Николай Наседкин как зеркало русской релаксации

Заметки о романах «Меня любит Джулия Робертс» и «Люпофь»

Цитата для тех, кто плохо знает значение последнего слова: релаксация (от латинского relaxatio ослабление) — уменьшение напряжения, расслабление, процесс возвращения в состояние равновесия. Называют так и отдых после сытного обеда, полового акта, тяжёлой физической работы или стресса. Сидит человек, и ему всё по фигу — ни о прошлом не хочется думать, ни о будущем. Отключёнка. Но не сон. Скользит взглядом по столу, рассматривает таракана, но руку лень поднять, чтобы его прихлопнуть. Наоборот, это насекомое может навеять мысли о высоком и вечном, о жизни и смерти, о тех, кто придёт нам на смену и напитается плодами наших трудов.

Впрочем, это скорее картинка из прошлого. Сейчас же мужчины чаще всего релаксируют не с тараканом, а с компьютером. В мягком кресле. И целые дни. Да простят меня женщины, речь пойдёт именно о мужчинах. Прекрасному полу обычно не до релаксации — слишком много на них лежит забот. Да и перенапряжение — душевное и физическое — для них не редкость, а норма жизни. Поэтому просто переходишь с галопа на рысь, или даже на шаг, а через пару часов можешь даже в карьер сорваться (в аллюр, разумеется, пока что не с обрыва).

Потому и в компьютерах мы не столь продвинуты — некогда. Не в пример нашим родным, возлюбленным и просто знакомым — тем, что мужеского полу. А их всё глубже оплетает паутина как релаксации, так и та самая, всемирная, что называется Интернетом. И последние романы тамбовского писателя Николая Наседкина показывают этот процесс с пугающей типичностью.

Да, мощную мину замедленного действия заложил научно-технический прогресс под нашу русскую сильную половину. И как вовремя! Уставшие после катаклизмов 90-х годов мужчины почувствовали бессмысленность дальнейшего барахтанья. На политику обычный человек все равно влиять не может, заниматься бизнесом, не запачкавшись о криминал, очень сложно, честно накопить на что-либо стоящее, скажем на квартиру, нереально: отложил адскими усилиями за год десятую часть её стоимости, а цены подскочили вдвое.

И нет больше смысла ни в работе, ни в рассыпающихся в прах деньгах, ни в политических спорах до хрипоты, которыми с юности так увлекалось наше поколение. Да и встречаться с друзьями тянет всё реже, надоели уже обсасывания тупиковых проблем, охи-вздохи и плаканья в жилетку. Надираться же коллективно или в одиночку — тем более дело плебеев, и предрасположение к этому надо иметь. Вот и остаётся уйти в виртуальную жизнь и ни о чём не думать.

Главные герои романов Н. Наседкина «Меня любит Джулия Робертс» (Москва: «СовА», 2005) и «Люпофь» (Москва: «Голос-Пресс», 2006) так и делают. Ползают по сайтам, зарываясь в самые дебри киношной или литературной информации. Возбуждают себя до эрекции разглядыванием фото-, кинодив или чтением любовных e-mail’овых писем. Но релаксация — это всего лишь отдых, а хочется, чтобы в мозгу ещё был задействован какой-нибудь из центров удовольствия, из которых, по Фрейду, самыми сильными являются три, что возбуждаются при сексе, садизме и честолюбии.

Садо-мазо — явно не для россиян и уж тем более не для интеллигенции (а в романах мы видим только её, родную, представители остальных классов-прослоек введены лишь для антуражу). Честолюбие — тоже не интеллигентская черта, недаром говорят, что творческая личность начинает себя пиарить только в период простоя, когда ей уже нечего сказать. Остаётся… понятно, что.

Что люди в периоды реакции или просто спада социально-политической активности (релаксации общества) начинают проявлять повышенный интерес к проблемам любви или, как сказал бы психолог, межличностным отношениям, замечено уже давно. И лучшие психологические романы создавались именно в такие времена. Неудивительно, что и Н. Наседкин посвятил этой теме свои произведения. Главные герои обоих романов хотят любви, страстно, мучительно. И оба её находят. Только какую… И тут невольно вспоминается древняя мудрость, что каждый получает по заслугам, и если что-то не так — ищи корни в своём прошлом.

По другой древней мудрости, настоящий мужчина должен в жизни сделать три вещи: построить дом, вырастить сына и посадить дерево. Что в переводе на наши реалии означает: наладить быт и решить финансовые вопросы, оставить потомство, причём сын символизирует не просто ребёнка, а преемника твоих дел и начинаний, и создать нечто прекрасное, что тебя переживёт и даст плоды потомкам. Деревом можно считать произведения искусства, научную гипотезу, процветающее дело или же просто духовное прозрение, которое пустит корни в душах и станет частью менталитета. Понятно, редко кому удается всё сразу. Но всё-таки стоит стремиться.

