Написать «Преступление и наказание»
на современном материале…

Имя писателя Николая Наседкина хорошо известно в литературном мире: его вещи публикуются в периодических изданиях, звучат по радио. Он автор повестей и рассказов, литературоведческих книг. В 1993 году в Москве в издательстве «Голос» у Н. Наседкина вышел довольно объёмистый том «Осада». В конце прошлого года в том же издательстве была переиздана «Осада» и одновременно вышла новая книга Николая Наседкина «Криминал-шоу». Для романов и повестей, вошедших в это издание, характерны острота сюжета, захватывающие и увлекательные события, которые держат читателя в постоянном напряжении.Николая Наседкина называют мастером детективного жанра, но сам писатель несколько по-иному смотрит на своё творчество.

— Николай Николаевич, чем ваша последняя книга отличается от предыдущей?

— Читатель почему-то не особенно нынче жалует рассказы. Первую мою книгу «Осада» многие, наверное, видели, читали. Некоторые из рассказов, вошедших в неё, публиковались в своё время в «Тамбовской жизни»: «Встречи с этим человеком», «Осада», «Пирожки с мясом» и другие. Новой книге заглавие дала повесть «Криминал-шоу», которая тоже публиковалась в «Тамбовской жизни». Это беспрецедентный случай, когда такая длинная вещь печаталась в ежедневной газете с продолжением в 18 номерах.

В новую книгу вошли повести «Прототипы», «Казарма». Последняя написана более десяти лет назад. Кстати, отрывки из неё публиковались в сборнике «Молодая проза Черноземья» со значительной правкой. Теперь она вышла полностью, чему я очень рад.

— Ваши чувства мне понятны. А как рождаются книги? Какую роль играет в творческом процессе воображение? Выдуманы ли ваши герои или, грубо говоря, списаны с натуры?

— У меня все произведения делятся как бы на два разряда — с вымыслом, чуть-чуть с фантастикой и строго документальные вещи. Ко второму ряду я и отношу «Казарму», фрагменты которой начинал писать ещё в армии, а полностью закончил в далёком 1985 году. Послал я тогда отрывок в журнал «Советский воин» и получил ответ: вы пишете, что в армии мордобой, а такого не может быть. Письмо подписывает заведующий отделом прозы. «Вы клевещете», — был его приговор. И я понял, что эту вещь никогда не опубликуют, и отложил её черновик в дальний ящик стола. И вот в 1988 году произошло знаменательное событие: в журнале «Юность» была опубликована повесть Юрия Полякова «Сто дней до приказа»… После публикации повести Полякова я подумал: если начали такое печатать, значит, что-то изменилось. Я окончательно закончил повесть, она у меня называлась «Стройбат», и я её, ничтоже сумняшеся, собирался послать в «Новый мир». И только конверт запечатал — прямо перст судьбы! — открываю новый свежий номер журнала, а там повесть «Стройбат» Сергея Каледина. Мне срочно пришлось менять название на «Казарму» и предлагать уже в другие журналы.

— По-моему, была ещё на эту тему повесть Терехова...

— Да, у Терехова повесть называлась «Зёма...». Были и ещё интересные публикации об армии. Я сам читал 5-6 произведений. И потому стало бесполезно куда-либо обращаться со своей повестью. «Хватит о дедовщине в армии писать». Но у меня ведь не о дедовщине написано. Моя вещь о том, как в армии остаться молодому человеку — человеком. Это самая главная тема повести. И вот недавно одна читательница, которой я подарил свою книгу, сказала мне: «Вы знаете, я прочитала все ваши вещи, мне проза ваша нравится, она на душу легла, но больше всего потрясла “Казарма”». «Вас, женщину? Почему?» — удивлённо спросил я её. «Так у меня сыну 16 лет. Я уже представляю, как он пойдёт в армию». Я говорю тогда собеседнице: «Так дайте ему эту книгу прочитать, и пусть он прочувствует, как в армии можно остаться человеком».

