Роман о Золушке в штанах

(О романе Николая Наседкина «Алкаш»)

Люблю талантливых людей. Иному из них такое прощаю, за что другому и морду бы набил и на дуэль вызвал. Ибо талант уже само по себе — кара. Не знаю уж: от Бога ли, от чёрта, от ещё чего-то мне неведомого, но кара. Особенно когда речь идёт о писателях. На картину талантливого художника можно мимоходом взгляд бросить и остановиться поражённым, застыть навеки, как жена Лота; работу композитора иного достаточно оценить по прозвучавшей музыкальной фразе и понять: вещь! А каково философу или писателю? Да ещё наделённому талантом романиста? Как вынудить не то что обыкновенного читателя, редактора издательства прочитать хотя бы первые пару страниц текста, чтобы тот понял (в наше время правильнее было бы сказать: поняла), что перед ним (ней) лежит рукопись, достойная внимания тысяч и сотен тысяч? Вот и пишутся мириады мириадов слов, попадая в большей своей части в корзины, в машины по утилизации бумаги, пылятся рукописи на чердаках, съедаются мышами, гниют, горят, просто развеиваются в прах. Сейчас вот Интернет спасает таланты. Но и тут беда: захламлен мир Сети сейчас уже так, что на отсеивание зёрен от плевел уходит море времени и собственных денег читателя. То есть при внешнем гигантском количестве читателей автор имеет оных не так уж и много. И возникает вопрос: а для чего ж тогда мы пишем? Сие тайна великая, ответа на неё, слава Богу, нет и быть не может. Как говаривал Портос (не в книге, а в кино, в нашем, где играет этого обаятельного любимца читателей и зрителей героя актёр Смирнитский): «Дерусь, потому что дерусь!»

Роман известного специалиста по изучению творчества Ф. М. Достоевского Николая Наседкина, тамбовского писателя, называется «Алкаш». Посвящён он жизни и мучениям поэта, литературоведа и критика с символическим именем Вадим Неустроев, живущего в провинциальном городе Баранове, учившимся некогда в Московском госуниверситете имени М. В. Ломоносова и на Высших литературных курсах в Москве. По сути, две географических точки нашей необъятной Родины в годы исторического слома двух общественно-экономических формаций являются лишь фоном для описания и анализа внутреннего мира человека талантливого, достойного стать едва ли не классиком, быть всенародно любимым и хоть чуточку счастливым, но ставшего тем, что вынесено в заголовок книги. Ибо издать ему судьба позволила одну только книжечку стихов в провинциальном издательстве небольшим тиражом, потерять всё, кроме квартиры, на которую раскатал губу местный криминальный авторитет: и жену с ребёнком, и друзей (кроме одного художника, тоже изрядного выпивоху, которого жена отваживает от Неустроева), и работу, и даже мечту. Так начинается роман «Алкаш». И далее — идёт рассказ о том, что и как произошло с главным героем. Честно, скрупулезно, порой с излишней злостью на окружающих, порой с изрядной долей пьяного ерничанья и хлёстких слов-обвинений автор описывает мир, в котором пришлось крутиться (вовсе не жить) человеку, вся вина которого перед обществом состояла в том, что он — талантлив. Вина сия велика и перед советскими людьми, и перед постсоветскими, ибо делает этого человека белой вороной в стае серых собратьев своих по крови и чужих по духу. Душа и нервы Неустроева настолько обнажены, взгляд на мир настолько открыт и чист, что он (а вместе с ним, по-видимому, и автор) просто не в состоянии понять: отчего люди вокруг него такие злые и почему зло, идущее от них, направлено против именно него? Ведь он идёт к ним не то, что с открытым забралом, без кожи.

Талант. Сколько их за историю России спилось, смирилось и исчезло? Сколько бездарей и негодяев затмило их на мгновение и тоже кануло в Лету? Нет подобной статистики, нет ответа на вопрос: почему так происходит? Блеснут лучиками удачи пяток имён в одном поколении, и тому нация рада. При этом искренне радуются и гордятся, особенно поколение-два спустя. Редко кто при жизни из великих-то русских литераторов жил в достатке. Пушкин — первый из коммерчески настроенных писателей России, умер с долгами в пятьдесят тысяч рублей. А ведь с царём за руку здоровался, придворный чин имел, печатал по ходу написания почти каждую вещь. В равном положении с ним были в советское время разве что Расул Гамзатов да Сергей Михалков. Куда с ними сравниться в возможностях быть прочитанным хотя бы тысячей читателей мальчишке с места высылки декабристов — Нерчинского завода в Читинской области? Или с детишками их. Это я — о главном герое и авторе романа.