Ни у Насонкина — героя романа «Меня любит Джулия Робертс», ни у Домашнева — профессора из «Люпфи» этих стремлений не видно вообще. Быт у них был налажен когда-то давно и, судя по всему, убог, раз оба героя никак не могут разъехаться с опостылевшими жёнами (кто читал оба романа, почему-то представляют себе одну и ту же квартиру). Детей герои не завели, и этот вопрос их мало волнует.

С «деревом» дело обстоит столь же печально. Коля Насонкин и не пытается ничего создавать. Работа в университетском издательстве ему опостылела, идти в аспирантуру он тоже не хочет, поскольку на примере супруги видит, как и для чего делаются диссертации. И вынашивать нетленки ему явно влом. Правда, он пишет дневник своих переживаний, но похоже, что эта исповедальная рукопись нужна ему, только чтобы легче было мысленно возвращаться в приятные минуты.

В противовес этому молодому человеку, умудрённый опытом Домашнев — и прозаик, и литературовед, и критик, и глава кафедры в университете. Но всё его творчество остаётся за кадром. На страницах романа он вроде бы и ездит куда-то с лекциями, и следит за новинками литературы, но приступов зуда пера, когда писатель про всё забывает, мы так и не увидели. Самозабвенно, безоглядно и творчески профессор Домашнев делает только одно — пьёт. И Коля Насонкин, кстати, тоже. Но это явно не то «дерево», о котором говорили восточные мудрецы. Похоже, что, презревшие древние ценности, столь типичные наши современники кроме любви вообще ничего не хотят. И любовь предпочитают ирреальную, поскольку, кроме обожания и физиологических восторгов, ничего не могут дать любимой женщине. Фактически это чувство нужно им, чтобы уйти в некий иной мир. Любовь, как наркотик, любовь, как побег. Всё равно куда, хоть в виртуальное измерение.

Коле Насонкину это удалось. Фанат известной киноактрисы начал с пристального разглядывания на фото её маечек-трусиков-родинок. Потом вживался в героев фильмов, где она играла, особенно сопереживая им в эротических сценах. И вот уже реальная жизнь полностью обесценилась, ему безразлично, что он остался без работы, жены, квартиры, раз есть фантастическая мечта соединиться с предметом своей страсти в компьютерном зазеркалье-заэкранье. Получилось ли у героя нарушить не только законы логики, но и законы физики или его просто убил новорусский шурин, читатель никогда не узнает.

Возлюбленная Домашнева 20-летняя Алина Латункина не столь виртуальна, но чувства к ней у профессора такие же восторженно-безответственные. Он, как подросток, упивается свиданиями на тайной квартире и экстазной e-mail-перепиской. И по отношению к живой ранимой девушке это ещё более подло, чем у Насонкина, — тот калечил жизнь себе и жене, а этот ещё и любимой. Несложно представить состояние студентки, на которую показывает пальцем весь университет, изводят расспросами родители, да ещё устраивает телефонные атаки ревнивая соперница-жена.

Однако пятидесятилетний мен-френд (бой — никак не скажешь) не спешит оградить девочку от переживаний. Не сообщает и о своих планах относительно их будущего жилья, его развода с женой и прочих житейских «мелочах». Хотя, раз он уже снимает квартиру, сделать всё это можно было бы в считанные дни. То есть сделать то, что ждёт от мужчины любая женщина — честного, открытого, решительного шага, без оглядок и лжи. И перед нами не классический образ нерешительного русского человека на рандеву. Это новый социально-психологический тип мужчины, которому и в голову не приходит что-то решать, поскольку ему и так хорошо. Его разум, как и у Насонкина, весь день плавает в эротических волнах. Релаксация! И пока не клюнет жареный петух, что-либо предпринимать он просто не в силах.

Что Алина Латункина становится любовницей первого же попавшегося юнца, абсолютно закономерно, даже если он не подходит ей по многим параметрам. Там ей не просто «комфортно», как она пишет в электронке, с ним она прежде всего избавляется от унизительной двусмысленности своего положения и полной неопределённости. Остаётся только удивляться, что она ещё какое-то время остаётся физически близка с героем, видимо, с её стороны это действительно была первая «люпофь», пусть недолговечная, как первый снег.