— Я, кстати, тоже с интересом читал эту повесть, тем более, что в армии мне служить не пришлось. Насколько в ней сгущены краски армейской казарменной жизни?

— Абсолютно не сгущены, я бы даже сказал чуть-чуть разжижены. Внутренний редактор во мне всё-таки сработал, когда писал её. Думал порой: ну вот это точно не пропустят. И не вставлял тот или иной эпизод. И когда я сегодня перечитал, то подумал: надо было бы жёстче писать…

— Книга вышла в серии «Чёрная стрела»? Так?

— Эта — да. А первая в серии «Современный детектив».

— Чем же привлёк вашу художническую натуру «современный детектив»? Не дань ли это моде, не погоня ли это за читабельностью?

— Рубрика поставлена для того, чтобы книга вошла в эту серию, это маленькая издательская хитрость, чтобы книга нашла своего массового читателя. Я против ничего не имею. Но дело в том, что я вообще не пишу детективов. Принципиально. То есть я как профессиональный писатель мог бы там фабулу выстроить, ну, как, скажем, мой тамбовский коллега Анатолий Косневич. Для меня же мои повести и рассказы — в крайнем случае криминальные. Есть такой жанр, в котором не главное — как найти преступника, а главное — криминальное событие, вокруг которого и разворачивается сюжет.

— Я воспринимаю ваши вещи как психологическую прозу...

— С удовольствием это слышу! Я на основе криминального сюжета пытаюсь показать психологическую и социальную сущность сегодняшнего дня. Содержание повестей серьёзное, не развлекательное.

— Кроме «Казармы», о какой вещи вам бы ещё хотелось сегодня вспомнить?

— Я бы хотел сказать о «Криминал-шоу». Сюжет её таков: человека похитили, приняв его за другого. Группа мафиози увезла его в гараж и держала там три дня, требуя за него выкуп у жены. Когда же они узнали, что обознались, всё равно настаивали на выкупе. Жена скооперировалась с его бывшей подружкой и выкупила-таки мужа. Все события происходят в Тамбове. Эта повесть на сегодняшний день моя любимая…

— Да, повесть сделана крепко. Согласен.

— Мне кажется, это наиболее профессиональная моя вещь. И самое интересное, что в ней проявилось соединение двух моих начал: художественный вымысел и документальность. Там есть много биографического. И вот всё соединилось, сплелось и получилась читабельная сюжетная вещь, которая заставляет поразмышлять — для чего же человек живёт?

— Да, интересная повесть. Я думаю, читатели обратят на неё внимание. Не могут не обратить. Николай Николаевич, в ваших произведениях часто проскальзывает отношение к литературному труду. Вы высказываете мысль в одной из повестей, по-моему, в «Казарме» о том, что «книга должна быть легко читаемой, интересной для читателя и вместе с тем, чтобы человек находил бы там для себя повод для размышлений». Так я вас понимаю?

— Так, абсолютно так.

— Это ваше кредо? Книга читается добровольно и она должна быть интересно написанной, завлекательной и в то же время полезной?

— Есть такое выражение, не помню уж, чьё, оно мне нравится, и я следую ему. Примерно эта мысль звучит так: право быть скучным принадлежит великим писателям, известным, а начинающий и неизвестный должен обязательно писать интересно. Я хочу подчеркнуть, что в нашей писательской среде происходят споры, и вот до сих пор многие считают, что если ты начинаешь строить сюжет острый, с убийством, это уже не литература, а подражание Западу. А я всегда таким людям напоминаю о Достоевском. Мне говорят тогда: ну, это Достоевский, это исключение, ты же не Достоевский. Да, я не Достоевский, но учиться надо у своих, если у нас есть такой учитель — почему у него не поучиться, как, условно говоря, написать «Преступление и наказание» на современном материале?

— Понятно. Ну, а насколько автобиографичны ваши повести?