Пишущему таланту нужен читатель. А так как у провинциального мальчишки знаний о издательско-редакционной кухне нет, он шлёт рукописи свои в виде самых настоящих рукописей в тетрадке в клеточку да в линеечку в издательства и в Литинститут. И не получает ответа. Ибо не читают там таких бумаг. Даже если бы то был сам Пушкин, не стали бы читать. Зачем? И на мелованной бумаге со строками через два интервала достаточно у них страниц, чтобы отчитываться за проработанный день. И очереди знакомых да родственников в виде самих собой любимых и их любимых чад стоят в коридорах, и звонки от именитых людей в придачу. Все хотят урвать кусок от сладкого пирога СП СССР, получить вожделенную красную книжку доступа в спецраспределители кажущихся дармовыми благ. У них цель ясная и конкретная, а у юноши из-под Читы, по их мнению, всего лишь блажь: писать стихи и видеть их напечатанными. Перемелется, в ПТУ пойдёт, сопьётся — туда ему, им всем, из-под Читы да из-под Моршанска, и дорога. Ибо спецраспределители потому и спец, что созданы они не для всех, а для избранных. И один из товаров в этих спецраспределителях — массовый читатель, который и сам не знает о том, что он вовсе не потребитель, а товар на рынке жизни. В медленно проясняющемся сознании протрезвляющегося Неустроева прорастают образы тех самых людей, что любили его прежде всего как читатели, как люди, созвучные ему по строю души, словно камертоном отзывались на рожденные им поэтические звуки. Они любили его искренне, беззаветно, сами не давая себе отчёта почему это с ними происходит. Талант Неустроева завораживал их, давал надежду на изменение собственной судьбы, на право вырваться из окружающей их серости и постылости, они тянулись к поэту Неустроеву не как к магниту, а как корабли в море дрейфующих льдов выстраиваются за ледоколом. Тут бы надо было главному герою романа понять своё предназначение и совершить то, что предлагает ему судьба. То есть оказаться способным на самопожертвование и подвиг.

Но скотская жизнь в студенческом общежитии по имени ДАС МГУ уже наложила свой отпечаток на душу Неустроева. Талант в груди его остался, но душа покрылась изрядной шкурой ржавчины и дерьма социально неустроенного человека. Почему и как происходила эта метаморфоза цветка в навоз, описано в романе очень убедительно и достоверно. Образ советской общаги описан сейчас у множества писателей, особенно. общежития Литературного института имени М. Горького, но тот, что представлен Н. Наседкиным в романе «Алкаш», является как бы квинтэссенцией всего мною читанного, самим виденного и пережитого. В ДАСе я не жил, в моё время студенты МГУ располагались еще в студгородке на углу проспектов Мичуринский и Ломоносовский, за кинотеатром «Литва». Но скотство там было точно такое же, как и в романе «Алкаш». Недавние вундеркинды и таланты во всех областях знаний, съехавшиеся сюда со всех весей необъятной своей Родины, в течение одного-двух семестров скатывались до уровня трактирных пьяниц, а то и завзятых алкоголиков, теряли девственность в общении с самыми прожжёнными блядями и жиголо Москвы, деградировали умственно и нравственно с такой скоростью, что спустя двадцать лет ничего, кроме участия в защите Белого дома за пачку сигарет и бутылку водки, ждать от них не следовало. Будущий цвет советской интеллигенции с щенячьих своих семнадцати лет был «посажен на бутылку», как сейчас их дети и внуки — на иглу.