В финале романа интеллигентный профессор-писатель предстает совершенным подонком: пишет девушке всякие гадости, пытается сойтись с её подругой, а под конец ещё и читает чужие письма. И когда он, всеми забытый, бомжует на рынке, его уже не жалко. Действительно, каждому по заслугам. Такая вот у него теперь релаксация. Кстати, этим словом и называется последняя глава книги.

Главные герои «Люпфи» и «Меня любит Джулия Робертс» по-разному уходят из нашей жизни, причем ни в первом, ни во втором романе нет описания их физического конца. Но их уход закономерен, как закономерна в русской литературе нравственная гибель любого носителя эгоистического начала. Если любовь стала самоцелью, самоутешением и вектор приложения духовных сил направлен не на объект, а опять же на себя, любимого, то она обречена. Любовь — это взлёт, подъём, высшая энергетическая точка жизни. Релаксация — расслабление. Поэтому любовь и релаксация — понятия несовместимые. Иными словами, господа релаксирующие мужчины! Не обольщайтесь! Вам в этом деле ничего не светит.

Вряд ли современный читатель сделает для себя эти выводы. Но на подсознательном уровне, дай бог, что-то отложится. Тем более, что о сильных страстях сейчас выходит не так уж много книг (переводные любовные романы не в счёт). Завлечёт его и необычная виртуальная форма построения текста: «Джулия» (обозначение жанра — «Виртуальный роман») представлена как вложенный файл к письму, а «Люпофь» («Email-роман») — как email-переписка двух влюблённых. Удачный приём для показа эфемерных чувств, лишённых какого-либо конкретного вещного воплощения. Они словно так и остаются в этом ирреальном заэкранье, выключи компьютер — и исчезнут без следа.

Хотя, стараясь излить перед читателем свою душу и продемонстрировать письменный ящик героя, автор явно перестарался. Прочитать сотни писем, две трети из которых однообразно-восторженно-любовные, просто невозможно. Релаксация внимания (в смысле его ослабление) наступает уже у читателя.

И ещё убивает тысячекратное повторение слова «любовь». Старый психологический опыт: при слове «сладко» у подопытного выделяется соответствующая слюна, при троекратном повторении этого слова она наиболее густая, при десятикратном густота ослабевает. После двадцати «сладко» слюна уже, как при попадании в рот сильной горечи, а при шестидесяти человека может просто вырвать. Так и здесь, девальвацию «любви» начинаешь чувствовать уже к пятидесятой странице (а их более 350-ти), потом всё притупляется, потом… короче, как в опыте. Недаром хорошие руководители поэтических литстудий категорически запрещают молодым поэтам использовать в стихах слово «любовь». Выражайте, говорят, свои чувства через тропы или другие приёмы. И, наверное, они правы.

И ещё вспоминается, что мы в дни нашей юности, лет двадцать назад, старались не поминать всуе это слово, даже когда кидались друг другу в объятия. Я как-то стала рассуждать по этому поводу со своим сумрачным знакомым, и он сказал: «Мы, интеллигенты, больше всего боимся фальши, а мысль изречённая есть ложь. В народе нет такой фобии — на сельских танцах в первый же вечер мне объяснились в любви. Но мы счастливей, поскольку, оставляя слово, идем через ощущение, настройку на волну. И тут трудно ошибиться».

Ошибались, конечно, и мы, ломали судьбы себе и другим. Но всё же не было такой дымовой завесы любовных писем, написанных после кончины любви. Наверно, действительно, боялись лжи. И редкостью была такая личностная несостоятельность. И такое желание релаксации среди мужчин.

Оттого-то и рожали бабы без страха, а теперь народ вымирает. И ведь, казалось бы, нетрудно понять, что слабый пол голосует против релаксирующих супругов именно неродившимися или убитыми в утробе детьми. Потому что ни у одной из нас нет гарантии, что благоверный не плюнет на всё, не сядет перед компьютером и не начнёт гонять очередную «стрелялку» или часами рассматривать родинку на бедре кинозвезды. И не уйдёт однажды туда весь, целиком, в буквальном смысле слова, как показал Н. Наседкин. И никакие президентские программы не в силах этому помешать.

И если через энное количество лет наши немногочисленные потомки захотят разобраться, что же происходило с их отцами и дедами, почему жизненная энергия упала настолько, что людям ничего не хотелось делать, даже размножаться, достаточно будет просто взять романы Николая Наседкина. Там есть ответы на все эти вопросы. В ненавязчивой мягкой форме, без какой-либо публицистичности, только через переживания героев автор показывает историю конца. Пока что конца отдельных личностей. А превратятся ли эти уходы в никуда наших современников в массовое апокалипсическое явление, потомкам уже будет известно.

Если, конечно, они вообще родятся…

Нина Веселовская.