— У меня многие вещи автобиографичны. И есть такие, где нет ни грамма автобиографического. К примеру, «Супервратарь» — фантастический рассказ о хоккее. Во многих же других вещах в большей или меньшей степени присутствует автобиографизм, моя жизнь, мой личный опыт... Вот такая вещь, как «Муттер», — на 98 процентов автобиографична. А взять такую повесть, как «Прототипы». Писатель берёт прототипов из реальной жизни, потом его литературный герой погибает и прототип в реальной жизни гибнет тоже. Вроде бы фантастика, а прототипы-то реальные, в них немало автобиографического.

— И все-таки вы много внимания уделяете художественному воображению, расцвечиванию сюжета, который делает произведение более привлекательным. Я вспоминаю, что у вас где-то даже высказан такой лозунг: «Да здравствует божественное воображение! Да здравствуют домысел и вымысел!».

— В этом моём выражении, конечно, есть доля иронии... Я бы хотел здесь сказать о реализме…

— Каком? Социалистическом? В нескольких местах вы с удовольствием вставляете шпильки по его адресу. Правда, нынче это стало модным — пинать соцреализм. Хотя всем известно, что, работая в русле соцреализма, нашими соотечественниками были созданы великие произведения, известные во всём мире…

— Я с вами не согласен. И «Тихий Дон», и «Мастер и Маргарита», и «Прощание с Матёрой»» — все эти произведения были написаны вопреки канонам соцреализма. Они выбиваются из общего ряда, поэтому и стали великими. По канонам соцреализма действительность надо писать не такой, какая она есть, а такой, какой хочет её видеть автор-партиец. Я же всё время пытаюсь писать действительность такой, какая она есть. Это первое. Второе. Я считаю для слова «реализм» ни один эпитет, ни одно прилагательное не подходят. Реализм, он и есть реализм. Или его нет... Социалистический, демократический, критический... Ну, не может быть. Если уж какой эпитет к слову «реализм» прилепить, то я бы сказал словами Достоевского: «я пишу в фантастическом реализме». «Тварь», «Пирожки с мясом», «Четвёртая охота» и многие другие мои вещи написаны в таком ключе. Я считаю, реализм должен быть только в чистом виде...

— Это вопрос большой, сложный, теоретический и нам можно долго спорить, написан ли, скажем, «Тихий Дон» в рамках соцреализма или нет. В данном случае, пиная этот термин «соцреализм», пинают и нашу советскую литературу. А она, признайте, была не плоха. Не хуже, чем на Западе. А на мой взгляд, гораздо выше, духовнее.

— Я считаю, что сам термин «соцреализм» никакой. Но ведь хорошие произведения никто не пинает...

— А «Тихий Дон»? Смотрите, какую возню затеяли вокруг него...

— Это неумные люди.

— Я читаю ваши произведения и порой задумываюсь: это мысль автора высказана или героя. Но ведь известно выражение Флобера: мадам Бовари — это я. Вы ведь тоже выражаете себя через ваших героев. Как воспринимать этот писательский дуализм: где герой, а где автор? Вот вернемся к «Казарме». Герой ее записывает: «Одна из самых бессмысленных трат из тех изрядных трат, что идут у нас в стране на армию…» Чья это мысль — автора или героя? В произведении она не оспаривается. Если авторская мысль — то довольно, мягко говоря, странная.

— Я пишу о той армии, в которой служил сам. Тогда каждый офицер ездил в машине. Любой капитан имел на худой конец «Москвич»… Но в данном случае речь идёт о солдатском парадном обмундировании, которое после возвращения ратника на гражданку идёт на тряпки. Вот это я считал и считаю бессмысленной тратой средств, из тех изрядных трат, которые идут у нас на армию.