Талант спивается быстрее и увереннее человека бездарного. Ибо второй в глубине души знает себе истинную цену, желает выжить во внутривидовой борьбе с талантом и находит именно эту нишу — благопристойный образ жизни, как сказали бы в 19 веке. И потому бездари обгоняют таланты в гонке жизни, усаживаются на чиновничьи места и давят, уничтожают таланты со всей силой завистливого и злобного существа. Это — закон биологический, основополагающий во внутривидовой борьбе. Талант, как понятие духовное, социальное, живёт в ином мире. Особенно талант поэтический. А Неустроев — поэт. Даже Поэт, если судить по нескольким цитатам из его стихотворений, приведённым в романе. Ему, по-видимому, на роду суждено было спиться и стать грузом неподъёмным на душах любящих его людей. Герой Н. Наседкина не понимает этого. Уже с четвёртого курса университета его гнетёт комплекс непризнанного гения. Любому своему поступку он дает логические и вполне оправдательные с точки зрения морали объяснения, любая подлость его (к примеру, измена первой своей любви Лене) рассматривается, как событие второстепенное, не стоящее достаточного внимания ни к самому факту проступка, ни к судьбе жертвы своей. То есть, перед нами портрет типичного советского интеллигента брежневского розлива. Настолько типичный, что даже удивительно, что до сего времени никто не поставил перед собой задачи описать этот тип советского человека образца начала 50-х годов, вошедшего в зрелость в 80-е и поддержавшего перестройку, в которой увидел перед собой окошко в жизнь на халяву. То есть перед нами — талант, превратившийся в откровенного паразита как общества, так и семьи. Герой, предав ту первую Лену, чистую и непорочную, оказывается влюблённым уже не душой, а телом в самую настоящую блядищу, как он сам называет свою жену, тоже Лену, с которой и уезжает из ставшей постылой Москвы в областной центр Баранов, где становится корреспондентом тамошней комсомольской газеты. И там уж начинает пить по-настоящему: ежедневно и помногу, круглосуточно и с кем попало. При этом утверждает, что пишет стихи, и не плохие, но уже не цитирует их.

Цитируют отрывки не сам Неустроев, а те, кто остался его друзьями, словно появляющиеся перед ним из старой жизни, напоминающие ему о его предназначении и исчезающие за канвой романа. Неустроев слушает их, чтобы потом вновь пить. Потому что, то, чем занят он в своей газете, есть не творчество и не заработок денег, а проституция души — измена собственному таланту. Жена ему изменяет, он изменяет жене, они ссорятся, мирятся, прощают друг другу обманы. Обычная полускотская жизнь людей, ждущих ключей от квартиры, считающих деньги на сберкнижке и завидующих равно как тем, кто нагло обкрадывает социалистическое государство, так и тем, кто грабит его по праву принадлежащей им должности. И когда появляется офицер КГБ с просьбой о сотрудничестве с журналистом Неустроевым, то человека в штатском несказанно удивляет возмущение и отказ главного героя от соучастия в дележе материальных благ с руководством области и карающими органами. Ибо в сознании офицера КГБ и партийных бонз Неустроев — уже давно свой. Его первый отказ стать стукачом воспринимается как не то блажь пьяницы, не то способ торговли с целью поднятия цены за свою душу. А второй отказ отзывается напоминанием Неустроеву о том, из чьих рук кормятся журналисты газеты — его понижают на три месяца в должности с лишением двадцати рублей в месяц.

И вот в заштатном Баранове появился свой диссидент. Теперь уже никто не удивлён, что Неустроев «пьёт по-чёрному». Диссидент должен пить. С горя. Или от гордого одиночества. Теперь Неустроева подпаивают даже недавние недоброжелатели. Ибо сами они, хоть и не столь талантливы, как поэты и журналисты, каким предстает уже в их глазах главный герой, но тоже в душе своей недовольны и собой, и окружающей их жизнью, и тем, что жизнь их никому не нужна, даже им самим, а тянуть лямку до самой смерти и надо, и хочется.

Одна из очередных измен жены и тайна, которая потрясла сознание таланта, толкает Неустроева на самоубийство. Удачное, впрочем, самоубийство, как у М. Горького в «Моих университетах», — героя «Алкаша» спас сосед-алкаш. Обуянный жаждой отыскать хмельное «на халяву» пьяница обнаруживает диссидента в полной крови с горячей водой ванне.

Хирургическое отделение областной больницы, психиатрическое. Автор этих строк побыл в подобных заведениях в качестве пациента, потому свидетельствует, что описание их быта в «Алкаше» точное. И то, что талант сначала брыкается, а потом смиряется с условиями содержания, перестаёт быть диссидентом, превращается в послушное животное — это тоже факт. Как правдив и факт, что  жена, дабы засадить мужа в психушку, для совершения этого предоставляет свое тело врачу во временное пользование, — слышал подобное от своих двух соседей по палате.

Но герой романа «Алкаш» не в этом видит трагедию, а в том, что ребёнок у его жены — НЕ ОТ НЕГО!

Маленькая ясноглазая Ирочка протягивает ручонки к почти трезвому Вадиму Неустроеву и радостно повторяет:

— Папоська!.. Папоська!..

