог — очень уж внизу живота сразу защекотало в предвкушении оргазмов…

Было уже начало октября, на земле лежал иней. Я повёл свою зазнобу на ферму за селом, нашли мы там сарай с сеном, и греховно-сладкий урок продолжился в полной мере…

Когда я вернулся домой, мать моя, ни слова не говоря, положила на кухонный стол, где я принимал свой скудный ужин, журнал «Здоровье», раскрытый на странице со статьёй о венерических заболеваниях. Я только смущённо хмыкнул и чего-то нахамил.

А через три дня, когда я решил традиционно утром отлить, вдруг обнаружилась у меня глазная болезнь: только-только горячая струйка отходов вырвалась из моего тела на волю, как глаза мои буквально вылезли от боли на лоб. Напророчила матушка!

Тема для отдельного рассказа, как я через пару пыточных дней, всё же напуганный журнальной статьёй, припёрся-таки в районную поликлинику, как выяснил, что любовными хворями в нашей сельской больнице занимается по совместительству (вот уж ирония судьбы!) именно окулист да притом мать моего бывшего одноклассника, как врал я ей, багровый до свекольного оттенка, про свои беспамятные секс-похождения якобы в Абакане, как целую неделю дырявили мне задницу уколами, вливая в заразный организм лошадиные дозы пенициллина (триппер тогда лечили им, родимым), как после курса лечения меня отправили в областной кожно-венерологический диспансер на тестирование и там проходил я это треклятое тестирование (снимал штаны, позволял выдаивать из себя «сок» на анализ) на глазах десятка девчонок-ровесниц — практиканток медучилища…

Тьфу, лучше не вспоминать!

Забыть бы и эту сучку Галину, но, как уже говорил, — не забывается. Ладно, пусть будет земля ей пухом (наверняка ведь уже давно пропала-сгинула с этого света на тот).


<<<   4. Галя
6. Лида   >>>











© Наседкин Николай Николаевич, 2001


^ Наверх


Написать автору Facebook  ВКонтакте  Twitter  Одноклассники


Рейтинг@Mail.ru