— Военные люди по году и больше не получают зарплаты. Живут бивуачно, переезжают из гарнизона в гарнизон, заканчивается служба, и семьи военнослужащих порою остаются без квартиры. Не заслужил, выходит, офицер за 20-30 лет безупречной службы. Вот почему даже в таком контексте обидно звучит упрёк в адрес армии. Какие уж там изрядные траты…

— Мы заговорили сейчас о жизни, о сегодняшнем дне. Давайте всё-таки вести речь о литературе. У меня есть произведения с большой долей автобиографизма. Это — «Муттер», «Казарма». Так вот, в них мысли героя — мои мысли. Я так думал 20 лет назад. Может, сейчас я изменил бы своё мнение. В книге же зафиксированы тогдашние мои мысли. У меня была статья в «Литературной России» о молодой прозе Черноземья. Я там поднимал вопрос: насколько главный герой произведения может быть положительным или отрицательным? У нас долгое время считалось, что главные герои, от имени которых ведётся повествование, должны быть положительными. Я категорически против этого. Есть какие-то недостатки в герое повести, неудобные для кого-то мысли — я их не скрываю. Это мои убеждения, я их отдаю этому герою.

— Николай Николаевич, у вас вторая книга выходит в издательстве «Голос». Это что, добрые отношения сложились с руководством издательства или как?

— На эту тему ведутся различные разговоры. Откровенно скажу, не всем нравится, что у меня выходят книги в Москве. Я, конечно, имею в виду братьев-писателей. Кое-кто воспринимает этот момент, как ныне принято говорить, неадекватно. И чтобы меня подколоть, говорят: «Ну, это у тебя приятельские отношения с директором издательства Алёшкиным». Хочу объясниться. С Петром Фёдоровичем Алёшкиным мы товарищи, обращаемся друг к другу на «ты». Он наш, тамбовский, из Уваровского района. Писатель, мы с ним близки по духу. И я могу сказать только одно: он — генеральный директор или президент, не знаю, как там сейчас называется, издательства «Голос». Он — председатель совета, в который входят ещё 6 человек. Совет решает, что издавать, что не издавать. Да, Алёшкин главный, но сам он никогда рукописи предварительно не читает. Даже мои. Если книга принесла фирме убытки — редактор будет наказан. Это акционерное коммерческое предприятие, поэтому никакие личные отношения с директором не играют роли в продвижении рукописи. А вот нет никакого знакомства у меня в журнальном мире, но несколько моих вещей опубликовано в журналах. Мы с заведующим отделом прозы журнала «Наш современник» Александром Сегенем на «вы». Будучи в Москве, зашёл в редакцию «Нашего современника», оставил ему рукопись, и никаких других отношений. Через два с половиной месяца у меня дома звонок: «Ваша повесть будет опубликована в таком-то номере». Так было и в журнале «Подъём». Редакция несколько раз отвергала мои рукописи. А вот сейчас пошли. Уже вторая публикация у меня там. В московский журнал «Сыщик» зашел случайно, просто было лень везти рукопись домой. Думал: зайду, оставлю. А редакция из этой рукописи выбрала рассказ «Четвёртая охота». То, что выходят у меня книги в Москве, публикуются вещи в журналах, это большая удача. Это случай, Божий промысел.

— Нас бы не поняли читатели, если бы я в заключение не спросил вас, над чем вы работаете в настоящее время.

— Я закончил два года назад громадное по объёму произведение — 30 печатных листов — роман «Алкаш». Это, пожалуй, мой первый роман по жанру. Отрывки из него уже публиковались в тамбовской прессе.

А сейчас у меня самая напряжённая работа. Прозу на время отодвинул в сторону. Я работаю над большой книгой о Достоевском.

— Литературоведческой?

— Да, да, литературоведческой. Исследовательской книгой. Более того, я стал соискателем при филологическом факультете нашего университета имени Державина. Пишу диссертацию.

— Что ж, успеха вам в работе над книгой о Достоевском и успешной защиты диссертации.

— Большое спасибо!

Вопросы задавал И. Овсянников.