Но поэт смотрит не на неё, а на добытую женой из заначки бутылку (время горбачёвского сухого закона) и отдаёт малютку в руки блудницы, чтобы «уговорить» вместе со всё-таки ещё женой очередную бутылку, другую, а потом завалить её на кровать. Утром он уезжает от жены и дочери насовсем — в МОСКВУ! НА ВЫСШИЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ КУРСЫ! Куда его приняли, как выясняется, только потому, что проректор Литинститута Сорокин хорошо пил когда-то с одним из классиков барановской литературы, а последний отозвался о Неустроеве доброжелательно.

Вот он — принцип того направления в мировой литературе, что автор критикует в своих примечаниях к роману — принцип социалистического реализма. Страсти кипят высокие, а в результате побеждает примитивный грошовый расчёт, блат, который выше наркома, позывы плоти, которые можно назвать и любовью. Ни автору, ни герою нет никакого дела до пресловутой слезы ребёнка из «Братьев Карамазовых». Главное для Неустроева — вырваться в столицу, прославиться и утереть нос неверной своей жене. Ибо всё-таки талант, чёрт возьми! И на семинаре литературных критиков в Прибалтике мэтры хвалили, и о стихах Вадима Неустроева сам проректор Литинститута отозвался тепло.

Что уж там какая-то Ирочка со своим: «Папоська!» Когда я читал это место романа «Алкаш», то всё время думал о том, почему критики, писавшие об этой книге, как об открытии 2000 года издательством АСТ, больше уделяли внимание тому, что книга называется столь скандально, чем на героя, который спивается и деградирует до полной потери человеческого облика, предаёт сам принцип духовности русской литературы и гуманизм её ради достижения целей прямо противоположных этим принципам. «Какой Неустроев, на хрен, теперь талант, — хотелось мне возопить, — если он может бросить дитя, протягивающее к нему руки?»

Кто рос без отца, кто имеет собственных детей, кто жил с женщиной, имеющей детей от другого, тот меня поймёт. Поймут и женщины. А Неустроев хоть и не хочет этого понимать, но напишет о тех, кто протянет ребёнку в ответ свои руки, добротную поэму, над которой читательницы всплакнут, а читатели шмыгнут носами. Ибо на ВЛК Вадим становится настоящим профессионалом.

На этом месте бросить бы роман, перечитать лучше «Анну Каренину», ан я был заинтригован сюжетом, потому сел за книгу и продолжил знакомство с жизнеописанием Неустроева, поселившимся в знакомом мне общежитии Литинститута, описанном множеством людей с удивительным однообразием: грязь, пьянки, драки, гении, выпадение представителя сибирской народности из окна пятого этажа, вновь пьянки. Думал, будет скучно, ан — нет. Впервые житель этой общаги благодарен советскому государству за то, что оно предоставило ему отдельную комнату в Москве почти задаром да ещё платит стипендию за то, что сей счастливчик пишет всё, что ему вздумается.

Только вот писать Неустроеву некогда. Надо пить в общаге, пить в издательствах и редакциях, пить с нужными людьми и ненужными, пить стоя, сидя, лежа, только что не кверху ногами. Пить во имя торжества своего таланта и выхода из печати книги, на обложке которой будет стоять твои имя и фамилия. А будет ли у неё читатель. это уже не второй даже, а шестьдесят шестой вопрос. И про существование где-то там в Баранове жены и Ирочки забыто. Зачем они поэту?

Друг Антошкин создал издательство «Наречие», обещает опубликовать книгу Неустроева, Воронежское издательство выпустило подборку его стихов в коллективном сборнике, издательство «Молодая гвардия» тиснуло очередную «братскую могилу писателей и поэтов Нечерноземья» — это главное для прибывшего в Москву вторично и возмужавшего на Барановских чернозёмах таланта.

Мне нет резона высказывать моралистические сентенции, но название романа Н. Наседкина и строй сюжета книги о таланте, отданном на откуп водке и проституткам от искусства, требует именно этого взгляда на ситуацию, который и обрисован в «Алкаше» с предельной честностью и отчётливостью. Ибо талант всё-таки, если подходить к нему по большому счёту, — это долг его носителя перед обществом, в котором он живёт, а не способ добычи привилегий и денег. Высшие Литкурсы стали переломным моментом в жизни главного героя обсуждаемого здесь романа. Деньги за публикацию в Москве — тысячу рублей, сумму по доперестроечным временам немалую, равную полугодовому доходу главы семьи с дипломом инженера, по глупому недоразумению выслали не в общагу Литинститута, а в Баранов. Неустроев едет получать долгожданные рублики в город проживания своих жены и дочери тайно, больше всего боясь встретиться с ними. А после, набив карманы купюрами, бежит — вы думаете к голодающей семье? Отнюдь — в ресторан, чтобы уж там, вальяжно рассевшись, отведать блюда подороже и поизысканней, выпить вина наилучшего и подумать о своей счастливой судьбе. Ибо талант должен есть (не помню, кто сказал).

Про «есть» думал и Достоевский, творчество которого досконально изучил автор «Алкаша», выпустив даже несколько книг-исследований о судьбе и творчестве великого писателя земли русской. Большинство героев Фёдора Михайловича — тоже. Но главные герои его романов всё-таки только питались, а думали совсем о другом и жили иными страстями, кроме чревоугодия. Сколько не пытайся, а к князю Мышкину не приложишь Неустроева. И ни к одному из Карамазовых не приложишь. Разве уж Смердяков подойдёт. Так что для меня с этого момента (уверен, что по подсказке автора, по внутренней логике произведения) Неустроев превратился в Смердякова наших дней. Но вот беда: Смердяков мне у Достоевского крайне неприятен, а Неустроев по-прежнему любопытен, как тип, как характер, как человек, как мой современник, как почти мой ровесник, как человек с изломанной по собственной душевной слабости судьбой

Что этому причина?

Ответ прост: все основные события романа возрождаются из сознания Неустроева, который решил не только бросить пить уже в 1995 году, но возродиться, начать жить заново. Он бросает вызов Барановскому мафиози Михеичу и добивается от него пяти миллионов ельциновских рублей, благодаря которым надеется встать вновь на ноги и написать историю своего падения и возрождения. Написать её искренне, правдиво, без обычного для исповедальной литературы кокетства и самообеливания. То есть совершить подвиг. Потому что талант без подвига немыслим. И для того, чтобы покаяться и возродиться, надо таланту так низко пасть, чтобы на тебя и плюнуть было противно. И я, увидев это решение падшего таланта, продолжил чтение романа «Алкаш».

Надо признаться, второй рывок меня несколько обескуражил с самого начала. Неустроев, поев и попив в ресторане, вылив в себя всякой хмельной дряни из привокзальных киосков, отправился к жене. Но не для того, чтобы деньги дать ей на проживание и на воспитание ребёнка, а чтобы вместе выпить. То, что Лена прогнала его, мне показалось фактом наиболее уместным в этом романе. Хорошо, что Неустроев опять оказался в Москве, в гадюшнике, именуемом Центральном домом литераторов, где он опять принялся жрать, пить, наблюдать за такими же, как и он сам, талантами. В конце концов, читателю, не знакомому с так называемой литературной богемой, будет внове узнать о мире высокого стиля как бы из-под подворотни. Хотя мне, признаюсь, многие художественные характеристики ряда известных писателей показались бледными и слегка шаржированными, порой откровенно скучными. И вдруг — солнца свет. В лице уже упомянутого ранее издателя и писателя Петра Антошкина. Единственное живое существо среди смрада болтунов, пустозвонов и графоманов.

«У него была, в этом я потом не раз убеждался, страстно пульсирующая редакторско-издательская жилка и редчайшее в нынешней литературе жаркое стремление открывать новые имена, искать таланты, помогать молодым сопливым сочинителям…»

Николай Наседкин нигде во всём романе и ни о ком, кроме первой своей любви Лены из Севастополя, не пишет так о своём герое тепло и даже с нежностью.

Мир литературный мал, потому легко угадывается в Антошкине известный ныне в России человек — Пётр Федорович Алёшкин, руководитель издательства «Голос-Пресс». Более того, Наседкин как бы дистанцирует человека дела Антошкина от тесно тусующегося круга литераторов и выпивох из литинститутской общаги. Антошкин-Алёшкин совсем не похож не только на окружающих Неустроева писателей, но и является полной противоположностью тому сонму литературных руководителей и генералов, имена которых с почтением и гордость за свою страну повторяют миллионы читателей. Признаюсь, эта часть романа меня просто умилила. Как редко люди литературы говорят и пишут хорошо и по-доброму о своих коллегах, оставаясь при этом правдивыми и не заинтересованными в персонаже своем экономически. О покойнике, пожалуйста, сколько угодно хороших слов, а о живом. Но здесь больше виден автор интеллигентнейший и милый Наседкин. А что Неустроев?.. На мой взгляд: далее — пустота. Роман «Алкаш», начиная с четвёртой части и главы «Как я объявил террор мафии», перестаёт быть произведением о трагедии духа, а очень аккуратно, очень добросовестно превращается в типичный триллер со всем набором расхожих современных персонажей: с начальником облуправления милиции, являющимся фактическим руководителем барановской мафиозной группировки, с дефолотом 1998 года, лишившим Антошкина возможности издать книгу главного героя, с нелепым убийством жены Неустроева, и даже с убийцей, который оказался психом, сидевшим с Неустроевым в былые годы в одном отделении областной больницы. Я уже не говорю про хэппи-энд в виде совместного ремонта квартиры силами новой возлюбленной Вадима Николаевича Валерии и его не родной, но всё-таки дочери Ирочки, дотоле живущей у милейшей тещи Неустроева. При чтении четвёртой и пятой частей книги создаётся впечатление, что читаешь один из этих безликих романов-однодневок из серии «Иронический детектив», какими заполонены нынешние книжные лотки. Сплошные эмоциональные и моралистические повторы, отработанные в первых трёх частях, плюс к тому, обилие хлёстких и безапелляционных оценок автора в отношении своих собратьев по перу. Всё это скорее свидетельствует о публицистичности этих частей романа, чем об их художественности. Спасает книгу и делает её интересной талант самого Н. Наседкина, который сумел столь крутой поворот сюжета сделать естественным и почти не заметным для неискушённого читателя. И автор знает это. Ибо сам же и спрашивает на обложке книги: «Может ли роман-исповедь обладать напряжённым криминальным сюжетом?» И сам же отвечает: «Да». Тогда почему дописаны еще 96 книжных страниц под названиями «Вместо эпилога» и «Послесловие и комментарий»? Только лишь для того, чтобы уязвить читателя, сказав, что тот не столь широко эрудирован в литературоведческой, исторической и прочей научной лексике вкупе со знанием автора и воровского, а также уличного жаргонов? Зачем автору понадобилось после красивого хэппи-энда отправлять главного героя в монастырь и объявлять себя лишь редактором указанной исповеди? А затем, как я отметил выше, что настоящий талант не только не имеет права, но и не может лгать. Куда ещё следует идти насквозь порочному, но талантливому человеку после того, как книга стихов его вышла, а имя таланта при этом не прогремело на весь мир? В пираты или в монастырь, утверждает статистика. Но к чему кормить нынешним бандитам талант? За какие услуги? Отсюда и выход, который нашёл Неустроев. Неубедительно показанный, в противовес недавнему роману В. Дворцова «Аз буки ведал», где главный герой отправляется не монахом даже, а послушником в строящийся на краю света монастырь после года мытарств и поиска истины, но всё-таки объяснимый. Н. Наседкин, увеличив свой роман по объёму ещё на двадцать процентов, как бы признаётся в своем бессилии найти выход для своего героя. И признание это следует признать высочайшим подвигом писателя. Ибо как быть русскому алкашу, оказавшемуся в провинциальном городке в квартире, на которую зарится криминальный друг генерала милиции? Как можно заставить лишённого доброго сердца мужчину полюбить не родную ему дочь? Как можно при нынешней безработице бывшему алкашу, опустившемуся на глазах всего города, найти работу по специальности, а именно — в каком-нибудь средстве массовой информации и на хорошую зарплату? Даже на эти вопросы у автора сегодняшнего романа «Алкаш» нет и не может быть честного ответа. Отсюда придумка про уход в монастырь и обещание Ирочки навещать названного отца. То есть роман «Алкаш» становится, таким образом, романом о Золушке, но только не по Шарлю Перро, а по Николаю Наседкину: не в платье, а в штанах, не в карете, а в квартире, полученной во времена «застойные» и едва не потерянной в «демократические», с доброй феей в образе издателя Антошкина. Может, потому большинство романов Ф. Достоевского, столь любимого Н. Наседкиным и Неустроевым, фактически до конца не дописаны, что ответов на вопросы, поднятых автором простых нет, а иных художественная литературы дать не может? Один алкаш спасся и выжил.

Один из миллионов.

Один.

Валерий КУКЛИН.